Я больше не хочу нигде быть.
Забери меня из темноты.
Рожденный в канализации, в холодных объятиях Селены, возглавил вершину в пищевой цепи в Вечном круге жизни. Появившийся на свет слабым и беспомощным, так долго сражающийся за нить жизни, был взращен, как истинный альфа. Трудности, взваленные на плечи хрупкого цветка жасмина, чей стебель все еще не окреп, а спускающиеся к земле цветы ванили только набирали яркость природных красок, сделали из мягкого и нежного омеги самого настоящего предводителя. И сейчас, с ужасом вспоминая минувшие дни, он имеет права быть тем, кем не является — альфой: жестоким, непоколебимым, со стальной хваткой и трезвым разумом. Кто сказал, что омеги — это всегда нежный бутон белоснежного пиона, распускающегося темной ночью, когда Истинный волк приходит на зов. И не обязательно знать, что Ким Тэхен — омега. Омега, заставивший не одного влиятельного альфу расстилаться перед собой подобно дешевой шлюхе с прокуренного кабака, где они изменяют своим женам. Омега, вынудивший ползать на четвереньках и изнурительно лаять, как последняя шавка в скотном дворе; вылизывать его туфли и есть землю, по которой он ходил. Омега, усмиривший десятки строптивых политических деятелей и старых хрыщей с толстыми кошельками. Омега, покоривший ночной Сеул. Омега, поднявшийся с низов до самых вершин. Стертые самим Кимом границы надоевшей реальности позволили гордо стоять перед павшим ниц альфой. Он хитро улыбался, слизывая с покрасневших губ вишневый бальзам. Не передать словами, какое неописуемое удовольствие расстилалось по телу Тэхена, когда он видел эту картину — гордый, неприступный альфа в белой, мокрой рубашке, которая так бесподобно прилегала к мускулистому телу и так бесстыдно его опошляла. Он смотрит на это секунд тридцать, а потом стягивает мешок с головы Желтой канарейки, так мешавший дышать. — Привет, кролик, — смотрит сверху вниз, щурит злато-карие глаза и поддается вперед к Чонгукову лицу. Подхватывает тонкими пальцами острый подбородок, заглядывая в черную бездну глаз. Дышит часто, когда в отражении зрачков видит свои, а прокурор и сам отвести взгляд не может, как завороженный сидит на коленях спокойно, словно и не унижен вовсе. Первым в себя Ким приходит, грубо вскидывает лицо гостя в сторону, устраивая ногу на чонгукова плече. Спектр эмоций, игравший на лице Тигра менялся с неописуемой скоростью. Чон не понимал, как на этом прекрасном, ангелоподобном лице, излучавшем чистоту и непорочность, могла появиться обезображивающая злоба. Секунд двадцать спустя в себя приходит прокурор. Только сейчас он стал ощущать давление, оказываемое между ключицей и тонкой шеей. Антрацитовые глаза в мгновение расширились до невероятных размеров, бегая от испуга. От чего и без того большие, оленьи глаза стали неестественных для восточных людей размеров. На лице застывает ужас, придавая бледноватой от падающего света полной луны коже вид мраморной маски. Чонгуку страшно, не по-детски страшно. Паника забирается под кожу, устраивается где-то в груди и истошно кричит, от чего по телу вибрациями проходит мелкая дрожь, как утренняя рябь на зеркально чистом пруду. — Что тебе от меня надо, — кричит Чон, осматриваясь. Схоже четырём сторонам света вокруг стоят альфы: позади высокий в чёрной маске гризли, по правую сторону — белый лис, по левую — пёс, а перед ним — тигр, что так хищно улыбается. — Я лишь хочу, чтобы ты уяснил одну вещь. Тэхен не заканчивает, его перебивает мужчина, который пытается подняться с колен. Он сильнее нажимает на плечо ногой, побуждая вернуться в исходное положение. — Слушай, грязное отребье с улиц, — Чонгук гордо поднимает голову. Ким смеётся, — да как ты, — растирает стопой на чонгукове плече невидимый окурок, доставляя ещё больше дискомфорта, — никчемный прокуроришка, посмел со мной заговорить. Думать долго не приходится. Тэхен всегда знает чего хочет и как будет этого добиваться. И в данном случае все методы хороши, а тех «отец» знает великое множество. Днями на пролет Ким может измываться над жертвой и не повториться ни разу, — так велика его фантазия в извращенных методах воспитания. Вот уже поставленная на тело альфы нога устраивается у того на груди. Чонгук смотрит щурясь, дыша через слегка приоткрытые губы. Смотрит злобно, вызывающее, словно не боится. Поддается телом назад, желая облегчить боль. — Грязное отребье стоит передо мной на коленях и скоро взмолится о пощаде, — рука Кима скользит между темных прядей Чона, собирая копну жестких волос в кулак. Притягивает ближе к себе, почти вплотную. — Не дождёшься, — Гук шипит, выдыхает горячий воздух сквозь сомкнутые зубы в лицо омеги, продолжая сверлить тяжелым взглядом стоящие напротив злато-карие. — О, мой малыш, ты видимо все ещё не осознаешь с кем связался и в какую игру суёшь свой ебучий нос, — Ким мажет кончиками пальцев по щеке прокурора, наклоняясь к его уху, — Я могу заставить тебя простанывать мое имя, пока парни будут устраиваться между твоих шикарных ног, — говорит медленно, четко разграничивая каждое слово. Опускает свободную руку на бёдра альфы, слегка сжимая их, прокладывая путь выше. Нежно, трепетно. — Я вдолблю в твою голову имя, которое следует опасаться. — Иди нахуй, больной ублюдок, — разъяренно кричит Чонгук, дергаясь. Нога Тэхена соскальзывает с мокрого тела. Омега чмокает, оттягивая собранные в своем кулаке волосы сильнее, от чего Чон жмурит глаза, кусая иссохшие губы. — Будь хорошим мальчиком и пойдёшь домой на своих двоих, — Тэ резко подхватывает свободной рукой подбородок, сжимая тонкие пальцы на щеках своей загнанной жертвы. — Что тебе от меня надо, Ким, — кажется уже в тысячный раз спрашивает Чонгук. Прокурор чувствует, как сводит его скулы, мычит через сложённые в трубочку губы и мечется. Ищет спасение, но встречает только холодные, полные безразличия взгляды. Он, как кролик, брошенный на съедение в клетку изголодавшимся тиграм — разорвут мягкую шкурку, поедая заживо. И пронзительный крик души не поможет в этом сужающемся хрустальном кубе Вселенной. И горько пролитые слезы не помогут — они являются главным развлечением в жизни наблюдателей, которые не будут церемониться с тобой. Чон слишком молод, слишком неопытен и слишком мягок для чистокровного альфы. Будь бы он, как его отец — не составило бы ему труда раскидать всех здесь находящихся и уйти гордым победителем, но Чон не такой. Чон неправильный. — Уйди с моего пути, маленький альфа. Совсем близко. Тэхен оставляет первый невесомый поцелуй на губах прокурора, довольно улыбаясь. Словно вкусил он самый сладкий и запретный плод в божественном саду Адамы и Евы. Да что этот больной ублюдок себе позволяет? Прокурор вскакивает на ноги резко, ударяя омегу по смазливому лицу. Что-то похожее уже с ним было, в зале суда, когда он перестал контролировать свое тело. Словно что-то им двигало, не он. Сам бы Чонгук никогда не поднял руку, даже на такого омерзительного человека, как Ким Тэхен. А сейчас так спокойно ударил, словно это не из рода вон выходящего. Остававшиеся в стороне мужчины наблюдали за всей ситуацией равнодушно, и только когда по лицу Тигра смачно проехались, разбив нежные губы, высокий альфа хотел вступить в игру, готовясь успокоить строптивого юнца. Он неестественным образом сжимает кулаки — путь между прокурором и ним был прегражден псом, который единственный оставался равнодушным в этой злосчастной игре. Хладнокровие в янтарных глазах блондина просматривалось даже сквозь бело-каштановую маску. — Не сильно ты осмелел? Ким массирует челюсть, гоняя ее из стороны в сторону. Больно. Давно ему так не доставалось. — Вы все здесь больные! — Чонгук кричит растерянно, принимая неестественную для него позу — он увидел её по телевизору, когда там транслировали не любимые им бои без правил, — не подходи, иначе я вновь сделаю это! — Да что ты говоришь, крольчонок. Тигр в прыжке, уворачиваясь от занесённой прокурором руки, ударяет точно в cerebrum abdominale — густой пучок нервных окончаний, концентрирующийся в брюшной полости вокруг артерий, иначе именующийся солнечным сплетением. Чонгук взвывает моментально, падая животом на собственные колени от невыносимой боли. Густо краснеет, хватая ртом воздух, как выброшенная прибоем на берег рыба. Которой только и суждено засохнуть, покрыться пеленой соли и быть съеденной монархами с безобразно красивыми крыльями. Не успевает даже перевести дыхание, как носок тэхенова кроссовка бесцеремонно устраиваясь под нижней челюстью. Чон меняет положение быстро, заваливаясь на правый бок. Со рта просочилась тонкой струйкой алая кровь — следствие прикушенного языка. Разъяренный Ким продолжает измываться над потерянным в пространстве и времени прокурором. Заносит ноги и бьет под дых. Раз. Два. Три. Пять. Удары один за одним сыпятся на Чонгука, заставляя задыхаться в громком кашле, отхаркиваясь собственной кровью. Тяжело представить, что творится в голове двадцатитрехлетнего парня, что так неприемлемо, в красивом офисном костюме, валяется в стоге мокрого сена, впитывающего его собственную кровь. Знав о всей тщетности ситуации, имея хоть малейшее представление о мире, где он живет, навряд ли бы он полез разбираться с мафией, которая уже много лет держит за яйца всю власть Сеула, если и не всей Южной Кореи вовсе. Помятый вид альфы не останавливает Тигра. Огонь в злато-карем омуте только набирает обороты, Ким не здесь — в прострации. Пихает прокурора в плечо, садиться на него сверху — звонкий смех его разносится тяжелым эхом по складу, одно удовольствие смотреть сверху вниз в закатившиеся глаза напротив. Размазывает алую, местами свернувшуюся кровь Чона по бледному лицу и, чмокнув в лоб, как самую большую драгоценность, взмывает руку вверх для партии свежих ударов, которые пройдутся по лицу. Выращенный на улице, среди детей ганпхе, в бою Киму не было равных. Сколько недовольных и злых рож были им разбито? Уже никто не сможет точно сказать. Чонгук сопротивлялся. Выставлял вперёд руки, закрывая локтями лицо, чтобы смягчить удары, даже совершил несколько безуспешных попыток скинуть Тигра, но все было тщетно и бессмысленно. Так же бессмысленно, как и гендерная принадлежность к альфам.Прекрасное лицо превращается в кровавое месиво — сломанный нос, разбитые губы и правая бровь и множественные синеющие гематомы с раскинутой паутиной мелких сосудов, подобно звездчатой сыпи. Прокурор лежал неподвижно, грудь его невесомо поднималась, а сердце бешено отбивало сбивчивые ритмы, больно ударяясь о рёбра, парочка которых и без того были сломаны мафиози. — Запомни, мальчик: лучше тебе не связываться с улицами, если жизнь, конечно, дорога. Тэхен в третий раз почти невесомо мажет губами по окровавленному лицу напротив — отпечаток легко поцелуя остался на родинке, украшавшей Альфу. — Ублюдок… Чонгук скулит, пытаясь схватить уходящего мужчину за ноги. Но руки его брезгливо скидывают, оставляя покалеченную душу промерзать на пропитанной кровью соломе. Одного, так же, как в детстве — никому не нужный. Навязанные самим Чоном никчемные мечты — иллюзия того, что он стал кому-то нужным, заставили идти его ближе к краю, прямо за звездой. Слепо. И теперь он пал — стена проблем обрушивается стеной непреодолимых проблем. Чимин достаёт из внутреннего кармана белый платок и протягивает его проходящему мимо Тигру, попутно прихватывая лежавшую на промерзшей земле маску. — Босс, что прикажите с ним делать? — Завтра на рассвете приедь и добей его. Чтоб не мучался, а если прокурор не тупой и усвоил урок, то до этого момента уйдёт отсюда. — Не может идти, пусть ползёт, — Гризли продолжает. — Все же ноги ему никто не ломал, — заканчивает триаду рыжий, пожимая плечами.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
Чонгук тяжело кашляет в пол, чувствуя свинцовый привкус во рту. Подбирает под себя ноги, вставая на колени, укладывается на них и перестает контролировать свои феромоны. И без того маленькое, серое здание, хранящее сырость, с привкусом плесени на кончике языка, начинает все больше пропитываться новыми запахами, которые соединяясь воедино должны пленить две предназначенные друг другу души; пропитываться чем-то невесомо лёгким, приятным и одновременно тяжёлым, густым. Контраст ароматов: распускающиеся цветы жасмина противопоставлены едкому запаху горького шоколада, дурманящий шлейф ванили и кардамон, что отдавал сейчас привкусом цитруса и эвкалипта. В мире существует старая легенда, начало не никому не известно, а конец окончательно и бесповоротно потерян в бурном потоке времени. « — У каждого на планете свой особенный запах… …чтобы твой волк пробудился, надо найти особенную Луну, предназначенную только для тебя. Со своим запахом. Особенным запахом, который разбудит в тебе только лучшее… заставит распускаться тяжелые бутоны, налитые сочным нектаром. Единожды почувствовав его никогда не сможешь забыть. Такие люди зовутся Истинными — их судьбы переплетены между собой красными нитями — они могут запутаться, развести в разные стороны, но в конечном итоге нити все равно приведут тебя к твоей судьбе, продолжая завязываться тугими браслетами на ваших запястьях. … ни в коем случае нельзя разрывать эту связь. На планете не так много истинных, но те немногие, что посмели оборвать браслеты — мертвы. Во всех правилах бывают исключения — не осознавший свою истинность не сможет повязать браслет и не будет убит. Это смертный порок и брак заключенный небесами одновременно…» Чонгуку больно. С антрацитовых глаза катятся жемчужные слёзы, собираются где-то на остром подбородке и в безмолвном крике разбиваются о пол. Чон смотрит на задержавшиеся на нем злато-карие, шепчет что-то неразборчивое одними губами и вновь заливается в громком кашле. Киму становится душно лишь от одного вида лежавшего на полу мужчины. В тело словно тысячу игол вонзили. Стоит и взгляд отвести не может, чувствует как легкие расправляются под воздействием шоколадного аромата и фантомным вкусом спелых апельсинов на языке. Вдыхает полной грудью, одним резким рывком разворачивается. Ноги в момент тяжелеют, становятся ватными, непослушными. Плетётся к блондину, облокачиваясь. — Мне нужно на свежий воздух, — Ким в самое ухо ему шепчет. Рука Пака по хозяйски устраивается на плече мафиози, поддерживая. Чимину много говорить не надо, он сразу понимает, потому что все с самого начала знал. Ведёт к выходу из амбара, что-то негромко рассказывая и глупо улыбаясь. Намджун смотрит на все, что-то в голове анализируя, подмечая. Наблюдательный и смышленый, находка для шпиона. Только лишь бы это против самого Тигра не сыграло. Но с этим предстоит разобраться намного позже. Хосок выглядит здесь самым растерянным, не ожидал солнечный, что тихие улицы громкого города живут такой жизнью. Но к этому он привыкнет. Со временем, но привыкнет. Чимин массивную дверь толкает, выводя из душного помещения Кима. Холодный воздух, пропитавшийся дождливой свежестью принимает омегу в свои распростертые объятия. Дышать сразу становиться легче: все как рукой сняло, если бы Хаи Кё укачивал своё дитя и пел мотив торади. Совсем как в детстве. Вот уже головокружение прошло и стоять становиться легче. Минуту спустя за ними выходят Лис и Гризли. Недавний ливень превратился в мелкий дождь, от чего становилось зябко. Под ногами неприятно хлюпала грязь, побуждая быстрее добраться до машины. Чимин жмётся, поднимая ворот пальто. Обегает машину и открывает двери, помогая рассесться всем остальным. Ким смотрит на своё отражение, засохшие капли чонкуговой крови на щеке, а потом под блеклым светом Луны рассматривает разбитые костяшки. — Как приедем обязательно обработаем, — Чимин машину заводит. Снимает маску и укладывает её на панель. — Угу, — мычит Ким, всматриваясь в размытый силуэт амбара. — И так, — Пак оборачивается к устроившимся на заднем сиденье новобранцам, — для новичков вы проявили себя больше, чем прекрасно. — Джун быстро соображает, — Хо вертит в руках маску, желая детально ее рассмотреть. — Да и ты не оплошал, — альфа улыбается, ероша волосы рыжего. — Но неужели у вас не возникло вопросов? — блондин уезжать не спешит. — На самом деле вопросов вагон и маленькая тележка, — пурпурноголовый потирает шею, — не знаю с чего даже начать. — Начни с самого главного. — Чем вы занимаетесь? — Мы работаем с грязными делами, которые правительство решить не в состоянии, — губы блондина дернулись, чтобы расплыться в улыбке. — Мы убираем мусор, — молчавший Ким смотрит через зеркало в пару устремившихся на него глаз. — И этот молодой прокурор один из мусора? — Можно сказать и так, — Ким открывает дверь, — Я забыл в амбаре… маску, пойду заберу. — Вот как, — Чим пожимает плечами, — иди и забери. «Маску, говоришь», — хмыкает, смотря на Тигриную морду на панели машины. Ким идёт медленно. Почти нехотя переставляя ноги. Словно возвращение в амбар для него казнь. В воздухе все ещё стоит трепетный шлейф жасмина и цитруса. Дышать трудно, но сейчас уже гораздо проще, нежели минут десять назад. Чонгук не шевелиться, проклинает свою никчемную сущность и тихо шмыгает носом. Слез больше нет, они закончились, высохли. Тело ломило. Но больше всего болела побитая душа. Болела так, что вся физическая меркла перед ментальной. Хотелось кричать во весь голос, разрывая лёгкие. Хотелось взвыть, обратиться к прародителям и отправиться к ним, лишь бы не чувствовать эту пожирающую пустоту внутри. Чону проще, когда в нем кипит лава эмоций: гнев, злоба, боль. Нет ничего хуже пустоты. Словно весь мир остановился, словно его самого — маленького Чонгу выключили. Мечты разбились о суровую реальность, окрашивая все в серый — ненавистный им цвет. Он замирает, слыша приближающиеся шаги за своей спиной, но голову поднять не отваживается. Предпочитает ждать, но чего? Новых ударов? Сейчас уже все равно. Будет лучше, если его и вовсе здесь, как дикое животное застрелят — убьют. Чонгук готов сам вложить в руки Кима пистолет и приказать стрелять на поражение. Сил сражаться больше нет. Он вздрагивает, когда чувствует на своей голове тёплую, мужскую ладонь, что так нежно гладила смольно-чёрные волосы. Поднимает глаза, встречаясь с злато-карими своего мучителя. Ким сидит перед ним на корточках, смотрит как-то особенно, с трепетом, нежностью, а в глазах бегущей строкой читается «прости». — Чонгук, — голос эхом разносится, заставляя дрожать пуще прежнего, — послушай меня. — Если ты пришёл убить меня, так сделай это без разговоров. Больше нет смысла жить. — Послушай меня, — грубо отрезает Тэхен, перенося руку на щеку альфы, — Это было ради твоего же блага. — Ради моего же блага избить меня до полусмерти? — Да. — Смешно слышать, — Чонгук отворачивается от сидящего Кима, — ты торговец смертью. Да что там, ты сама смерть. Мне не понять. — Если я так сказал, значит это будет правильно. — Да откуда тебе знать, что такое правильно? Ты только и можешь — отбирать. Да и жить грязно. — Мне плевать, как ты считаешь. Ты молод, тебе не к чему связываться с делами улиц. — Замолчи! — Ты даже не можешь представить, как опасен мой мир. И маленькому крольчонку нечего делать в мире хищников. Беги. Беги со всех ног и забудь про мир, где торжествует справедливость. Ты лишь игрушка в руках и от тебя избавятся быстрее, чем ты можешь представить. — о чем ты говоришь? — А ты считаешь, как такое громкое дело попало к такому неопытному прокурору? — Ты хочешь сказать… — Именно это я и говорю. Тебя кинули на съедение. В этой игре нет победителя, только жертвы. Чонгук смотрит на Кима не отрываясь. Сжимает кулаки и чувствует, как некогда пустая грудь наполняется новыми, обжигающими чувствами. — Лучше тебе меня послушать. Ким накидывает на спину Чонгука принесённый заранее плед. Словно знал наперёд, что здесь будет. Хотя, скорее всего так оно и есть. Недолго держит в руке теплеющую щеку прокурора, заботливо натягивает край мягкой ткани на чёрную макушку кролика и, опираясь руками о собственные колени, уходит. Уходит не оборачиваясь. — Надеюсь мы больше никогда не увидимся, Чон Чонгук. Имя соскользнувшее с персиковых губ Тэхена кажется каким-то волшебным, каким-то особенным и таким непривычным для альфы. Вся царившая жизнь вокруг вновь замирает, чтобы потом, с новой и неописуемой силой, расцвести подобно цветам жасмина.