Скованные одной цепью

Едва завидев блестящую от солнца морскую гладь, Чуя жадно прилипает взглядом к окну, желая поскорее выбраться из машины и снять тесную обувь. Мори, краем глаза наблюдая за его реакцией, коротко и ласково усмехается уголком губ. Они вероломно сбежали от важного собрания. Теперь их ожидала страшная кара в виде осуждающего взгляда и мести Озаки-сан, но соблазн выбраться на тихий пляж был слишком велик. И это было заметно по тому, как Чуя нервно елозил на месте, ослаблял оружейную портупею, стаскивал пиджак, отбрасывая его на заднее сидение. Мори видел, как Чуя колеблется, прежде чем потянуть за кожистый край перчатки и снять — так сильно хотелось ему, им обоим — на долгожданную и дурную свободу, которую они точно ещё не заработали в этом месяце, но абсолютно точно украли, воспользовавшись своими полномочиями. Мори плавно паркуется около спуска к набережной, посмеивается от нетерпения Чуи и ободрительно касается горячей ладонью его плеча. И даже галантно делает вид, что того совершенно не смущает этот жест. Жаркий румянец греет взор и обнимает сердце ласковыми тисками. Чуя необъяснимо прекрасен в моменты, когда показывает свои настоящие, мальчишеские эмоции. Была ли личная вина Мори в том, что этот важный сердцу мальчик так быстро повзрослел? Но мафия — это не школа, не детский сад и даже не университет. Являясь своего рода легальной организацией, она не лишена возможности устранять всех неугодных. Чаще всего цена этому — кровь. Но чем старше Мори становился, тем отчётливее понимал, что путь бесконечных войн — не его стезя. Здоровая конкуренция, азарт, игра — эти вещи подходят больше для опытного бизнесмена, чем для босса Портовой Мафии. Кажется, он безвозвратно стареет. Но Чуя… Чуя с каждым годом будто бы пытался вернуть утерянное ребяческое время. И почему-то всегда, пусть даже нехотя, втягивал в это Мори. Поэтому шутливо толкает его в плечо, когда с задорной улыбкой выползает из машины. Мори чувствует себя до одури ошарашенным, когда замечает босые пятки и закатанные до самых колен брюки. — Не отставай, старик! Пора размять косточки. Чуя игриво салютует шляпой и шлёпает обнажёнными ступнями по асфальту, пробираясь к самой лестнице, ведущей к безлюдному пляжу. Он чувствует себя слишком странно в этот момент: удивительно беззащитно без привычных слоёв одежды, свободно и оттого немного боязно. Он не торопится запустить поджатые пальцы в тёплый песок, медленно вдыхая солёный морской воздух и по-кошачьи щурясь, когда луч закатного солнца лижет его в щёку. Прибрежный ветер пытается сдуть шляпу, и Чуя с ворчанием придерживает её, оборачиваясь к замершему у машины Мори. Мори больших усилий стоит тщательно обдумать сложившуюся ситуацию и смириться с тем, что такие вылазки совсем не соответствуют его солидному возрасту. Он не помнит даже, когда в последний раз выбирался на пляж вне запланированного отпуска. Не помнит, а потому колеблется, стаскивает перчатки и откидывает на спинку сиденья плащ-пиджак; грязно ругается у себя в голове, пытаясь справиться с мелкими пуговицами на манжетах рубашки, но очень скоро просто плюёт на это, с душераздирающими вздохами выбираясь из машины. Свежий воздух треплет волосы и пробирается под ворот рубашки, и Мори, если честно, от этого чувствует себя недовольным котом, которого насильно вытащили из берлоги на прогулку. Он обещает себе в отместку завалить Чую бумажной работой, но быстро теряет эту мысль, когда находит взглядом сначала рыжую макушку со шляпой, а затем и искристый ореховый взгляд. Так о чём это он?.. Впрочем, потом вспомнится. Может быть… Мори неохотно повторяет жест Чуи, оставляя обувь в машине, и ступает по шершавому асфальту с чувством истинной пытки: уличные камушки пребольно впиваются в ступни и царапают пятки, и со стороны он всё больше напоминает больше ворчливого деда, чем любовника своего близкого подчинённого. Чуя довольно усмехается от этой мысли, делает широкий шаг вперёд и утопает в текучем тёплом песке. Его не беспокоят мелкие камушки или крохотные ракушки, принесённые волнами или чужими подошвами. Там, впереди, сверкает манящее море, шумит и шипит пенистыми волнами. Там, впереди, его наконец ждёт свобода. Горько-солёный ветер, липнущий к оголённой коже вместе с вечерним солнцем. На Чуе загар всегда оседает жадно, затмевает бледность кожи Мори бронзовым и приятным глазу отблеском. Мори, оставив машину на сигнализации, долго думает об этом; ступает следом по зыбкому песку, чувствуя мучительное, странное, давящее и непривычное умиротворение. На губах — соль бушующего от ветреной погоды моря, на руках — закатный жар солнца, стремящегося опуститься в пучину вод, за линию горизонта. Вокруг ни души. Только тягучий каменистый песок пляжа, шипящий и плещущийся впереди прибой… и Чуя — подёрнутый сепией силуэт, идеально сливающийся с пейзажем. Словно дикий зверь, пришедший найти свой покой рядом с волнами, морской пеной и незадачливыми медузами. Мори ступает за ним, будто загипнотизированный. Его беспокойную голову отпускают бесконечные мысли и беспричинные «но». Пустоту забивает морской ветер, перебирающий ласковыми пальцами волосы, свежий и не замутнённый городским смогом. Он даже позволяет себе залюбоваться тем, как Чуя тонет во влажном прибрежном песке, а потом входит в прохладную воду, сомкнувшуюся выше его щиколоток. Море ласково обнимает, остужает и шипит игривой пеной, когда Чуя быстро переставляет ноги и довольно мурлыкает. С плеч будто сваливается титановый груз, и Мори с усталым вздохом садится прямо на песок, вытягивая гудящие ноги. Кажется, теперь он понимает, почему Чуя так хотел приехать на этот полудикий пляж. Здесь нет шумных людей, едва-едва слышен шум проезжающих мимо машин; где-то по бокам можно найти и портовые яхты, и выстланные для прогулок набережные. Но здесь, в полутени, было спокойно. Непростительно хорошо. Чуя, пожалуй, знает об этом слишком хорошо, раз позволяет себе нагло пользоваться привилегиями и не стыдиться таких мелочей: Мори и сам не против, но обязан показывать, кто тут главный. Получается у него удивительно паршиво. По крайней мере, с этим человеком, до отказа впитавшим в себя тепло и яркость солнца. Чуя был ярче солнца, жарче огня, желаннее всех человеческих благ. Мори точно, абсолютно точно стареет. И становится до отвратительного сентиментальным. Однажды это может сыграть с ним злую шутку. Так он думает, когда позволяет видеть себя расслабленным и практически беззащитным. Так он думает даже тогда, когда водяные брызги заливают хмурое лицо, заставляя встрепенуться и недовольно охнуть. Чуя, с задором следивший за его реакцией, нахально скалится: — Хватит сидеть, как кислый лимон, босс. Мори строит мину великомученика, когда Чуя протягивает ему руку и улыбается слишком маняще для человека, находящегося в его полном подчинении. Мори думает, что балует мальчишку, когда поднимается с тёплого песка и позволяет морской пучине обнять его за ноги. Думает, что слишком много позволяет, думает… Слишком много думает. И Чуя об этом знает. Быстрый поцелуй, оставленный на губах Мори, напоминает об этом солоноватым привкусом моря и теплом солнца, уютно спрятавшимся в рыжих прядках. Чуя, пожалуй, знает о Мори намного больше, чем он сам. И Мори впервые не может ничего с этим поделать.