— я люблю землю, по которой ты ходишь.
Чонгук почти не слушает старших, исследуя глазами интерьер и иногда возвращаясь к рассматриванию Кима — ему не особо интересно что задумали те. Тэхен заливисто смеется с шутки Джина и знали бы все здесь находящиеся, как скулил внутри волк и с какой скоростью вязались внутри узлы. Черт бы побрал их всех. Лишь только от одних воспоминаний от близости по телу рекой разлилось тепло. — Какие нахуй Гавайи? — вскакивая на ноги вопит альфа, — Никуда я с ним не поеду! Нет, тут дело было вовсе не в самом Киме, а в том, что сближаться с ним не хотелось вовсе. Хотелось максимально избегать хоть каких-то взаимодействий, потому что он помнил, каким опасным бывает сближение с этим бесконечным поток неугомонной энергии. Костяшки до сих пор ныли. — Вопрос закрыт, Чонгук, — бас Юнги раздается за спиной, — Мы едем на Гавайи для совместного отдыха и клал я на твое «не хочу». — Но, — необходимо сделать хоть что-то. — Никаких «но» я сказал, — Мин был непреклонен, — Запихаю в мешок и поедешь как милый. Чонгук был готов рвать и метать. Он напрягся всем телом, пытаясь максимально контролировать свои чувства, что рвались наружу копьями. Чон не знает как вывернуть свою шкуру, чтобы хоть чуть стыло легче. Рядом с Тэхеном просто невозможно находится рядом. Планы коварны, особенно, если это планы ваших «друзей», которые уже на протяжении весьма длительного периода пытаются вас примирить и хоть как-нибудь да сблизить. Даже сейчас, во время отдыха, они строят казни: сажают в плотную рядом с друг другом без возможности хоть на миллиметр отдалиться. Чонгук чувствует себя, как минимум, блином, что прилип ко второму и теперь не имеет никакой возможности отлепиться, если только, не пожертвовать частью себя — душевным спокойствием. Рядом с Кимом одновременно хорошо и плохо. Его то кидает в жар, то липкий холод, от чего зубы начинают скрежетать друг о друга. Альфа ощущал себя временами так, особенно, когда самолет подкидывало, попади он в зону турбулентности, словно когти его выдирали один на другим, а потом, улавливая совершенно слабый запах тигрёнка, воскрешали вновь. Фантомная боль растворялась, спокойствие обнимало за плечи и убаюкивало до тех пор, пока размеренное дыхание было слышно где-то под боком. К моменту, когда выпущенные шасси коснулись, Чонгук не спал. Он был в конце хвоста самолета, о чем-то мило болтал с Юнги, лишь изредка глазами следя за Тэхеном. Дальше по сценарию, банальному и очевидному, Чонгук оказывается чуть ли не заперт в кубическом пространстве с Ким Тэхеном — он вправе рассчитывал, что сможет остановиться с Мином, тем самым окончательно дав понять, что кроме ненависти он к своему соседу по апартаментами — только лишь коллеге (наглая ложь) — ничего не чувствует. Наверное, больше всего альфу злили факт того, что омега постоянно куда-то пропадал. Сначала выглядел загнанным мышонком, что трясся от малейшего шороха, а потом приходил с расширенными зрачками и невнятной речью. — Можешь не сбегать, — сказал в один из вечеров Чонгук, застав Кима в номере, — я все равно буду ночевать в другом месте. Так что прекрати бегать ночами и отдыхай. Вообще, Чонгук сам не понимает, почему его така беспокоило, что Тэхен сбегает и не отдыхает совсем, истощая свой и без того слабый организм. Списывал он это, стоит отметить, на то, что ему не хочется портить отдых. На самом же деле — просто беспокоился, но об этом никому точно не признается. Он выше этого.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
Солнце размашисто лижет кожу приветливым теплом и морской бриз лишь слегка целует щеки солью. Чонгук, находят под большим пляжным зонтиком, недовольно урчит, когда с волос Джина на разгоряченное тело падает несколько капель прохладной воды. От контраста температур младший покрывается россыпью мелких мурашек. — С каким успехом я утоплю тебя, м? — интересуется альфа, вскидывая бровь и поднимая очки на макушку. — Даже не знаю… Старший наигранно строит глазки, сведя брови к переносице. И пока он тупит взгляд куда-то вверх, Чон подрывается с лежака и, схватив друга за талию, закидывает его на плечо, чтобы затем вместе с ним прыгнуть в надвигающуюся волну. Барахтаться, пытаясь выплыть, и получить звонкий шлепок по спине за то, что негодяй вот такой. И он благодарен за то, что Сокджин смог его простить и от отношения вернулись в русло старший жён и глупенький младший. Первая неделя, выделенная на отдых и адаптацию, действительно, была самым лучшим решением друзей, потому что волк не помнил, когда последний раз он отдыхал и получал искренние удовольствие от ленивого время-провождения. Он встал на серф, попробовал дайвинг и погружение с акулами, рассекал на квадроцикле и потягивал кокосовые коктейли через соломинку — впервые Чонгук позволил себе стянуть с себя маску полного наигранного безразличия и получить удовольствие от наполняющий жизнь радости и спокойствия. Впервые Чонг Чонгук дышал полной грудью. Выходя на берег, выслушивая от Джина недовольную, но шуточную триаду, что он их чуть не потопил, Чон, краем глаза — совершенно случайно, не намеренно — замечает скользнувшего в тень пальмового леса Кима. И, ему интересно, что в зарослях забыл этот пацан. Мысли преследует быстро, а действовать он начинает еще до этого. — Скоро вернусь, отойду. Чонгук наскоро обтирается полотенцем и, сунув ноги в шлепанцы, тенью следует за омегой. Мерзкое чувство закрадывается, ковыряется своими костлявыми руками в рваных ранах его души, что непрекращая истекали кровью. Он подобно хищнику, ступая мягко, никак не обозначает свое присутствие, прячется в густом кусте папоротника, когда видит спину Тэхена. Понимает все сразу — не глупый ведь. Даже здесь, в отпуске, этот безмозглый волчонок находит способ достать прегабалин, который ему три недели назад прописал Сокджин, чтобы унять тревогу, но, кажется, кто-то подсел. Чонгук выходит из себя быстро. Злость бурлит в нем, плещется и, наполнив чащу спокойствия внутри, выходит за пределы. Альфа в два широких шага оказывается за спиной Кима. Хватает его за руки и вырывает полупустой контейнер с таблетками. — Ты безмозглый, Ким? — Рыком срывается с его губ. — Тебе проблем мало, решил сесть на наркоту, придурок? — Это не наркотики, а просто таблетки от тревожности! — Возражает омега, удивившись появлению альфы. — Поэтому ты ими закидываешься каждый час? Безмозглый! — Отдай, какое тебе дело. Чонгук крепче сжимает руку Тэхена, чтобы тот не смог вырваться. И, пока шатен безуспешно дергается, пытаясь вырвать дозу, мужчина ловким движением пальцев открывает крышечку и высыпает все на землю. Часть порошка от таблеток остается на его ладони. — Отвратительно. Альфа несколько раз демонстративно топчется по белым пилюлям, мешая их с песком, а потом, подняв взгляд на ошарашенного тигренка, толкает его к ближайшему дереву. — Что-то творишь, ненормальный! Их здесь нигде не достать, что мне теперь делать? — Тэхен дергается сильные, пытаясь вырваться, но больно спиной ударяется о неровную поверхность ствола. — Сука, больно же. Чонгук уверен, что Киму больно, что он ободрал себе спину, но не останавливается — не может. Смотрит на него, перехватывает две руки и, крепко сжав за запястья, поднимает над кудрявой головой, припечатывая к ребристому стволе уже и их. Глаза скользят по точеному профилю лица, впалым щекам, родинкам, искусанным губам и глазам: ореховым, потухшим, что так и кричали. Нет, молили о спасение владельца. — Что тебе от меня надо? Отвали! В груди чувства крутятся. Воют пургой. Сносят собой все тормоза. Альфа ничего не слышит, не вразумит ни единого слова, что слетали с губ Ким Тэхена в этот самый момент. Он мог лишь наблюдать за тем, как кончик языка касается кромки зуб, как касаются друг друга губы, складываясь в словах, и следовать своим желаниям. — Такой красивый, — Альфа не врет, не может отрицать этого, что человек перед ним безупречен. — Но такой глупый. В голове картинки мерзкие. Тигренка касаются, чужие руки оглаживают ребра, смыкаются на тонкой лебединой шее. Руки заносят над головой, бьют. Потом словно в разбитых зеркалах Чонгук видит, как Тэхен ломается, принимает таблетки — демоны в голове и проклятия. Это Божественную красоту не хотелось никому отдавать. — Монстры из прошлого сжигают тебя? — Чон приближается к его лицу почти вплотную. — Это тебе надо, да, чтобы забыться. Головой мужчина понимал, что все это его не касается вообще никак — это все лишь дело самого Техена, но сердцем не принимал. Омега словно личный Ящик пандоры для Чонгука — глоток воздуха. — Тогда получай. Альфа, растерев пальцами остатки порошка от таблеток по своей ладони, грубо закрывает ей рот Тэхена. Так, чтобы хоть ничтожная часть оказалась у него во рту, кожей ладони чувствует слюну, язык, зубы. И несколько раз сильнее нажав, что голова омеги болванчиком раз ударилась об пальму, он убирает руку, следом же облизнув её. Все происходит гораздо быстрее, чем предоставлял Тэхен. Он даже не успел этого осознать: вот он облизывает ладонь с остатками порошка, а теперь сминает губы Чонгука своими. Альфа в ответ целует жадно. Скользит руками под подол кимовой футболки, огибает руками бока, крепко сжав их несколько раз, касается ребер холодными от чего-то кончиками пальцев, пересчитывая их, и отстраняется. Дышит жадно, рваными глотками хватая воздух. Чонгук не здесь, в прострации. Он наконец-то отпускает запястья Кима, позволяет его рукам коснуться собственных плеч и почти собственнически хватает Тэхена за талию, чтобы крепче прижать к себе и вновь целовать. Целовать. Целовать. Обводить кончиком языка кромку зубов, нёбо и отрываться в этот момент лишь для того, чтобы потом продолжить вновь с новой силой. Возбуждение кроет с головой, Тэхен размашисто лижет солоноватую кожу бронзовой шеи, совсем чуть-чуть прикусывает косточку ключицу и возвращается к губам. — Хочешь продолжения? — Садист. Рука Чонгука скользит по торсу омеги вниз, к животу. Пальцы ловко поддевают резинку шорт, лишь слегка касаясь кожи под ними, — тогда будь хорошим мальчиком и завязывай. Альфа уходит. Уходит так, словно ничего и не происходило. Ни влечения, ни поцелуев. Разворачивается на один пятках и скрывается за стройными деревьями, оставляя Тэхена одного.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
Пить всю ночь перед игрой — не самая лучшая идея. Чонгук не понимает, стоя на старте и разминаясь, как он мог так глупо повестись на байки Юнги о том, что напиваться они, собственно говорят, не будут — по бокальчику игристого и на боковую. В конечном итоге, оба налакались до такой степени, что не смогли даже расползтись по кроватям, так и оставшись спать на полу: один обнимаясь с пустой бутылкой, другой — закинув ноги на спинку дивана. Чонгук просыпается от того, что Юнги слишком громко кричал на ухо о том, что они проспали и смотреть сны эротического характера, постанывая, не вовремя. Они опаздывают на праздничный уикэнд. Врываясь ураганом, парни несколько раз извиняются. Мин уходит к старшим, а Чонгук переодеваться и единственное о чем он может думать в этот момент, как максимально избегать Кима. А еще от альфы за версту воняет другим омегой, что успел с ним любезно пококетничать и повисеть — парень из другой команды уж слишком очарованный красотой молодого Чонгука. И сейчас, наблюдая за красноречивой реакцией Тэхена, что куксит свой носик от мерзости картины, брюнет толкает язык за щеку — специально, чтобы позлить и поковырять своими пальцами в душе тигренка. Задеть, применить следом за пряником кнут — еще больше привязать его к себе (и привязаться самому). И лишь одному Богу известно, как рычит волк внутри, чувствуя на «своём омеге» чужой надоедливый запах. Он как табачный дым въелся, казалось, в каждый сантиметр загорелой кожи и смазанными отпечатками виднелся, даже сквозь одежду и жилет, что были на Тэхене. Но, несмотря на то, что девственный запах никем не тронут, его касался другой мужчина — не знакомый. Чонгук впервые чувствует этот запах. Брюнет умеет скрывать свои эмоции настолько искусно, что никто и никогда не сможет заподозрить его во лжи и корысти. И, не важно, что в голове яркими картинками вертелось почти дикое желание пометить Кима собой. Чтобы для каждого было красной сигнальной меткой — этот омега принадлежит Чон Чонгуку. Разум все еще брал вверх и альфа просто наблюдал. Чон поправляет свалившийся носок, ненароком касаясь тэхеновой талии своим локтем. — Какой же ты слабый, тигренок. — обжигающе почти на самое ухо. — Удачи. — Мне не нужна удача от того, от кого пахнет за версту алкоголем и тем омегой. — Юлит Ким, переводя свое внимание на стоящего рядом Чонгука. Альфа видит, как жадно пожирают зрачки ореховую радужку и вновь осознает причину — суда по всему Тэхен нашел человека, который продал ему таблетки «лирики» и они обняли друг друга, отсюда и запах — предпринимать ничего не собирается пока на них смотрят другие люди. А позже он обязательно напомнит ему о том, что нерадивый омега забыл кто здесь главный и кому он должен повиноваться. А пока они просто дурачатся, играя командами друг против друга на водных надувных горках. Чон почти по детски ворчит, скользя ногами по влажным надувным горкам. Поправляет волосы под кепку, прячет мяч под подмышкой и пытается уклониться от Кима, чтобы первым придти к финишу. Цепляется, стаскивает за голень вниз, под себя, чтобы не дать тигренку, звонко смеющемуся, урвать победу. Мнет под себя, наваливаясь грудью на грудь Тэхена и тянется за укатившимся в воду мячом. Альфа сам получает удовольствие и, сквозь заложенные водой уши и гул, слышит, как сердца их бьются в унисон и замирают, окажись они в опасной близости друг с другом. Это не выносимо. Невыносимо наблюдать за таким Ким Тэхеном — живым лучиком энергии, что самим солнцем струилась из него. Настоящий он — потрясающий. В такие моменты хочется подарить ему всю нежность, на которую способен этот зловещий ребенок. И, наверное, по чьей-то незримой воле его руки соскальзывают с ручки, на которой он безуспешно пытался удержаться, пока Ким, вися на нем, балластом тянул вниз в воду. Ведь, не упади они сейчас, Чон не смог бы удержаться и поцеловал его. — Тебе просто повезло. — Наверное, — Чонгук хмуриться, когда подошедший Ким с ним любезничает. Обтирает влажные волосы полотенцем и наблюдает, как группа из альф и омег расходится и место возле их пляжного зонтика быстро пустеет. Брюнет несколько секунд скользит по телу Тэхена, его рукам, поднимаясь к плечам, пульсирующей венке на шее. Губам, что жадно его целовали. Следит за движением языка, что кратко проходится по ним и гулко сглатывает. Пора уже переговорить со своим альтер-эго и определиться чего же Чонгук хочет: избежать или сблизиться. — Я, вроде, тебя предупреждал. — Белоснежное полотенце летит на песок — под ноги. Чонгук переступает его и, дождавшись, когда Ким наконец-то посмотрим на него, пальцами руки сжимает его щеку, от чего губы того складываются в «уточку» и кажутся еще пышнее: — Не принимать эту дурь. Хотя, скорее всего, дело здесь не только в ней (или совершенно не в ней), а в том, что мужчина вспомнил, как смердело от Тэхена другим. Ревность разливалась в жилах, гадко закрадывалась в самое сердце и, растянув там свои сети, как марионеткой управляла каждым последующим движением. Наклонив голову омеги на бок, все еще несильно сжимая его щеки пальцами, коротко целует, словно извиняясь за весь дискомфорт, что сейчас ему доставлял. — Ты должен запомнить, что я люблю полное подчинение. — ложь. Тэхен именно своим бунтарским характером зацепил альфу. — Напомнить тебе, чего лишаешься, принимая дурь? — Слова про мужчин глотает вместе со своей нахлынувшей злостью. Чонгук, переместив руку с лица на шею, массирует ее, едва царапая кожу. Вниз, к ключицам, а затем вновь в верх, касаясь мочки ушей и затылка. В этот раз он не идет на поводу у своих желаний, прислушивается к бешеному ритму сердца Тэхена, далеким голосам друзей, звонкому смеху Джина и самому себе. Тянет момент как бабл-гам, выжидает чего-то лишь кончиком языка проходясь по собственным губам, причмокнув. Хочется увидеть, как далеко зайдет сам омега, подставится ли добровольно под ласки или додумается оттолкнуть. — Я никому и никогда не буду подчиняться, Чон. — Недовольно рычит, бросая взглядом вызов этому надменному парню. Чонгук хмыкает. — Правда? — Проходится языком по губам, внимательно смотря в лицо Тэхен: — совсем-совсем не будешь подчиняться? Его откровенно веселит ситуация, принимающая все более прескверный для него оборот событий. Словно жизни было плевать на какие-то там планы дрянного волчонка и котила проблемы на него снежным комом, все увеличиваясь и увеличиваясь. Мужчина не мог себе представить как сильно повернется против него игра, которую сам же и начал. Сначала Чонгук рассчитывал недолго подразнить Кима, потешить собственное эго и вновь отстраниться, но сейчас, внимательно выслушивая каждое скорое кимово признание, все больше начинает осознавать как же сильно он ошибся. — И я не вертлявая течная сучка, готовая подставить зад кому угодно, но и ханжа, альфа. — Делает шаг ближе, принимая правила этой игры. Брюнет стоит и не смеет даже возразить, давая возможность волчонку высказаться. Следит, за каждым его движением волос, что упругими пружинками касались его аккуратно раковины ушей, как склоняет голову, вглядываясь в чонгуковы глаза и то, как тела обоюдно сгорали в нетерпение. Тэхен — чертово произведение искусств, чья-то сбежавшая Мона Лиза. Чонгук не верит: он держит этого древнегреческого бога в своих руках. — Тоже умею всякое. — Тэхен, ты должен понимать, что… Альфе нравится властность и нравится то, как правильно чужие руки скользят по плечам. Его прерывают самым приятным из всех существующих способом. За то всем время, что эти двое были вместе, омега впервые целует Чонгука первым. И волку это нравится. Он не сопротивляется, позволяет шатену немного похозяйничать. Устраивает руки на его талии, крепче прижимая его к себе. Поцелуй выходит смазанным, коротким, но даже от такого в голове взрываются разноцветные петарды и волк чувствует, как безбожно тянет внизу живота. Они были похожи на два оголенных провода, что от соприкосновения с друг другом икрятся и шипят — отскакивают от этой близости и потом вновь сближатся. — Не жди, что я буду бегать за тобой, Чонгук. У меня своя жизнь и очено-очень много планов на нее. И ты, внезапно появившийся, — приятный бонус. — Тебе не надо бегать за мной. Надо от меня убегать, Ким. — На выдохе и в самые губы отвечает альфа. Чужое признание бьет по голове, как чугунной сковородой. Чонгук бы хотел ответить ему, что он тоже — тоже чувствует нечто подобное, но не мог. Не мог, потому что сам не понимал своего бешенного влечения к этому человеку. Не понимал всех тех чувств, что закрадывались в него и ночами выли в нем побитой собакой. Иногда, от всех нахлынувших наитий, становилось настолько плохо и омерзительно от самого себя, что волк впадал в безумие, пытаясь забыться. Понять. Разузнать. Но ответа ни в себе, ни в кратких советах у знакомых он не смог отыскать. — Я не тот человек, который тебе нужен, тигренок. Чонгук не лжет. Он правда считает, что Киму просто необходимо держаться от него как можно дальше. Бежать, как от самого страшного зверя, и не огладываться. Закрывать все двери на сотню засовов и никогда-никогда и ни за что в жизни не открывать ему свое сердце. Он не сможет сберечь. Обидит. Обожжет и вновь оттолкнет. Не специально. Не потому что Тэхен не правильный и не привлекательный, а потом что сам такой: нелюдимый, странный, озлобленный замкнутый волчок, умеющий разве что беспощадно подчинять по указке своего папочки. Чонгук сомневается в себе, своих силах и эмоциях, которые ранее для него были чем-то запредельно далекими и не досягаемым, а теперь новым и не понятным. Ким для него слишком правильный, чистый и непорочный, не смотря на всю его прошлую жизнь. Альфа хотел бы оставить Тэхена себе, чтобы защищать его и продолжать бесконечно долго упиваться его поцелуями. Мокрыми, временами жадными и игривыми. Хотел бы проводить с ним день и ночь, забыть о своем прошлом, что тенью следует за ним, и скрыть от него свою правду — ту часть своего нутра, которая иногда из него рвется на ружу и рушит-рушит всю трепетную связь между ними. Чонгук впервые себе признается, что человек, стоящий сейчас перед ним, значит для него гораздо больше, чем он показывает. И он совершенно не знает, когда это началось. Альфе необходимо принять новую реальность. — Такой послушный. Чон сам спустил этого человека с тормозов. Дал добро. И сейчас ни капли не жалеет. Тэхен тычется в его губы своими, совсем собственнически ластится и запускает длинные тонкие пальцы в волосы. Младшего от этого размазывает не хуже, чем от наркотиков. Он блаженно закатывает глаза, откидывая голову назад и гортанно рыча. Господи, как же ему это нравится. От ласки его морит, он расслабляется, получая удовольствие. — Мне страшно оставаться одному, я встретил человека из прошлого. Меня словно преследуют. — Тэхен между поцелуями переводит дыхание и что-то тараторит: — Я не мог спать, волновался за Мин-и, меня реальность сводила с ума и я просто попросил от трезвого таблеток, кто же знал. — Остановись. — Альфа хмурит брови, когда Ким описывает проблему принятия наркоты. Но его не слушают. Продолжают свою речь, не обращая совсем никакого внимания на то, что мужчина, вообще-то, крайне сейчас недоволен. Он напрягается всем телом, уже собираясь остановить разошедшегося на признания Кима, но не поступает так. Осознает, что Тэхен слишком долго держал все в себе и, останови он его сейчас, то тот погрязнет в пучине своего отчаяние еще больше и это будет уже на совести Чона — и так чувствует себя самой последней сукой. Альфе физически больно от кимовых слов. Брюнет не мог даже представить, что сможет себя возненавидеть еще больше за то, как собственными руками губит маленького и беззащитного тигренка. В груди неприятно колет и он прикусывает губу, пряча глаза под спавшей смольно-черной челкой. Чон не впервые ощущает себя мразью, но почему-то именно сейчас вмазать себе захотелось больше всего. Он даже представить не мог, как сильно он предал Тэхена, сначала протянув ему руку, дав почти незримую надежду, а потом сам же оборвал эти хрупкие нити между ними — сам ломал его. Сам довел до точки не возврата. Сам был ни капельки не лучше людей из прошлого. От осознания крепче приобнимает омегу и на короткое мгновение укладывая голову на его хрупкое плечо. Ким вообще миниатюрный — фарфоровой по сравнению с Чонгуком. Казалось, что альфа мог одними ладонями обхватить омегу за талию. Сдави он чуть сильнее его в своих объятиях, тот рассыпается на миллионы мелких белоснежных осколков. — Тэхен, послушай… — Начинает Чонгук, но… Его вновь бесцеремонно прерывают. Тэхен целуется жадно. И ему позволяют это делать — отвечать сначала не спешат, но срываются быстро. Чонгук толкается языком на встречу тэхенову. Проводит по кромке зубов, лижет и рычит, когда острые зубки тигренка несильно прикусывают губу и совсем чуть-чуть оттягивают её. Поднимается руками выше к острым лопаткам. Нежно ведет по ним вверх-вниз, возвращается к талии и позволяет себе впервые отпуститься ниже, лишь едва касаясь ягодиц. Волк бы мог сорваться, мог подхватить Кима и, подбросив в воздухе, чтобы тот удобнее уселся в его руках, продолжить целовать его на весу, пока руки по хозяйски бы исследовали упругие ягодицы. Их хотелось с силой сжать, чтоб услышать чужое недовольное шипение и потом замаливать прощение в тягучих поцелуях. Чувства сладкой патокой растекаются по телу, концентрируются где-то внизу живота и скручивают каждый нерв под кожей. Вибрации с такой силой проходились вдоль тела, что брюнет уже не понимает, где начинается он сам, а где тигренок. Они слились телами, жадно исследуя каждый сантиметр друг друга. Хотелось получить больше. Руки Тэхена скользят по торсу и Чонгук откровенно сходит с ума. Рычит в поцелуи. Их губы красные и ужасно саднят, но мужчина совершенно не хочет останавливаться. Волос на загривке встал дыбом и все естество кричало ему о том, что не закончи они сейчас, то оба придут к плачевному концу, от которого никому легче не станет, а ситуация так и останется подвешенной. И, словно, чувствуя все мозговое волнение младшего, омега сам отстраняется. Чон несколько раз ловит его губы в коротких поцелуях, ластиться щекой об его руку, смотря совершенно по-иному: пьяно, без привычной надменности. Так, как никогда раньше ни на кого не смотрел. — Тэхен, — почти шепчет Чонгук. — Пожалуйста, не губи себя. — качает головой, хмуро улыбнувшись. Альфа коротко целует омегу в лоб, и, вымученно улыбнувшись, вновь подло сбегает. Все, что ему сейчас необходимо — это разобраться в самом себе.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
В помещении душно. Душно до черных мушек перед глазами, душно до вставшего поперек горла кома собственного проглоченного крика; душно настолько, что собственное тело ощущается чем-то свинцовым и неподъемным. Чонгук петляет по номеру, ковыряя до крови заусенцы на пальцах, и не останавливается, когда отросший ноготь большого пальца проходится по подушечки безымянного и оставляет глубокий алый след, с которого вмиг потекла багряная струйка. Настолько его выбил из равновесия этот разговор с Кимом, что брюнет дышал через раз — больно было до невозможного. На себе хотелось волосы рвать от беспощадности, от чувств, что били его — уничтожали и рвали его мантию души на мелкие безобразные части. Волк метался из стороны в сторону, скалился сам на себя и на своё альтер-эго и хотел сам себе перегрызть глотку. Мучительно долго. До хлюпающих рваных вдохов и до пронзительного треска четвертого и пятого позвонка. В голове постоянно крутились заезженной пластинкой его образы — смазанные поцелуи, скомканные ласки и проглоченные стоны. Силуэты на белых простынях, ленивые в движениях бедра и поблескивающих в тягучем меде солнца капели пота. Тэхен не выходил из головы, пускал в ней свои раскидистый корни. Побирался под кожу. В самую душу. Наступая на пятки, за ним следовала боль. Тянулась тенью и страшным кошмаром. Отчаянный крик о помощи, съеденный зубастым монстром внутри, что облизывался каждый раз, стоило заточенным в клетке птицам начать печать серенады, лишь эхом ударился о каменные стены темницы. Чон Чонгук не разрешил себе никого любить. И отвергал эти чувства, что были для него ядом приторно сладким. Настоящий он лег на раскаленные камни рядом с зашедшем гостем, задыхаясь под пение охрипших синиц. Чон Чонгук беспощадный монстр, не способный любить. — Малыш, боже. — Джин не на шутку напуган и, неторопливыми шагами подходя к волку, укладывает свою руку тому на плечо: — давай обработаю вашу рану. Альфа смотрит на пришедшего, как на спасительный в темноте морских волн маяк — красный, с вечным огоньком глаз. Он чувствует в нем своё спасенье. Волк хочет быть спасенным — Чонгук нет. Он хочет позволить себе захлебнуться, чтобы камнем ко дну и без единого шанса на спасение. До конца. Без возможности вернуться обратно. В голове мешаются мысли. Механизмы дают сбой и волк не контролирует свои действия. Внутри, где-то в груди, сосет черной дурой его сердце и все светлое, накопленное годами, покидает его. В глаза тухнет последняя надежда, как и способность хоть что-то чувствовать вновь. Противоположности в голове убивают в нем друг друга. Ведут бой. Рвут на части все еще живую душу. Чонгук ищет спасение в коротких поцелуях в лоб старшего. Тычется слепым котенком, в его плечи. И давится. Давится собственными слезами, обжигаясь от каждого прикосновения. Он чувствует как все в нем взрывается — все не правильно: поцелуи, человек, место. Сердце тянется к тигренку, а монстр внутри нет. — Кажется, у нас проблемы. — хмыкает Джин, прижимая застывшего во времени и пространстве Кея. Тело мелко содрогается в его руках. Реальность бьет без промаха в самое сердце.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
— Ты меня напугал. — признается тем же вечером Юнги, подходя к месту встречи. — Давно у тебя приступов не было. Чонгук ему в ответ несколько раз мотает головой, останавливаясь лишь на секунду. Он смотрит перед собой и видит тигренка в лучах заходящего солнца. — Я всегда помогу тебе, Чонгук. — Мин широко улыбается. Младший альфа старается не думать. Старается в прострации своей думы исчезнуть. Ему необходимо лишь потерпеть, чтобы не сорваться в этом вечере и полюбовно разойтись в разные стороны с Кимом. Он уже все решил. Решил, что так будет лучше. Оборвать их незримую связь, что красным петлями на их шеях морские узлы вязала. Чувства к друг другу душили до гематом и открытых ранах на потерянных душах. Переломный момент — падение с высоты собственных терзаний под куполом солнца. Он смотри в спину Тэхена. На его тонкие аккуратные плечи и выступающие крылья лопаток — об них он режет вновь свою душу. Ведет подсчет — ровно двенадцать струн-ребер с одной стороны. Чонгук бы на этой гитаре без струн сыграл свой самый смелый и отчаянный блюз. Взгляд цепляется за косточки таких же острых ключиц. Альфа хотел бы в них утопиться. Хотел бы сделать слишком много с человеком напротив, чтобы не чувствовать то сжирающее чувство внутри. Вновь воротит нос. Снимает свою футболку и спортивные штаны, его мышцы перекатываются под несколько взглядов и раньше бы ему все это льстило — сейчас совсем нет. Ему лишь необходимо перетерпеть. — Все будет хорошо. — тянется к самому ухо старший: — я всегда рядом с тобой. Одному погибать он Чонгуку не даст. Мин из всех на пару с Хосоком живее всех живых; Намджун и Сокджин вновь расцветают, мило любезничая от всех в стороне — Тэхен с Чонгуком давно мертвы. Один строит веселого чудака, забываясь в препаратах, второй сам же свою душу рвет на части. Альфа опускается в горячую воду, откидываясь спиной на холодные гранитные плиты — лишь слегка расслабляется. Глаза волка совсем не отражают эмоций — пустые бездонные колодцы для отлова человеческих душ. Горячая вода кусает кожу, расслабляет тело и холод гранитных плит единственное, что позволяет контролировать себя. Свои чувства. Желания. Полу-прозрачная испарина поднимается над гладью воды и смешными, размазанными завитками поднимается выше к небу, медленно исчезая. Над головой — драгоценный ковер, расшитый разноцветными Сапфирами — звездами далекими и горячими, а в груди — пустота, черной дырой сосущая где-то под ложечкой. Чонгук несколько раз с головой уходит под воду, закрывая глаза; его черные пряди поднимается к поверхности, танцуя в колебаниях вод. Тело в миг становится легким и его уносит в бурном течении внутренней реки куда-то к истокам, где тепло и спокойно. В этих ощущениях хочется забыться. В легких горит мелкими крупицами кислород и, толкнувшись руками о дно купальни, мужчина всплывает. Жадно дышит ртом, когда лицо облизывает прохладный ветер. Он вновь откидывается на плиты — кожу приятно холодит и эти чувства настолько двойственные, что немного становится легче — совсем малую и незначительную часть. — И так, Чонгук, хватит нас избегать. — Лопочет, как ребенок рыжий Хосок, протягивая тому бутылку с соду: — Правда или пей. — Правда. — И шум улюлюканья взрослых. — Расскажи о том омеге — Минхо, Вы встречались? — Нет, мы никогда не были в отношениях. В день, когда альфа решил расставить между ними точки, он прошелся ножом по чужому доверчивому сердцу — Минхо все понимает, пытается быть бодрым и не показывать своих чувств. Прячет где-то в глубине и только ночами позволяет себе забыться, слизывая соленые слезы с припухших губ. Те саднили от воспоминаний о коротких поцелуях — их хотелось стереть, снять чувствительную кожу, чтобы не было так больно. Знал же на что шел, верно? После того дня их общение сошло на исключительно рабочий лад. Тогда Чонгук, прислушиваясь в звенящей темноте комнату к чужим едва уловимым всхлипам, чувствовал себя больше, чем подонком и меньше, чем человеком. Он не достоит Минхо — человека, который и в огонь и в воду за ним бросится без раздумий, рядом будет до последнего и пожертвует всем. А все просто по тому, что не испытывает ответных чувств. Просто потому что в миг, по щелчку пальцев или чей-то указке, привязался к тому, кто внутри все переворачивает и свои порядки устанавливает. Минхо был тихой гаванью. Тэхен — ядерным оружием, разнесшим все к чертовой матери. От этого в душе не просто подло. Внутри словно поработала мясорубка, дробя кости. Те отныне мучительно медленно заживали и ломались повторно от каждого прикосновения к тигренку, доставляя еще больше мучений и тягучей боли. Подло и парадоксально Чонгук чувствовал себя живым в эти моменты; чувствовал что живет, а не просто существует, работая как часовой механизм. Рядом с Тэхеном шестеренки крутились усерднее и он переставал быть неспособным к эмоциям мужчиной. Был чем-то большим, чем есть на смом деле. Действия Кима никогда не подавались логичным объяснения. От этого волк внутри рычал. Скалился. Ругался на нерадивого. Все в нем было противоположно. — Отношения, как удавка на шее. Сначала тебя любят, потом ты сидишь в подвале. — Без стеснения афоризмами, как ядом, плюется Чонгук. Осознает, что только Тэхен поймет его правильно, для остальных лишь красочное сравнения происходящего. — Так вы вместе работаете? — Язвит омега. — Мы с Минхо работаем вместе пол года, наверное. Я пришел к АйСи, когда тот уже был там почти пять лет, он такой усердный, что вмиг стал очень востребованным. — Идеальная пара. — Да, стоит нагнать упущенное. — Как специально язвит альфа. Только почему-то самому Тэхену от этого не смешно, он жмется коленями. В голове постоянно картинки моментов Чонгука рядом с этим омегой крутятся, как чужие руки проходят по голой спине, бедрам — там, где он не касался никогда альфу. Злость в такие моменты накатывает с головой и, кажется, только успокаивающие Джина друга не дают случится беде. Старший пропускает сквозь пальцы пряди омеги, заправляет за ухо и, изредка поглядывая на грузно сопящего Тэхена сверху вниз, погрузившегося в свои мысли, поддерживал ненавязчивый разговор. Отвечал. Спрашивал в ответ. Держал за руку в этой реальности. А потом резко встает. Ким напрягается всем телом. Ему словно отвесили звонкую пощечину, стоило только с губ сорваться ненавистному имени вновь. Глаза лишь на секунду отдают ненавистью. Луна внутри потухает. Мужчина подрывается с места и покидает купальню: того трусит и теперь альфа подхватывает его дрожь. Воздух наполняется тяжелым запахом злости. Он пропускает этот ядовитый смрад сквозь себя. — Чонгук, — Юнги, изрядно подвыпивший, ближе присаживается к младшему: — Поговорите и наконец-то все решите для себя, хорошо? — Вам будет легче, — словно подтверждая слова кивком, отзывается Хосок. — Не оставляй его одного.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━━
На улице, за пределами горячих источников, не так жарко. Дневная духота ушла и сменилась вечерней желанной прохладой. Волк останавливается и вскидывает голову. Всматривается в огромный диск серебряной Луны, что отражалась в его зрачках, и просит у нее помощи. Ответа. Хоть какую-то подсказку, что делать теперь дальше. Чонгук сомневается. Понимает: пойди он сейчас за Тэхеном, обратного пути не будет ни для кого из них. Он действительно не знает, что делать. Хочет сбежать и закрыться в своем мире, оставив позади это влечение, но запах страха волчонка, плотно осевший в душе черного волка, вмиг все сомнения растворяет. Их на себе уносит упавший ветер. Чон срывается на бег. Его словно за руку ведут к месту, где был Ким. И чем ближ он был, тем больше страха он чувствовал; тем больше он ощущал свинцовый привкус на кончике языка. Когда над головой ясное небо с полной луной, а где-то на земле, притаившись, надрывно плачут сверчки, начинаешь невольно задумываться о красоте этого мира. О его простате, что своим видом истошно кричала, сотрясая собой не только воздух, но и что-то действительно очень хрупкое внутри тебя самого. Когда свежий океанический воздух забивает ноздри, разъедая многовековой солью легкие, волк не перестает бежать, сбивая мягкие кожу стоп об острые края вынесенных на берег ракушек. Они разноцветные, с причудливыми узорами и, если их приложить к уху, то можно услышать бесконечную серенаду сердца океана — вод и их грустных волн. Эта мелодия звучит нотами расстроенного пианино, с, разрушающим спокойствие, мотивом в кульминации: тебя подкидывает в этот самый момент, как на стареньком надувном матрасе на гребне поднявшейся волны, и бросает обратно, стоит только смениться настрою. Так звучит все еще живое сердце, которое хочется вырвать из собственной груди. Распороть ребра, как дверцы золотой клетки и вышвырнуть все еще бьющееся. Растоптать, скормить прекрасным русалкам, только чтоб оно перестало болеть. В такие моменты ты готов задыхаться, сжигая по хрупким крупицам кислород в легких. Готов отдаться этой пучине отчаяния, погрязнув в ней, как липкой паутине сомнений; сделаешь все что угодно, только лишь бы ни чувствовать в этот самый момент ничего. Тебе не интересно ни пение океана, где разноцветные рыбы бьют хвостом, пуская сотни кругов по воде, ни запущенные в небо разноцветными огнями фейерверки, что россыпью искусственных звезд отражался в той же зеркальной поверхности океана. Потому что единственное, что ты можешь сейчас сделать — это эхом своих сожалений собирать себя обратно воедино. По мелким кусочкам, крупицам грёз и надежд, что стеклами рассыпались под ногами, на которых танцуешь босиком, занося ногу всякой раз, стоит только совершить оборот вокруг своих поглощающих мыслей. Истекая кровью, оставляешь свои следы в богатом, но разрушенном мире памятью об ушедшем и потерянном тебе самом. Душа в такие моменты кровоточит вместе со слезами, что обжигают щеки и щиплют искусанные губы. Терять себя — больно и очень тяжело. Найти — еще тяжелее. Страшно представить на что ты способен в этот момент. В голове крутится виниловая пластинка, она звучит оторванными предложениями, но голосом лишь одним: с хрипотой, срывающимся на баритоне, когда поет. Он шепчет слова о любви, которых никогда в слух не произносили, но верить в них хочется больше, чем в светлое будущее, что тебя ждет. В этом мире не хватит ни прилагательных, ни существительных и глаголов, чтобы описать весь спектр эмоций, что вызывали чувства в груди. Следом за голосом приходят картинки. Они изобилует яркими цветами, переливаются радугой под призмой мнимого счастья, что испытывал, находясь рядом с ним. Чонгук поднимается по ступеням выше, где воздух все еще разгорячен от дневного, палящего солнца, где кристаллы не разъедают тебя изнутри и где дышать оказалось легче. Грудь вздымается вверх вниз, парень шире открывает рот, глотая воздух и давясь им. И продолжает идти. Он не знает сколько бежал, преследуемый лишь своей размазано тенью и монстрами из головы. Чонгук находит Тэхена, когда тот стоял возле парковки, облокотившись о металлический забор. Между его губ зажата палочка леденца и он, вскинув голову к небу, оборачивается не сразу, когда за спиной тяжелое дыхание. Кривит периодически губами и тяжело выдыхает. Сначала он посчитал, что ему показалось, но затем все в груди сжалось до нано частиц: сердце заколотилось сильнее, стоило только упавшему ветру принести на себе сладкий запах альфы. — Бегаешь за мной? — С издевкой. — Ты же сказал оно того не стоит, так что изменилось? — Я постараюсь ответить на все твои вопросы, но только не здесь. — Наклоняется ближе к Тэхену, чтобы на самое ухо: — Составишь компанию? Приглашаю. — Только на сегодня, вверяю тебе себя. — Омега лукаво улыбается: — Я арендовал байк, а водить не умею. Возьмешь на себя эту ответственность? — и протягивает ключи от стоящего неподалеку байка. — Конечно. Чонгук слабо улыбается, когда лицо скрывается за зеркальной поверхности защитного стекла. Его греют слова о из уст тигренка. Так, словно накрыли теплым-теплым одеялом, а на кухне кто-то сонный готовит банановые панкейки с соленной карамелью — его любимые, между прочим. Над головой проносятся крупные, ватные облака. Они тянут за собой свои белесые хвосты и скрываются среди высоток, расплываясь в темных оттенках заходящего солнца. Мимо снуют люди, меняются пейзажи, разноцветные дома — Чон ведет байк аккуратно, маневрируя между потоком усталых машин и останавливаясь всякий раз, когда сигнал светофора менялся на красный. Так они катились по черте города, мельком рассматривая свои отражения в зеркальных поверхностях магазинных витрин и от картины, где Тэхен, так ласково прижимающийся к сильной спине черного байкера, сердце переставало стучать. Дыхание спирало. От этих чувств хотелось кричать до осипшего голоса, чтобы каждый посмотрел, как оттаивают льды в этом мужчине — суровом и с дурным нравом. Как он расцветает под влиянием бойкого тигренка, как тот власть над ним обретает и связь между ними крепчает с каждой секундой, с каждым поворотом и недолгой остановкой до стоп-линии, начерченной на серой асфальтной дороге. Когда Чонгук и Тэхен покинули черту счастливого города, распухший лунный диск уже окончательно встал на зените. Люди и машины исчезали с завидной периодичностью и вскоре байк свернул с трассы на узкую тропку зарослей леса. Могучие деревья стройно тянулись ввысь, к небу, где уже горят звезды. Чонгук чувствует, как слабает хватка Тэхена, он интуитивно поджимает плечи, а затем заливисто смеется, когда тигренок безобразничает — альфа не видит того, но понимает, что тот наслаждается моментом, пропуская потоки воздуха меж своих худощавых пальцев. — Мы скоро приедем. — Слегка обернувшись, говорит Чонгук. Он лишь немного повышает голос, чтобы его было слышно через шум работающего мотора. Ловит благодарности парня и краснеет. И спасибо, что на нем плотный шлем с тонированным стеклом и не видно, как пунцовые щеки вовсе не красят черного волка. Ехать по лесо-полосе, среди хвойных деревьев и мелких кустарников им оставалось не так долго. Дольше будет подниматься в гору, чтобы показать дикому омеге всю красоту здешних мест. Кей глушит мотор возле небольшого склона с каменными ступенями: разрушенными почти до основания и поросшими зеленым ковром. Сюда очень давно не ступала нога людей и природа, в желаниях вернуть свое, жадно возвращала себе свои владения. — Ну, почти на месте. — Чон паркует байк и, сняв шлем, вешает его на руль. — Сейчас сделаем небольшой перекур и пойдем дальше, хорошо, тигренок? — Чонгук выуживает из внутреннего кармана своей ветровки пачку сигарет и, чиркнув колесиком зажигалки, подкуривает одну. Плотный столб белесого дыма поднимается к небу и растворяется в упавшем порыве кристально чистого ветра. Кей чмокнул губами, пройдясь по ним кончиком языка. На них осел привкус ментола и табака. Адская смесь, но приевшаяся и уже не такая противная. От себя, иногда, противнее, но сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас важно лишь присутствие одного человека рядом. Чонгук смотрит на него, улыбаясь глазами, периодически прикусывая горький фильтр и, потушив, окурок прячет обратно в пачку. — Я не мог и предположить что ты так хорошо разбираешься в здешних местах. — Подмечает Ким, осматриваясь. — Пришлось изучить. У Чона, похоже, выработалась новая привычка: всегда и везде смотреть на Тэхена. На его точенный временем профиль, поцелуи-родинки, искусанные и чуть потрескавшиеся губы. Даже если приходилось сражаться с собственными желаниями. Даже если больно. Морально. Физически. Не важно. — Готов? Чонгук готов изводить себя. Свою душу, лишь бы своими черными когтищами, не тронуть девственную душу Тэхена. Он словно хрусталь — драгоценное искусство мастеров, которые вложили в него свет Селены и далёких притягательных звёзд. От одного только вида перед собой этого тигренка, у Чона что-то внутри с оглушительным лязгом рвется: цепи, сдерживающие его истинную сущность. Без маски и наигранных речей, что боль за собой волочили. Гордыня танцует в нем адскими языками дичайшего пламени и запертые демоны сомневаются, что демоны — это они, а не альфа с тяжелым запахом шоколада. Тэхена хотелось сберечь. Тэхена хотелось поглотить. Спрятать в себе, укрыть от ненастий и, в противовес всему, подчинить. Чтобы только он один был властен над жизнью Кима — эгоистичное желание мертвого садиста. — Конечно готов, — омега, хитро улыбаясь чмокает альфу и рывком убегает: — Кто последний пробежит к вершине — тухлый носок. Альфа проходит кончиком своего языка по кромке губ, собирая остатки (не)запретного поцелуя. Он упирается хищным и голодным взглядом в омегу перед собой, изучает лицо, словно впервые увиденное. Скользит от одного поцелуя звёзд — родинок — к другому, желая в точности повторить созвездие, созданное ими. Чонгук и не припомнит, в какой момент жизни он свернул не туда и стал так упорно зависим лишь от одного человека. Под чьими быстрыми взглядами ломается и чей голос руководит балом Сатаны в нем. Чон Чонгук не помнит, когда потерял себя в другом человеке. От желания, вспыхнувшего в нем, подобно искре, так словно два камня ударилось друг от друга, поднялся шторм. Он топит альфу, а тот не смеет сопротивляться. Принимая свое поражение и новое правило игры. Чувства с головой накрывают без шанса быть отныне спасенным. Все уходит на второй план, глаза наполняются едва различимым светом — поблескивающими стеклами израненной души матерого волка. В один миг, под весенним небом и теплых объятиях Луны, Чонгук признает — он желает Тэхена. Тэхен ему необходим гораздо больше, чем воздух. Чонгук в него влюблен. Осознание приходит слишком неожиданно и поздно, своё сердце он уже вручил Луне, прежде чем та быстро начинает скрываться в подножье горы. Краем губ усмехнувшись, собрав с покалывающих губ остатки призрачного поцелуя, Чонгук бежит следом. Его глаза сверкают в темноте. Альфа не спешит, позволяет омеге оторваться, совсем медленно сокращая между нами расстояние. Он впервые хочет позволить кому-то его обойти, готов подарить победу над собой, лишь бы услышать довольный скулеж и колкие поддразнивая — лишь бы омега был счастлив. — За тобой не угнаться, — наиграно фырчит Чонгук, догоняя того: — Признаю, проиграл. Ким смело наблюдает, как лукавит этот мужчина и какая добрая улыбка трогает его лицо. Взобравшись в гору, омега теперь может в полной красе лицезреть шрамы, оставленные на запястьях черного волка в день расправы. Пусть эта история и окрашена густой, горячей кровью, от неё остались почему-то только нежные воспоминания. Пусть — противоречивые, но теплые. Потому что Чонгук смог освободить своего внутреннего волчонка из оков страха и боли. Рядом с Чонгуком Ким Тэхену не грозит ничего, кроме него самого. — Пошли, я покажу тебе местность. Здесь на редкость очень красиво. — Все же нельзя допускать, чтобы тигренок расслаблялся и так просто управлял этим злым и страшным зверем, что по сути своей идеальным убийцей является. Альфа ведет его вглубь леса. Если присмотреться, то сквозь черные стволы могучих деревьев, можно увидеть яркие огни неспящего города, но их притягательность меркнет, когда парни, бесшумно ступая, погружаются в чистый, девственный мир, который им принадлежит по умолчанию. Мимо, любопытно, с ветки на ветку скачут совы, не смея тревожить спящих зверей. Они внимательно изучаю гостей и, расправив свои крылья, возвращаются к охоте. На лес, что начал остывать после жары, ложится густая дымка тумана, укрывая собой, как шелковым покрывалом. Сверчки наполняют обитель своим заурядным мотивом и из укрытий на большой поляне с ночными цветами, что раскрывались только в свете полной луны, светлячки принимаются за свой волшебный танец. Они кружат, проскакивают мимо пары и, словно чувствуя атмосферу, украшают собой черный волос; он теперь переливается холодным желтым цветом. Чонгук очень хотел показать омеге лотосовый пруд, где распустились Нимфеи и разноцветные рыбы рябью тревожат спокойствие вод — он Тэхена туда обязательно отведет, только чуть позже. Альфа останавливается и падает на спину, приминая собой цветы и колкий ковер сочной травы. Подставляет лицо под хрустальные лучи своей матери и блаженно прикрывает глаза, шумно втягивая в себя ночной воздух, наполняя каждый кубический сантиметр легких. Волшебно. Пропуская холодный воздух, наполняя этой ночью каждую клеточку своего тела, через себя, Тэхен на короткое мгновение позволяет себе расслабится. В этот самый момент ощущает он себя как нельзя лучше, словно с плеч его свалился камень, давно тянущий к песчаному и рыхлому дну. Его волос ласкает ветер, притаившийся среди бесконечных стеблей цветов. Мир пел и омега мог слышать его трепетную песнь, наслаждаясь ей и упиваясь, как росой кристально чистым утром. Чонгук распахивает глаза, когда нутро чувствует, как приминается трава под ногами и как тот смело нависает над ним, закрывая собой звездный ковер, ушитый разноцветными сапфирами. Чон сразу же оказывается в плену златых радужек, внимательно изучающих его лицо. Волк не смеет отвести взгляд. Пространство вокруг застопорилось во времени, даже цикады и сверчки умолкли, позволяя услышать биение сердца. — Я не понимаю почему это ядовитое сближение настолько сильно. — Омега ведет пальцами по каждому шраму под краской на запястьях: — Как бы я хотел не причинять тебе боли, чтобы кровь никогда не омывала твои руки. Чонгук бы пожал плечами. Он предпочитает не думать о случившемся, забываясь. Отчасти ему не приятно возвращаться ко дню с пролитой кровью, потому что многое было тогда потерянно и приобретено одновременно — дорогая цена, послужившая спусковым механизмом. Иногда омегу очень пугают чувства, которые резко всплывают в его израненной душе. Он чувствует себя так, словно кто-то вылил на него ушат ледяной воды и он вынужден стоять и задыхаться от перепада температур: жара чувств и кусачего мороза реальности, которая с оглушительным треском расходилась по швам. Все наития рвались из него, пробужденные от долгого и глубокого сна, и расцветали с новой силой. Бойко. Страстно. Стремительно, не ведая ни преград, ни тьмы на своем пути. Принять это для Тэхена тяжелее всего: воспоминания прошлого, ушедшего, но оставившего после себя пепелище с погибшим садом прекрасных цветов и мертвыми синицами, не позволяют двигаться дальше. Оно пугает, вселяя вселенский ужас. На черствой, безжизненной почве, пропитанной кровью и страхом, наконец-то пробились первые ростки новой жизни — крохотные, трепещущие и способные погибнуть от первых же заморозков в душе. Теперь и альфа, не властный над собой, очень хочет сохранить в себе оставшуюся частичку чего-то светлого, посаженного в него руками тигренка, чей образ стал согревать его особо холодными ночами. Волк не хочет потерять себя настоящего — образ этот уже почти старался из памяти, прячась на подкорках сознания и боясь показываться: прошлое разрушает. Больше у него ничего не осталось. Чонгук хочет сберечь остатки своего сердца, защищает, кидаясь всякий раз. Клацает своими огромными зубами, наровясь разодрать руки, что пытаются дотянуться до сокровенного — пробившихся цветов, коим еще только суждено расцвести. Или погибнуть. Когда Тэхен падает рядом, отзеркалив позу, Чонгук мысленно усмехается, и, прикрыв один глаз, продолжает всматриваться в звездное небо над головой. От размеренного дыхания рядом становится легче. Тишина возникшая между нами стала слишком интимной. Такой правильной, что нарушать ее даже своим не громким не хотелось. Хотелось только вот так вот лежать на траве и быть рядом. — Мы Истинные, Чонгук. Следующие слова, произнесенный волчонком, вгоняют в тупик. Земля начинает уходить, тело теперь ощущалось легким, как в невесомости. Оборотень был готов к любому, но не признанию. Слова Тэхена — это не то, что хотелось услышать. По крайней мере сейчас. Чонгук шумно выдыхает, рыкнув, и резко поворачивается на бок. Быстро встает, отряхиваясь от прилипших. Бьет себя ладонями по туловищу и напрягает всем телом, отчего мышцы под кожей в очередной раз видимо перекатываются. Взгляд его, до этого искрящийся интимностью момента, в миг потухает. Становится вновь пугающим, наполненным болью и страхом: эти мерзкие чувства переплетаются в юноше и душат до хрипоты. «Нет. Пожалуйста. Нет.» — эхом, больно рассыпаясь по подсознанию. В Чонгуке надрывается старая рана — она пульсирует, обильно истекая густой, горячей кровью. Ким залез туда, где его присутствие совершенно было не нужно. Он потревожил своим присутствие то, что, казалось, давно было зверски убито и искоренено. На старую рану сыпется соль. Волк хотел спрятаться. Уберечь себя от всепоглощающей боли, от которой сбегал все это время. Карточный воспоминания смазанными картинками танцуют на его израненной душе. — Истинности не существует, тигренок. — Начинает альфа, стихая с каждым слогом. — Тебе просто кажется. Ты просто обманываешься. — А как ты тогда объяснишь такое сближение — мы ненавидили друг друга до такой степени, что дрались, а сейчас. — Омега вскакивает следом: — Мы оба сгораем от нетерпения прикоснуться к друг другу. Я вижу это в твоих глаза, блять, Чонгук — это называют любовью. Чонгук загнан в угол, он мечется, наворачивая круги по поляне, нервно отбивая ритм о свой бок. Глаза его в панике бегают из стороны в сторону, ища укрытие. Путь отступления. — Любить — самый ебнутый в мира глагол, Тэхен. — Он пропускает сквозь пальцы свои волосы, натягивая их у висков. Чонгук должен успокоится сам и свое сердце, гулко бьющиеся в глотке: — давай забудем о том, что произошло и будем дальше наслаждаться вечером, хорошо? Или… — Нервозность можно почувствовать на расстоянии. Воздух вокруг оборотня искрится, готовый взорваться это место, чиркни только спичкой. — Поехали лучше домой, да. Давай! Пошли! — Сколько можно этого избегать: это всем вокруг ясно! Всем, кроме тебя одного. Что с тобой в жизни такого случилось, что ты отвергаешь эти чувства? Отвергаешь меня? — переходит на крик старший. Чонгук хмурится; брови собираются на переносице носа в мелкие морщинки. Взгляд напуганных глаз мечется из стороны в сторону, ища то ли спасения, то ли понимания в глазах напротив, что смотрят в самую душу с таким сожалением и страхом, что выть хочется громче раскатистого рева грома. Он не хотел вновь причинять тигренку боль — хотелось сделать все иначе, мягко да без боли, но как всегда у него ничего не вышло. Чон рушит вокруг себя абсолютно всю к чему прикипит его душа и к чему он сможет прикоснуться. Волк чувствует себя нашкодившим мальчишкой, плечи вжимая и все больше теряясь в урагане чувств, что завладевают его телом. В один миг он чувствует как оно лишается всех чувств: подобно бурной реке с крутым течением, его подкинуло до небес, позволяя ощутить себя немного живым — восставшим из пепла — а потом вновь размазало о землю реальности, исполосовавши при этом сердце и душу. Он беспомощен в этом сужающемся кубе вселенной, где радужная призма окрыленных сказок — иллюзия. — Тэхен, — скомкано, не поднимая взгляд. Боится встретить там презрение. Отвращение. Чон себе не простит этого. — Просто давай не будем поднимать эту тему, ладно? Ладони потеют и голос предательски начинает дрожать, являя собой отражение внутреннего землетрясения в мире черного волка. Там не только стены рушатся — земля извергается, готовясь поглотить в еще большую пучину боли и страданий, стоит только терпкому запаху серого волка окончательно исчезнуть. Как однажды исчез звонкий смех девушки, что единожды навела там свои порядки. Теперь он эхом сожалений звучит, изничтожая все внутри. — Пожалуйста. — впервые готов умолять: — Дай мне время. Если бы кто-то сказал Чонгуку о том, что однажды он будет вновь просить не оставлять его, дать шанс и возможность — не поверил бы ни за что. Потому что однажды он уже позволил себе настолько низко пасть: ни к чему хорошему это его не привело. Оттого и покрылся он спесью гордыни, презрения и не желал сближаться хоть с кем-то, лишь только свое «я» уберечь. — А как же мои чувства, о них ты подумал? — Тэхен шмыгает носом, пытаясь унять подступившие слезы: — Для тебя ничего не значит, что было между нами? Когда до слуха доносят чужой дрогнувший голос и всхлип, Чон не верит. Для него это как удар, самая мощная пощечина, которой никогда отныне с лица не сойти. Чонгук поднимает взгляд и смотрит на заплаканное лицо тигренка и несколько раз немо открывает рот, как выброшенная на берег рыба, так и не найдя слов, чтоб ответить, но потом вмиг вскипает, перенимая чужой порыв. — Ничего не значит? — Неужели Ким не видит таких очевидных вещей? Чонгук нервно смеётся, прикусив губу до крови: — Я был готов убить тех ублюдков в переулке, когда они притронулись к тебе. — разговор переходит на крик: — ты серьезно считаешь, что это ничего не значит? «Люблю тебя…» — в голове совсем чужим голосом. Звонким, девичьим и без образа. Как призрак прошлого, что ночами спать не дает до сих пор. Не найдя, что ответить, словно все слова разом забылись, Чон упускает момент, когда омега, запустив тонкие пальцы в капну каштановых волос, оставляет его одного. Один на один с мыслями, что полной грудью дышать не дают столько лет. Он был уверен, что смог попрощаться с болью, пережил и наконец-то сделал шаг вперед, но как же сильно ошибался. Мыслям в голове не куда деться. — Плевать…. Только не его. Только не тигренка. Чонгук не смог сражаться за свою «любовь» раньше, но не сейчас. Он не желает, чтобы их история с Кимом закончился вот так: не успев начаться. Желание превыше. Без него душа погибнет окончательно. — Тэхен! Не уходи. — Кричит во все горло Чон. Птицы, уснувшие на раскидистых ветвях, впорхнули. Стали невольными свидетелями картины, как один черный волк, с прогнившей душой и страхами прошлого, делает первый шаг. Рискованный, но оттого более желанный и трепетный. — Не оставляй меня, пожалуйста. Чонгук бежит следом, срываясь с места, стоило только фигуре парня раствориться в ночи среди стволов деревьев. Он догоняет его, хватает за руку и рывком разворачивает к себе, мгновенно впиваясь в губы. Поцелуй получается смазанный, с привкусом крови волка — клятва под полной луной, заклейменная на века. — Я могу дать тебе все богатства этого мира, — опуская голову на плечо Кима, произносит Чонгук. — Все что ты только захочешь. — тело напрягается от страха быть отвергнутым, но, гулко сглотнув ком вязкой слюны, он продолжает: — Все что угодно. Все, — после недолгой паузы: — кроме моего разбитого сердца. Тэхен содрогается всем телом, казавшаяся утянутым в крепкие руки. Он роняет еще больше горячих слез, подхватывая голову альфы и заглядывая в его глаза. Подушечками больших пальцев собирает скупые слезинки и чмокает альфу в лоб. — Просто дай нам время. Мне от этого так же больно, как и тебе. События вокруг черного волка с неописуемой скоростью сменяются, как картинки при перемотки кассетного магнитофона — не четко, не ясно. Смазано. Чонгук никогда в жизни не поверил бы, что однажды наступит тот самый момент в его жизни, когда он будет готов отпустить призраков прошлого, что плотно засели в его душе и начать жить дальше. Без страха быть отвергнутым, без ранящих мыслей, что липкой паутиной покоились и, потревоженные в поздний час, пронзали собой мягкую кожу, на который и живого места с тех пор не осталось. Альфа внимательно смотрит в лицо напротив, ища там спасения. В златой радужке тэхеновых глаза плещется тягучее тепло, неподдельной любовью наполненное. И альфа с головой готов прыгнуть в это пленительный омут, лишь бы никогда не лишиться этого света, что собой бережно укрыл и спрятал от всех невзгод жесткого мира, которым он — Чон Чонгук — был отвергнут с самого своего рождения. Не получивший родительской ласки, слез радости матери, потерянный мальчишка пытался найти свое место и предназначение в этом мире и, кажется, наконец-то смог приблизиться к точке с пометкой «дом». — прости… — Чонгук начинает задыхаться в своих чувствах. — Прости меня, маленький мой. Монотонные слова сыпятся из него одно за одним, как и лёгкие поцелуи-бабочки невесомыми прикосновениями влажных от слез губ по всему лицу Кима. Чонгук зацеловывает каждый сантиметр, опаляя кожу каждый раз, когда приносит свои извинения — за причинную боль, за медлительность. свою неуверенность. Чувства, скопом обрушившиеся на него, вырывались ощутимыми волнами жара, сбитым дыханием, альфа крепко сжимает в своих руках ладони своего тигренка и, сплетая пальцы, к груди своей прижимает их руки — ближе к сердцу, чтобы поделиться всем на что только способен. — Давай не будем о прошло. — Тэхен смотрит на Чонгука, подставляя лицо под многочисленные поцелуи. — Прошлое ушло, его не вернуть и не изменить. Но я буду стараться, сделаю все что в моих силах, чтобы мы вместе смогли старые раны пережить. — он сглатывает ком, ставший поперёк горла, и, переступив с ноги на ногу, продолжает: — Ты один из тех, кто ближе мне всех. — Без тебя я пропаду. Чужое признание далось с трудом — собственное еще тяжелее. Всякий раз, когда Чонгук пытался открыться перед омегой, он не мог сказать о том, как больно вспоминать прошлое — это было его единственной слабостью. Вечно ноющей раной, которая даже спустя столько времени продолжала кровоточить и о себе напоминать. Когда Ким отстраняется от альфы, слабо улыбнувшись, он недовольно морщится. Лишиться желанного тепла было так чертовски неприятно, что он спешит вернуть его себе. Вновь хватает тигренка за руку и тянет на себя, укрывая в своих объятиях, словно пряча от всего мира. Так, будто кто-то сейчас возьмет и украдёт прям из-под носа у Чона его самую большую драгоценность в мире. — Давай еще чуть чуть так постоим, а потом еще немного погуляем. — Говорит куда-то в каштановую макушку и только крепче обнимает, руки опуская на талию. — Просто будь рядом, пожалуйста. С каждым словом голос становится ниже, а руки бесцеремонно блуждают по талии и лишь прохладными кончиками пальцев касается оголившегося участка кожи на пояснице тигренка. От такой незначительной близости, казалось бы даже чуть детской и невинной, его передергивает. Словно ударило током. Тепло разливается по телу, концентрируясь внизу живот пульсирующим узлом. — Никуда я не уйду, не в силах. — Со смехом выдает старший, целуя альфу в макушку, висок — везде, где только доставал. Пространство, тянувшееся невидимой кривизной, лишается своей черноты. Блеск далеких разноцветных сапфиров, уже давно превратившихся в сверхновые, еще миллионы лет будет виднеться на космическом полотне и кто-то новый оголит под ними исполосованную нитями судьбы душу, вложив в чужие руки свое хрустальное сердце, как сделал это Чон Чонгук, доверившись дикому и неуловимому тигру. — Я постараюсь сделать всё. — Мямлит Чон: — и даже больше, но я не бессилен, Тэхен, и ты должен это понимать, как никто другой. Я прошу у тебя лишь один единственный шанс — не отталкивай меня. — Просит. — Не пугайся меня. — Никогда. Свирепый лес, пугавший своими неизведанными тропами непрошенных гостей, становится сказочным пристанищем двух новобрачных, что под хрустальными нитями своей матери дают друг другу обещания. Крепкие стволы деревьев, тянущиеся к облакам, переливаются и манят в глубь. Сбоку шуршит листва дикой ежевики и Чонгук улыбается, когда слышит, как недовольно фырчит ёж, потревоженный криками двух непутевых юнош. Он быстро перебирает лапками и скрывается, вновь погружая поляну в звенящую пустоту. Сейчас совсем не хотелось забивать голову не нужными мыслями о будущем, прошлом. О намеченных планах, преданных обещаниях самому себе. Сейчас имел значения лишь Тэхён, жмущийся в руках и утыкающийся своим носом-кнопкой в шею, и его обжигающее кожу дыхание, на мгновение сбившееся от холодных прикосновений под одеждой. И время, проведенное рядом с ним. Пролетающее, казалось бы, со скоростью кометы над орбитой земли. Эта опасная близость может сгубить две судьбы, но никто из них и не был против умереть из-за губительного столкновения. Чонгук шумно выдыхает, когда худощавые пальцы Кима, которыми он мог бы играть на струнах его расстроенной души, запутываются в копне черных волос на макушке. Тело предательски парализует, стоит только ему только чуть крепче оттянуть прядь. Складывалось впечатление, что ноги вросли в землю и он медленно погружался под неё, разнеженный ласками младшего. Если бы он был котом, то давно бы заурчал, но выходит только сбившийся рык, сквозь полоску плотно сомкнутых губ. — Пошли, волчонок. — Омега чмокает звонко в губы. — Нам еще много кому надо все объяснить. В первую очередь моему Мин-и — он самый близкий человек для меня и за него я убью. Так что тебе придется постараться, чтобы заслужить его благословение. Альфа улыбается от распаляющего поцелуя, от чужих рук на собственных щеках и позволяет себе не надолго прикрыть глаза и постоять вот так, зная, что теперь не один. Он перехватывает чужие руки, сплетая пальцы и оставляет легкий поцелуй на кончике носа, перед тем как за руку повести за собой тигренка, чтобы к рассвету вернуться обратно. — Это предложение встречаться? — Язвит вмиг повеселевший альфа. — Нос еще не дорос. Омега слабо улыбается, пряча смущение, отвернувшись, и крепко сжимая руку альфы в ответ. Пусть это пока будет маленьким секретом под покровом Луны и звезд.