***
Проснувшись спустя пару часов, она так и не обнаружила рядом Люциуса. Позвав Тинки, она выяснила, что хозяин очень занят этой ночью в оранжерее. Оказывается, Малфои много поколений выращивали особенный вид цветов, используемый в зельях. Цветы эти были известны своей привередливостью и выращивались лишь несколькими волшебниками. Отыскав оранжерею по указаниям домовика, Гермиона замерла перед дверью в странной нерешительности. Этот дом и его хозяин вызывали в ней целый ворох противоречивых эмоций. Когда она задумывалась об этом и не находила привычной уверенности в своих выводах, Грейнджер злилась… злилась и упивалась этой неопределенностью одновременно. Мало что могло так потрясти ее внутренний мир после всего пережитого. Жизнь научила ее многому. Война была жестокой, но послевоенное время и начало карьеры в Министерстве оказались куда более тяжелыми для нее. Она очень изменилась и не отрицала этого. Теперь ложь срывалась с ее уст куда более естественно, а непроницаемая маска фальши одевалась с куда меньшим дискомфортом. После пары случаев в первые месяцы работы, Гермиона уяснила, что ее успех станет многим поперек горла и уж эти гиены пойдут на любые гнусности, дабы сравнять ее с землей. Это был кардинально новый вид войны для Грейнджер. Жалкие проделки сокурсников в Хогвартсе не шли ни в какое сравнение с теми методами, что применяли в обители закона магической Британии. А несколько командировок в Министерства других стран дали понять, что этот «сучий» типаж поведения вполне себе мировая тенденция. И, хотя ее принципы не пошатнулись, а вера в добро осталась такой же незыблемой, Гермиона перестала быть наивной девочкой, полагавшей, что пройдет свой путь, не испачкав рук. Она научилась мило улыбаться родителям каждое воскресение и говорить о войне, как о чем-то затронувшим ее лишь отдаленно; без сучка без задоринки рассказывать Кингсли о невероятной поддержке оказанной ей в том или ином отделе Министерства; научилась просчитывать ходы наперед с тремя исходными по пути от лифта до кабинета; выстраивать свой сегодняшний образ соответственно плану на день, а не потакая капризам упрямой гриффиндорки внутри нее, постоянно требующей сопротивляться этим подлым порядкам; научилась никому и ничему не доверять, кроме собственных выводов, и это спасло от тонны болезненных разочарований; посещать Азкабан без дрожи в коленях и комка тошноты в горле, более того, она научилась покидать это страшное место, только достигнув позитивного результата миссии. Можно привести в пример еще массу тезисов о том, чего же достигла, и как изменилась Гермиона за пару лет, только было одно «но» — все эти новоприобретенные качества осыпались, как старая отделка здания, при виде Малфоя старшего. Дымная поволока его взгляда пробиралась глубоко под кожу, отшелушивая наносное и вынуждая Грейнджер снова чувствовать себя беззащитной школьницей. Первая встреча застала ее врасплох, ни один механизм коммуникации из ее длинного списка не подходил к этому человеку, в какой-то момент она даже запаниковала, а потом необъяснимо для себя легко пошла на поводу у его правил и … ради всего святого, ей стало комфортно. Их перепалка в кабинете уже походила на игру, а сама Гермиона ярко ощутила безопасность их интерлюдии. С того дня, она будет думать об этом долгих семь вечеров, пытаясь найти первопричину своего безумия. И каждый раз ее поискам суждено будет разбиваться о призрачную стену из серо-голубого тумана. Она так и не нашла точного определения этим глазам. Стоило Люциусу поддаться ярким эмоциям вроде ярости или похоти, его радужки темнели превращаясь в клубы сизого дыма, но в моменты глубоких раздумий это скорее был утренний туман над спокойным озером, как только же он применял окклюменцию или же просто скрывал свои эмоции, его глаза приобретали истинно металлический окрас, вытесняя все голубое. Но в спокойном состоянии, в каком он сегодня предстал ей в начале вечера, они были точно два… ангелита… Да уж, тот кто сотворил Люциуса Малфоя постарался на славу, подобрав идеальную легенду каждой детали его образа. От глаз до имени — все выдержано в «небесном» стиле. Гермиона протяжно выдохнула и, наконец, надавила на дверную ручку. Огромная оранжерея раскинулась на сотни ярдов, возвышаясь на три этажа мэнора. Расчерченные деревянными перегородками, высокие стеклянные стены были густо оплетены растительностью самых разнообразных форм и оттенков зеленого, а сам периметр оранжереи разделен улочками меж невысокими каменными изгородями. Одна широкая дорожка вела в центр сада, где сейчас, склонившись над цветами, сосредоточенно работал хозяин дома. Грейнджер шла неспешно, стараясь рассматривать знакомые ей и не очень цветы, а не склонившегося над россыпью перламутрово-белых цветов Люциуса. Сейчас его образ кардинально отличался от того, что по обыкновению представал перед людьми. Сегодня он вообще был другим, стоило Гермионе хоть немного привыкнуть к нему, как он снова привел ее в полное замешательство. Позабыв обо всем, она так и застыла в нескольких шагах, разглядывая его. Босые ступни на каменном полу выглядели так естественно, будто она наблюдала эту картину ежедневно. Черные брюки, охватившие голени и бедра плотнее классических, плотная темно-синяя рубашка с высоким воротником и закатанными выше локтя рукавами так, что захотелось провести по оголенному предплечью. Небольшой, поблескивающий в усиленном лунном свете, нож в знающих ее каждое слабое место руках. И заплетенные в тугие колоски волосы, тонкими нитями сходящиеся на макушке в хвост, который Грейнджер с удовольствием бы распустила. Такой мягкий уют скользил во всем этом, что перехватило дыхание. Хотелось стать невидимой, только бы не разрушить эту маленькую идиллию, продлить еще на мгновение и … и помечтать. Самую малость, тихонечко. Даже если ее присутствию не суждено стать частью этого уюта. Кто сказал, что она не может всего на секундочку представить, как лицо стоящего перед ней человека озаряет спокойная улыбка при виде ее, как она ускоряет шаг, желая побыстрее окунуться в родные объятия… Что?! Господи, нет! Ради всего святого! Она никогда не думала ничего подобного! Проклятый алкоголь! Проклятый Малфой! Нет! Нет! Нет! Не могла Гермиона Грейнджер такое представлять! «А если и могла, то никто об этом не узнает», — шепнул мозг. Неподалеку от него стоял небольшой столик и плетеное кресло с пледом. На столе покоились пара ножниц и ножей, вроде того, что Люциус держал в руках, стеклянные колбы с какими-то растворами, графин воды и книга, выглядевшая слишком по-магловски. Эта самая книга с торчащими закладками, вероятно, для пометок и привлекла все ее внимание. Гермиона, как завороженная, не отдавая себе отчета, пошла прямо к ней. Она даже не заметила, когда Малфой перестал срезать цветки и аккуратно укладывать в корзину, а застыл, повернув голову к ней и приподняв бровь, как бы спрашивая «что?». Ее рука уже потянулась к белому переплету, когда холодный голос Люциуса нарушил тишину: — Мисс Грейнджер, совместный секс еще не дает вам права рыться в моих вещах, — его глаза блеснули прожилками металла, и Гермиона, мысленно усмехнувшись, решила, что еще парочка таких «свиданий», и она станет экспертом по чтению Малфоя, если, конечно, они не перегрызут друг другу глотки ранее. — Благие знамения, — недоверчиво заключила вслух она, переводя взгляд на уже стоящего в полный рост Люциуса, — но что такого личного в этой книге? — более настойчиво спросила Гермиона, стараясь не акцентировать внимание на ее происхождении. — В книге — ничего, — строго произнес он, сложив руки на груди и оперевшись бедром о каменный выступ, — но я привык оставлять заметки и выводы в ходе чтения, — уже чуть мягче закончил он, не отрывая пристальный взгляд от книги. Она убрала руку от мягкого, чуть потертого переплета, но напор не сбавила, продолжая глазами сверлить Люциуса в ответ. — И что такого страшного в этих заметках? — нараспев протянула Грейнджер, проведя пальцем по столу и остановившись на испещренном почерком Малфоя учетном журнале. — Просто мои мысли на тему прочитанного, — ей пришлось даже прикусить щеку, чтобы не схватиться за книжку и не выпотрошить из нее все мысли Люциуса прямо здесь, — я попрошу эльфа убрать ее, чтобы соблазн был не настолько велик, — скептически закончил он. Чуть по-детски, Гермиона попробовала преувеличенно пародировать сожаление с издевательским смешком, но увы и ах, вышло что-то вроде неподдельного сожаления с детским гримасничаньем. Обидно, но что поделаешь. Спохватившись, она попыталась сформулировать отводящую от неловкого момента фразу, но Малфой опередил ее. — Мисс Грейнджер, я конечно не тот, кем вы меня представляли, — он втянул носом воздух, опуская руки и пристально глядя в ее медовые радужки своими стальными, — но и не тот, кем бы вы хотели меня видеть. Не нужно строить воздушные замки. О, это было хуже пощечины, будто она напрашивается на отношения с ним. Да, с какой стати он вообще представил себе подобное! Ничего кроме секса между ними нет! И быть не может! «С той, что ты заявилась к нему в стельку пьяная, повисла на шее, а теперь пыталась влезть в личные вещи?» — быстро нашлось мерзкое подсознание. Даже если так и, будучи пьяной она аппарировала сюда, то только ради того самого секса. И ощущение покоя и уюта в этом самом неподходящем месте ее настигает исключительно по той же причине. — Мистер Малфой, — Гермиона не без усилия удержала все свои мечущиеся мысли под надежным замком, кривя губы в недоверчивой усмешке, — вы так же далеки от видения моих идеалов, как близки со мной в тщеславии. Уголок его губ дернулся вверх, но зарождающаяся улыбка растворилась в просто-таки дьявольской ухмылке: — Определенно, тщеславие — мой самый любимый из грехов, — он с вызовом посмотрел на Грейнджер, слегка опуская темные ресницы, будто вспоминая давно позабытую фразу, — Он так фундаментален… — Самолюбие — естественный наркотик, — закончила за него Гермиона шепотом, облизнув пересохшие губы и пытаясь укротить вспыхнувшее вожделение. О, Люциус прекрасно осознавал насколько сексульным мог быть при желании, не только осознавал, но и пользовал это умение неоднократно. Знал, что стоит ему провести длинными пальцами по точеной скуле, и к согласию с ним приходили самые несговорчивые дамы, самые чопорные аристократки начинали томно вздыхать. Рука мягко уходит к гладкой поверхности каменной изгороди, перебирая пальцами как по клавишам, шаги тихие, осторожные, острый взгляд потемневших глаз отточенный, многообещающий. И у Грейнджер перехватывает дыхание, грудь судорожно вздымается под тканью белой рубашки, язычок игриво проходит по пухлым губкам. В этом он с удовольствием ей поможет, заменить ее язык своим и не только… Малфой подошел вплотную, так что при глубоких вдохах грудь Гермионы упиралась в его. Нависнув над ней, тем самым вынуждая запрокинуть голову, чтобы не разрывать зрительный контакт, он продолжал усмехаться, упиваясь ее реакцией на столь невинный флирт. Полыхающий взгляд шоколадно-медовых глаз скользнул по его шее к расстегнутым пуговицам рубашки, скрывающей рельефы груди. Она сильнее втянула пряный запах бергамота и чего-то острого, вызывающе закусив губу и вернувшись к сизым радужкам… С придыханием прошептала в готовый растерзать ее рот: — Цветы, мистер Малфой, — она поднялась на носочки, опираясь ладонями на его грудь и потерлась носом о его, пока он рвано не выдохнул, — лучше займитесь ими. — Как вам будет угодно, дорогая, — хрипло выдавил Люциус, медленно отстраняясь. — Я могу помочь, если вы объясните, как правильно это делается, — невинно хлопнув ресницами, предложила Грейнджер. — Мило с вашей стороны, — слишком официально для все еще осипшего голоса и полного хитрецы взгляда. — Вероятно, эти цветы несут для вас особую ценность, вы так бережно их собирали, — стараясь не обращать внимания на его пристальный взгляд, защебетала Гермиона. — Я забочусь обо всем что имею, — Грейнджер даже застыла перед цветами, пытаясь продолжать игнорировать двуликость его речи, — вы ведь девочка наблюдательная, должны были и это заметить. — Да, заметила, — сквозь зубы процедила она, оборачиваясь на нестерпимого хама, — вещи в доме отполированы до блеска, как у кота… — вовремя прикусив язык, она снова отвернулась к цветам, чтобы не видеть его надменно изогнутой брови. — Раз уж мы затронули тему неразумного поведения, — Малфой указал на короткий серебряный нож, — то будьте так добры, объясните, какого черта, вы напились с мисс Уизли в этом, скажем, неблагонадежном заведении? — он встал позади, прижимаясь вплотную и показывая как правильно срезать цветы, — главное, без магии, они могут быть очень опасны если рядом применять волшебство, — шепотом добавил он. — Хорошо, — Гермиона принялась за работу, — и это не ваше дело. — Мое, — спокойно ответил Люциус, тихонько похлопав ее по бедру прежде чем отойти, — я жду. — Мистер Малфой, — начала было она, но тихий голос ее оборвал. — После этого балагана ты заявилась ко мне, так что сама дала все права на подобные вопросы, — не отрываясь от работы, — теперь рассказывай. — Мое появление здесь не более чем пьяная прихоть, — рассерженно проворчала Грейнджер. — Мне все равно, — все так же спокойно продолжая укладывать цветы в корзину, отчего Гермиона лишь больше разозлилась. — Поссорилась с другом, — выдавила она, решив более не пререкаться и закрыть на этом столь неприятную тему. — Поссорились с мистером Уизли и прибежали ко мне? — Люциус оторвался от дела и вперился в нее вопросительным острым взглядом, — занятное возмездие. — Что?! — задохнулась Грейнджер, осознав, на что он намекает, — у меня с Роном ничего нет! — возмущенно выпалила она, опустив очередной цветок. — А с кем есть? — самодовольно ухмыльнувшись, он вернулся к работе, не обращая внимания на грозный взгляд собеседницы. — Да как ты смеешь?! — рявкнула Гермиона, намереваясь запустить тем самым ножом в профиль гада. — Держи себя в руках, — прошипел Малфой, указывая на закрывшиеся бутоны, — они очень чувствительны. Они продолжили работать в абсолютной тишине, и Люциус с головой окунулся в собственные мысли, оставшись полностью довольным ответами, лишь изредка поглядывая на успокоившуюся и, кажется, тоже задумавшуюся о чем-то своем Гермиону. У Малфоя старшего было множество талантов и облачение своих чувств в слова в них не входило. Когда Люциус начинал воодушевленную речь с высокопарыми задушевными высказываниями, его бывшая жена могла уверенно заключить — все красивые слова ее дражайшего мужа, не что иное, как сладкая ложь. Только же дело доходило до серьезных разговоров, ее муж превращался в периодически фыркающего ворчуна. Не то чтобы Люциус не мог объясниться, он спокойно выражал самые противоречивые эмоции, благодаря широкому словарному запасу и выразительным чертам лица. Правда, манеры оставляли желать лучшего. Вагон сарказма и тележка циничности делали свое дело из года в год. И самые прекрасные порывы на деле превращались в колкий черный юмор на словах. Нарцисса и сейчас знала, что за семью печатями адского характера Люциуса Абракаса Малфоя по прежнему живет нежность и заботливость. И то, насколько краток список одаренных этой заботой, делало ее лишь ценнее. «Люциус, если тебе легче проявлять чувства действиями, я не против. Но будь добр, избавь меня от сопутствующих комментариев в излюбленной манере Вальбурги Блэк. Мне их в детстве хватило», — как-то раз заявила ему бывшая жена. О, конечно, она была абсолютно права. Ее драгоценный муж ювелирно умел портить самое благое деяние всего парой слов. А ведь все до смешного просто — Люциус боялся собственных чувств и привязанностей больше, чем всех дементоров вместе взятых. Чаще всего они приносили только беды дорогим его сердцу людям. Он так часто ошибался, идя на поводу у тщеславия… Так часто делал неправильный выбор, пытаясь оправдать ожидания, что лишь недавно осознал степень собственного идиотизма. Когда бывшая миссис Малфой на прощание положила ему на грудь свою миниатюрную ладонь и впервые за долгие годы попросила — «попробуй быть счастливым, Люциус. Хотя бы ради нас с Драко». Шепот этих слов резал его сознание еще несколько долгих месяцев полного одиночества — целительного одиночества. Сам Малфой уже не смог бы поведать, с чего все началось. Но десятки лет копившийся негатив к себе самому нашел выход именно таким образом. Презирающий себя человек — по сути загнанный зверь. И Люциус с лихвой прошел все стадии своего морального падения. От ярости в годы войны, до принятия себя сейчас. Хотя последнее ему еще тяжело давалось. На фоне всего пережитого самым колоссальным его потрясением было не падение дурацких идеологий, а разговор с сыном после битвы. Лишь тогда накатившее прозрение дало понять, что перед ним стоит мужчина. Так рано повзрослевший его стараниями. Время проведенное в Азкабане позволило разобрать и разложить по полочкам все проступки, но не смириться. И теперь больше всего на свете Люциус ценил свое общение с Драко. То, что сын ответил взаимностью на его попытку наладить отношения, он принял как бесценный подарок. И, пускай, виделись они редко, но он дорожил каждой минутой их телефонных откровенностей. Он проворонил его детство и не ставшую веселой юность, когда боялся потерять. Парадоксальный идиотизм. Но, когда Малфой старший увидел одобрение в глазах Драко, твердо решил разгрести свои ошибки и выбраться из помойной ямы, в которую себя загнал. Сейчас в его жизнь вошла Грейнджер. Милая девочка с каштановыми волнами и острым желанием разобраться во всем на свете. Как бы он не кривился раньше, но всегда восхищался ее умом. А еще винил. Винил себя за то, что из двух напуганных детей в его гостиной выбрал спасение своего ребенка. После каждой их горячей встречи Люциус отчаянно желал прекратить их отношения, чем бы это ни было. Но стоило на пороге появиться хрупкой фигурке мисс всезнайки, как все связные мысли оставляли его разум. А в голову проникало одно единственное и очень настойчивое желание — укротить и приручить упрямицу с высоко задранным носиком. Он растворялся в кратких моментах их свиданий, а затем сутками напролет терзался самобичеванием. И готов был проходить через эти муки снова и снова, только бы еще раз заметить искры восхищения в медовых радужках. Как? Почему? Малфой не знал. Что должно твориться в ее сердце, чтобы она могла простить труса вроде него? Да и прощала ли? Но если бы не простила — не подпустила бы так близко. Можно ли назвать подобное состояние мужчины влюбленностью? Вряд ли, скорее увлечение. Это и не удивительно, повзрослев, Гермиона превратилась в потрясающую молодую женщину с незаурядным умом и обаянием леди. В каждом движении скользила редкая грация, многим аристократкам за годы занятий не смогли привить ничего подобного, а здесь самородок, неограненный алмаз. В каждом поступке величие и отвага. Грейнджер всегда выбирала то, что правильно, даже когда ради этого приходилось наступать себе на горло. Умненькая принцесса, что и сказать. За исключением того единственного раза, когда она выбрала спать с ним. И это, черт подери, безмерно тешило гордыню. Находясь рядом с ней, он почитал за честь быть личным камнем преткновения Гермионы Грейнджер, а, оставаясь в одиночестве, проклинал себя за это. И если Гермионе хотелось выпотрошить каждую клеточку его мозга, то Люциусу было просто необходимо разобраться в ее чувствах. Уложив последний цветок в корзину, Грейнджер присела у столика. Она наблюдала, как Малфой раздает указания домовикам, и те уносят корзины, запечатанные чарами очень необычным образом. Гермиона решила обязательно расспросить Невилла об этом поподробнее. — Устала? — спросил подошедший Люциус, прислонившись к краю стола. — Не очень, — улыбнулась она, делая глоток воды, — а ты? — Нет, мне нравится этим заниматься. — Это я заметила, — Гермиона склонила голову набок, — могу я задать личный вопрос? — Спрашивай, — глаза Малфоя снова были чисты как ангелит. — Если бы ты получил свободу, куда бы хотел пойти в первую очередь? — В театр, — без раздумий ответил он. — Я серьезно. — Я тоже, — спокойно ответил он, — что тебя удивляет? У меня не может быть маленьких слабостей? — Может, — Грейнджер поднялась, подходя вплотную, — очень даже может быть, — мягко закончила она, глядя в светлые, как утреннее небо радужки. Люциус оторвался от стола и приобнял ее за талию. Еще какое-то время они стояли молча. Было в этом нечто особенное, но обдумывать не хотелось. Пускай все проблемы подождут, пока солнце окрасит небосвод яркими лучами. Его рука все крепче сжимает талию, Малфой смотрит выжидающе, и Гермиона уже знает, как изменится его взгляд после этого поцелуя, но это лишь сильнее распаляет кровь. Она узнает его все лучше и лучше в независимости от его желаний. Как исследователь на неизвестной земле, с каждым днем она изучает окрестности и все лучше ориентируется. И этот поцелуй она желает начать первой. Он усмехается, когда она подтягивается на его плечах, и поддерживает под ягодицы, когда она обхватывает его талию ногами. Поцелуй выходит страстным. Оба выливают в него скопившиеся эмоции. Грейнджер стягивает ленту с его волос, зарываясь рукой в шелковые пряди, ощущая, как быстро растет его напор. Малфой явно не настроен на длинную нежную прелюдию. Впрочем, как и всегда. Он спускает ее с рук, разворачивая к себе спиной. Руки жадно сминают ее тело, пока губы оставляют новые отметины за ушком. — Гермиона, я предлагаю небольшой эксперимент, — его пальцы сжались на шее, позволяя почувствовать их силу, и также аккуратно разжались, давая возможность набрать новую порцию воздуха, — ты доверяешь мне? — Да, — возбужденно простонала она, стараясь как можно сильнее прижаться спиной к его телу, — в постели, да. Малфой только хмыкнул на это уточнение, опуская одну ладонь на упругую округлость ее груди и сжимая сильнее обычного, вырывая из ее горла вскрик. Вторая рука по прежнему придерживала под живот, властно прижимая к себе. — Ты готова побыть покорной девочкой для меня? — горячий шёпот обдавал ушную раковину адским пламенем, и кончик его языка прошел по самому краешку уха. Гермионе было все равно, во что Малфой ее сейчас втягивает. Она желала его. Хотела чувствовать всем телом, ощущать в себе каждый дюйм его члена. Она была возбуждена, и это мешало думать связно. Но даже в таком состоянии, она отчетливо понимала, о чем так дьявольски нашептывает Люциус. Ему нравилось подчинять, не нужно быть провидицей, чтобы понять это. — Ты же понимаешь, что я ожидаю от тебя полного послушания? — он сильно сжал бедро и толкнулся вперед, — побудешь моей хорошей девочкой? — Да, — хрипло выдавила Грейнджер. — Что ж, тогда я хочу чтобы ты запомнила две вещи, — напор его рук ослаб и, повернув Гермиону к себе, он серьезно посмотрел в потемневшие карие глаза, — Во-первых, ты беспрекословно выполняешь все, что я говорю. Во-вторых, незамедлительно говоришь мне, если происходит что-либо неприемлемое для тебя. Поняла? Она видела вожделение в его глазах, они будто сияли предвкушением. И то, как Малфой стоически держал себя в руках, заставляло восхищаться. Будучи очень темпераментной личностью, Грейнджер бы попросту не смогла бы так, и эти их отличия заводили еще больше. Когда он становится таким твердым, словно гранит, она и без договоров сделала бы все что угодно. Гермиона была уверена в том, что стоит ей сказать «нет» — Люциус остановится. Правда, это было скорее инстинктивно, так как аргументировать свою уверенность вслух она бы не смогла. Но та забота, которую он проявлял, без слов превращала вечно строптивую и упрямую Грейнджер в хрупкую покладистую Гермиону. И ей это нравилось. Поэтому она прошептала тихое: — Поняла. В тот же момент Люциус аппарировал их в гостевую спальню. Сначала это немного смутило, но потом она поняла, что Малфой четко разграничивает игру и жизнь, не позволяя им смешиваться. Сама мысль о том, что Гермиона подчинилась и позволила контролировать себя, уже сносила крышу. Люциусу пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить хладнокровие. Первый опыт с БДСМ должен был оставить только сладкий осадок и никак иначе. В противном же случае, он зарубит на корню все ее желания к экспериментам. А этого Малфою ой как не хотелось. Ему не импонировали покорные рабыни, с такими Люциусу было попросту не интересно, как и с девицами легкого поведения. Заложенный в нем природой инстинкт собственника и жесткая потребность к охоте, отторгали любые намеки на отношения такого рода. Его возбуждали только сильные женщины. Такие, с которыми свой статус Верхнего постоянно приходилось доказывать; охотиться на хищниц куда занимательней, чем наблюдать за пассивной жертвой. Адреналин бесспорно заводил Малфоя до одури. Отыметь несколько, пускай и прелестных, глупышек-фрейлин не идет ни в какое сравнение с тем, чтобы уложить под себя королеву. А он был не из тех, кто согласится на меньшее. Он Малфой. И, чтобы вожделеть женщину, ему всегда нужно было восхищаться ею. Знал бы он, насколько они с Грейнджер схожи. Эта сладкая грань между приручить и укротить, предложить и вынудить, попросить и приказать. Нежный запах ванили в ее волосах дурманит, и он позволяет себе зарычать, зарываясь носом в шелковистые волны, так удачно собранные в тугой хвост. Все в этой девочке идеально, будто создано для него. От взбалмошного характера, до разницы в росте, больше чем на голову. Хрупкая и сильная; простая, но величественная; хитрая, но честная; скромная и вызывающая одновременно. Соткана из противоречий, она подходила ему безупречно. «Покорить», это слово стало одновременно и озарением, и откровением. Люциусу жизненно необходимо покорить ее… и не только в сексе. Мужской эгоизм не привык считаться с доводами разума. — Стой ровно, — сиплым, но твердым голосом. Его указательный палец прочертил дорожку от губ по подбородку вниз к шее. Малфой рассматривал ее тело с нескрываемой похотью. Радужки серо-голубых глаз потемнели — грозовые облака, готовые вот-вот разразиться бурей. — Ты обращаешься ко мне впредь только Мастер или Господин. Поняла? — тон стал ледяным, но искры озорства в глазах и вызов ее гордыне, чуть не вырвали из нее смешок. — Да, Мастер, — Гермиона сдерживаясь, закусила губу. — Хорошая девочка, — он погладил ее по щеке, — ну что ж, сыграем? Люциус взмахнул рукой, и ее одежда осыпалась на пол. Прохладный воздух комнаты прошелся по разгоряченной коже, вызывая стаи мурашек. Он остановился позади, и Грейнджер готова была поклясться, что чувствует, как его взгляд пошло скользит по изгибам ее тела. Малфой медленно обходил ее по кругу, выражение лица оценивающее. Остановившись перед ней, он вызывающе ухмыльнулся. Огладил ее грудь и прошелся ладонью по плоскому животику. Гермиону все же смущало то, что он полностью одет и осматривает ее как на торгах, но она лишь закусила щеку, сдерживая поток колкостей, готовый в любой момент сорваться с ее уст. Слабый румянец непрошенно проступил на щеках, и улыбка Люциуса стала шире. Не сдержавшись, Грейнджер фыркнула, желание дерзить росло в ней непомерно быстро сейчас. — Ты знаешь, для чего ты здесь? — вкрадчиво спросил он, заведомо ожидая ее упрямства, — ты здесь, чтобы доставить мне удовольствие, — подобные высказывания для Гермионы хуже хлыста, и уж Малфой не упустил бы этим воспользоваться. — Сможешь сказать почему? — вожделение и предвкушение смешивались в нем, порождая особый ментальный экстаз. Грейнджер приняла правила их игры, проглотила услышанное и поняла, каких ответов от нее ожидают. Но это не значило, что она не найдет способа обернуть эти самые правила против Господина. Облизав пересохшие губы, она ответила: — Потому что принадлежу вам, Мастер. Одна фраза бросила Люциуса в агонию. Хорошо, что в этот момент он стоял позади нее. Прикрыв глаза, он сосредоточился на сбегающей по спине капле пота и взял эмоции под контроль. — Умница, — вкрай охрипшим голосом прошептал он ей на ухо, — ты действительно принадлежишь мне, Грейнджер. И лучше бы тебе побыстрее это усвоить. Гермиона было дернулась обернуться, но Малфой удержал ее за шею. — Я не разрешал! — рявкнул он, — на первый раз я прощу, но впредь не надейся на мою лояльность, — ровным холодным голосом. — Извините, Мастер, — взяв под контроль взбунтовавшиеся эмоции, она ощутила новые волны возбуждения. Гермиона не знала, что ее заводит больше — вынужденная покорность или азарт победить в его же игре, заставив сорваться с катушек, отречься от собственных правил, желать ее так, чтобы мысли путались. Может у нее не было огромного опыта, но женское коварство порой не знает границ. По прежнему полностью одетый, Люциус встал перед ней, чем-то поигрывая в руке. От осознания болтающейся на его пальце вещицы у Грейнджер перехватило дыхание, а внизу живота завязался тугой узел. Он расстегнул кожаный ошейник с небольшим металлическим колечком и протянул к хрупкой шейке, застегивая на затылке, но так и не коснувшись горячей кожи. — На сегодня это просто аксессуар, — спокойно протянул он, окидывая оценивающим взглядом свое творение, — тебе идет. Но Гермиона снова удивила его — чуть улыбнувшись на ее лице проскользнуло выражение хитрой лисы, прежде чем вернуться к облику невинности. — Спасибо, Господин, — мягкий медовый голосок, заставил Люциуса пожалеть о содеянном. Маленькая хрупкая фигурка в полной наготе своих великолепных форм, покорно опущенная голова и проклятый ошейник на беззащитной шейке. Так просто Малфой не желал заканчивать игру, но лукавая улыбка на пухлых губах, раззадорила его настолько сильно. Несмотря, на обещание себе не касаться ее, Малфой схватил ее за подбородок, поднимая наглую мордашку. — На колени, — он подождал, пока она опустится перед ним, — ноги шире, — Гермиона исполнила веленное, глядя из-под пушистых ресниц вверх. Люциус отступил к креслу, медленно расстегивая пуговицы рубашки. Грейнджер обожала наблюдать за тем, как он раздевается, и это не укрылось от его цепких глаз еще в первую встречу. Только ему было невдомек, что главным ее фетишем в этом действии были его руки. Массивные, но не огромные ладони с ярко очерченным узором вен на тыльной стороне. Когда эти длинные музыкальные пальцы начинали методично вытаскивать пуговицы из петель или возиться с ремнем, Гермиона сходила с ума от вожделения. Ей хотелось ластиться к этим рукам, как кошке. И этот раз не стал исключением, она закусила губу, не отводя затуманенного взгляда от его груди и даже заерзала на месте почувствовав стекающую каплю смазки на мягкий ковер. Она могла бы перерисовать с закрытыми глазами изгибы его рук до мельчайших подробностей, родовой перстень и коварно соблазняющий ободок на большом пальце левой руки. — Ласкай себя, — приказал Малфой, — хочу видеть, как ты извиваешься для меня. Покорно лежащие на коленях ладошки аккуратно поползли вверх. Неуверенно, как бы привыкая к новому действию, рассчитанному на зрителя. Гермиона никогда прежде не делала ничего подобного, и это смущало. В первый раз он не следил за ее действиями, и ей было легче. Но теперь он внимательно наблюдал за каждым ее движением, вытаскивая полы рубашки и расстегивая ремень. Оголяя подтянутый торс и расстегивая молнию ширинки, он продолжал похотливо осматривать ее блуждающие тонкие кисти. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку, так и не сняв брюки. Распущенные волосы не расплелись до конца, и спереди остались тонкие колоски, уходящие к макушке, тогда как основная масса каскадами рассыпалась по плечам. Гермионе вспомнились картины изображающие скандинавских охотников. Невесомо коснувшись ошейника, Грейнджер провела по нему пальчиками, как по ювелирному изделию. Спустилась к груди, заигрывая с сосками и не отводя глаз от его рук, ловко вынимающих твердый член. Надуманная ею неловкость постепенно рассеялась от возрастающего возбуждения и развратного вида Люциуса, медленно водящего ладонью по всей длине. Она откинула голову и, полностью забывшись, сжала правую грудь, левой спускаясь вниз по животику к сосредоточению собственного блаженства. Хотел шоу, так пускай любуется! Пальчики шаловливо скользнули меж влажных складок, раскрывая их и надавливая на клитор. Разгоряченная кожа покрылась мурашками. Гермиона по обыкновению представила, что это его руки нежно ласкают ее, и движения стали еще активнее. С приоткрытого рта начали срываться стоны и первые всхлипы. — Я не разрешаю тебе кончать, — хриплым до неузнаваемости голосом заявил Малфой. Но Грейнджер настолько ушла в нирвану, что отреагировала только на сам голос длинным протяжным стоном. — Достаточно! — рявкнул Люциус, сжимая член у основания крепче, чем требовалось и мысленно ругая свою несдержанность, — Я сказал, остановись! Гермиона разочарованно мотнула головой, будто очнувшись от сладкого сна, и перевела на него полный непонимания взгляд, хлопая своими длинными ресницами. Он поднялся с кресла и опрометью бросился к ней, лишь бы абстрагироваться от ее удивленно-невинного вида. Даже сейчас она не выглядела развратной, походя скорее на милое лесное создание из рая, случайно спустившееся на пол его спальни и прерванное в самый неподходящий момент. — Открой рот, — она послушно исполнила, Малфой надавил большим пальцем на горячий язык и она немного дернулась от дискомфорта, — я наложу на тебя заклинание подавляющее рвотные позывы, но ты должна полностью расслабиться. — Я никогда… — Знаю, но я хочу именно так, — мокрый палец скользнул по губам и щеке, — ты сделаешь это для меня? Она неуверенно кивнула, и Люциус погрузил уже два пальца в ее влажный ротик, наблюдая, с каким удовольствием она их облизывает. — Моя сладкая девочка любит похвалу, — прошептал он, склоняясь к ее лицу, — если справишься, я буду очень доволен тобой, — он болезненно прикусил нижнюю губу и отстранился, проводя головкой по месту укуса, — хочу чувствовать, как сокращается твое горло на моем члене. Гермиона широко раскрыла губы, показывая острый язычок, и Малфой довольно простонал, играючись обводя их головкой, размазывая по ним смазку. — Убери руки за спину и не смей ко мне прикасаться, пока я не разрешу, — тон стал жестче, — расслабься. Первые толчки были не глубокими. Гермиона крепко обхватила свои предплечья за спиной, стараясь не упереться в его бедра. Мужская рука властно сжимала затылок, а вторая направляла член в горячую влагу ее рта. Люциус млел от вида ее раскрасневшихся губ и первых слезинок. Фрикции становились глубже и быстрее. — Ты хорошо справляешься, — на выдохе прохрипел он, ужесточая толчки и на дольше замирая глубоко внутри, — умница, — после очередного стона, — как же узко, мать твою. Слюна текла рекой, смешиваясь с предеэкулятом и стекая по груди на живот. Малфой крепко удерживал ее голову, но на последнем особенно глубоком толчке Грейнджер начала извиваться от нехватки воздуха. — Дыши, ты можешь, — твердо настаивал он, но Гермиона сильнее дернулась, и Люциус сразу же отпустил, — ты прекрасно справилась. Он гладил ее спину, пока Грейнджер пыталась отдышаться. Убрал мокрые последствия своих бесчинств заклинанием, оставляя нежный поцелуй на истерзанных губах. Когда она пришла в себя, Малфой вернулся в кресло и, опираясь на колени, с усмешкой проворковал: — Ползи ко мне. Гермиона поняла: это её шанс добиться своего. Тот самый идеальный момент, чтобы свести его с ума. Она свела колени, садясь на ноги, и опустила ладошки на ковер, зарываясь пальцами в длинный ворс. Только после этого, оторвав затуманенный взгляд от Малфоя, прикрывая веки, потянулась вперед. Это упражнение она часто делала после занятий йогой перед зеркалом, а потому знала какой эффект оно может произвести, в особенности без одежды. Низко припав к полу, она плавно перенесла вес на руки, будто поднырнув под невидимую преграду. Люциус громко сглотнул. Он ничего не мог поделать с собственным дыханием, все внутри орало взять ее прямо там, на полу и не заморачиваться больше на какие-то глупые правила, им же выдуманные. И, пока Грейнджер с грацией кошки, мягко ступала по ковру, чуть не мурлыкая от радости, лукаво поглядывая на его исказившееся лицо, Малфой сжал руки в кулаки, борясь с собственными инстинктами. Изюминка охоты на хищника заключается в том, что охотишься не только ты. И Грейнджер ловила на живца. Она села у его ног и мотнула головой, смахивая с плеча волосы. — Мне можно к вам прикоснуться, Мастер? — тихо промурлыкала она, ерзая на месте в нетерпении. Он сам не понял, как кивнул, выдавить из горла какой-либо звук сейчас бы просто не вышло. Люциусу бы немного абстрагироваться, он ведь умеет мастерски брать под контроль любые эмоции. Почему тогда сидел как завороженный, не сумев отвести глаз от шаловливых хрупких ручек, поднимающихся по его голеням, прогнувшейся до предела Грейнджер так, что ее грудь почти коснулась кресла между его ног. Она оставила легкий нежный поцелуй по центру широкой груди, опустилась назад и, прикрыв глаза, потерлась щекой о его ладонь. Еще и еще, извиваясь и вгоняя ногти в его ноги, за которые до сих пор держалась. Из ступора Люциуса вывел подступающий оргазм. Она его даже не касалась, а член уже подрагивал. Он резко сжал ладонь, о которую терлась Гермиона и, подтягивая выше, поцеловал. Поцелуем это не было, скорее войной. Привкус крови появился почти сразу, и она заскулила ему в рот, но вряд ли Малфой готов был реагировать на окружающий мир. Гермиона не поняла, как поменялась с ним местами и оказалась в кресле. Ее просто толкнули лицом в спинку, все, что она успела увидеть, так это то, как отлетели в сторону его брюки. Уж кончить в штаны Малфой точно не планировал, как и пойти на поводу у этой занозы. Он наложил на себя охлаждающие. — Это не честно, — выпалила Грейнджер, выворачиваясь из-под его руки на шее. — Заткнись, — она так громко взвизгнула, что Люциус смог ухмыльнуться, не смотря на тесноту ее влагалища и желание взвыть от удовольствия, — ты за это поплатишься. Он схватил ее за ошейник, насаживая на себя с громкими шлепками, рыча что-то нечленораздельное, по крайней мере для Гермионы. Одновременно пытаясь вдохнуть и кричать, зацепиться руками хоть за что-то и просто не быть тряпичной куклой, которую Малфой насаживает на свой член. Но ничто из этого не могло остановить нарастающую внутри волну оргазма. Боль смешивалась с удовольствием, долгое ожидание этого наслаждения разжигало пламя. Спазмы начали сводить не низ живота, а все тело, унося ее за грань сознания, или бытия. Она начала проваливаться куда-то далеко в момент мироздания. Чувство всеобъемлющего восторга накатывало с такой скоростью, что мысли рассыпались в осколки. Пока ее не вышвырнули из сладкого и порочного мира грез, не вырвали из языков чистого блаженства. Внутри все болезненно неприятно сжалось от пустоты. Гермиона поняла, что съехала на пол, а Малфой стоит рядом, тяжело дыша. Лицо исказилось от бешенства и злорадной ухмылки. Он с расстановкой протянул: — Я не разрешал тебе кончать. Она была в ярости, голова взметнулась вверх, глаза полыхают огнем и дикий оскал на губах. — Да плевать я хотела на твои разрешения, — прошипела Грейнджер, прежде, чем он схватил ее и швырнул на кровать, нависая сверху. — Вот как, — протянул Люциус, — уясни раз и навсегда, ты кончаешь только подо мной и для меня. Его толчки ускорились, но ладонь внизу живота по прежнему не давала прийти к финишу. Гермиона извивалась и пыталась спихнуть его руку, но Малфой лишь перехватил ее за запястья, продолжая начатое. — Признай, что принадлежишь мне, — рвано прохрипел он, — что тебе нравится, когда я кончаю в тебя, нравится чувствовать, как семя растекается внутри, — его толчки ставали все хаотичнее, но он не собирался останавливаться. — Сейчас же! — его пальцы сползли на клитор и надавили, — ты моя собственность, Грейнджер. Моя! Слышишь! — Пожалуйста, — захныкала она, — пожалуйста. — Скажи! — Твоя, твоя, твоя, — Гермиона кричала, выгибаясь до предела и проваливаясь в небытие. Последнее, что она разобрала — его крик и горячие струи внутри, выжигающие все на своем пути.***
Когда она проснулась, солнце уже ярко сияло. Они были в его спальне. А Люциус мирно спал рядом, перекинув руку через ее талию. Как и в ее снах, его волосы разметались по подушкам, ресницы чуть подрагивали. Она невольно засмотрелась на сбывшееся видение, но работа не ждала. Гермиона тихонько выскользнула с постели и сбежала в ванную одеваться. С особым удовольствием отметив перед зеркалом отсутствие каких-либо отметин на ее теле. Когда она вернулась в спальню, Малфой еще спал. Поэтому, черкнув на пергаменте краткое «Благодарю, мистер Малфой», она покинула мэнор, сразу же отправляясь в Министерство. Грейнджер еще не подозревала, что в кабинете ее уже ожидала Джинни и то, какая интересная история развернется при появлении Тинки с завтраком.