Ничего не останется от нас

— Сегодня ночью я вел себя просто безобразно! Мне стыдно за это! — без лишних предисловий выпалил сухо, словно отчитался, Сенджер, когда ближе к обеду дверь в его комнату, которую сегодня он почти не покидал из-за сильной головной боли, открылась, и на пороге появился такого же помятого удручающего вида, как и сам он, Йоргос с каким-то свертком в руках. — Не понимаю… — пробормотал мужчина в ответ как-то отстраненно и присел рядом на постель. — Вчера с кулаками на меня кидался, теперь извиняешься. Я никак не могу понять, какой же ты? Ты говоришь одно, делаешь другое, а люди о тебе говорят вообще третье, так в чем же правда?! Сенджер нахмурился слегка, пытаясь понять, чего же от него хотят, и заговорил наконец хрипло: — Я не понимаю, что именно ты имеешь ввиду? Йоргос криво усмехнулся. — Когда я был в твоём стойбище, все вокруг, кого бы я не спросил, говорили о тебе с уважением, любовью и гордостью за то, что знакомы с тобой. Я видел детей, берущих пример с тебя. Видел родителей, что назвали в твою честь своего первенца. — продолжил альфа задумчиво. — В своем стойбище ты — герой! А ещё тебя очень ценят Султанская семья и Визирь! Это взгляд со стороны… — Йоргос замолчал ненадолго, собираясь с мыслями. — Я сам знаю тебя, как человека упрямого, желчного, грубого и нервного, жестокого, но при этом глубоко ранимого, нуждающегося в защите и ласке. Ты же говоришь о себе с пренебрежением, словно о чужом человеке, и рассказываешь такие вещи о своем прошлом, что мне вообще непонятно, как, пережив такое, ты остался достойным человеком! — Я много горя в этой жизни хлебнул, много боли пережил, — начал Сенджер усталым хмурым голосом, — скажу так, я просто не хочу и дальше тащить этот груз с собой по жизни! Я хочу быть лучше, выше всей этой грязи! — поморщился он с отвращением. — Я мог бы стать последней покудой с такой жизнью, лишенным совести и милосердия чудовищем, но я не хочу, чтобы мое прошлое определяло мою жизнь! Я стараюсь быть лучше, помогать людям, доверять им, любить их, несмотря ни на что! Стремлюсь быть таким человеком, чтобы моя матушка гордилась тем, что у нее есть такой сын, и мои друзья считали за честь знать меня, чтобы я был достоин моего Султана, его доверия и милости ко мне! — закончил Сенджер тихо и, тяжело вздохнув, опустил голову. — И все равно я не понимаю, какой же ты! — Йоргос мотнул упрямо головой. — В тебе слишком много всего несовместимого! — Верить, что люди идеальны, что они просты по своей сути, как глиняный горшок, и полностью едины в своих убеждениях и делах, это глупо! — процедил раздраженно юноша себе под нос. — Мы слишком предвзято судим о людях, считаем их либо исключительными, думая, что они в высшей степени благородны, мудры, сильны, что они лучше и выше всех, либо демонизируем, презираем их, недооцениваем! Меня так однобоко размышлять, деля мир на чёрное и белое, учили мудрецы и государственные деятели, а жизнь учила тому, что бред все это! Идеальных нет! Как нет совсем хороших, или совсем плохих! У всех свои достоинства и свои недостатки! Люди, которых ты боготворишь, оказываются порой ничтожествами, те, кто учит тебя мудрости, глупцами, храбрецы, с которых ты берешь пример, трусами, а те, в чью святость ты веришь, последними грешниками! Мы с тобой не исключение! Я действительно, как ты и говорил, не столько герой, сколько марионетка в чужих руках, которой манипулируют, как хотят, а ты, как я говорил, подлец и трус! Такова жизнь! Йоргос хмыкнул задумчиво и кивнул, а потом спросил вдруг, заинтересованно прищурившись: — И кто же тобой манипулирует? Как он делает это?! — впрочем, уже в следующее мгновение он сник, решив, что ответа не дождется, а потому был весьма удивлен, когда ему всё-таки ответили. — Так же манипулирует, как и ты! — отозвался Сенджер хмуро, прижимая ледяную ладонь к пылающему лбу, а после тонкими пальцами принимаясь массировать ноющие виски. — Бьет по моим слабым местам! Ты пользуешься моими чувствами к матери, вынуждая меня следовать своим требованиям, а он пользуется моей любовью к другому человеку и чувству необоснованной вины перед ним, моим стремлением доказать ему, что я чего-то стою. Ты знаешь, что я на все пойду ради матери, а Визирь знает, что я пожертвую всем ради того человека. — Этот человек — твоя любовь? — спросил Йоргос неприятно холодным тоном. — Этот человек — больше чем любовь! Я живу благодаря ему и ради него! — И кто же это? — А вот это не твое дело! — огрызнулся Сенджер резко. — Не лезь мне в душу! — Ты первым начал откровенничать! — парировал рыцарь невозмутимо. — Да можешь и не говорить! И так ясно, что ты имеешь ввиду Султана! Непонятно только, почему ты так ему предан, ну да причины разные у людей бывают! Но ты забудь уже о Султане! И думать забудь! У нас свадьба сегодня! Начало твоей новой жизни! Юноша тяжело вздохнул. — Уж не беспокойся, об этом я помню! — Не воспринимай эту свадьбу, как конец света! — смягчился Йоргос неожиданно, немного с опаской опустив руку на чужое плечо. — Я ведь сказал, что буду уважать и любить тебя, что ты ни в чем не будешь нуждаться, что тебе никто больше не причинит боль. Если ты не веришь мне, то я готов на библии поклясться, что не лгу! Для меня право предназначения священно! Не бойся уже! Мы уедем отсюда совсем скоро, и все наладится! — Тебе легко говорить! — хмыкнул Сенджер мрачно. — А ты поставь себя на мое место! Представь, что ты оказался совсем один среди чужих людей, с чуждыми тебе верой и обычаями, людей, которые ненавидят тебя! Как для миссии, на время, это можно пережить, можно приспособиться к этому: лгать, плести интриги, вариться во всем этом, не теряя силы духа… — ненадоло юноша замолчал, задумчиво хмурясь. — Что угодно можно пережить, перетерпеть, если ты точно знаешь, что однажды этому придет конец, и все вновь будет хорошо, но когда ты знаешь, что это навсегда… Представь, каково это, всю жизнь жить в притворстве и страхе, в одиночестве, никому не доверяя и ожидая каждый день удара ножом в спину! Представь, что ты оторван от родного дома и любимых людей. Что ты не знаешь, как там без тебя живут твои близкие, здоровы ли они, живы ли вообще. Представь, что привычная твоя жизнь разрушена, — голос омеги дрогнул взволнованно, — что ты вдруг оказался втянут в игру, правил которой не знаешь. И на кону этой игры стоит не только твоя жизнь, но и жизнь дорогих тебе людей! А ты не знаешь совсем, что тебе делать — спасать себя, или продолжать выполнять свой долг. Ты попросту не понимаешь, чего судьба хочет от тебя, и думаешь о том, что умереть тебе было бы всяко легче, чем жить так! Замолчали. Тишина неуютная и неловкая повисла в комнате. Друг на друга не смотрели. Каждый думал о чем-то своем, напряжённо и тоскливо. Тошно на душе было у обоих. Тошно от недосказанности, но от разговоров стало бы только хуже, поэтому молчание затянулось. — Возьми. — заговорил наконец Йоргос первым, прерывая неловкое молчание, и протянул в руки омеги свёрток, что до этого момента лежал сиротливо на краю постели, всеми забытый. Сенджер принял «подарок» как-то неуверенно. Без капли интереса, просто потому, что ему приказали, развернул быстро свёрток и замер, глядя непонимающим пустым взглядом на кафтан из белоснежного шелка, расшитый золотом. — Разверни что-ли! — предложил мужчина, пытаясь пристальным взглядом различить хоть какую-то реакцию на чужом лице. Сенджер молча повиновался. Встал, держа наряд перед собой на вытянутых руках, порассматривал его пару мгновений и уже хотел было положить обратно на постель, но Йоргос перехватил его руки и, подтолкнув юношу мягко, но настойчиво к большому напольному зеркалу, приладил наряд к нему, показывая, как омега будет смотреться в нем. — Разве не красиво?! Разве тебе самому не нравится, как ты выглядишь? — Не знаю. — Сенджер покачал равнодушно головой. — Ты хочешь, чтобы я примерил его?! — Ну да! Молча и быстро юноша расстегнул мелкие пуговицы сначала своего кафтана, потом рубашки, и избавившись от них, переоделся быстро в то, что было ему предложено. — Чего ты смотришь так?! — спросил Сенджер тихо, поймав на себе пристальный взгляд чужих подернутой поволокой задумчивости глаз. — Что-то не так?! Йоргос покачал головой и хмыкнул как-то слишком уж многозначительно. — Неужели ты не понимаешь? — Не понимаю! Не нужно говорить со мной намеками! — обрубил юноша строго. — Ладно, — альфа пожал плечами. — Этот наряд свадебный. Его шила специально для тебя лучшая наша швея. Мерки брали с другого твоего кафтана, а фасон похож на свадебное платье моей матери. Пусть на нашей свадьбе и не будет гостей, но я не хочу чтобы тебе казалось, что я скуплюсь тратиться на торжество потому что ты был моим пленником! Я бы хотел сыграть свадьбу в Византии, пышно и помпезно, всем на запись, но нам скорее надо пожениться, потому что до тех пор, пока твой статус — пленник, ты в опасности! Как мою жену, уже никто не посмеет тронуть тебя! Церемонию мы вынуждены провести тайно, однако даже так все будет дорого! Роскошный наряд для тебя, праздничный ужин с лучшими блюдами… Что скажешь? — Скажу, что ты напрасно потратил столько денег! Потому что мне все равно! — протянул омега равнодушно. — Ни роскошный наряд, ни ужин из изысканных блюд, которых я даже и не видел никогда, наверняка, меня счастливее не сделают, и эта свадьба все равно не перестанет для меня быть хуже казни! Йоргос обескураженно кивнул, но быстро пришел в себя и спросил, как ни в чем не бывало: — А как тебе этот наряд? — Непривычно. — отозвался Сенджер сухо. — Непривычно и все?! — Я ведь говорил уже, что привык выбирать одежду по удобству, а не по красоте, что не привык к роскоши! Последние несколько лет я вообще почти все время хожу в доспехах! — внезапно омега усмехнулся тихо каким-то своим мыслям. — Что тебя рассмешило?! — Ты напоминаешь мне моих наставников! — отозвался Сенджер, щурясь задумчиво. — Ты как садовник, который не любит розу и пытается превратить ее в тюльпан, обломав ей колючки. — Опять говоришь загадками, — подметил хмуро рыцарь. — Одним из моих наставников был великий мудрец и поэт Омар Хайям, так что нет ничего удивительного в том, что я говорю загадками! — Сенджер пожал плечами. — Но здесь нет никаких особых загадок. Все просто! Как не нравится никому ранить руки о колючки розы, так и вам неудобен мой характер, а мои принципы и убеждения идут вразрез ваших, и вы, ломая и калеча делами или словами, пытаетесь изменить меня в угоду вашим желаниям! — Я не хочу ломать тебя! — Но ты ломаешь! — Ты не оставляешь мне выбора! — Это правда! — юноша кивнул. — Но теперь все изменилось! — возразил Йоргос и, приблизившись, сжал мягко чужие холодные костлявые ладони в своих крепких грубоватых руках, а после, помедлив немного, оставил на них поочередно два легких и даже, можно сказать, нежных поцелуя. — Я не хочу больше ломать тебя, я хочу тебя защищать! Ты — прекрасный бриллиант, а бриллианту нужно бережное хранение и достойная оправа! — Не начинай! — перебил Сенджер хмуро. — Я не люблю все эти пустые слова, все равно я не верю в них нисколько! — Почему ты никак не хочешь поверить в то, что ты красив?! Тебе кто-то когда-то сказал что-то плохое о твоей внешности? Тебя кто-то унижал из-за нее?! Юноша закатил раздраженно глаза и, рывком высвободив свои руки из захвата, отошел в сторону. С минуту он ещё постоял перед зеркалом, глядя на своё отражение пустым взглядом, потом отвернулся, морщась брезгливо, и принялся торопливо переодеваться обратно в простую домашнюю одежду. После этого, повесив аккуратно наряд на спинку стула, юноша забрался с ногами на кровать, обхватив тощие колени руками и уткнувшись в них подбородком. — Так что? — Так ничего! — огрызнулся Сенджер устало. — Ты ищешь причины там, где их не было и нет! Можешь не верить, но я не задумывался никогда о том, красив ли я! Мне было все равно! Я думал о том, как выполнить очередное задание и сберечь при этом свою жизнь и жизни моих людей! Ну, а если брать мысли помельче, то меня волновало то, что поесть, и где поспать! Вот и все! За всю жизнь я лишь раз очень хотел купить одну красивую вещь. — Что же это была за вещь, что даже тебя сумела привлечь?! — спросил торопливо Йоргос, прищурив заинтересованно глаза. Сенджер вздохнул тяжело и ответил не сразу. — Один кафтан, темно синий, как сапфир, весь в золотых узорах и с пуговицами из жемчуга. — заговорил он наконец тихо и как-то совсем уж безрадостно. — А к нему головной убор с соболиным мехом и брошью в виде цветка. Я приметил его на прилавке у богатейшего из Шелемзарских купцов во время одного из заданий, он был баснословно дорогим, настолько, что даже не каждая богатая Госпожа смогла бы позволить себе носить такую вещь, поэтому его никак не могли продать. — юноша улыбнулся криво и тускло. — Я все мечтал накопить денег и купить его для матушки в подарок, чтобы она не ходила постоянно в сером, помнила о том, что красива и ещё вполне молода. Накопил, думал, вот вернусь с этого задания, и куплю наконец. — Сенджер усмехнулся горько. — Купил называется… — Я куплю тебе все, что ты только попросишь! — Только вот я не привык просить что-либо у кого-либо! — хмыкнул омега безразлично. — А ещё я не хочу ничего из того, что ты можешь предложить мне! Мне ничего не нужно от тебя! На нашу свадьбу я согласился только ради матушки, иначе никогда бы я не осмелился оскорбить свой род таким позором, как брак с иноверцем, так ещё и брак без любви, напоминающий скорее торговлю: ты покупаешь, а я продаюсь, как вещь! — Сенджер, ты не вещь! Не говори так о себе! Я не покупаю тебя! Я просто пытаюсь тебя удержать! Я ведь сказал, что люблю тебя! — начал было Йоргос, хмурясь напряженно, но был тут же перебит. — И твоя любовь мне не нужна тоже! — протянул юноша равнодушно и, напоследок всё-таки усмехнувшись ядовито, уточнил: — Она тем более! Альфа вздрогнул, словно от пощёчины, а потом отвернулся и, молча кивнув, вышел из комнаты. ***** Ночь приближалась неумолимо стремительно. Как бы не убеждал себя Сенджер в том, что времени у него осталось еще достаточно, но на деле оно просто утекало, словно вода сквозь пальцы, и с каждым прошедшим часом омега чувствовал себя все более и более несчастным. Сидя в гордом одиночестве в своей комнате, в какой-то момент он, чтобы отвлечься хоть немного от дурных мыслей, взялся рисовать. Этим делом в последнее время Сенджер занимался часто. Привычка постоянно зарисовывать важные места и лица на очередных заданиях взяла свое, и теперь на листах бумаги он выводил быстрыми небрежными линиями портреты обитателей крепости, зарисовки зданий, улицы, часто мелькали на них Афифе и его тюремщик. Йоргос новые рисунки каждый раз рассматривал пристально, хвалил за достоверность, но отмечал неизменно, что они какие-то бездушные, мол нет в них ни идеи ни настроения. Сенджер только пожимал равнодушно плечами, признавая чужую правоту. Даже матушка, вышивая узор на обычном платке, делала это с любовью, стремясь сделать его красивее предыдущих, а он не чувствовал ничего подобного, когда рисовал. Визирь говорил, что к рисованию у него талант, сам Сенджер считал, что это лишь полезный навык, навроде владения мечом, в котором он хорош, и просто делал то, что ему приказывали, бездумно и равнодушно. Лишь очень редко, в таких случаях как сейчас, юноша действительно вкладывал в рисунок целый ураган переполнявших его чувств. Сенджер рисовал отца. Таких портретов за свою короткую жизнь он создал много. Сначала немного корявые и почти совсем непохожие, выведенные старательно детской неопытной рукой, с каждым годом они становились все лучше и лучше, реальнее, живее. Сенджер рисовал отца по памяти, таким, каким был он в тот самый день, когда омега узнал тайну, разрушившую всю его жизнь: молодым, с гордой осанкой, в парадных доспехах, с улыбающимся едва заметной торжествующей улыбкой загарелым лицом, и великодушно безразличным взглядом, направленным, казалось бы, на каждого в толпе чествующих своего государя людей и одновременно ни на кого. Прошло много лет, прежде чем Сенджер увидел отца вновь. С тех пор и до сегодняшнего дня он не рисовал его, все никак не мог решиться. И вот из-под пера, зажатого судорожно в дрожащих от волнения пальцах, родился новый портрет, совсем не похожий на все предыдущие. Султан Мелик-шах смотрел с него тяжелым усталым взглядом, полным тоски, пропусками белела кое-где в его угольных волосах проседь, постаревшее лицо прорезали тонкие полоски морщин. Сенджер замер, рассматривая напряженно свое творение. Тяжёлая соленая капля сорвалась неожиданно с его щеки, упала влажным пятном на рисунок, размывая немного свежую краску, из-за чего серым потеком на лице портрета словно выступила слеза. Странно, но юноше показалось, что эта деталь не испортила рисунок, а как бы дополнила его. — Вы простите меня за все! — прошептал Сенджер едва слышно, глядя в глаза портрета. — Я вас винил столько раз в том, что своим малодушием вы сломали мне жизнь, я обижался на вас! Вы очень дурно обошлись со мной! — голос юноши дрогнул и сорвался. — Знали бы вы только, сколько боли причинили мне! Но что я? Вы обрекли на страдания всех нас: себя, матушку, брата! Хуже всего то, что наша судьба в самом деле предрешена, и что иного пути, похоже, действительно не было, ведь иначе я бы никогда не встретился с тем, кто был предназначен мне волей всевышнего! Вы виноваты, но я за все простил вас! И вы простите меня! — юноша улыбнулся жалкой кривой улыбкой, похожей больше на гримасу боли. — Простите за все мои обиды, простите за то, что я своим рождением обрек вас на муки, простите за то, что я думал, пусть и мимолётно, о том, что мне, быть может, стоит попробовать быть счастливым, позволить себе плыть по течению… позволить себе влюбиться. — Сенджер замолчал, прикрыв глаза. — Я думал о том, что если бы не моя клятва вам, я бы… Нет! — перебил юноша сам себя резко. — Неважно, что я там думал! Я поклялся и клятву выполню! Едва я окажусь рядом со священными реликвиями, я сделаю все возможное, чтобы вырвать их из рук неверных! Все! Я сделаю это даже ценой собственной жизни! Однако я дал Йоргосу клятву, что не сбегу, поэтому мы сразимся честно, и пусть уже судьба решит, кому из нас жить, а кому умереть! — на пару минут Сенджер замолчал. Прислонил портрет к зеркалу на туалетном столике и замер напротив него, опершись подбородком на локти и сцепив в замок пальцы. — Знаете, я не думаю, что доживу до нашей встречи, до момента, когда мы по-настоящему сможем поговорить, как отец с сыном. — заговорил он наконец задумчиво и вновь замолчал ненадолго, до крови закусив губу. — Смешно, я ведь столько лет убеждал себя в том, что все те страдания и жертвы, что выпали мне по воле судьбы, были ради одного — ради того дня, когда мы наконец воссоединимся, я смогу назвать вас отцом, и вы назовёте меня сыном и обнимите. Но ведь… — Сенджер горько усмехнулся, щурясь от жгущих глаза слез, — я никогда не верил в то, что эта моя мечта сбудется, я всегда понимал, что даже если меня не убьют, Визирь все равно все сделает ради того, чтобы не допустить раскрытия моей тайны! Получается, что вся моя жизнь была не более чем бессмысленной чередой несбыточных надежд! — с тяжелым вздохом юноша встал и прошёлся медленно по комнате, задумчиво хмурясь. — Прощайте! — выпалил он вдруг громче, чем стоило бы. — Прощайте! У меня не осталось больше надежды увидеть вас! У меня вообще больше не осталось никакой надежды! — Сенджер покачал головой и, за край листа подцепив со стола рисунок, прижал его скрещенными руками к груди. — Вам стоило тогда послушать Визиря и избавиться от меня! Я сам уже понять не могу, чего больше я принес вам, вреда или пользы! Наверняка Визирь все никак не желает признать мою смерть, ведь тогда ему придется открыть тайну, а когда тайна откроется, начнётся ад! Ад, в огне которого сгорят слишком многие! А я того не стою! — медленным шагом юноша приблизился к кровати и, присев на край, вновь принялся разглядывать портрет. — Знаете, — усмехнулся он вдруг истерично, — а ведь я сегодня выхожу замуж! Вот уж не думал никогда, что такой день наступит! Вы бы моего избранника точно не одобрили бы! — Сенджер покачал головой. — И родительского благословения бы на такой брак точно не дали! Для вас было бы позором знать, что ваш сын, потомок славной династии, стал вражеской подстилкой! Вы бы отреклись от меня и были бы правы! Но я не хочу, чтобы позор пал на мою семью, поэтому я сам отрекусь от вас раньше! Быть Меликом — огромная честь, честь, которой я недостоин, ведь я подвёл вас, так что отныне больше я не посмею называться вашим сыном! Больше я не потревожу даже вашего образа! Прощайте! — рывком юноша поднялся и, преодолев в несколько стремительных шагов половину комнаты, не бросил, а опустил бережно рисунок в огонь, не обращая внимания на жар, больно жалящий пальцы. — Прощайте, отец! Прощайте и простите! ***** — Где он, Афифе? — спросил Йоргос, тревожно хмурясь, когда, вернувшись вечером домой, не застал Сенджера в его комнате. — В саду, — ответила тихо служанка, незаметно вытирая пухлой ладонью дорожку слёз с морщинистой щеки. — Он сказал, что хочет побыть один. Мужчина хмыкнул коротко и раздраженно и скрылся быстро за дверью. Сенджера он и правда нашел в саду. Тот стоял неподвижно, белоснежным пятном свадебного наряда выделяясь на черно-рыжем фоне увядающих деревьев, заунывным скрипом ветвей поющих свою похоронную песнь. — Любуешься закатом? — спросил Йоргос с короткой усмешкой. — Пустая трата времени, как по мне! Уж лучше любоваться рассветом! — Рассветами пусть любуются те, у кого в сердце ещё осталась надежда! А у меня ее нет! — Сенджер повернулся резко и закончил тихо, на выдохе, как отрезал: — Нет отныне ни единой капли! Хотя грязно-серые сумерки уже окутали землю, было ещё довольно светло, достаточно для того, чтобы в полной мере разглядеть лицо собеседника. И Йоргос, замерев, рассматривал жадно человека перед собой: его худую напряжённую фигуру, сжатые нервно в кулаки руки, покрасневшее от холода осунувшееся лицо, с упрямо стиснутыми губами и широко распахнутыми глазами, в глубине которых плескалось теперь уже ничем не скрываемое слепое отчаяние. Сенджер смотрел на него в ответ. Он тоже стоял неподвижно, лишь едва заметно дрожал от холода, да ветер трепал его распущенные темные кудри, путая в них красные лоскутья опадающих листьев. — Ты слишком мрачно воспринимаешь все! — заговорил Йоргос наконец, приблизившись почти вплотную. — Я видел много случаев, когда омеги, которых выдавали насильно замуж, в итоге обретали счастье в браке. Мир не рухнет, когда нас объявят мужем и женой, уж поверь! Будет сложно, но ты привыкнешь и будешь счастлив, если позволишь это себе! Говорю это как человек, который возрастом годится тебе в отцы! — То, что ты старше меня, вовсе не значит, что ты больше меня понимаешь в жизни! Сейчас именно ты мыслишь, как ребенок, не замечая очевидной истины! Речь идёт не о простом браке! Какое счастье может породить союз двух вражеских воинов, да еще и заключённый сейчас, когда наши государства стоят на пороге большой войны?! — огрызнулся Сенджер, щурясь раздраженно. — И ещё, уважать ты меня не обязан, но и унижать, держа за неопытного мальчишку, не знающего жизни, не смей! Ты не знаешь ничего обо мне, иначе так не говорил бы! Я потеряю все, ради чего живу, когда решусь добровольно на нашу свадьбу, а не просто втопчу в грязь свою гордость! — Тогда почему ты согласился на этот брак?! И не говори опять, что я не дал тебе выбора! — Ответ прост — ради матери! — отозвался коротко юноша. — Я хочу чтобы она знала, что я жив, и считала, что я счастлив. Пусть это и будет ложью, но она не заслужила страдать еще и из-за меня, она и так уже потеряла слишком много! Я бы отдал все ради того, чтобы она была счастлива! Но у меня нет ничего, кроме собственной жизни, так даже моя жизнь мне не принадлежит! — А если я отпущу тебя, ты будешь счастлив? — спросил Йоргос вдруг. Сенджер вздрогнул, словно от удара, задышал тяжело, но быстро взял себя в руки и выдавил тускло: — Не буду! Меня там ничего не ждёт, кроме позора и смерти, даже если я вернусь вместе со священными реликвиями! Меня сочтут за дезертира, за предателя, никто не поверит, что я был в плену, когда я вернусь живой и здоровый! Да и ты не отпустишь меня! — усмехнулся юноша криво. — Я не верю тебе! Никому не верю! Даже в матушке я сомневаюсь! — голос Сенджера стал внезапно хриплым и дрожащим. — Не предпочтительнее ли для нее будет считать меня павшим шахидом, чем живым предателем?! — Уверен, твоя мать примет тебя любого, кем бы ты ни был, и что бы не совершил! — отчеканил Йоргос твердо, кончиками пальцев чуть приподняв лицо юноши за подбородок. — А иначе — закончил он холодно, — она просто не достойна того, как сильно ты ее любишь! Скажи, разве ты сам бы не принял своего ребенка, попади он в подобную ситуацию?! — Это же мой ребенок! — выпалил Сенджер, не задумываясь. — Конечно же я бы все простил ему и всегда понял! Я не такой, как мой отец, я бы не смог отвергнуть собственное дитя, какими бы ни были обстоятельства! — Тебя бросил отец? — спросил Йоргос тихо, стискивая в кулак левую руку, а правой поглаживая мягко собеседника по плечу. — Все равно я уже проговорился, — протянул юноша, морщась досадливо, — так что не вижу смысла и дальше скрывать! Да, меня бросил отец! И я врал, что он пал шахидом, потому что мне больно и стыдно думать о себе, как о человеке, который не нужен даже собственному отцу! Это позор, что бы там не говорили мне, и какими бы ни были обстоятельства! — Его позор, а не твой! — повысил Йоргос голос и вдруг прижал омегу к себе, пользуясь тем, что тот, хотя и не отвечает на объятия, но уже не сопротивляется. — Его позор, слышишь?! Что бы не произошло с тобой в жизни ужасного, унизительного, недостойного, не ставь это в вину себе! И в том, что происходит с тобой сейчас, ты не виноват, просто иногда обстоятельства сильнее нас! — альфа выпустил ошеломленного юношу из объятий и, опустившись неожиданно перед ним на колени, прижал к губам его холодную ладонь. — Прости меня! Поверь, если бы возможно было изменить прошлое, все было бы иначе! Я бы никогда не причинил тебе боль! Никогда бы не стал унижать! Может я и отвратительный человек, но я держу данное мною слово! Я мало для кого открываю свое сердце, но если уж я полюбил, то ради тех, кого люблю, готов на все! Я ждал тебя столько лет! Я все сделаю для того, чтобы ты был счастлив! — Что бы ты не делал, все это будет бесполезным! — ответил Сенджер, покачав тоскливо головой. — Пытаться спасти меня — все равно что пытаться спасти свечу! Для свечи погаснуть — смерть, потому что погасшая свеча бесполезна, и гореть для нее тоже смерть, ведь пылая, она сожжёт саму себя. Моя участь — угаснуть, или сгореть, такой вот выбор между смертью и смертью… Такова моя судьба, и ни ты, ни я ничего не сможем сделать с этим! — юноша улыбнулся печально и, бросив мимолётный взгляд на скрывшееся за облаками солнце, позвал тихо: — Идем! Время пришло! Йоргос кивнул молча и, поднявшись, медленно побрел вслед за ним к дому, судя по выражению лица, о чем-то глубоко задумавшись.