— я перестал смотреть назад,
когда твоя искра разбила миллион реприз
В просторном кабинете темно и лишь свет с настольной лампы освещал небольшое пространство рабочего стола, на котором развалился Сокджин, выводя тонким, аккуратными пальцами силуэты. Омега рисовал такие неповторимо-знакомые черты лица. Руки словно живут своей жизнью, проводя изящные контуры, запечатляя все больше деталей: скулы, линия бровей, глаза, губы. Сокджин рисовал Намджуна. И его легкий образ, вымышленный и фантомный, растворяется подобно тяжелому дыму. Из раздумий выводит короткий стук в дверь и, не дожидаясь ответа, некто проходит внутрь. — Почему ты не уехал? — Омегу ведет и он шумно втягивает воздух. — Решил, что здесь я буду больше полезен. — Улыбается Намджун. — Разлука на столько заставила меня так сильно скучать по тебе. — Мужчина подходит к столу и, садясь в кресло, смотрит на омегу. Тот выглядит сосредоточенным, словно каждый мускул его тела напрягся: — Выглядишь напряженным. Собственные слова давят на рану, ковыряют в ещё не зажившей, доставляя больше боли, а вид Кима разливается по венам, отзываясь животными желаниями во всем теле. Намджун — изголодавшийся и разъярённый медведь после зимней спячки. Сокджин — лакомый кусочек тягучего мёда. Его хотелось испробовать, вкусить запретное. А фантазия уже подкидывала яркие и слишком реалистичные картинки. Джун казался омеге не то что странным, а скорее загадочным, полным тайн мужчиной. Интерес появляется от этого двуличия, ведь альфа тот самый искуситель, но Джину эти маски ведь не нужны, у самого хватает. Он хочет лишь снять их, чтобы увидеть того настоящего, но вдруг это и не образ вовсе, а младший такой сам по себе? Мельком у коллег спрашивал о сыне главврача больницы и практически каждый того холодным называл, скупым на эмоции, но ведь пред ним он предстал совсем другим человеком, разве не так? — Напряженно? — Со смешком переспрашивает, взор на часы опуская и языком по собственным губам проводя, — знаешь, от тебя самого воняет, как от мокрой псины. — Как ни в чем не бывало произносит Сокджин и делает глоток из стопки. Терпкая горечь, смешиваясь со вкусом соли, обожгла язык и растеклась огнем по жилам. Увы, недостаточно быстро. У него пока еще здравого смысла, чтобы усомниться в разумности своих действий. Он встает со своего места и, обогнув стол, упирается о его край бедрами, скрестив руки на груди. — Джун-и, так зачем ты сюда пришел? От короткого «Джун-и» в голове каша творится, альфа и не помнит, когда кто-то ещё, кроме собственной матери, его так называл. А теперь, скользящие по омежьими губам, буквы в жар бросают, словно Намджун в эпицентре пожара. Электрический импульс разрядами от макушки до кончиков пальцев ног отзывается, щекочет покалываниями, накрывая волной неподдельного удовольствия. Мужчина будет не против, если старший его теперь так постоянно называть будет; слишком приятно греют чужие слова чёрное нутро. — Составить тебе компанию в распитии текилы за рабочим местом? Оказавшись один на один в холодном помещении кабинета, Намджун мог думать только о том, чтобы как можно скорее впиться в чужие сладкие губы. Он, резко вскочив на ноги, перехватывает горячую ладонь омеги, собравшегося налить новую порцию горького напитка, и притягивает к себе одним рывком, заставляя чуть ли не упасть в собственные руки — бояться не стоит, не уронит, только если в случае крайней необходимости на что-нибудь мягкое, например, на себя. Обхватывает чужую талию, пальцами сжимая сквозь рубашку участок горячей кожи, и наконец-то целует, скользя языком сквозь приоткрытые губы — получить больше, сплетаясь с чужим горячим, хотелось ещё при первой встрече, но тактику альфа выбрал иную, а теперь сдали все тормоза. Слишком долго ждал. Он жадно целует Сокджина, крепче прижимая к себе и толкая того на стол, чтобы омега получил хоть какую-то опору от животного натиска. — Как жаль, что я не люблю текилу. — мурлычет Намджун, разорвав поцелуй с громкими чмоком. С уст слетает тихое «блять», когда пара вещей со стола тут же оказываются на полу и наверняка беспорядок привлечёт чужое внимание, но старший не хочет думать об этом, сейчас в планах лишь как следует насладиться мягкими губами. Адреналин в кровь ударяет и от этого дурно становится. Он устал постоянно убегать — признает. — Джун-и, если нас спалят, то пиздец нам, — Выдыхает томно, ведя руками сначала вниз по чужой спине, а после под одежду лезет. Руки проникают под рубашку, а пальцы крепко подминают под себя смуглую кожу талии, до белых пятен, после которых останутся краснеющие следы. Альфа загнанно дышит, собирая кончиком языка слюну с губ и улыбается, оголяя ряд белоснежных зубов. Руками скользит по белому халату поверх рубашки и опускается ниже, сжимая бёдра обтянутые тканью бежевых штанов. Просит развести ноги, чтобы удобнее встать и продолжить. Требовательно сминает чужие губы, мажет по ним языком и спускается томными поцелуями к шее, прикусывая бледную кожу. Намджуном завладело животное желание, он подавлял в себе эти чувства, считая их неприемлемыми, а омега сломал все установки — теперь он жмёт на газ и не сможет остановиться. Покрывает сокджинову шею короткими поцелуями, мажет по выступавшей вене языком и слегка засасывает там кожу, оставляя свой незначительный след — не яркий, пройдёт стоит только приложить холод. У альфы никогда не было этих замашек, но старшего хотелось пометить всего. Чтобы от него пахло не только чужим феромоном — хотелось чтобы все видели чей этот мужчина и кому он принадлежит. В кабинете невероятно жарко, а ведь причина не в том, что помещение хорошо отапливается, вовсе нет. Двое мужчин, которые максимально вплотную прижимались друг к другу — гремучая смесь. Кожа омеги вспыхивает словно от пожара, а глаза блестеть от возбуждения начинают. Альфа перед ним невероятный: раскрасневшиеся из-за длительных поцелуев губы, взъерошенные волосы и тяжелое дыхание. Произведение искусства, иначе и не скажешь. А старшему Джуна таким навсегда запомнить хочется и запечатлеть где-то в своей голове, чтобы никогда столь искусный вид не покидал пределов его разума. И так хочется, чтобы альфа не покидала его долгое время, чтобы был рядом всегда. Верит в сказанное когда-то матерью «любовь с первого взгляда существует», ведь, кажется, Джин нес свою любовь к этому альфе сквозь долгие годы. Да, знает про младшего лишь малость, но, несмотря на это, без ума. Удивительно, что случайное стечение обстоятельств порой в корне может изменить чью-то жизнь. — Мне было плохо без тебя, альфа, — без стеснения выдаёт Ким-старший, расстегивая чужую рубашку. — Я блуждал в темноте, мне было боль. Хотел бы Намджун, чтобы знал омега, как тосковал его волк. Но мир вокруг крутился на другой орбите, когда податливое тело отзывается на каждое скользящее движение, волнами накрывающими с головой. Чувства захлёстывают, топят без единой надежды на спасение. Холодные руки страшного лезут под одежду, в самое сердце, и остаются там, согревая все живое — словно держит в своих руках намджуново сердце. Каждое движение рук ожогами остаётся на теле и альфа не собирается останавливаться, мычит томительно, когда горячие губы старшего накрывают его, и позволяет стянуть с себя только мешающую рубашку — она резала кожу, раздражая каждый сантиметр возбужденной плоти. Намджун целует жадно, рычит, когда старший отстраняется, подхватывает под бёдра, сажая глубже на стол, скидывая со стола бесконечные документы. Мир вокруг застопорился, остановился во времени и сейчас ничего кроме них двоих не существовало. Лишь дикое желание овладеть друг другом. Они ходили по краю, соприкасаясь телами, душой к душе и загнанно дышали. Джун не мог оторваться, вид разморенного от простых ласок Джина выбивал воздух из лёгких, собственное возбуждение болью отзывалось в паху — спортивные штаны облегчили бы жизнь в несколько раз, потому что плотная ткань брюк беспощадно давила. — Я ждал встречи с тобой все это время, — как под кайфом размазанный, говорит альфа, красиво, томно и смазано. Он спускается влажной дорожкой из поцелуев к шее, ключицам, прикусывая нежную кожу. В глазах огонь загадок плещется, демоны танцуют и приглашают на этот вальс Сокджиновых ангелов. Джун знает правила игры, которые сам же пишет, и прочитает о последствиях на обороте, когда станет слишком поздно. Ким уже завладел им, мужчина красив в любое время до неприличия, а сейчас с покрасневшими губами, дыханием сбитым — бог. Вокруг всё расцветает цветами радуги, альфа пальцами цепляет пряжку чужого ремня — наплевать на собственное возбуждение, он хочет доставить удовольствие, что-то отдать, а не только получить. Вложить в кого-то частичку себя. Сказать, что Сокджин готов сожрать младшего глазами — ничего не сказать — это видно по одному только взгляду. Уверенность альфы распаляла, забавляла, очевидно вызывая на пухлых, на сухих губах, усмешку перерастающую в ухмылку, пока изящные пальцы справляются с ремнём, а уста примыкают к собственным, оставляя поцелуи, спускающиеся ниже. На руках выступила паутина вен, пульсирующих, и эти самые руки уже стягивают с омеги штаны с бельём, накрывает ладонью горячую плоть, лишь слега проводя рукой вверх вниз — пробует. Наблюдает за чужой реакцией. Не позволяет остановить себя, затыкает поцелуем — мокрым, пошлым, врываясь горячим языком в омежьий рот, исследуя: проводит по небу, ударившись зубами о зубы, не рассчитав силу. Медленно продолжая одной рукой водить по члену, собирая выступивший предэякулят подушечкой большого пальца: хочется испробовать Джина всецело. — И там сладкий, — чеканит слова по отдельности альфа, облизывая Куперову жидкость с пальца. Толкает язык за щеку, вскидывая пушистые брови и опускается на колени: припасть губами и толкнуть горячий член за щеку. Никакие сопротивления не помогут — каждым тихим всхлипом сверху альфа лишь сильнее двигал головой, чтобы в конечном итоге привести к долгожданной разрядке. — Господи, прекрати, это очень-очень стыдно. Детали чужой мимики, частей тела, изюминок лица вперемешку с жестами — всё это смешалось в один коктейль, моментом ударяющим в голову. Неторопливо зарываясь узловатыми длинными пальцами в фиолетовые волосы Намджуна, пропускает меж них шелковистые пряди, прежде чем безболезненно потянуть, заставляя посмотреть на себя снова. От такого ракурса последние остатки разума уходили на второй план, а внизу предательски тянуло возбуждение. — Пожалуйста. — Ким снова звучит по-другому, пусть и отпускает волосы и теперь просто разглядывает милую макушку, одной рукой упираясь о край стола тигренка. Один вид альфы сейчас заставляет концентрировать всё внимание, пока лёгкие наполняет запах чужих феромонов. Одна из рук снова касается мягких волос, но Сокджин лишь ободряюще поглаживает, игнорируя другую реальность полностью. Мягкие губы и красивые руки переключили все внимание на себя, как и бедра, обтянутые плотной тканью. Пробегаясь по ним взглядом, омега замечает одну деталь, что не могла ускользнуть, собственная обувь сейчас оказывается где-то в стороне. Не со слишком большим напором Джин надавливает ногой на давно не скрываемый от глаз стояк младшего, стопа слегка проезжается по чужому напряжению, от чего старший сам губу нижнюю кусает. От действий альфы пробирает приятная нега, накрывает с головой, край стола сжат под напором жестких пальцев до побеления в костяшках. Во рту мужчины мягко и влажно, а ощущать эластичные стенки полости как очередной свежий вброс эндорфинов в кровь. Оттянув свои волосы назад, Джин глубоко и шумно выдыхает, после томно мычит, возвращая взгляд к разноцветной макушке. Не переборов желание вновь зарыться в шелковистые волосы, он не слишком грубо сжимает пальцами пряди. Картина представшая перед глазами дурманит разум, выбивает воздух из лёгких, заставляет оскалиться снова в утробном рычании: пушистые ресницы, слегка слипшиеся, распухшие и покрасневшие губы на плоти, что уже почти до основания уместилась в горле, что плавит изнутри просто, румянец, алые кончики ушей и растрёпанные из-за массирующих движений руки волосы. — Блять, — С глухим выдохом старший выругался, игнорируя каплю пота, что стекала по андеркату вниз к углу острой челюсти. Сдерживать себя трудно, поэтому, придерживая и надавливая на затылок младшего, начинает направлять его, заставляет брать глубже, из-за чего не скрыть уже рваного рычания вперемешку со стоном, когда чувствует максимальную узость чужого горла. Острый кадык готов прорезать шею, когда омега жадно втягивает в лёгкие до полного наполнения запах яблок и барбариса. Оттянув мужчину за волосы, омега бурно изливается в рот альфы. — Боже. Тембр давно понизился до баритона, но это не главное, природный запах омеги обволакивает, кажется, всё пространство, в котором они с Намджуном находятся. Старший заботливо убирает прилипшие ко лбу пряди, оттягивает чужие волосы назад. — Можно просто Намджун, — шепчет тот, собирая языком остатки белесого семени с губ, — и чьи-то шаловливые ножки ждет наказание, — толкая язык защеку, заканчивает альфа, поднимаясь с колен. По телу электрический импульс неподдельного удовольствия скользит, прошибая с ног до головы — никогда ещё раньше он не испытывал подобного. Чье-то наслаждение, закатившиеся зрачки и руки, крепко сжимающие разноцветные пряди доставили удовлетворение в раз слаще, чем сам секс. Да, что тут секс: теперь ни взаимный петтинг, ни другие плотские утехи с женщинами или мужчинами не принесут пленительного экстаза, как только один вид разморенного от долгих поцелуев Сокджина — только за это младший готов платить миллионы. Перед глазами кажется искры пролетают. Этот образ он запомнит и сохранит в своей памяти на очень долгое время, вероятно на всю жизнь. Как же омега блядски хорош, но при всем этом альфа не испытывает слепого желания насытиться, здесь ощущения гораздо глубже и это вряд ли возможно объяснить. Намджун засел и в голове и в сердце, это гораздо больше чем даже просто зависимость. Глядя на идеальное тело, язык оглаживает то малиновые губы, то внутреннюю сторону щеки, и сознание рисует не совсем невинные картинки перед карими глазами: как руки, унизанные венами скользят по талии и шершавые губы оставляют жаркие поцелуи на фарфоровой коже, пока сам бы Джин мурчащий голос срывал, руками очерчивая контур пресса… С каких пор вообще он думает о таком? — Уверен? Чую, в случае чего пострадают точно не мои ножки. — Натягивая штаны с бельем, старший застёгивает ширинку и затем ремень, при этом не отрывая взгляда от альфы. Тот разминает шею, поднимая с пола брошенную рубашки, низко смеясь, — Кажется, моя золушка потеряла свою хрустальную туфельку. Повесив белую вещь на оголенное плечо, Джун поднимает изящную туфлю, возвращая законному хозяину. Помогает обуться, поправляя язычок обуви и потуже зашнуровывая, повязав в конце аккуратные бантик — забота так и струится из альфы. Ему нравилось абсолютно все здесь: ненавязчивый запах кофе, бумаги и клея и тяжелый запах их с Сокджином тел. Чужой кабинет теперь пахнет первым животным поцелуем, страстью и порочностью, срывавшийся с губ звериным рыком. Держаться чертовски сложно, это блять переросло в ломку после дозы, которой недостаточно. Это красное и при этом завораживающее личико, ещё до сих пор затуманенный взгляд, ресницы до сих пор не высохли от недавно выступивших слёз, все это заставляет утробно прорычать и сжать челюсть до характерного скрипа, пока на шее выступили жилы от напряжения. Только вот все равно или поздно кончается, однако Джин напоследок любуется тем, как младший ботинки массивные завязывает, заставляя едва ли не задыхаться от этого зрелища. Он чувствует себя далеко не обычным омегой, нечто большее. Намджун сейчас словно ласковый зверек, которого хочется обнимать как можно сильнее, ласкать по максимуму. Это сумасшествие. Он хочет доминировать и подчиняться одновременно, просто немыслимо, против собственных принципов идёт, это подтвердит любой знакомый его. С появлением Ким Намджуна все меняется. — Я пойду умоюсь, а ты наведи порядок на столе шефа, а то неприятностей нам не миновать, — улыбается своей фирменной улыбкой младший, чмокнув в мягкую щеку. Ким, стоит только ботинками оказаться на собственных ногах, невесомый поцелуй на губах оставляя, а когда старший в уборную удаляется, решает убрать весь бардак за собой, поднимается на ватных ногах и за стол придерживается, в то время как в голове картинки эротического содержания мелькать продолжают. Альфа, пройдя в уборную, умывается холодной водой. Собственное возбуждение отходит на второй план — мысли заняты совершенно другим, когда он возвращается обратно. Но, если быть совсем откровенным с самим собой, то Джуна не хило так тряхнуло, когда чужая стопа скользила по кромке брюк, надавливая. В скором времени все наконец оказывается на столе в прежнем порядке и это невыносимо: работать после отсоса от столь прекрасного мужчины. — Я вернулся, приступим к скучным бумажкам, а вечером ко мне? Заваливаясь на стул, мурлычет младший, подхватывая со стола первую попавшуюся ручку — воспитание аристократа, кажется, покинуло его вместо со всей надменностью и приличием. Как у себя дома расположился, пропуская предмет под пальцами, запрокинув ногу на ногу. — Ишь чего захотел. — Агась, — довольно мурлычет Намджун, — думаю, нам будет чем заняться ночью. Он толкает язык за щеку, сосредотачиваясь на выражении лица омеги. Следит за каждым скользящим движением глаз, почти с вызовом отвечая на хитрый прищур глаз старшего, не скрывающих потайные, но очевидные желания. Омега понимает, не маленький: обычными посиделками все не закончится и никто из них не сможет остановиться. Сдерживать себя больше незачем — отдаться своей страсти будет в разы слаще. Она возникла из пустоты, распаляя в крови азарт. Сокджин наглецу протягивает пару бланков, невзначай касаясь его пальцев, чертово предвкушение ночи: — Вот здесь можно посмотреть кандидатов на роль дежурных врачей в наши заведения. — Переворачивает пару страниц, — А тут информация от Хоси, которую он так усердно собирает все это время. — Кажется мне сейчас очень нужен доктор, — парирует Джун, поглаживая левой рукой запястья омеги, — Я болен. Альфа — змей искуситель, его речи сладки, привкусом сочных яблок отдают. Ему хочется верить, слушать каждое слово и тонуть в этом райском лотосовом пруду все глубже и глубже, теряя связь с реальностью. Но здесь была и обратная сторона игры — он терялся сам. Погружался все глубже в человека по имени Ким Сокджин и не видел, наступающих на пятки, своих первых чувств. Они протягивали свои нежные руки, дарили горячие объятия, окутывая спокойствием. Мужчина все же опускает глаза и быстро знакомится — в документах Намджун подкован не хуже юристов, для него это такая же родная стезя, как скальпель и хирургический стол. У каждого в Сеуле свой работа; у Намджуна — своя. — Первый кандидат — определенно лучший в своем деле. — Укладывает широкую ладонь на листы и, уперевшись о стол, приближается к лицу омеги. Дышит сквозь приоткрытые губы, опошляя чужие на против и мажет по ним своим языком. На нервы действует, распаляет чужой интерес к своей персоне, готовый пойти на любые махинации, даже подчиниться человеку напротив, чтобы навеки приковать его к себе. Цепями, приклеить скотчем, лишь бы всегда быть вместе — желание в голове дикое, странное, но осуществимое. Подкинутые сознание картинки яркие: чужие руки, повязанные тугой веревкой за спиной — верх наслаждения. Альфа ещё получит своё, пометит омегу и заставит стонать под собой так высоко, что голос будет ломаться только при произношение чужого имени, а его он повторять будет словно в бреду. — Уверны? Джин улыбается, отстраняясь от чужого лица, фантомно целуя — не коснулся яблочных губ своими, но языком мазнуть смог. Кажется, у брюнета фетиш на то, чтобы доводить младшего. Омега смотрел все более жадно и откровенно на то, как мышцы перекатываются под бронзовой кожей, и венки взбухают все сильнее. Блядство. Кончики ушей предательски заалели и, кажется, к щекам на долю секунды тоже припала краска, но тут же была скрытая запястьем, а сознание все не останавливалось, теперь уже вырисовывая на идеальном теле альфы собственные укусы с глубокими царапинами и яркие бутоны багровых засосов, которые сошли бы только спустя неделю-две, сменяясь новыми, чтобы все знали, кому принадлежит этот мужчина. Нет, это не глупые мечты или просто игра воображения, теперь это некая цель, которую Джин обязательно добьется, ведь иначе и быть не может, он всегда получает то, что захочет. Этот мужчина, его голос, что выдавал игривые нотки; взгляд глубоких черных глаз, доводящий до дрожи внутри, и блядски очаровательная улыбка с ямочками — все это так и манило к себе, буквально сводило с ума и превращалось в один единый фетиш. Темноволосый уже записал имя этого ангела на первую строчку списка желаний и целей, который, к слову, практически опустел со временем. Омега рассматривал руки старшего, унизанные голубыми венами, все представляя их то в работе в ходе напряжённого дня, то где-то на своей талии, что, кстати, хотелось бы больше, чем первое. Он хочет насытиться альфой в полной мере, так, чтобы в следующий раз недолгие разлуки проходили несколько легче, затем все равно сменяясь животным желанием, которое уже попросту голову заполняло, вытесняя все мысли о работе. — Какой же ты подлый, играешь с огнем. — На выдохе произносит Сокджин, бумаги в собственные руки принимая и тут же игре чужой поддаваясь с явным желанием. Сука, альфа чёртов предатель, который сейчас оставляет в таком состоянии, что остаётся только желать его, желать вжать младшего в ближайшую поверхность, искусать губы до ссадин, кровью пачкая собственные уста. — Могу себе позволить, Mi amor.━━━━━━━━》𖤍《 ━━━━━━━
Шум и гам заполняет пространство, воздух смешивается с приторными ароматами альф и омег, еды, одеколона, отчего дышать становится трудно. Чимин не смотрит на Юнги, ищет на ощупь его руку, чтобы сжать в своей и получить немного поддержки. Они провели порядка пяти часов на званном вечере от лица Воронов: им даже удалось найти несколько полезных связей, но вскоре младший стал чувствовать как мир вокруг него поплыл. Невыносимо жарко. Лучшим решением стало желание поскорее отсюда убраться. И Юнги делает это, отвозя Чимина в их с Тэхеном квартиру — пустую, потому что тот все еще не вернулся. Попрощавшись со страшим, Пака настигло то состояние, когда проще прогуляться по пустынным улицам перед рассветом, нежели запирать себя один на один в месте, где полно ваших общих воспоминаний. Проходя в арку между домами, Чимин, как на зло, плечом сталкивается с каким-то парнем, на верхней части лица которого была маска. Маска? Альфа не успевает сообразить, как его толкают к бетонной стене. Понимает к чему идёт дело, по этой причине резко хватает парня за запястье, пытается стянуть маску, но вместо этого раздирает ногтями чужую кожу, пачкает рукав чужой кровью, чем выводит нападавшего из себя. Что-то сверкает. Нож, прорезая рубашку словно тёплое масло, но очень медленно, вошёл в мягкие ткани под ребром. Разрезая слои кожи и проникая сквозь мышцы. Кровь алой розой растеклась по когда-то белой рубашке. Уголки губ незнакомца растянулись в безумной улыбке, обнажая зубы, но единственное, что сейчас мог чувствовать Пак — это адскую боль, словно в его торс вонзился огромный горящий факел. Незнакомец рывком вынул нож, а альфа слышал как на упавший из рук пиджак с тихим шелестом падали капли крови. Его крови. Голова пошла кругом. Под рубашкой при каждом новом вздохе пузырилась кровавая пена, место удара отзывалось колющей невыносимой болью. Он закрыл глаза, медленно глубоко вздохнув через нос. Блондин буквально почувствовал лезвие внутри себя. — Передавай привет Киму, если доживешь. — Едко выплевывает незнакомец и тут же убегает в противоположную от людной улицы сторону. Дыхание сбивается максимально быстро, Чимин пытался дышать в обычном ритме, но воздуха не хватало, сердце бешено колотилось, разгоняя кровь. — Блять! — Растерянно выдаёт, однако для экономии сил спиной облокачивается о стену бетонную, скатываясь по ней и усаживаясь на земле. К ножевым ранениям не привыкать, но все было слишком неожиданно. Ладонь скользит в карман, хватает телефон, пока в глазах то и дело темнеет. Руки не слушаются, приходится жать на первый попавшийся номер, последний человек, которому альфа писал, гудки слишком томительны. Сквозь пелену перед глазами, он рассматривает как записан контакт и усмехается. — Юнги-я, не отвлекаю? — Тяжело дыша произносит и пытается глазами рассмотреть таблички на ближайших домах, нужно будет вызвать скорую. Звон мобильного телефона раздражающе отвлекает, но всплывшее на экран имя отогнало все отрицательные эмоции. Юнги уже успел задремать после горячего душа у себя дома, но на звонок все же отвечает. — Чимин, — наперёд говорит Мин, моментально бледнея, когда слышит чужой хриплый голос, — Что с твоим голосом, что случилось? — На меня напал в переулке какой-то придурок, ужасно болит под ребрами. Землю из-под ног выбывает стремительно: с таким рвением и скоростью Юнги ещё никогда не собирался. Только услышав несколько ключевых слов про переулок, нападение и кровь, собственная застыла в жилах. Страх, вселенский и неподдельный страх разлился бурной реками по чужому телу, пробивая на нескрываемую дрожь. Не впервые ему так беспокоится за чужую жизнь, но на глаза выступили хрустальные капельки слез, а голос и без того низкий, осел до хриплого баритона, ломаясь где-то в самом низу, когда мужчина пытался выяснить местонахождение младшего. Ключи. Машина. Дорога. Все проходит ярким пятном мимо, когда он, не сбрасывая телефонного звонка, мчится на красные сигналы светофора. — Чимин, я скоро буду, пожалуйста, держись только, пожалуйста. — Слышу что волнуешься, не торопись только, боюсь что вмажешься в какую-нибудь машину. — Произносит в ответ Пак, прежде чем трубку сбросить и руки свои опустить, сжимая те в кулаки. В горле саднит и подкрадывается тошнота. Все в жизни бывает впервые и эти чувства — разрывающиеся вулканами в груди. Сердце так и норовит толи остановится, толи выпрыгнуть, так сильно был неровен его ритм. Кажется, в один момент вся ценность мира поменялась местами. Юнги не осознавал происходящего, действовал интуитивно, но понимал трезво лишь одно: не станет Пака и он мир в порошке сотрёт, спать не будет, но найдёт того, кто осмелился совершить нападение на него! Его возлюбленного, его человека. А за младшего Мин перегрызёт не только горло, но и всю семью. Машина со скрипом останавливается по среди дороги, когда выбежавший из неё парень, расталкивая толпу, ныряет в неосвещённую арку. На земле, тяжело дыша, сидит его непорочный цыпленок, сжимая рукой пульсирующую рану где-то в районе рёбер и мир, круживший вокруг, замирает: чужая кровь пугает настолько, что лицо в момент бледнеет, а к горлу полставки тошнотворный ком собственных переживаний. Юнги гулко сглатывает, падая на колени, кажется, до багряных корочек их обдирая. Он смотрит на чужое измученное лицо, скатывающуюся чертовски медленно куплю пота; ко взмокшему любу прилипли пряди волос. — Чимин, я здесь, рядом с тобой, — он укладывает дрожащие руки на ослабшие чужие, — почему ты не вызвал службу спасения? Голос Юнги… Блядство, он сейчас сроднен глотку чистого воздуха, он напоминает о страхе и нежелании умирать, он заставляет искренне хотеть жить, жить дальше максимально счастливо, не позволяя мыслям негативным захлестнуть себя. Нотки гласа прекрасного теперь хотелось слышать постоянно: засыпая и просыпаясь, уходя на работу и возвращаясь домой, а ещё хотелось слышать в максимально откровенные моменты, только его тембр пробирает дрожью с ног до головы, заставляя содрогаться в желании. Жизнь напоминает о своей непредсказуемости, словно предупреждает что расслабляться ему не стоит, принесёт подарки ещё хлеще, только подожди или просто не лезь никуда. Некогда лицо, что смотрело на многих с долей высокомерия, сейчас было слишком замучено, иначе и не скажешь. Кожа была нездорово бледной, а с уст так и слетали вдохи обессиленные, грудь все ещё болезненными рывками поднималась и опускалась. Глаза постепенно закрылись, но Чимин старался находиться в сознании, понимал что в противном случае его уже и спасти не смогут. Вокруг толпа зевак и из-за них агрессия в крови поднимается также неожиданно, как и сахар в крови у диабетика. От этих мыслей самому становится до жути смешно. Именно, что до жути. Ибо что мурашки почему-то бегут по коже. И ощущение чего-то холодного, словно ветер дунул не в ту сторону. Эта паника перекрывала всю агрессию за секунды, а в груди колит так, словно терновая лоза обвивала с каждым вздохом ребра. Однако толпа раступается, Чимин надеется: идут работники скорой, но увиденная картина радует ещё больше, заставляя тут же улыбнуться, хоть ситуация не совсем неподходящая. Сейчас над головой старшего он был готов нимб увидеть, он подходит этому наглецу, который заставляет в себя влюбляться, не оставляя другого выбора. — Юнги, ты и впрямь словно ангел-хранитель. Прости что нервничать заставил. Пак подняться пытается, но тут же на руках чужих оказываясь и удивляясь однозначно, но спорить поздно. Он осторожно по чужим волосам ведёт, перебирая их от желания отвлечься, но долго делать этого не удаётся. Младший оказывается в машине, где сильнее сжимает рану, чтобы кровотечение хотя бы немного остановить, запачкав кажется всё вокруг. Слишком близок к отключке, но держится изо всех сил, заставляет себя дождаться момента, когда окажется в ближайшей больнице, там даёт себе расслабиться, напоследок глянув на Мина. А тот сыпет нежными словами, кратко целует висок, когда поднимает обессиленного младшего на руки и выносит на свет: снующие люди останавливаются, перешёптываясь. Кто-то хватается за телефоны, снимая все происходящее, кто-то звонит — альфа же в полной прострации, с губ слетает тихий баритон нежных, не привычных ранее слов. Паника мешается с злобой, злоба с чем-то таким, что выводит из равновесия. Руки впиваются в оплётку руля, машина ревет, обтекает поток встречных, рискуя столкнуть в лоб лоб. Педаль газа вжимается в пол, словно пробить пытаясь его, стрелка падет ниже, и, кажется, все происходящее произошло не больше трёх минут, как уже в больничный стенах Пака увозят в сторону операционной. Юнги чужую руку нехотя отпускает, падая на пол в приёмном покое первой больницы — самой ближней. Дышит загнанным зверем, не слышит ни вопросов, не мира вокруг. Словно в один прекрасный момент из радужного все обратно превратилось в серый, грязный цвет, в котором жил мафиози до прихода Пака. А для младшего дальше все словно в тумане, в ушах стояло лишь биение колесиков каталки о кафельную плитку, а после и пищание оборудования с голосами хирурга и медсестер. Те останавливают кровь, шьют, подают инструменты. Когда Пака увозят Мин, не раздумывая ни секунды, выуживая из заднего кармана брюк свой телефон и набирает номер Сокджина. — Юнги-я, ты поздно. Что-то случилось? — Слышится на той стороне расслабленный голос старшего брата. — Чимин. — Альфа разлепляет сухие губы: — Чимина увезли в операционную. — Всмысле? — Мин уверен, что старший вскочил со своего места: — Что случилось? где вы? мы сейчас же приедем! — Больница Асан, скорее, тут все в крови. — Юнги, жди! Мы скоро будем! Боль. Всепоглощающая боль вцепилась острыми клешнями и в без того разбитое сердце, кажется, лишь для того, чтобы окончательно убить все живое в этом человеке. Жизнь, вроде, только начала менять свой ритм, взрастила ещё слабые и беззащитные цветы, но судьба решила распорядиться иначе, у неё были совершенно иные планы на хрупкого. Те были объяты костлявыми руками тьмы и только с появлением Пака что-то начало меняться: Юнги нравилось солнце, даруемое им тепло и, оказавшись на грани его потери, он обессилил. Разочаровался. К хорошему, как правило, привыкаешь достаточно быстро и один только возможный исход его потерять воспринимаешь уже как угрозу. А терять солнечного альфу, что так быстро вошёл в жизнь и установил в ней свои порядки, Мин не хотел совершенно. Руки дрожали, отражая эпицентр внутреннего землетрясения и крах взведённых стен; вдоль позвоночника скатывалась крупная капля пота, спина взмокла окончательно и, кажется, только руки и пустой взгляд оставались совершенно ледяными. Альфа тяжело дышал, пытаясь ухватиться взглядом хоть за что-то, что помогло бы ему остаться в сознании: чужая кровь, кровь Чимина, стягивала кожу рук, напоминая о произошедшем. Белые стены, запах дезинфектанта и снующие туда сюда люди в выглаженных халатах были белым шумом, помехой в голове, отдаляясь все дальше и дальше, расплываясь маслянистыми бликами в бледнеющем свете ламп. Чёрные глаза распахиваются, когда в нос ударяет резкий запах нашатырного спирта. По голове словно ударили арматурой, по телу проехался самосвал туда-сюда с десяток раз — с каждой секундой жужжащее эхо утихало и Мин смог рассмотреть место, где оказался. Молодая медсестра, держав в руке смоченную вату с зловонным аммиаком, заулыбалась, выдыхая от облегчения. От стука собственного сердца закладывало уши: с каждым его ударом хотелось разодрать собственную грудную клетку и вытащить уже наконец-то сердце, явно мешающее вести привычный образ жизни холодного и недоступного человека. Медсестра что-то быстро затараторила, вроде, даже называла своё имя, но быстро замолчала, когда в палату вошел альфа в хирургическом костюме. У него был тяжелый взгляд и нахмуренные брови, а слова, слетевшие с его бледных губ, больно ударялись в сознание. — Когда я могу увидеть его? — теряется Юнги, нахмуривая брови. — Послушайте. Паника вновь наступала, стоя за спиной и протягивая свои длинные руки: кости, обтянутые дряхлой кожей. Мин глубоко вдыхает несколько раз, забывая выдыхать. Выражение лиц присутствующих быстро меняется, врач одним широким шагом подходит, укладывая руку, и альфа ее скидывает резким рывком плеча. Чужие прикосновения отвратительны, кожу словно облили серной кислотой. — Он жив? Приговор.