━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
В Сеуле начинается долгая зима, температура воздуха значительно падает, иногда достигая отметки трех градусов. И, отсутствие теплой куртки, которую невнимательный волк оставил на вешалке в доме, дает о себе знать. Благо кровь, гонимая по телу от быстрого бега, не дает Намджуну замерзнуть окончательно. Так лихо в своей жизни альфа, кажется, никогда не бегал. Нужды просто не было. Он преодолел путь до круглосуточного супермаркета на конце улицы за рекордные сроки. И, хватая с полки самые милые розовые зефирки в виде звёздочек, он помедлил лишь на самом выходе, цепляя в свои загребущие руки плюшевый плед под цвет звёздочек в хрустящей упаковке и белую голову подушки-обнимашки в виде альпаки. Чем-то она похожа на омегу, спящего в данный момент на его собственной кровати. Даже в самых сокровенных и смелых мечтах не мог себе позволить этого, а тут сам Сокджин, настоящий, живой Сокджин пускает слюни на его ложе. Детские мечты, выросшие вместе с самим Намдужном, начинают не спеша сбываться, ведь его волк так долго ждал этого момента. Момента, когда он снова может увидить и учуять свою Луну, с которой так долго был разлучен. Так долго, что в особые ночи перед гоном устраивал целые серенадные концерты, от которых спасал лишь рыжий друг, вовремя приносивший пару бутылок виски. По пути домой Джун и сам не заметил, как стал наблюдать за мерцающими звёздами. После того, как он был вынужден оставить возлюбленного, альфа не мог себе этого позволить, пообещав, что вернувшись к Сокджину, обязательно найдет звезды в его глазах. Словно в мире альфы разом пропали все ночные светила, а теперь, вернулись, вместе с омегой, получая назад некогда потерянные краски жизни. Этот мир большой и огромный. И в нём существует бесконечное множество чувств, которые окрашивают его в самые удивительные цвета. Это слишком волшебно и так просто не поддается ни одному стандартному или логическому объяснению, но, однажды увидев, никогда не сможешь забыть эти ощущения. Это, как умение дышать — ты делаешь это неосознанно, не задумываясь. С приходом любви в твоем сердце расцветают самые красивые цветы и в этом мире тебе становится слишком тесно, а голос возлюбленного служит целым спасательным в непроглядной тьме Маяком. Его зов ты слышишь даже в минуты самой дикой ярости, когда твой разум заполоняет такая злоба, что становится страшно от самого себя и того, на что ты способен в эти моменты. Но эти цвета не всегда красивы, у людей, в душе которых поселилась обида и злоба, мир становится серым, потерянным и однообразным. Злыми людьми не рождаются — ими становятся. И грустными они не просто так становится. Просто кто-то однажды разбил их доброе сердце на миллионы мельчайших осколков. Ранил душу, насильно лишая их жизненной цели и желания идти вперёд, следуя за свой невинной мечтой. Даже стремления к жизни. И таких людей нельзя простить. Такие люди — монстры. Намджун пнул окрашенным в белый носком красных конверсов камешек, когда увидел смутный силуэт впереди: — Эй, парень, — окрикивает альфа: — Ты чего удумал. — крепче прижимает к себе белую альпаку, спеша к юнцу, стоявшему на перилах мостовой, — Чтобы не случилось, не надо, — он опускает пакет с продуктами не далеко от перил на землю, аккуратно укладывая драгоценный предмет сверху, чтобы не испачкать, — давай поговорим. — Оставьте меня, — кричит молодой альфа, хлюпая носом, — Это вы… — и замирает, оборачиваясь. — Чонгук? — Намджун сбился со счета, подсчитывая сколько раз за сегодняшний день он чувствовал неподдельное удивление от происходящего, — Давай ты спустишься и мы поговорим. — Спасибо, со мной уже поговорили один раз, — мальчишка плачет, отворачиваясь, — Мне того раза по горло хватило. Уходите. — и смело делает шаг вперёд. Чонгук маленький, хрупкий альфа. Чью искренне невинную душу растоптал прекрасный монстр с красивыми глазами. И сил у Чона на борьбу с собственными мыслями нет, он старался, но не смог. — Не-е-е-т, — старший альфа никогда себе не простит, если из-за него кто-то погибнет. Джун успевает в самую последнюю секунду, схватит под руки мальца, оттягивая назад и вместе с ним падая на холодный тротуар, задыхаясь от сложности ситуации. — Оставьте меня, оставьте…, — тело мальчика било крупной дрожью. Крики о помощи так громко слышались в его словах, что становилось дурно от собственных действий. Чувство вины закрадывалось гораздо глубже, под рёбра, раздирая сердце в клочья. — Послушай, — голос старшего альфы был мягким и не таким металлическим, как в тот день в амбаре, — Тэхен убьёт меня за это, но я скажу, — переводит дыхание, набираясь смелости, — Мы сделали это, чтобы отвести от тебя подозрения, ты не должен был влезать в это дело. Тебя вообще не должно было там быть. Планировалось все совершенно иначе, — он осекается, — чтобы тебя не убили действительно плохие парни, нам пришлось самим сделать шаг. Если бы сделали подставное шоу, не устранив тебя, они бы сразу поняли это и твои родители бы уже оплакивали твой труп на кладбище, а так — тебя защитили, хоть и таким способом. — Это вы тогда там были? Таким способом? — кричит осипшим голосом Чон, — Это такие способы теперь? Люди тыкают в меня пальцем, у меня теперь нет ни работы, ни денег, — он поднимает рукава чёрной куртки, — мои руки исполосованы вдоль и поперёк, и я никак не смог сделать эту ебаную полосу как можно глубже, чтобы наконец-то, нахуй, сдохнуть, — с его антрацитовых глаз новой волной покатились жемчужные слёзы, — Я ненавижу себя и эту уебскую жизнь, я хочу сдохнуть. Как ты не понимаешь? — кричит, вырываясь, — Отвали от меня, даже собственному отцу похуй на мою жизнь, — он поднимается на ноги, — И не тебе меня останавливать. Джун замирает, совершенно теряясь. А Ведь в чем-то он прав. Даже нет, в том что с ним происходит вина лишь их компании, перестаравшаяся с поддельным наказанием. Желание уберечь и наказать одновременно сейчас не казалось ясным и логичным, отчего в голову закрадывался целый ворох сомнений. Он подрывается с места, не долго раздумывая. Время сожалеть о своём поступке ещё будет, сейчас же необходимо решить проблему, созданную собственными руками. Оставлять беззащитного ребёнка в непроглядной тьме нельзя ни в коем случае. Его нужно спасти пока его душу не поглотило зло. — Пошли со мной, — тянет юного Альфу за руку, подбирая оставленные вещи. Чонгук упирается, пытается руку выдернуть, назад пятится, препятствуя. Но потом, тихо всхлипывая, все же сдаётся. Натягивает свободной рукой капюшон на голову, пряча глаза. Рука у старшего альфы очень тёплая и нежная. И сам он, вроде, не такой уж и злой. Маленький альфа не правильный. Маленький альфа поломанный. С его прекрасных глаз продолжаются катиться жгучие реки, обжигая собой нежные щеки.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
Вечер двух взрослых приятелей должен был быть скрашен бутылками прохладного пива, томившегося все время на дверцах холодильника, поеданием слишком солёных рыбных снэков, купленных накануне и просмотром старого черно-белого фильма — выбор Намджуна, его была очередь. Но, как обычно бывает, неожиданные события врываются в двери с ноги, не оставляя выбора от намеченного и заставляя смириться с происходящим. Хосок, помешивая закипающую на плите кашу, успел трижды проклясть ушедшего Альфу, потому что все было не так: время тянулось отвратительно долго, а неловкость, возникшая между ним с Сокджином, резко открывшим глаза, когда тот менял компресс у больного, выбила из худощавой тушки все остатки жизненной энергии. Хосок, помешивая закипающую на плите кашу, успел трижды проклясть ушедшего друга, потому что неловкость, возникшая между ним с Сокджином, выбивала из капли. Омега резко открыл глаза, когда бедный бета менял компресс у больного возлюбленного Намджуна. — Намджун, чего так долго, — произносит бета, оборачиваясь на шум поставленного пакета, — Зачем ты привёл его сюда? — он вжимается в высокую столешницу, вооружившись ложкой, ограждаясь ей, словно щитом, — Если Тэхен узнает, нам пиздец. — Но Тэхен же не узнает? — умоляюще смотрит альфа. Сокджин, проснувшийся не больше десять минут назад, стыдливо простонал, утыкаясь носом в подушку, полностью пропитанную запахом альфы. Он не был маньяком или зависимым, но собственное тело слишком ярко реагировало на присутствие сильного альфы. От него ещё в детстве исходили те нотки неокрепшая власти и могущества, а сейчас, у взрослого Намджуна, эти феромоны были действительно устрашающими. Омега не долго вертится в кровати, усидеть на месте, когда по дому во всю витает прекрасный аромат рисовой каши, становится совершенно не возможным. И, решая, что ничего плохого в том, что он составит компанию двум товарищам, если, конечно, их можно так назвать, нет, Ким интуитивно направляется на кухню, неслышно шлепая босыми ногами о светлый ламинат. — Не узнает что? — спрашивает вошедший в одной футболке омега, лишь слегка прикрывавшей нижнее белье и наготу бёдер. Нет, Сокджин подслушивать чужие разговоры не любит и считает это, как минимум, унизительным. Но, когда слышит произнесённые имя его подопечного, остаться в стороне не может. А вот у Волка Намджуна скоро случится «пердечный сриступ» и он поседеет значительно раньше отведённого ему срока. Альфа завис секунд на тридцать, а потом, опуская руку мальчишки, спотыкается о стулья, направляясь к пакету с купленными вещами, совершенно не отводя глаз от стройной фигуры в проходе. Он как-то неуклюже, хотя что вообще можно ожидать от Джуна, выуживает розовый плед, спеша достать его из упаковки. — Это, — теперь он запутывается в собственных ногах, чуть ли не расстилаясь мягким волчьим ковром пред ногами омеги. Трясущимися руками накидывает на плечи старшего купленную вещь, закутывая и прикрывая все то, что никому видеть не положенно. Все так же не сводя с омеги, явно ахуевшего с происходящего, глаз. В принципе, такое можно сказать о всех присутствующих на кухне. У Хосока же рука сама поднимается и звонко бьется о лоб, с ироничными словами: «Вот же идиот.» Он обязательно вспомнит этот стыд Намджуну. Это будет теперь долгом его чести — до конца жизни напоминать и подъебывать. — Этот тот мальчик-прокурор? — омега хмурится, но в плед на груди сжимает, слегка касаясь своими пальцами холодных альфы, — Что вы сделали с бедным ребёнком? — голос у него вновь грозный. Двое взрослых мужчин от взгляда Кима-старшего тушуются, забиваясь в угол, благо помещение позволяет. — Животные, — повторяет Джин, подходя к застывшему Чонгуку, — Эти злые собаки сейчас же приготовят нам какао и таз с тёплой водой, а потом будут сидеть на коленях и просить прощения, — он берет в руку ледяную ладонь молодого альфы, утягивая за собой по коридорам в тёплую комнату Намджуна, — Пошли со мной, я тебя этим иродам в обиду не дам. Мальчик покорный, кроткий и очень послушный. Тихо за страшим следом ступает, продолжая изредка носом шмыгать. Омежье сердце пред ним тает и старая баррикада, возведённая лет двенадцать назад, даёт огромную брешь в защите омеги. Родительский инстинкт, заложенный с рождения, побеждает. От этого юного комка несчастья настолько простодушной добротой веет, на столько это только возможно с его-то статусом, что в сердце желание о сохранности Чонгу у Кима само по себе зарождается. Словно в руки попала самая драгоценная вещь на планете, долгом чести обязавшая защищать. И теперь в обиду Сокджин его никому не даст. Даже Тэхену, ранее с рук спускавшему все проказы. — Такой красивый, — шепчет омега, усаживая гостя на край намджуновой кровати, стягивая чёрную куртку и отбрасывая куда-то на пол, — А вот глаза полны грусти, — и сам почему-то состояние Чона перенимает. Мальчик сидит перед ним не шевелясь, иногда забывая, как нужно дышать. Позволяет тёплым рукам снять с себя вещи, пряча глаза за отросшей челкой. Мужчина перед Чонгуком очень красивый, невероятный и что есть самый сказочный, обязательно сбежавший со страниц прекрасного романа, принц. Со счастливым финалом, разумеется. Чон мычит сквозь сомкнутые губы, когда Сокджин берет в ладони его щеки и заглядывает в антрацитовые глаза, смотря в самую глубину детской души. — Позволишь взглянуть? И робкий кивок головы. Вот так, без лишних слов и упрёков, нравоучений и психологии, контекстом вырванной из учебников, о важности бороться, идти дальше и не опускать руки: что-то похоже на «это не выход, ты сильный, ты справишься.» Чонгук не сильный. Чонгук не справился. Чонгук нашёл выход. Ужасный, сам осознаёт, но выход. Моральная боль убивает быстрее физической. И Чонгук давно уже мёртв. Омега аккуратно держит в широких ладонях запястья мальчишки, проглаживая большими пальцами вдоль грубых шрамов, поверх которых некрасивые свежие. Зачем-то постоянно вновь расковырянные, не давая этим зажить. Мягкая кожа сверкает рубцами, порезами, следами укусов и неровных ожогов — химических или термических Джин так и не понял. Немало глубоких полос, чудом не задевших крупный венозный сосуд, постоянно мокнут, кровоточа и неприятно гноясь от поселившихся там мелких бактерий. Мальчик страдал, погибал и сам себя убивал. Тэхен за это ответит, Чонгук давно себе это пообещал. Ким покидает гостя лишь на не долгие пару минут, а потом, возвращаясь с небольшим чемоданчиком, хотя рассчитывал лишь на перекись с бинтом, но вовремя вспомнил хозяина дома — Намджуна, поблагодарил его, узнав, что в арсенала имеется целый аптечный склад. Вообще, наличие всех возможных медикаментов на все возможные случаи жизни, начиная от «господи, дайте таблетку Имодиума, клапана сейчас рванут» до «инфузионная терапия, у кого здесь вторая положительная», это даже больше, чем просто хорошо. К тому же, если учитывать, какой жизнью живут здесь обитавшие, то дом станет прекрасным убежищем для зализывания полученных ран, что автоматически станет уменьшением мороки с поддельными документами и ещё небольшой тележки головной боли. Ведь фактор правоохранительных органов в случае криминальной травмы, а «перо в ребро» и «дырка диаметром в пару миллиметров» как раз к таким и относятся. И если бы не связи, потом и кровью добытые, лавочку с правым делом в виде «Чёрных Воронов» давно закрыли, а самых главных негодяев, коими их считает весь белый свет, давно бы приговорили к смертной казне. Но жизнь хороша, пока никто ни суёт нос не в свои дела, правда? Устроившись у ног Чонгука, Джин, раскрывая чемоданчик, принялся прокручивать стеклянные ампулы и баночки, извлекая лишь некоторые из них. Хорошо, что омега доктор и внимательно слушал хирурга, когда тот читал лекцию по оказанию экстренной и первой помощи. Мужчина аккуратно промачивает смоченной в растворе биглконата ватой саднящие порезы на запястьях, самые свежие из которых начинали неприятно щипать. — у тебя слюни висят аж на подбородке, — Хосок заносит в комнату тазик с тёплой водой, специально задевая замявшегося в проеме друга бедром. Джин благодарно кивает, опуская в воду худощавые руки и сбрасывая туда слегка порозовевший шарик, — Мой малыш Тэхен бывает очень жестоким, — Сокджин всегда весьма любезно дует на ранки, — Но не держи на него зла. Он замечательный, если узнать его получше, — и продолжает тщательно обрабатывать каждую полосу, говоря совсем тихо. — Мой малыш, — болванчиком передразнивает бета, двузначно пихая Джуна в плечо, останавливаясь так же в дверном проеме. У того от злости аж жеваки выступили, — Схожу за полотенцем, — бросает старший альфа, клацая зубами и покидая комнату из-за вероятности разнести все под рукой, что росла в невероятной геометрической прогрессии. — Оно и видно, три рёбра сломал, — огрызается Чонгук, дергаясь, когда омега больно потянул нитку, запекшуюся вместе с кровью в коричневую корочку. Младший Чон помощь принимает, лишь иногда прикусывая во рту язык. Может дело было в омеге, старательно укладывающем дурно-воняющую мазь на раны, когда те были достаточно чисты, чтобы наконец-то стать спрятанными под аккуратным слоем белого бинта. А может дело в феромонах взрослого альфы, витавшие по всему помещению, как усмиритель юнца, но почему-то самим обладателем не замеченные. — Эти болваны поступили с тобой очень жестоко, — омега заговорил, аккуратно протирая лицо младшего свежие-принесенной тёплой водой, чтобы затем продолжить обрабатывать раны на лице, — Мне очень жаль, что до них не доходит, что с людьми, оказывается, можно разговаривать. И уж тем более с такими милыми альфами. Нет, это определенно финишная прямая для сегодняшнего дня. Ревность в Намджуне была настолько яркой и открытой, что свидетелем стал опрокинутый стул. Хосок громко смеялся, — прекрати, большая злая собака. Нам здесь ещё жить, — как ни в чем не бывало сказал бета, разливая горячий напиток по красивых кружкам. — Но он так добр со всеми, а ещё это его «Мой малыш», — альфа утробно рычит, — бесит. — Спокойно тебе, — рыжий, высовывая язык, и очень внимательно, украшает какао аккуратной горой белоснежных взбитых сливок, посыпая мелкой шоколадной крошкой и зефирными звездочками, — Не забывай, что Джин с воронами с самого основания, конечно, они близки, — подхватывает две кружки, в которых уже вставлена бело-золотая соломинка, оставляя Альфу за спиной, — А вот и горячие напитки, — кричит уже в самой комнате. Голос рыжего был настолько громким, заставляя от неожиданности подскочить, — Хосок милый, когда не на работе, правда? — обращаясь к Чонгуку, говорит омега. Он приклеивает розовый пластырь с Хэллоу Китти на переносицу носа, широко улыбаясь, — А эта большая собака только лает, но не кусает, — отлично, вошедшему Джуну успели придумать новое прозвище. Сокджин наконец-то убирает аптечный набор, залезая на кровать к Чонгуку, протягивая ему горячий напиток, который, по идее, обязан его согреть. Омега устраивается у него под боком, укутываясь в плюшевый плед сильнее. Мальчик совсем расслабляется, чувствуя тепло рядом, потягивая напиток и наслаждаясь сладкими ощущениями во рту. Он слушает споры взрослых, возникшие достаточно быстро, истории из детства, лишь иногда ловя на себе взгляд Намджуна, пробирающий до костей, и ненадолго верит во вкус к жизни, который он за эти три недели определенно потерял. — Чонгук, — обращается Хо, — Ты все это время был один и заперся у себя в квартире? Мальчик кивает, — Я всегда один. В моей жизни никогда не было добрых приятелей, студенческих посиделок и даже друзей. В комнате повисает минутная тишина, которую никто не осмеливается нарушить. — Все нормально, — тихо шепчет Чонгук, притягивая ноги к животу, обнимая их. — Но тебе же было невероятно одиноко, — рыжий запинается, продолжая совсем тихо, — все это время. Не с кем поделиться своими достижениями, наградами, счастьем, — перечисляет, сжимая в руках подушку, — горем. — Я же сказал, — повторяет чуть громче, осекаясь почти в самом конце, — Я привык, все нормально, — отворачивается к окну, смотря на далёкий фонарь, обручем света рассеивающий темноту, — Я писал письма, выплескивая свои эмоции туда. — Нет, — прерывает омега, — это не нормально, — он разворачивает лицо молодого альфы к себе, обхватывая его руками, — Ты замечательный, трудолюбивый ребёнок. Чонгук шарахается, — Вы ничего обо мне не знаете, — говорит, опуская глаза. — Мы знаем о тебе гораздо больше, чем ты думаешь, — отвечает Намджун, садясь к ним на кровать, — Лучший выпускник университета, староста потока и талантливый художник с прекрасными вокальными данными, — гладит спину подростка, улыбаясь по доброму. — Жертвующий ежемесячно средства на благотворительность, — продолжает Хосок, проследовав примеру друга, — Отказавшийся от семейных денег и благосклонности отца ради мечты, — садится рядом, накрывая ладонь Чона. Глаза Чонгука наполняются слезами, быстро скатывающимися по щекам на кровать мокрыми пятнами, — Откуда вы все знаете, — говорит почти невнятно, захлебываясь и опуская голову. — И самое главное, — омега придвигается ближе, — Ты заслуживаешь того, чтобы тебе говорили, — поднимает нежной ладонью опустившуюся голову маленького альфы, вытирая большим пальцем слезу, заставляя посмотреть на себя, — Чонгук, ты хорошо постарался, — улыбается, обнимая, — Ты большой молодец, не сдавайся, — и прижимает к себе. Все так же: по-доброму, по-родительски. Крепко, к самому сердцу. А у Чонгука в это время совсем слов не хватает, хлопает большими глазами, роняя слёзы и неизвестное чувство узлами в теле завязывается. Его никто никогда не хвалил после смерти матери. Его никто никогда не обнимал и не обрабатывал ободранные коленки, когда тот учился ездить на велосипеде. Чонгук никогда не верил, что будет плакать на чьём-то тёплом плече так громко, что потом станет стыдно. И никогда не думал, что чьи-то тёплые руки так крепко обнимут, наконец-то убаюкивая и отгоняя все страхи. И, кажется, эту ночь маленький альфа запомнит на всю жизнь. Как самую тёплую и добрую, но решение своё не изменит. Не изменит, определенно.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
В Сеуле уже давно за полночь. Приятный морозец опустившейся температуры лёгкими объятиями догоняет зевак, блуждающих по опустевшим улицам уснувшего города. Огни во всех домах погашены, кроме окон намджуновой спальни, откуда струится лучистый желтый свет. Чонгук уже с пол часа мирно посапывает, устроившись на коленях Сокджина, мягко причесывающий его смоляные волосы, пропуская копну сквозь пальцы. Почему-то после разговоров с маленьким Альфой волк Намджуна не устраивал сцен неконтролируемой ревности, круша все вокруг. Он смотрел на все происходящее здраво, сожалея лишь о том, что не может позволить себе сесть подле омеги, обнимая его. Была бы целая маленькая семья. Хосок же, уставший переодически вытирать слюни Кима, подбирая упавшую челюсть, давно перекочевал в кресло, изредка добавляя короткие фразы в диалог, который все время сводился к одному и тому же — медицине и терминам, выговорить которые предоставлялось возможным избранным посвящённым, коим себя Хосок не считал, покрестившись, чтобы не заразиться. Мало ли что они там говорят, вдруг демона призовут. Как Намджун на латыни читавший однажды. Правда дело не в демоне было, а в лопнувшей лампочке, но испугаться Чон успел знатно, поэтому отныне с другом азы мертвого языка познавать отказывался, глупо отшучиваясь. Как уже выяснилось, Сокджин — генетик, изучающий и лечащий гормональную систему омег и гены в целом, помогая им справляться с организмом, который временами своего хозяина так и норовит в могилу свести. Он подбирает им терапию, назначая необходимые комбинированные препараты и процедуры, облегчая само существование представителей низшего класса. Намджун же — практикующий-хирург, только начавший свою карьеру, но уже успевший провести десяток успешных операций. Не серьёзных, но успешных. Хосок смеялся, мол как он, со своими-то кривыми руками, не покалечил своих пациентов. Альфа на это носом повёл, добрую шутку оценил и объяснил, что, появись в его руках скальпель, рука не дрогнет ни на йоту. Максимально сосредоточен и сексуален — добавил в самом конце, оправдывая это словами сёстры Дженни, работающей с ним в операционной. Уточнил он это для более точной информации или повода ревновать для омеги никто так и не понял, но вид сделали серьёзный, чтобы совсем не обидеть мужчину. Хотя поржать хотелось отменно. Хосок, как оказалось, успешный редактор своего личного отдела литературной классики, с отдельным кабинетом, конечно, в фирме родителя, обещавший скоро занять его место, но почему-то умолчавший, что компьютер и цифровые коды ему нравятся больше. Намджун как-то упомянул, что бета иногда забывается и рассказывает целую триаду, как можно спасти ценные данные незаконченной докторской, которые беспощадно залиты остывшим кофе. Такое он, кстати, проворачивал трижды за последний месяц уж точно, а о рефератах, спасённых во время учебы, лучше умолчать. Как и о пятнадцати ноутбуках, купленных в то время. Чонгук просыпается, когда Хосок слишком громко спорит с Намджуном о том, какой же сок самый вкусный: апельсиновый или яблочный, — Банановое молоко, — мурлычет мальчишка, вставая с колен, — Долго я спал? — и потягивается, разминая затёкшие косточки. — Я же говорил Вам, болваны, — шикает Джин, чувствуя лёгкое копошения на коленях, — разбудите мне ребёнка. — Прости, — тянут в голос мужчины, переставая браниться, — Как ты Чонгук, — спрашивает подсевший Намджун, — тебе легче? — Значительно, — признаёт альфа, наконец-то улыбаясь, — Спасибо, что не оставили, — и впервые за долгое время спускает ноги с кровати, — Мне домой надо идти. — Уже поздно, — настаивает рыжий, — Оставайся. — Спасибо, — качает головой мальчик, — Но я договорился о встрече после обеда, посплю немного и надо будет собираться, — говорит почти шепотом, отстраняясь. — Я тебя отвезу, нам всем так спокойнее будет, — Хосок встаёт с кресла, — пойдём. Чонгук покорно кивает, — Спасибо, Сокджин, — кланяется чуть ли не в пол, — И вам, Намджун, — наконец выпрямляется, прощаясь, — Был рад познакомиться. И ещё раз спасибо, — говорит, широко улыбаясь и тычет на нос, где все ещё пластырь с Хэллоу Китти наклеен, — и за это тоже, он милый. Омега, смотря на мальчишку, улыбаться не перестаёт, — Скоро увидимся, да? — Скоро увидимся, — повторяет чужие слова уже спиной, напоследок махнув рукой над головой. Чонгук замечательный, добрый мальчишка. Невероятно жестоко втянутый во взрослые игры. Машина, стоявшая под окнами, тронулась с места, растворяя ночной тишиной звук работающего мотора. В комнате, до этого шумной и переполненной звонким смехом, почему-то стало невероятно тихо и нагнетает, словно оставаться один на один с Намджуном для омеги было чем-то сродне адской пытке. — Мы можем поговорить? — первым нарушает тишину альфа, вставая с кровати, которая переодически покачивалась из стороны в сторону. — Нам разве есть о чем? — вопрос на вопрос, как тактика нападения. — Думаю да, — Намджун улыбается, протягивая руку, — пойдём я покажу тебе одно место. — Подвалы я уже видел, — плюётся омега, но почему-то руку протягивает, аккуратно укладывая ладонь в широкую напротив, — У Тэхена их много, — и встаёт, принимая помощь. — Это гораздо интереснее, только закрой глаза, — поправляет спавший с омежьего плеча плед, сверкая глазами. Заливаясь румянцем Сокджин отвечает, — голых собак не видел и видеть не очень хочу. Намджун на заявление негромко смеётся, — Никаких голых собак, обещаю. И нежно омегу за собой ведёт, обязательно наблюдая, чтобы глаза его были плотно закрыты. Помогает спустится по лестнице вниз, откуда тянет уличной свежестью, покрывая оголенную кожу россыпью мелких мурашек. А потом, чуть ли не трижды проверив глаза, тихим щелчком открывает стеклянную дверь, чтобы затем позволить омеге наконец-то увидеть сюрприз. Под светом одинокого фонаря размазанным танцем тени рисуют, касаясь пары носов лёгкими поцелуями сплетённых в едино ароматов цветов. Омега в восторге, определенно в самое сердце сражён. В стеклянном саду, не смотря на наступившую зиму, пестро цветут орхидеи и розы, словно оказавшись в мире ином. Зелёные листья качаются в такт скользящему ветру, пряча где-то в глуби его колыбели. Сокджин носом ведёт, глубоко вбирая в лёгкие воздух. Свежесть и сладость в горле комом встают, а сердце стучать забывает. Глупое, чего это оно. Смотрит не долго, а потом, словно оживший, молвит губами, как место однако чуно. А Намджун гордо нос задирает, мол это все он, а Хосок помогает. Но и это не все, ему ещё есть чем удивить, гасит свет, улыбаясь глазами. Включает тонкими пальцами в окутавшей тьме палисадника розовый свет, дорожками вьющимися вдоль высоких кустов. Он падает аккуратно, обнимая тёплом и манит куда-то вдаль, зазывая. — Пойдём? У омеги слов вместе с воздухом не хватает. Все очень красиво, сознание выключая. Он интуитивно идёт, продолжая сверкать, а Намджун от него глаз не отводит. У Сокджина черты в бледно розов свете ещё мягче становятся, легче. Омега и сам слишком легкий, безумием хозяина вписавшийся в здешний секрет. Альфа ведь цветы здесь сажал, чтобы тёплом сердце укрыть, детством жестоко забравшим. Но запах омеги никогда ничем не повторить, он — панацея, личный магнит, глубоко въевшийся в душу. Дорожка ведёт их к лотосам на пруду, укрытого ветвями густого куста, бело-синие бутоны в воду роняя. В тени скрыт гамак и на столе забытая красная книга все так же своего часа. Оттуда вид открывается новый, а коконы бабочек уже приготовлены к лету. Здесь все иначе, здесь Хронос хранит свои сказки, тревожа собой лишь недолгими напоминаниями. Намджун помогает Сокджину сесть, проверяя, чтобы ноги обязательно оставались в тепле, хоть пол с подогревом и температура здесь двадцать. Лишь окно, настежь открытое, но далеко и забытое, обнимает за плечи, кусая неистово. Почему-то сейчас все слова лишние, кем-то напрочь забытые. Молчания тишину низкий голос альфы сотрясает, — Я все цветы посадил, чтобы хоть как-то восполнить твой запах, — признаётся, пряча румяные щеки в плечах, — Но твой почему-то слишком особенный. Сокджин улыбается, греясь в пледу, — Все же что-то ты да умеешь. — Мне было к чему стремится, — сегодня определенно вечер признаний, особенный вечер, вечер решений. — Что ж, у тебя получилось, — омега наконец-то смотрит Намджуну в глаза, утопая в них, как раньше, — Прими мои поздравления. Вышло не дурно, я оценил. И альфа доволен, поистине горд, волк машет хвостом, предвкушая, — Прости, что оставил тебя одного. Омега жмётся, пальцы ног поджимая, не нравится ему разговор, — Это все в прошлом, — отвечает одними губами, цепляясь, — Давно прошло. Намджун готов щенком пред ним прыгать, громко скуля, — Я ни на миг не забывал тебя, моя Луна, — робко касается выпавшей прядки омеги, — я очень скучал, — тёплой ладонью ведет вдоль скулы. А в груди тепло до боли и истошного крика реками льётся. Разрывая тишину залпами фейерверков в глазах. Намджун станет самым настоящим священником и будет днями проповедовать свою чистейшую веру, богом клянясь, что видел в омежьих глазах больше, чем просто кометы. Он прикрывает глаза, прислоняясь ко лбу напротив своим. Между ними катастрофически мало места, искрясь в воздухе настоящим пожаром. Атмосфера вокруг может дать прикурить даже если не куришь и ты атеист. — Джун, — шепчет Сокджин, краснея, обжигая губы напротив, — Я… Слова ничтожно лишние, — Пожалуйста, ничего не говори, — волк шумно дышит, хватая ртом воздух, скользнувший напротив, — Здесь только мы. Альфа омежье тепло с руки не выпускает, нежно рисуя пальцем большим узоры на смуглой щеке. Робко проводит пальцами вдоль мочки, совершенно теряясь. Сокджин перед ним настоящий наркотик, а Намджун — наркоман, поймавший неподдельную ломку. Тело болью кричит, напряжённой волной возбуждения концентрируясь гораздо ниже груди. И водоворотом животных желаний крутит похлеще пурги. Волчья натура страстью пылает, совершенно уничтожая замерший мир. Джун руку на тонкую шею опуская, забираясь прохладой куда-то под плед, пальцем омежий подбородок приподнимает, сокращая расстояние губ до ничтожного ничего. Он замирает, почти не касаясь, он не сорвётся и не напугает, покорной собакой у ног будет ждать одобрения. Сокджин ему дорог и здесь нет никаких сомнений. Омега совсем потерялся. Или быть может был потерянным настолько, что и не находился никогда вовсе, но смирно сидит, крепче сжимая плюшевую ткань в горячих руках, разделяя с Альфой напротив один на двоих воздух и одни и те же желания. Он поджимает бёдра, отдавшись неподдельному удовольствию скомканных ласк, незримой молнией тянувшихся вдоль позвоночника. Он обезумел, теряясь в мечтах. Луна его освещает дорогу и волка зовёт обратно домой. Ким чувствует губы Намджуна, готовый сорваться в любую секунду, чтобы наконец повторить свой единственный поцелуй, горячей страстью объятый. Он в кулаках сжимает теперь чёрную ткань, натянутую на Альфу свободной футболкой. Момент истины должно быть настал. Губы приоткрывает, готовый принять и простить все годы долгой разлуки, позволяя наконец-то себе утонуть. Дыхание, лёгким напором сбитое в горячие губы, становится резким и слишком далеким. — Я не могу, — отстраняет Альфу, пряча глаза, — Я помолвлен, — пауза стала чуть ли не вечностью, — С Тэхеном, — это конец, — прости. «А ему я потом об этом скажу, правда, прости, — рвётся несказанным где-то в дали». Намджун резким толчком готов был свалиться, — Вот как, прости, — и глупо смеётся, разминая горячую шею, — Тогда позволь лишь спросить. — Да, конечно, — омега улыбается слабо, проклиная себя за этот день. Намджун, отдаляясь, чувства и голову в порядок приводит, чтобы потом все же сказать: — Что с твоими глазами случилось, Сокджин? Омега мнётся, губы до крови кусая, — Ничего, все нормально, — отвечает, голову понуро опуская. — Нет же, — волк не спокоен, он все нутром чувствует, — Правду скажи, — рычит, негодуя. — Намджун, — огрызается старший, — замолчи. — Я знать правду желаю, — взгляд у альфы в розовом свете слишком пугающий, властный, — Расскажи что случилось с Луной. — Луна умерла, ты доволен? — омега подобного терпеть не намерен. Встаёт с гамака, на взгляд отвечая, — Я ухожу, дай пройти. Воздух в бутонах цветов залпами искрится, потоками напряжения где-то в глуби отзываясь. Пропасть меж ними, образованная в детстве, растёт скоростью света, крупицы хрупкой надежды круша. Никто не сказал Намджуну, что будет не просто. Хосок, право, пытался, но тот и слушать не стал. Омега вихрем роз мимо проходит, определенно желая скрыться в ночи. Оказаться дома в тиши и зализывать раны, вновь бестактным волком в клочья разодранные. — Подожди, — кричит, догоняя лишь в доме, — Что случилось с тобой тем летом? — хватает омегу за локоть, пытаясь остановить. А Сокджин не железный, он долго не сможет и чувства за грани реальности рвутся наружу, — ничего не случилось, я сказал — отпусти. Он поднимается вверх по ступеням стремглав, а дом тяжёлый барбарис объятиями кроет. Здесь молнии из волчьих глаз рвутся наружу, оглушая собой пустоту. Намджун не сдаётся, хватая за плечи, неистовым криком срываясь: — Расскажи. И омега пытался, хотел промолчать, но влага предательски застыла в глазах, — Ты хочешь знать правду? — Хочу, — слетает с губ, замерших недосказанным «очень». — Тогда слушай, дружок, — старший тычет в альфы плечо, — Ты, поджав хвост, бросил меня одного. — Совсем нет Джин, я не хотел. — Замолчи, я сказал, ты правду хотел, — омега за грудки хватает чёрную ткань, потянув ее до треска, — Тем летом, когда ты свалил, — он прикусывает губы, взгляд опуская, — Меня изнасиловало трое парней, — с глаз хрустальные дорожки упали на пол, — пошутив «А где же твой мальчишка — рыцарь на белом коне? Или он бросил тебя здесь? Ты ему не был нужен, наигрался и бросил». — Джин, — шепчет альфа, а ярость в груди снежным комом растёт. — Заткнись наконец-то, — голос хрипит, обрываясь на каждом последующем слоге, — Они издевались надо мной больше часа тогда, а потом бросили в канаве, как ты — одного, — слова рвутся на волю старым кошмаром, — Я жить не хотел, мне снились кошмары. А все, сука, из-за тебя одного, — рычит, взгляд поднимая. И в нем тайфунами чувства кружат, сил придавая, правду всю рассказать. Душу нагую к ногам положить, сказать о том, что в детской невинной душе все убило. У Намджуна взгляд применился, бог видит, в доли секунд. Страх его кости грызёт, тяжёлой виной обнимая. Он сам уничтожил любимые искры в омежьих глаз. Ему нет прощенья, он все сам осознает — альфа очень умный мальчик. — Прости меня, — омега в его руках плачет, крупно дрожа, — Я полный мудак. Мне нужно было сражаться с отцом за тебя, а я сбежал, как самая настоящая псина, — обнимает за плечи, к кровати ведя, — Всех слов на планете не хватит, чтобы загладить вину, — шепчет и сам роняет скупую слезу. В этих двоих слишком много обид, много времени кануло в ленту. Им не вернуть те летние дни, они разбились о реалии судьбы. Они встретились вновь, двенадцать лет превозмогая, только вот Джин разбит, сердце своё закрывая. Он больше не пустит волка домой, все свои чувства в корни отвергая. Светлая комната тихими всхлипами тишину содрогает, переплетая ароматы двух предначертанных, распускаясь пёстрыми розами в яблок саду. Их узы одному лишь Намджуну известны и наказание теперь он понесёт, все так же не оставляя надежду свою.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
Хосок возвращается в дом, когда крики и ругань стихли давно. Вешает куртку, отбросив ключи, чтобы затем навестить оставшихся в доме. Дверь тихим щелчком пускает полосу света на большую кровать, на которой покачиваясь, баюкает омегу Намджун. Он уснул на руках, долго выплакивая слёзы обид. Альфа кивает, мол скоро приду, чтобы затем, оставшись одним, невесомым поцелуем слёзы убрать, спать уложив, не тревожить пообещав.Сегодня тяжёлые сутки прошли, отпечатываясь на уставшем лице синими Сатурна кольцами. Волку определённо необходимо поговорить, излить душу и, скорее всего, залить в себя алкоголь. — Хочешь поговорить? — шепчет Хосок, уже доставая бокалы. — Ещё как, — застыв в двери, отвечает Намджун. И они устраиваются в зале, напротив камина, подбрасывая сухие поленья в огонь. Хосок друг хороший, внимательный и понимающий, всегда помогающий сущности альфы не потерять самоконтроль. Он достался Намджуну в награду за все испытания. Если б не Чон — давно бы сошёл с ума, ежедневно болея Сокджином. Истинных ни за что нельзя разлучать, но их развели по разным углам, не давая возможности встретится. И годы спустя, надеясь на призрачное воссоединение, которое было и так не реальным, волк получил рану серьёзней, совсем разрушая чужое сознание. — Расскажи, что случилось? — начинает Хосок, наполняя стаканы горячим напитком. — Я полный мудак, — шепчет Намджун, — идиот, — опрокидывает виски, иссушая до дна. Горячая жидкость по горлу стекает, вязкой слюной отзываясь во рту послевкусием. Этого не достаточно, этого мало, ему не поможет сейчас ничего. — Все так плохо? — Ещё как, — волк повторяет стакан, — Он помолвлен с Тэхеном, — сил у него говорить больше нет, — А большего я сказать не могу, это не мой секрет. Хосок без лишних сейчас слов все понимает. Они дружат всю жизнь, ему одного взгляда на убитого волка для понимания происходящего хватает. Мужчины сидят до рассвета, о чём-то совершенно непринужденно болтая. И засыпают, когда вторая к ряду бутылка оказалась опустошена. С подъемом Чону будет слишком хуево, хотя, что говорить о Намджуне, ему будет хуже раз в сто.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
Райскому омеге снится прекрасный сон, обнимая теплыми объятиями за талию. Целуя в румяные щеки, тревожа рассветом. За окном канун рождества, скоро год сменится другой. Он в поле волшебных цветов — розы, лилия и много ромашек, греясь под раскаленным солнцем, чешет лунным гребнем холку серого волка. Он в его руках мурлычет котенком, касаясь оголенных ног своим хвостом. Вокруг, хрустальными крыльями, нарисованными легким пером, бабочки рассекают воздух, растворяясь высоко — в пушистых облаках. Сокджин жмется в кровати, натягивая мягкое одеяло на самую голову. Превосходное утро — он полон сил и энергии, горы свернет. Но это пока вчерашние сутки не ударят по голове кипой воспоминаний. Наверное, все это лишь долгий и дурной сон. Устал на работе, еще тут Тэхен со своим «Хен, я таблетки не пил и к чертям спустил всю работу твою, ты прости мою голову, ладно?». Ему бы отпуск да пару ушей, чтоб поболтать о грядущем. Он все же омега и душу излить очень нужное дело. Поднимаясь на ноги, он выдыхает сквозь мягкие губы, всю ночь его убаюкивали сладкие ноты яблочных грёз, приправленные тяжелым барбарисом. Ким не глупый, он просто не хочет проблем, поэтому предпочитает не думать. Это вредно, тем более для омег. Находит где-то в шкафу широкие домашние брюки (не светить же омежьими бедрами в доме животных — хотя последнее больше к Намджуну, Хосок вроде так ничего), забытые мягкие тапочки с кроличьими ушками и ступает на низ. Там его ждет новое приключение. Мягким запахом Намджуна пропитан весь дом, но это не мешает Сокджину найти источник с первого раза. И право, надо было бежать, но он не глупый и вооружившись смартфоном запечатлел на вечную память картину у камина: Хосок что-то мурлычет под нос про вечную дружбу, закинув длинные ноги на спинку дивана, при этом сам отважно рискует упасть на обнявшего пустую бутылку Намджуна, которые ночью определенно целовались с полом, оставляя на мягком диване лишь одну из ног. От камина все еще слабо веет теплом, видно уснули упившись и не потушив — за это отдельный выговор от старшего из них. Омега тихо в руку смеется, стараясь не разбудить, а потом как положено старшим — крадет у волка его погремушку, укрывая розовым пледом (и не важно, что пропитан он едким запахом роз) и тушит камин, не забыв о заботе и рыжего беты. Они ему будут должны, он право возьмет с них с излишком. А потом, отправляясь на кухню, чтоб выкинуть мусор, только на входе теряет сознание. Хватаясь за косяк, чтоб не упасть. Пред ним картина разгрома и он точно взбешен. Вроде и кухня не его, но почему-то жалко. И теперь принимается поднимать опрокинутую мебель, расставив по-своему усмотрению, отмывает муку, все кастрюли и пол, не замечая, как песню под нос напевая, готовит им всем свежий завтрак. В доме серого волка вкусно пахнет едой, уже почти накрыто на стол, осталось немного и можно будить двух непутевых. Но у хозяина очень чуткий сон — он просыпается сам и почти сразу теряет рассудок, носом ловя остатки запаха роз. Его сердце приятно греет купленным им вчера лично пледом. В полной тишине уснувшего дома лишь тихим, далёким голосом зазывает мотив мягкой Lullaby. «Я исчезну в момент твоего пробуждения, Смотреть в твои глаза — все для меня.» И Намдужну почему-то ножом по сердцу, выводя там строчки одну за одной.«Хочу забыть этот момент,
Потому что ты больше не рядом.
Лишь твой образ всплывает в забытых воспоминаниях.»
Альфа бесшумно встает с нагретого места, улыбаясь Хосоку, открывшему следом глаза. У губ жестом застывает безмолвное «тихо» и они, крадясь, следуя к сладкому запаху свежих булочек и там, они готовы поклясться, определенно Кимбап с овощами и курицей. «не уходи сегодня, я спою ее тебе. Даже когда наступит утро, останься со мной.» И Намджун, правда, останется. Сокджину нужно лишь это вслух сказать. Двое друзей бесшумно высовывают головы в дверной проем, наблюдая вполне себе эстетичную картину — в одежде хозяина дома (у того, к слову, разум отправился в кругосветное путешествие) омега песню поет, мило танцуя в фартучке с бурундучками. Хосок вытирает рукой с рыжей макушки упавшие слюни, подмечая, что слюнявчик товарищу нужен однако. А потом они валятся на пол, пугая омегу. Тот выронил лопаточку из рук, тихо ругаясь матом. — Проснулись, — Джин поднимает предмет, убирая за ухо выпавшие пряди. — Прости, не хотели пугать, — говорит рыжий, вставая с распростертого на полу волчьей шкурой Намджуна, — Пахнет безумно вкусно. — Скоро уже будет готово, — омега улыбается, стараясь игнорировать взгляды с пола, — А вы пока приведите себя в порядок. Мужчины стремглав уносятся прочь, альфа умудрился упасть на ступенях, запнувшись о собственные ноги — понадобится мазь от синяков. А потом они мило проводят вместе время, болтая о мелочах ежедневный жизни. Бесконечное множество раз благодарят старшего за вкуснейший в их жизни завтрак. Хосок опять не умолчал и сдал друга с потрохами — не умеет готовить, спалит весь дом и любимые сковородки, оставив абсолютно всю еду сырой. И наступает полная идиллия, которое на хватало похоже всем собравшимся за столом. — Знаете, — робко мурлычет под нос Сокджин, — Уже канун рождества, что вы делаете в новогоднюю ночь? — Пьем, отмечаем и в карты играем. — Я спросить хотел, — омега убирает приборы, — Я обычно с Тэхэном и Чимой новой год провожу, но они, как вы знаете, уехали. Мне одному будет скучно. — Так давай с нами, — рвутся наружу у волка слова, заставляя краснеть. — Поддерживаю, будет весело, — рыжий спешит скрыть смущение друга. — И позовем Чонгука, — тараторит омега, поднимаясь с места, чтобы убрать со стола. — И Чонгука, — перехватывает инициативу Намджун, благодарно усаживая омегу на место. В доме теперь слишком утно. Теплом разлетается клубы белого пара, приятно грея малиновым вкусом. У Сокджина тепло на душе, а волку значительно лучше.