Ничего не останется от нас

— Аллах милосердный! — прошептал испуганно Сенджер, глядя на поднимающуюся на горизонте из-за деревьев серую змейку дыма, и пришпорил коня. Джихангир рванулся галопом, повинуясь воле хозяина, но заупрямился, не желая скакать дальше, когда в воздухе, по мере приближения, стал отчётливо ощущаться горький привкус, и заслезились от дымной завесы, окутавшей дорогу и деревья вокруг, глаза. Впрочем, лошадь Сенджеру была уже и не нужна, он почти прибыл туда, куда спешил с таким нетерпением. Спешившись, воин бросился бегом через лес по звериной, усыпанной тлеющими листьями, узкой тропе, чтобы сократить путь. Увязая сапогами в желтой от обилия примесей глины в почве грязевой каше, поскальзываясь неловко, спотыкаясь о вымытые недавним дождем корни старых деревьев, и задыхаясь от дыма, он бежал все быстрее и быстрее, пока не выбежал на большак, оказываясь прямиком перед охваченными яростным пламенем воротами родного стойбища. Не обращая внимания на огонь вокруг, Сенджер рванулся вперед. Сердце его заходилось в бешеном стуке, будто бы стремясь проломить с хрустом клетку ребер, когда он несся по улице и, оглядываясь по сторонам, видел повсюду пылающие шатры и лежащих на улице убитых людей: воинов, стариков, детей и женщин. В какой-то момент среди трупов он приметил знакомые доспехи, сломанный лук на земле, комуз, тот, что Аяз носил всегда на спине, клинок-серп Бозкуша, но не успел ужаснуться смерти своих боевых братьев, как другой мертвец, лежащий неподалеку на спине со стрелой в сердце привлек его внимание. Со страшным криком Сенджер метнулся раненой птицей к нему, упал рядом на колени, прямо в красную от пролитых в стойбище рек крови и присыпанную свежим пеплом грязь, и, вцепившись в ремни доспехов, с трудом притянул тяжёлое мертвое тело к себе. — Арсланташ! Нет!!! Не покидай меня! За что, всевышний?! За что?! — провыл он хрипло, тряся любимого за плечи и целуя иступленно в лоб и щеки тронутое трупной синевой лицо. — Ты и так отнял у меня все: отца, братьев, сестру, доброе имя и родной дом, а теперь забрал ещё и любимого!!! — внезапно, страшная догадка поразила все его существо. Словно во сне, Сенджер опустил тело убитого обратно на землю, поднялся и, шатаясь, словно пьяный, побрел медленно в сторону родного шатра. Ещё не доходя до него, даже сквозь пелену едкого дыма, он уловил взглядом лежащий около порога знакомый до боли силуэт в расшитом цветами красном платье. От боли перехватило дыхание, перед глазами все потемнело, и сердце забилось ещё отчаяннее. Стук его с каждой секундой становился все громче, пока не превратился вдруг в оглушительный барабанный бой, сопровождающийся зловещими песнопениями. «Дьявол будет повержен, и солнце взойдет» — повторяли монотонно вунисон сотни голосов, мир погрузился в черноту, и вместо горящих шатров вокруг задымились сладким дурманящим дымом курильницы. Вторя барабанам, загремел гром, но Сенджер прислушался и понял, что это и не гром вовсе, а чей-то хриплый зловещий смех. В этот момент чернота чуть расступилась, и на свинцово серое небо выплыло бледное, зловеще огромное солнце, пепел потяжелел и, обернувшись в капли, полился с черного неба смрадным кровавым дождем, обжигая тело, словно кипятком. Задыхаясь и корчась от боли, Сенджер упал на землю, чувствуя, как хрустят под его спиной чьи-то кости, густо покрывающие ее теперь до самого горизонта. Из последних сил юноша закричал от боли и ужаса и, распахнув глаза, вскочил на постели. — Ну тише, милый, тише! Будет тебе! Это всего лишь сон! — слёзно причитая, Афифе, растрепанная, в ночной рубашке и накинутой наскоро поверх нее телогрейке, прижала его, укачивая в объятиях, словно ребенка, к своей груди, гладя по худой, вздрагивающей от рыданий спине, и спутанным волосам. — Бедное дитя! Бедное! — бормотала она жалобно. — Что же тебя так мучает?! Наконец, придя немного в себя, Сенджер затих и обессиленно обмяк в чужих объятиях. Афифе опустила его обратно на постель и, громко вздыхая, протянула ему чарку с водой. Поддерживая осторожно под голову, она заботливо помогла ему выпить ее. Впрочем, руки у мальчишки тряслись так сильно, что половину он все равно пролил на себя. Отставив пустую уже чарку в сторону, старая служанка, причитая под нос молитвы, принялась вытирать лицо и шею омеги от выступившего на них холодного пота. — Благодарю за заботу, Афифе, но сейчас оставь меня, пожалуйста! — попросил Сенджер наконец едва слышно, с трудом разомкнув побелевшие губы. Его все ещё трясло отчаянно крупной лихорадочной дрожью, поэтому он вжался спиной в пуховую подушку и подтянул до самого подбородка одеяло в отчаянной попытке согреться. — Мне нужно побыть одному! — добавил он умоляюще. Афифе хотела было возразить, но только кивнула в итоге и молча вышла из комнаты, горестно качая седой головой. ***** — Афифе сказала, что тебе опять снились ночью кошмары. — вместо приветствия начал Йоргос, когда утром на лестнице столкнулся с хмурым и бледным Сенджером, судя по накинутому на его ссутуленные плечи теплому плащу, собирающимся выйти на прогулку в сад. Альфа только вернулся с затянувшегося с вечера и до самого утра военного совета в доме у коменданта крепости и о ночном происшествии узнал со слов верной служанки. — И что с того?! — огрызнулся омего вяло, подняв на собеседника усталый взгляд покрасневших отекших глаз. — Как будто тебе они не снятся никогда! — Снятся, — согласился рыцарь, — только не каждую ночь почти, а ещё я не вскакиваю от них в холодном поту, крича так, что у тех, кто слышит эти вопли, кровь стынет в жилах! Что с тобой происходит?! — Издеваешься?! — бросил Сенджер раздражённо. — Я в плену, вдали от родных и друзей, сижу здесь запертый в четырех стенах наедине с врагом, который едва не сжил меня со свету, и которому я должен стать женой, просто потому, что так решила судьба, хотя я люблю другого и с ним хочу быть, и все это в то время, пока мои близкие оплакивают мою мнимую смерть и проливают свою кровь в битвах, в которые я должен был их вести, вместо того чтобы быть здесь, наряжась в шелка и из всего труда зная лишь вышивание дурацких никому не нужных цветочков на очередных ненавистных мне нарядах, как какая-нибудь глупая изнеженная девица! — прокричал он сорванным от крика голосом собеседнику прямо в лицо. — Я бы предпочел, чтобы ты держал меня в цепях, как и подобает пленнику, избивал и мучил, а не изображал эту лживую унизительную благосклонность! Это мне было бы проще перенести, а так я совсем не понимаю, что я должен делать, как вести себя, как реагировать на происходящее! Я воин, я не знаю жизни, я не умею жить как нормальные люди! Я не понимаю всего этого! Меня этому не научили, меня учили лишь проливать кровь врагов во имя Повелителя и во благо государства! Это все, что я умею! Это всё, на что я годен! А здесь с тобой мне жизни нет! Я не живу, я здесь сплю в могиле! Послушай, — взмолился он вдруг отчаянно, — отпусти меня! А коль не можешь отпустить, убей! Мне не место здесь, пойми! — Да, ты не знаешь настоящей жизни, которая не кончается одной лишь войной. — Йоргос согласно кивнул и опустил руки на чужие плечи, не позволяя собеседнику уйти или отвернуться. — Но ты ещё очень молод, ты привыкнешь к мирной жизни, узнаешь ее, полюбишь ее, поймёшь, что именно в ней, в ее простых радостях и горестях, заботах и отдыхе от них, и заключается ценность человеческой жизни, то, ради чего люди и рождаются в этот мир, а вовсе не в сражениях и победах, какими бы великими они не были. Ты омега! — легко и ненавязчиво Йоргос коснулся пальцами чужой впалой щеки. — А омеги — это прекрасные цветы жизни, от которых родятся другие цветы — дети. Образ омеги священен! Бетам — простым людям этого не понять! Они секут своих жен кнутом и продают своих дочерей замуж за богатых стариков! — глаза альфы вспыхнули негодованием. — Им не понять никогда, что такое связь между омегой и альфой, как она крепка, осязаема, вечна! Тебя превратили в убийцу, извратили твою сущность, надругались над ней! На твоих руках не должно было быть крови! Никогда! Понимаешь?! — спросил Йоргос, хмурясь напряженно, и сжав мягко за запястья, приподнял чужие руки ладонями вверх. — Посмотри! — велел он тихо. — Посмотри на свои руки и ответь, ты хочешь и дальше держать в них меч, или держать на них своего будущего ребенка? Выбери, кем ты хочешь быть: убийцей, что забирает жизни, или же тем, кто жизнь дарит? Сенджер и в самом деле послушно опустил внимательный тяжелый взгляд на свои руки, словно видя их впервые, но быстро опомнился и, высвободив запястья из захвата, отпрянул от собеседника в сторону. — К чему ты говоришь мне все это?! — воскликнул он взволнованно. — Зачем терзаешь мою душу?! Я воин! Не я выбирал этот путь, но я вынужден по нему идти, потому что другого пути у меня нет, такова моя судьба, вне зависимости от моих желаний! — А может быть ты просто привык жить чужим умом? — спросил Йоргос строго. — Привык, что все решают за тебя, привык послушно выполнять приказы, привык к тому, что вся ответственность за то, что произойдет, когда ты будешь эти приказы выполнять, лежать будет не на тебе, а на тех, кто отдал их! Признай хотя бы перед самим собой, что ты просто боишься начать жить самостоятельно! — И это говоришь мне ты, — огрызнулся Сенджер раздраженно, — сам при этом лишая меня права выбора! Если отбросить в сторону все твои громкие и красивые, но бессмысленные слова, то выходит просто то, что ты предлагаешь мне сменить одного хозяина на другого! — Какой же ты глупый! — поморщился Йоргос недовольно. — Может я и держу тебя взаперти, но я не превращаю тебя из человека в бездушную вещь, в оружие, но ты так глуп, что даже сам не понимаешь до сих пор, что ты — не оружие, ты — лишь человек, который держит оружие в своих руках, и это тебе решать, на кого поднимать его и поднимать ли! Моя вина лишь в том, что я вынуждаю тебя воспользоваться шансом на новую жизнь, потому что у самого бы у тебя не хватило на это духу! Признайся, ты так верен государству, потому что тебе самому хочется этого, или же потому, что у тебя просто не было выбора, потому что тебя убедили в том, что в этом - войне и интригах, твое предназначение?! — Все это ради человека, которого я люблю больше жизни! — отозвался Сенджер холодно. — Да, у меня не было особо выбора, но я не жалею об этом, потому что, служа государству, я приношу этому человеку пользу! — Значит пользу?! — хмыкнул Йоргос раздраженно. — Ну скажи мне тогда, была ли ему польза от твоей «смерти», или своей «смертью» ты принес пользу своей матери?! Она такой судьбы для тебя желала: дождаться дня, когда ты не вернёшься, погибнув в каком-нибудь бою, сражаясь за чужие интересы?! Лицо юноши исказилось бессильной злобой. — Ты выходишь победителем из спора, потому что впутал во все это мою мать, ударил по самому слабому моему месту! Это подло! — Такова жизнь! И в этом нет особой подлости, ведь я сказал правду! — Йоргос пожал невозмутимо плечами. — Но если твоя мать действительно желала твоей смерти, не мечтала никогда увидеть своих внуков, то тогда конечно я неправ! — Замолчи! — Сенджер повысил невольно голос. — Ты не хочешь думать о себе, так подумай хотя бы о матери! — перебил его альфа строго. — Мать — это святое! Даже я, когда был ночью в твоем шатре, не тронул твоей матери, матери моего врага, хотя мог легко убить ее и отомстил бы тем за смерть брата! — Ты так просто говоришь обо всём этом! — хмыкнул Сенджер раздраженно. — Так, словно бы что-то изменится от того, что я стану иначе размышлять о жизни! Разве для моей матери не будет едино, что меня действительно убьют, что я буду жив и счастлив, если она будет в любом случае считать меня мертвым?! — Она может и узнать правду, даже увидеть, что ты жив… — протянул Йоргос задумчиво. Сенджер вздрогнул и побледнел, как полотно. — Хочешь обмануть меня?! — выдавил он едва слышно дрожащим от злости и одновременно волнения голосом. — Это невозможно! Ты не позволишь нам встретиться! — Зачем мне обманывать тебя? Будь это невозможно, я бы просто не стал даже говорить об этом! — отозвался Йоргос, хмурясь. — Я действительно позволю вам увидеться, чтобы доказать, что мне не безразличны твои желания и тревоги, что тебя терзают! Однако возможно это будет лишь при определенных условиях! — Я согласен на любые условия, хоть мешок на голову мне надень! — ответил Сенджер, не медля ни секунды. Йоргос коротко усмехнулся, но сразу же вновь стал серьезным. — Но есть одно «но»! У всего есть своя цена! — уточнил он, пристальным взглядом глядя собеседнику в глаза. — Я не могу доверять тебе, поэтому мне нужны гарантии того, что вы с матерью не попытаетесь тут же убить меня, или что ты, оказавшись на свободе, не решишь сбежать. — И что же это за гарантии? — уточнил Сенджер осторожно, заранее ожидая не самого благополучного для себя ответа, и ожидания его не подвели. — Наш брак! Мы обвенчаемся по твоим традициям и по моим, чтобы для обоих для нас это был честный, более того священный союз, закрепленный на небесах, а потому неразрывный! — подытожил Йоргос. — Я обязуюсь со своей стороны освободить тебя и не пленником, а женой взять в свой дом, любить тебя и уважать, а ты должен будешь стать хранителем моего сердца и нашего домашнего очага! Если же ты нарушишь клятву и предашь меня, я без раздумий тебя убью! Это последние мои слова! Обдумай все тщательно и прими решение! Срок тебе до полуночи! Сенджер застыл растерянно на месте, не зная, что ответить, а потом опустился обессиленно на ступеньки, закрывая руками лицо. Йоргос ничего больше не сказал и, отвернувшись, быстро зашагал прочь по своим делам.