***
Упомянутая же демоница день ото дня приходила в себя, судорожно дышала, продолжала бормотать что-то про смену эпох, но даже это сулило врачам и её близким доброй надеждой. Мими мало кто навещал — сказывалась её необщительность в последние недели — поэтому присутствие Непризнанной демоница чувствовала наиболее остро. Даже сквозь болезненную дремоту она кривила губы, выказывая даже бессознательное недовольство, но Вики решила быть рядом до конца, пусть даже из-за ребяческой упрямости. Девушка редко прилетала — когда только выдавалась возможность безнаказанно покинуть покои Люцифера — и так они и были вдвоём в полной тишине, готовые кинуться в объятия друг друга, но выдерживающие стоически своё напускное недовольство. Первый раз Мими пришла в себя спустя три недели после акта своего неосторожного любопытства. Она пришла в себя, открыла глаза, непонимающе глядя в потолок, и хрипло откашлялась: — Много времени прошло? — Двадцать два дня. — Убожество… — Ругаешься, значит, точно всё в порядке, — бесцветным голосом произнесла Вики. — А ты? Чего тебе нужно? Сидела здесь всё время? — Нет, иногда приходилось улетать. — А, как же, твои новые официальные обязанности… — огрызнулась демоница без единой толики недовольства. — Мими… — Это из-за отца. Угрожали не только его жизни, но и жизни его близких, — моментально начала анализировать вслух демоница. — Что привело тебя в сад? — Голоса какие-то… Предчувствие, что-то сакральное, — болезненно прикрыла глаза девушка, припоминая. — Не говори. Разберёмся, выясним… Я рада, что ты пришла в сознание, Мими. — Не ври, подлая, — послужило пресным ответом. Демоница оставалась слаба — самое страшное было позади, однако времени на её восстановление потребовалось гораздо больше, нежели для того, чтобы вернуться в сознание. Она много спала, периодически теряла сознание, пыталась вспомнить, как без усилий двигать конечностями, но уже сама питалась, что придавало её исхудавшему телу надежду на исцеление. Вики прилетала, приносила любимые вкусности, иногда просто молча сидела рядом… Большего им и не требовалось. Мими не находила в себе сил заговорить с ней о пережитом, а Вики утратила львиную долю своего добросердечного отношения к ближним.***
В тот день Вики вернуло в дом Люцифера непонятое ей желание встречи с Герионом. Она чувствовала, что этот демон происходил из числа сильнейших, чьи чары никогда бы не могли быть ей объяснены, поэтому она кротко оставила все попытки понять его таинства и принялась терпеливо ждать встречи. Они были с Люцифером вдвоём — в меру уставшие, в меру успокоенные присутствием друг друга — поэтому в комнате расположилось поглощающее и такое привычное обоим молчание. — Доброго вечера, господа, — вкрадчиво и бархатно поздоровался приглашённый. — Здравствуй, Герион, — улыбнулась Вики. — Проходи, — очевидно делая одолжение, поздоровался Люцифер. Не прошло и получаса, как властитель Восьмого, пребывая в чудеснейшем расположении духа, увлёк небожителей, которых искренне хотел видеть, в топи инфернально интересного разговора. На мгновение отвлёкшись, Люцифер заметил, что давно не вёл такой интересной беседы и не отвечал брату с таким упоением. Говорили о старинных сказаниях и воплощённых ужасах Ада — очень увлечённо из-за искусства Гериона вести светскую беседу. Этому он выучился в Большом Зале на грандиозных приёмах отца. Ребёнком его допускали к пиршествам, и Герион, проявляя природную обширность интеллекта, впитывал любой обрывок знания и умения старших. Втайне он знал, что может увлечь младшего брата так сильно, что у того не останется сил прервать диалог. Однако тот в последние годы рвался в своих поединках, состязаниях и битвах, поэтому общение у них выходило нескладное, рваное, спорадическое. Заметив, что, ко всеобщему удивлению членов семьи, в доме Люцифера появилось живое существо, нужное ему для какой-то потайной цели, Герион не стал упускать возможность поближе узнать это существо и выяснить степень его влияния на брата. Старший, имея силы вести вдумчивый разговор и одновременно наблюдать за реакциями собеседников, с высочайшим профессионализмом отмечал в Вики сугубо её личные черты. «Мало говорит, больше слушает — явно приобретённое на Небесах качество. Очевидна и немногословность, привитая Люцифером. В возрасте этой девушки лишь единицы способны пресекать внезапные всплески говорливости». Дружелюбно прищуривая глаза, Герион незаметно продолжал изучать Вики. «Лукаво смотрит, на брата — изредка, однако знает его привычки наизусть и не выражает явных эмоций, потому что знает, что он должен произнести, наперёд. Безынтересный, но заслуживающий мизерного внимания портрет». — У тебя руки человека, принадлежащего к искусству, — вдруг громко и любовно констатировал демон, когда Люцифер закончил свою речь. — Я имела с ним близкие отношения. — Нет-нет, этого, конечно, не могло быть, ты не творец и не выдающийся ваятель, — как само собой разумеющееся заключил Герион. — Таких непризнанных я отмечаю издали. Но ты с невыразимой осторожностью касаешься предметов - бережёшь чувственность рук. Должно быть, искусствовед или пианистка… Спустя десять минут продолжающегося разговора Люцифер с неудовольствием сощурился и некомфортно потянулся — очевидно стало обоим собеседникам, что разговор об искусстве для него пуст и не несёт никакого интереса для его ума. Тогда Герион, проявляя свою неумеримую эмпатию и видя заинтересованность девушки, бархатно вопросил: — Ты позволишь мне украсть Вики ненадолго? — Позволю. Пока мне от неё ничего не требуется, — послужило холодным и усталым ответом. Тогда старший демон с невыразимой обаятельностью протянул руку Непризнанной, которая уже была готова отправиться с этим дьявольским сыном куда угодно — подальше от этой тянущей холодности и разительного высокомерия. Демон объял её огнём пламенного любопытства, мягко указав путь к своему дому, который Вики воображала себе истинным пристанищем одинокого вдохновения. Приказам Люцифера, потеряв всякое самоуважение, она подчинялась безукоризненно, поэтому разрешение провести с живым существом, ведающем об искусстве, время, было для неё очень соблазнительно. Дворец, вернее выразиться, замок Гериона был высечен в сером грубом камне одной из многочисленных пустынных гор Преисподней. Хозяин, выражая щедрое радушие, провёл девушку внутрь, галантно увлёкши её осматривать это «скромное жилище». Роскоши и благородного тёмного дерева замку было не занимать, и во всех его углах затаилась жестокость, присущая демону его положения… Но Вики не покидало ощущение, что эту жестокость её новый знакомый загнал в самые отдалённые части дома намеренно. Она видела в его глазах, что его не прельщают холодные и гулкие пространства замка, и он неуютно ёжится от оглушительного эха их размеренных шагов. — Я намерен показать тебе дом, ты можешь быть к нему допущена. Двери для тебя теперь открыты, а особливо в тех случаях, если ты найдёшь способы завести сюда моего братца. — И говорить не стоит, для таких подвигов я никогда не сгожусь. — Однако счёл нужным сказать. Никогда не гневи судьбу, Вики, не зарекайся - она может преподнести тебе подарок, края которого отравлены сильнейшим ядом. — Не буду, — кротко согласилась Вики, идя подле безмерно красивого мужчины, полы одеяния которого элегантно бились о его голени, подчиняясь такту его выведенной в идеал эстетики жизни. — Ты встревожена. — С самого утра, не слишком приятно прошло знакомство с Флегием… — принялась объяснять Вики. — Вы были знакомы ранее. — Как ты можешь знать? — Я знаю о тебе много больше, чем ты можешь знать о себе, Вики, — спокойно и совершенно невозмутимо оповестил демон. — И стены школы умеют слышать? — иронически ответила девушка, как обычно отвечала другим существам, равным ей по социальному положению. Герион удивлённо и без тени злости приподнял бровь. Его искреннее недоумение объяснялось вполне оправданно: неужели она думает, что существо его положения расценивает школьные слухи как достоверный источник информации? И имеет к ним доступ?.. Демон удивился, харизматично хмыкнув в воздух около его мужественных губ и ничего не ответил. «Она беззлобна, безопасна, от неё не дождёшься угрозы… Но зачем она ему?» — поражался властитель Восьмого. Вики не интересовало, что о ней подумает собеседник, поэтому с оправданной долей любопытства взирала по сторонам. Она жила в доме у сильнейшего ученика школы — а это, по её мнению, было тем показателем, благодаря которому она убедилась, что хотя бы имеет право на жизнь. Перенеся не один глоток боли, девушка разуверилась в том, что заслуживает жизни рядом с бессмертными, но то, что Люцифер никоим образом не вредил ей и позволял спокойно развиваться под крылом своей силы, вернуло ей толику уверенности в нужности собственного существования. Она ещё в душе не ведала, что рядом с ней — второе лицо в иерархии всего Ада, которое ежедневно — а порой и ежечасно — карает непокорных, по мановению руки которого прерывается жизнь подданного и которого боятся как огня многие адовы приспешники. Непризнанная не сознавала масштабность его положения, а потому не боялась его и не бежала. Герион не желал поселить в ней страх, ибо существо это было совершенно ни в чём не повинное и не заслуживающее жестокой кары просто за то, что появилось в недобром месте в недобрый час. Ему было выгодно (и занимательно, уж будет он честен) присмотреться к ней детальнее. Эта затея составить полный её портрет не заняла бы у демона более одного вечера, поэтому, вновь взглянув на руки художницы, Герион голосом, доводящем молодых девушек до трепетания, прошептал: — Пройдём в мастерскую. Тебе там будет интересно. Эта часть дома поистине была для Гериона тем местом, гордость за которое поджигала ярким огнём его кровь, как воспламеняющееся масло. Мастерская стояла поодаль от замка, но она не была выделена в столь же монументальной манере. Оставив роскошь покоев, бессмертные прошли в непритязательную по своему виду лачужку, манящую знакомым до дрожи Вики запахом красок. Внутри открывалось пространство, слишком малое для размаха художественной кисти Гериона. Вики казалось так, пока она не обернулась на демона… Тот спокойно выдохнул, прикрыв глаза и выпустив наслаждение от прибывания в самом дорогом для него месте Ада. Он на секунду забыл о присутствии Непризнанной, о присутствии всего мира вокруг них… Забыл, потом вдруг вспомнил и ещё раз болезненно прикрыл глаза. — Здесь полотна, дальше - фрески и скульптура… — небрежно бросил демон, погружаясь в заводь одному ему ведомых мыслей. Вики не стала медлить, как подобает в гостях у господ высоко положения, и скрылась в непрекращающейся череде ярких полотен. От их вида тотчас становилось тошно… Стоило ей взглянуть на кровопролитные сюжеты, как закружилась голова и в нос ударил металлический привкус почудившегося запаха… Там тупым ножом черти вспарывали кожу провинившемуся прислужнику Сатаны. Здесь лицо искажалось от боли прикосновения раскалённого металла. Чуть поодаль безумствовали свирепые глаза влыдак Ада, ближе мать расчленяла собственное дитя… Неистовые порывы, оглушающие крики… Непомерный талант Гериона безукоризненно живо передал всё то, что дети Сатаны наблюдали с самого детства. Но для когда-то смертного человека этот ужас был необъятным, выворачивающим все внутренние органы наизнанку. Все полотна ожили для Вики и стали протягивать к ней леденящие нутро руки, подобно тем душам, которые хотели смертельной лаской увлечь её в эфемерные воды реки Стикс. Кровавый вальс закружил её в своём ужасающем ритме. Это было сродни наркотическому опьянению, но оно не сулило никакой радостной эйфорией… Оно кричало о боли, невыносимой, инфернальной, которой пространство Ада питалось уже не первую вечность. Вики пробовала отдышаться, но это не получалось ещё долгое время. Постепенно сознание начало просветляться и обоняние наткнулось на один кубический сантиметр чистого кислорода. Непризнанная шумно вздохнула и попыталась унять пронизывающую боль по всему периметру длинноволосой головы. Поглощающий интерес, смятый страх двигаться дальше повели её чередой длинных помещений, каждое из которых являлось Вики утопающем в крови пространством. Герион умел видеть суть, он тонко владел безупречным искусством эстетики… Оттого и живость его полотен поражала и заставляла кровь стыть в человеческих жилах. И вдруг… поранившая глаза белая вспышка, яркий проблеск, что-то возвращающее к жизни и болезненно-неестественное для столь удушающей атмосферы… Перед Вики, мертвенно заворожённой, предстало полотно с разительно иным сюжетом, с сюжетом, в существование которого девушка не могла поверить в пределах этих давящих стен. На полотне был изображён луг — лучезарный, светлый, такой простой в своей человеческой прелести… На лугу, мягко раскинув складки платья, сидела женщина, мать дитя, которое она гладила по светлой головке с большим и искренним трепетом. Ребёнок, совсем не взрослый, едва научившийся ходить, заливисто улыбался щедрому солнцу и млел под чуткими прикосновениями родительницы. Была весна. Не её скомканное и промозглое начало, а самая насыщенная и тёплая пора. Было утро. Самый вдохновляющий и побуждающий отрезок человеческого дня. И в движениях матери и ребёнка сквозило то неизъяснимое, что рождается только в союзе двух породнившихся когда-то и навеки душ. Но что жестоко выжигало глаза — так эта никоим образом не вписывающаяся в атмосферу помещения цветовая гамма полотна. Сочащаяся, живая трава, донельзя зелёная; солнце, что ослепляло невинные складочки на руках дитя… И белое платье матери, ангельский оттенок, чуть смятая ткань, и оттого только более красивая и пышная живость. Вики, пошатнувшись, схватилась за угол дубового стола и благодаря тому смогла устоять на дрожащих ногах. Мать и её ребёнок были настолько живыми… Гениальная рука Гериона оживляла статику, придавала динамичность застывшим в вечности времени моментам. Ухо обожгло дыхание хозяина всех этих искусных выделок. Герион непритязательной тенью появился в комнате и бесшумно оказался позади Вики. — Ты земное создание, тебе доводилось видеть подобное; не добивай меня восклицанием, что и ты нечасто такое наблюдала. — Что это, Герион? — сорвавшимся голосом прошептала Непризнанная. — Почему это не кажется тебе обыденным? Почему ты напугана и хочешь бежать? — Герион… — Неужели это уродливо? Я выводил полотно с трепетом, которое люди именуют божественным… Я пытался передать то, что видел единожды, когда меня допустили только к двум свободным часам на Земле. На этот раз Вики промолчала. — Я не принадлежу к касте жестокосердных демонов, я легко обхожусь с костями и кровью, для меня это - скучная обыденность… Но я стою выше, моя душа предназначена для того, чтобы созидать, — всё его лицо выражало беспокойную нервность. — Я не ангел и я не демон, мне невыносимы все эти алогичные деления. Я просто хотел видеть, познавать, изображать и любить мир; мне большего никогда не требовалось. Этот неожиданный для Вики порыв не походил на несдержанный срыв — она видела, что Герион говорит это намеренно, с полным осознанием своих слов. Он принялся говорить что-то про несправедливость его судьбы, про отсутствие выбора, клясть страшными криками своего отца и всех «неугодных ему порождений тьмы». И Вики зрительно открылась страшная истина, что талант его, вбирающий в себя мировую искусность, заперт в душном пространстве этих голых лавовых стен и ему некуда бежать, за исключением плодов собственного искалеченного воображения. Это полотно о многом ей поведало. Цена его положения (впрочем заслуженная многовековым трудом и собственными стремлениями) была жертва собственной психики. Герион предстал перед ней настоящим — в тот момент он не хотел скрывать собственные чувства, хотя и запросто имел способность это сделать. — Почему из всех этих талантливых картин ты обратила внимание только на эту? Взгляни: там казнь Бельфегора, здесь, двумя полотнами ближе, безупречное изображение суда над провинившимся… Отчего ты глядишь на неё и не хочешь оторвать взгляда? Я скажу тебе, Вики, ибо душа человеческая, как и всякое во Вселенной существо, тянется к свету, к белому, незамысловатому, порой глупому - но потому, что только оно даёт надежду. — Почему ты решил изобразить именно их? Девушка и демон предстали друг пред другом нагие, бесконечно друг друга понявшие, он — её человеческую природу, она — грандиозность его таланта, сопряженную с беспощадной судьбой. — Я никогда не знал, что значит иметь мать. — Она не растила тебя? — холодно уточнила Вики. — Я никогда её не знал. Я не знаю даже, кто она, и сомневаюсь в реальности её существования. Но это… — мягким движением указал Герион на картину, — это что-то родное и клокочущее глубоко-глубоко внутри меня. Это красиво, это не заслуживает порицания, как все они любят утверждать… Это то, что свойственно всему мирозданию: любовь и красота, упорядоченность и добродетель. Я не её служитель, но я сознаю её ценность и уважаю тех, кто множит её присутствие. — Как ты можешь жить здесь, Герион? — То, что ты называешь «жизнью», я назову страданием, — тихо ответил демон. — Я давно уже не живу - с тех самых пор, как меня впервые показали отцу. Это не жизнь, Вики, это жалкое влачение своего безупречно красивого, но всё же обездоленного существования. В его глазах вдруг заиграло безумие. — Ты ведь безопасна, да? — зная ответ, уточнил мужчина. — Тогда я могу рассказать тебе, что иногда заставляю чертей танцевать для меня? Я даже обучил их игре на примитивных инструментах… У них скудно выходит, однако они стараются, и хотя их уродливый внешний вид жутко меня коробит, они могут утолить моё сердце скромной весёлостью… — Ты заставляешь прислужников заниматься искусством? — У меня не так много единомышленников. Эти собачьи душонки безукоризненно следуют моим указаниям. Знаю: они делают это без охоты, но что с того мне? За всю жизнь я имел только одно живое существо, понимающее меня всецело и любящее без каких-либо на то причин. Вики подошла ближе к Гериону, выказывая тем самым интерес к тому, что он хотел ей поведать. Девушка оказалась совсем рядом, зная теперь, что дистанция между ними сокращена неизмеримо, и села на угол рабочего стола. — Моя кормилица, Минерва… — с горечью назвал имя демон. — Вики, это был единственный луч света в этом затхлом подземелье. — Кормилица? — Кто-то должен был следить за тем… чтобы нам элементарно поступала еда, — Герион неестественно дёрнул головой, тем самым показав, что он понимает, насколько дико звучат для собеседницы пересказы его жизни. — Мне дана была кормилица - тогда отец ещё в душе не ведал, как обращаться с порождёнными им младенцами. Минерва говорила, что, впервые взглянув на меня, он выказал крайнее отвращение, но подозвал ближе слуг, имеющих детей, и жестом вопросил, что требуется этому беспомощному олицетворению всей его ненависти. Знающие демоны подсказали, Минерва осталась со мной на многие годы. Но это было единственным актом его добродетели в отношении меня. — Чем она… Чем она так дорога тебе? — Была дорога, Вики, он уничтожил её так же хладнокровно, как и всё, что мне на свете дорого. Он рос в своём могуществе, креп в своём сумасшествии, и я один приходился этому современником - Плутос и сёстры младше меня на много столетий. А она единственная служила мне очагом спасения, той, кто вёл мой помутнённый разум на свой столь узнаваемый и мягкий голос… Благодаря ей я не сошёл с ума, будучи единственным на тот момент сыном, которого он решил оставить вживых. Отец увидел во мне что-то… Что-то, что увидел в Плутосе и Люцифере. Поэтому мы, по беспощадной усмешке судьбы, стали ему сыновьями… Его семьёй. Той, в ком ищут спокойствие и благоденство в твоём незатейливом и понятном мире. Вики было некуда деться. Ей стало жарко до тошнотворности, противно от его слов, от описания их жизни. Это была отнюдь не жалость — безмерное желание оставить демона в бездне своих хтонических страданий. Тем не менее, он продолжал: — Рождались другие дети - и я становился в его глазах в четыре раза старше. В конце концов... Кто бы мог их защитить? Они были совсем беспомощны, совсем беззащитны, а он уже привык обходиться с подданными в той манере, которая попросту довела бы новорождённых до жестокой смерти. Я пытался быть хоть какой-то защитой и несколько раз останавливал его в самый роковой момент... Они все понимают это, и меня это устраивает. — Пожалуйста, мы можем вернуться обратно? — игнорируя весь чувственный порыв Гериона, достаточно грубо попросила Вики. — Конечно, ты можешь лететь, задерживать тебя - совершенно не в моём праве. — Но почему? Ты говоришь о своих правах; в этом месте ни один и не задумывается о границах его дозволенности… Почему? — не выдержала Вики. — Неужели ты правда можешь быть таким, каким предстал передо мной тотчас? — Ты спрашиваешь меня, хотя сама ни за что не ответишь на вопрос, почему ты так яро вглядывалась в то полотно. Я вижу: ты рано потеряла мать. Тогда и ты сама можешь ответить на все вопросы, адресованные мне, Вики. Как велика ни была бы разница между нами, мы схожи. Мы подобны, будто осколки одного вдребезги разбитого зеркала… Зеркала отчуждённых, вышвырнутых на задворки социальных иерархий существ. Мы никогда не сможем быть частью большого общества. Ты - по причине многочисленных перенесённых актов печали, они выели твою душу, и ты боле никогда не сможешь познать себя. Я же… Почему я никогда не смогу быть частью демонов, ты, я питаю надежду, уже поняла, Вики. Лети, возвращайся домой. Впредь здесь ты всегда можешь спросить совета и утолить мою душу своим ненавязчивым присутствием. Героин развернулся и не оглядываясь, в своей манере художественной горделивости, покинул помещение непритязательной с первого взгляда лачужки. Вики быстро последовала его примеру, унося с собой тонны полезной для ума пищи, аккуратно вложенной в закрома её сознания Герионом. Нечего ему было таить — он ещё сам не знал, но ему уже хотелось уберечь её от звериных манер своего брата, спрятать от его гневливых приступов; словно белого голубя, подбросить ближе к вратам белёного Рая, чтобы она, поспешая, улетела наверх, уберегла себя и продолжила безынтересное, но спокойное существование в физической безопасности, потому что психическое — это знали и Вики, и Герион — боле не сулило её истощённой душе. Никто из них троих ещё не ведал о будущем — ни Люцифер, мысли которого повсеместно занимали думы о власти, ни несчастная Вики, ни душевнобольной Герион. Никто из них не знал, как свирепо воспрянет их судьба и какое место в ней займёт присутствие слабой Непризнанной, не способной, как всем казалось прежде, даже на самый малый подвиг.