Гипноз

Понятно, что «гипноз» многое изменил в нашей жизни. Всё стало каким-то осоловело-естественным — по утрам Василёк регулярно звал меня в свою комнату и я, как он это называл, «помогала» ему. Похоже, что ему этот процесс нравился не столько физиологически, сколько душевно. Чаще всего — он садился за стол, а я — забиралась под него, игнорируя опасность того, что нас застукают и будет сложно выбираться. Я деловито спускала ему трусы до лодыжек, а потом начиналось колдовство. Волхование над освобождённой от кожи головкой — лёгкие касания губ, дуновение, дразнящие мазки языком. Я не знала точно, как это делается, но догадывалась на ходу — видя, как он облокачивается на стол, будто изнемогая от усталости, ёрзает голым задом в кресле, как «подпрыгивает» его орган, когда я на него дую… Я не ограничивалась членом — я вылизывала внутреннюю сторону васяткиных бёдер, пахнущую джинсами, свежестиранными трусами и ещё чем-то острым и необычным, сосала кожу яичек, осторожно катая её во рту, вела кончиком языка по интересному «шовчику» — мошонка и член выглядели так, словно их сшили из половинок. Разумеется, я возила обсосанным членом по лицу и зарывалась головой, вместе с волосами, между ляжек Василька, крутя ею там, пропитываясь его интимным запахом. В такие моменты я забывала, кто мы и где мы — мне не было важно, что он мой брат… Особенно приятно мне было видеть его глаза, когда он кончал — такая возможность выдавалась редко, когда он брал меня в рот на тахте. Восхитительно, когда мужчина молчаливо корчится и меняется в лице, а потом на миг замирает и тихо выплёскивая мне в рот то, что его мучит, что горит в нём, требуя выхода в женщину, в любое место женщины. И как бы невкусно оно ни было — я глотаю, перед этим показав Васе рот с озерцом спермы в нём. Потому что мне нравится его улыбка — обалделая, словно я каждый раз совершаю чудо. Разумеется, почти каждый рабочий день — к Васе забегает ещё и Толик, и они, выгадав время, когда нет взрослых, берут меня. Без изысков, ровно так же, как сделали в начале. Я от этого — цвету, даже если у меня не было настроения. Наверное, родители удивляются моим болезненно горящим глазам, моей танцующей походке и разгорячённости, когда я брожу по дому, полная бесцельной энергии — подобной ветру. Меня должно было бы это волновать, но почему-то — не важно, всё кажется выстроенным правильно. Даже если автор этого произведения что-то мне подбросит, это же будет к моему счастью, верно? К счастью же, ну? Толик встречается со мной и вне дома, в школе. Вася — в другой гимназии, так что в этих играх не участвует. Толик мне нравится больше Васи — умнее, тактичнее… душистее. Когда он меня обнимает, мне казалось, что я тону в тёплом море. Конечно, я не могу забыть, что изначально они оба пытались меня сделать своей вещью, но Вася делал это грубо, не заботясь обо мне, а Толенька — словно в мягких перчатках. Полагаю, в его натуре — даже когда он кем-то пользуется, то без всякой выгоды для себя стремится делать так, чтобы жертва ничего не заметила и ей до самого конца было хорошо. Ему это приятно. Свойственна ему и определённая безбашенность — поэтому в конце концов мы перестали скрываться — я сосала ему в мужском туалете, торопливо и с огоньком, однажды он завалил меня в пустом классе — уложив лицом на парту и долго-долго наяривая в зад, пока моё лоно не заполыхало огнём и я не сорвалась в одуряющую череду сосущих оргазматических вспышек… Но такие моменты счастья были редкостью. Чаще мы просто спускались к запертым дверям в подвал и там он, прижимая меня к стене, лапал, тяжело дыша, приподнимал юбку, приспускал трусики, одновременно разрывая зубами упаковку презерватива, и… мой разум отнимался, время исчезало — на те мгновения, когда тугая резинистая головка ищет вход, а потом — вползает в ту сокровенную глубину, куда чужому телу законного хода нет. Только по секрету. Только в жарком угаре, когда всё становится неважным, и грех проходит как во сне. Мне приходилось зажимать себе рот запястьем, чтобы не стонать, когда Толик жадными толчками торопливо догонял себя до оргазма. Потом он, воровато озираясь, передавал мне снятый с члена презерватив, давая вобрать в рот его содержимое, и, застегнувшись, прикрыв меня своим корпусом, глядел, как я, сидя на корточках со спущенными до туфель трусиками, так же бешено довожу себя до кульминации — катая семя во рту, чтобы не закричать, и глотая его лишь когда по низу начинают прокатываться сладкие волны, отдающиеся в сосках и в спине. Это если меня не «накрывает» уже под ним — впрочем, это случилось лишь раз, и ещё один раз — меня бросило в мутный кипящий омут слизистых «ы, ы, ы!» — в тот момент, когда он вышел. Наверное, при одном из этих «пересечений» нас и подловили. Я не знаю, кто «настучал» и по поводу чего, но однажды в доме раздался звонок, а через пять минут в дверях моей комнатушки появился отец. — Соня, — сказал он, странно опираясь на косяк, что, вкупе с его двухметровым ростом и массивным «фреймом» выглядело так, словно ко мне решил заглянуть Слендермен, — мне тут позвонили и сообщили, что ты кое с кем встречаешься. У меня замёрз желудок, я мигом догадалась, о чём речь, но оставалась надежда, что у отца лишь часть информации, поэтому гиря, уже сорвавшаяся с десятого этажа и летящая в мою голову, окажется бутафорской. Возможно, мне вообще удастся отшагнуть, отмазаться, сделать вид, что меня в этом месте не стояло… — Встречаюсь, — равнодушно ответила я, не удержавшись и сглотнув. — Девочкам в наше время положено иметь кавалеров, papa. — Но не творить недостойные вещи у всех на виду. — Если я и поцеловалась пару раз… — я хмыкнула и дёрнула плечом, глядя в сторону и демонстрируя всем видом «дело житейское», но отец был настроен серьёзнее. Приблизившись в два шага, он схватил меня за плечо. — Я имею в виду не поцелуи, — проворчал он тоном просыпающегося медведя-шатуна. — Вас видели совсем в другой… позиции. Ну-ка, скажи — это правда? — он силой развернул моё лицо так, чтобы я не могла уклониться от контакта глаз — я ответила ему пустым расслабленным взглядом, понимая, что любое слово сейчас может повернуться против меня. — Кто он? — пальцы отца сжались на моих скулах так, что, наверное, останутся синяки. — Астызин, — отозвалась я, сладко щурясь и отмечая, как хватка слабеет и в глазах отца возникает оторопь. Гасан Астызин — сын директора рынка. И хотя по виду — щуплый робкий подросток, совсем не в отца — вы понимаете, кто становится в наше время директорами рынка… — Врёшь, — это был полувопрос-полуутверждение. — Тебя видели с сынишкой Кольтаровых. — А ещё кроме Астызина, я встречалась с обоими Звездуновыми, Суринамским, Макаром Лё и его психованным пинчером, — меня начало нести. — Папа, ты вправе, конечно, слушать обо мне всякое, но зачем же этому верить?.. — здесь он оборвал мои излияния несильной пощёчиной. — Я разберусь, — кивнул он, как бы не мне, а своим мыслям. — Но тебе лучше признаться честно. Не путать меня. — А я и не… — он оборвал меня ещё одной пощёчиной, на этот раз перестав держать и позволив свалиться на пол… Хотя, возможно, ему помешал Василёк, который перестал подслушивать и набросился на отца сзади с криками «не трожь её!» Отец не без труда оторвал его от себя и оттолкнул, так, что Вася сел на попу шагах в трёх поодаль. — С тобой мы поговорим позже, — процедил отец. — После беседы с ней. Ты мужчина, и должен уяснить, что дочь-шлюха в нашей семье не нужна, а тебе — ещё больше не нужна шлюха-сестра! Свободен. — Какая бы ни была — она моя сестрёнка! — искажённым от надрыва голосом прошипел Василий, безмерно удивив меня. Отец тоже изумлённо вскинул бровь и некоторое время молчал, затем резюмировав: — Значит, разговор с тобой будет немного дольше… но после неё, — он упёрся в поднявшегося Василия рукой и провёл его до коридора спиной вперёд, вытолкнув. Затем закрыл двери и докончил в мой адрес: — Я, хм… Я даю тебе время до вечера. Вечером — с тобой буду говорить не я, а вот этот мой ремень, — он показал на искомое и сделал такой жест, словно уже снимает эту живую кожаную змею. — Думай. Твои слова могут сделать экзекуцию проще… Или сильно утяжелить. Похоже, отец сам не знал, что мне сказать на такую щекотливую тему — как выпытывать подробности, не нарвавшись на ложь и не навешав на меня унизительных деяний, которых на самом деле не было. Своему ремню он явно доверял больше, чем языку… Пару часов я провела на диване, чувствуя себя как на иголках. Мне было не так страшно страдать — я тряслась и превращалась в идиотку от жалкой паники, что отец не сдержит силы и запорет меня до смерти, как ярый барчук — крепостную девку на конюшне в старые времена. На помощь Васи я не слишком расчитывала, ведь он тоже под боем. Тем не менее, я не удивилась, услышав в дверной щели шёпот: — Соня! Сончик! — Да. — Я подошла ближе. — Не рискуй зазря. Отец поймает — влетит и тебе. — Да отец пива, как обычно, нажрался и спит. Как ты? — Нормальнейше, — с иронической тоской ответила я. — Телефон отобрали, компьютер — в коридоре… — это действительно было так, родители придерживались педагогической теории, по которой детей в мировую сеть можно выпускать только на ограниченное время и под контролем. — Если мы можем как-нибудь тебе помочь… — Мы? — Я уже созвонился с Толиком. Он на стрёме. Может, позвать помощь? Это было не так уж глупо. С другой стороны, шансы на спасение, будем говорить честно, повышало не сильно. Ведь планы отца невозможно доказать, пока он их не воплотил. Если к нему вломится полиция и опека, он просто сделает невинный вид, спрятав орудия экзекуции за спину. А потом отомстит так, что небу жарко станет. Неожиданно светлая мысль пронзила меня, заставив задрожать. — Звать никого не надо, — отозвалась я. — Соседи уже привычны к крикам и свисту порки и засыпают только под него. — Я, конечно, шутила, но доля истины в этом была — никто не придёт на помощь аморальной девушке, которую родители решили немного поистязать, это же всё в педагогических целях. Меня вела другая надежда. — Слушай, братик, — я наклонилась, невольно нежничая. — Ты можешь достать Виагру? — Могу, — помедлив, отозвался Вася. — Школьникам не продают, но Толик может попросить знакомого… А тебе зачем? И я сказала ему, зачем. Совершенно тихо, приблизив губы к замочной скважине. Представляю, как у него поднялись от ужаса волосы на голове… Однако, помолчав, Вася ответил: — Жди. Сделаем. А ещё через полтора часа — под дверь была просунута записка: «Сделано». Ура. Отлично. Моё сердце пело. Когда стало совсем темно, замок загремел и дверь в мою комнату открылась снова. Отец, пахнущий алкоголем, стоял на пороге, сжимая ремень. — Пойдём, — велел он, и повёл меня, держа за руку хваткой наручника, в гостиную. Здесь свет не был включен — отец любил «развлекаться» в темноте, когда свет проникает лишь из коридора. — Ну, давай, — он знаком показал мне, пощекотав пальцами воздух, что надо освобождать мои мягкие места от одежды. — Совсем стыд потеряла! — рявкнул он затем, прищуриваясь и не веря своим глазам — потому что понял, что я пришла к нему в одном платье на голое тело. — Ну-ка… — рывок, могучая мужская рука дёрнула меня, заваливая на спинку кушетки. После чего — наступила заминка. Отец держал меня за голый, мягкий, горячий бок, под платьем, и ему словно что-то мешало. — Ну-ка, давай сама, — сказал он затем хриплым голосом, отпустив меня. — Жопу — выставила! И приготовилась! Вместо того, чтобы повиноваться отцу, я «стекла» на пол и села перед ним, задрав юбку — взяв подол в зубы — и принялась слегка, ритмично, приподнимать таз. — Думаешь, если выставила пизду, я не смогу тебя отлупить по ней? — процедил отец, сглотнув. И легонько ударил меня по внутренней стороне бёдер. Ослепительная вспышка боли. Я задохнулась и рухнула на бок, держась руками за травмированные части, но надо было играть свою роль — поэтому я переползла на четвереньки, задрав подол, отклячив зад и крутя им — так, чтобы отцу были видны все части. — Да что ты удумала? А ну, пошла на кушетку! — папаня схватил меня за подол и рванул. Раздался треск ткани и мой бок оголился, но отец не сдавался, он зверел, он тащил меня за ткань — пищащую, прикрывающуюся руками, раздирая платье всё больше, а затем — схватил, всю в обрывках, и замер — пытаясь встретиться со мной глазами. Я демонстративно, откинув голову, облинула губы, заставив из его груди вылететь животный стон. Он бросил меня на ложе, постаравшись отвернуться. — Я… всё равно… выбью из тебя эту дурь, — со страшным сопротивлением и отчаяньем выдавил он, и несколько раз хлестнул меня, куда придётся. Моё тело билось на кушетке голой рыбой, один раз он попал по соску, но я всё равно пыталась раскрыться как можно шире, чтобы он видел меня всю. Наконец, когда мне начало казаться, что от боли мир складывается, как карточный домик, сам в себя, и я больше не выдержу — не вынес отец. Мощное тело навалилось на меня, сильные руки — стиснули в объятиях, отец крутил и ломал меня, словно торопясь ощупать то, что породил, пока можно. Затем я почувствовала, как он задирает мне коленки вверх и давит, сплющивая своим весом, не давая дышать, и вторгается в моё лоно — грубо, резко, рывками, аж напрыгивая, как кобель, и совершенно не считаясь с тем, хорошо мне или плохо. Не могу сказать, что мне было как-то слишком уж хорошо или плохо. Скорее, я ничего не чувствовала — убитая антипатией, с кожей, горящей от ударов, окутанная противным пивным запахом и не имеющая возможности дышать. Радости не больше, чем если в тебя засунули картошку — и двигают её внутри. Краем глаза я заметила в дверном проёме приникшего к косяку и с ужасом глядящего на нас Васю, и сделала ему жест рукой — не смей, мол. Отец же — торопился закончить побыстрее, схватив меня под плечи снизу, он ёрзал, наезжал, насаживал меня, вызывая тугую боль и ощущая, судя по выражению лица, что-то вроде боли — от силы неудовлетворённости и того способа, которым он получает желанное. Некая тень отклика под конец всё же начала рождаться, но тут отец замер, приподняв голову… Его глаза потеряли осмысленность на пару секунд, он расслабился, держа меня почти любовно… Я улыбнулась ему через силу. Дурной мир лучше доброй ссоры, так ведь? Не помогло. После пяти секунд тишины и молчания отец издал стонущий рык раненого монстра, отшвырнул меня, затем — не застёгивая ширинки, принялся бегать на месте, хватая себя руками, словно не веря в то, что он существует — здесь — в этом месте, в этой роли. Затем он убежал в свою комнату. Щёлкнул замок. Мы некоторое время пребывали в прострации. Я — переодевалась и подмывалась. Из комнаты раздавались странные звуки — скрипы, падение авторучек, словно кто-то ходит по письменному столу. — Папа? — обуреваемая дурным предчувствием, я повысила голос у двери. — Папа, не надо… Папа, пожалуйста, впусти нас!.. Вася, ты можешь вскрыть эту дверь? — я обратилась к брату. — Только взломать, — неуверенно отозвался он. — Ломай, — велела я. Стук и шелест — как бы прыжок… Через двадцать секунд мы вломились в комнату, и… — Нож! — заверещала я, — Вася, держи его, не дай ему задохнуться! Мальчишка бросился, пытаясь поддержать покачивающееся и дёргающееся грузное тело. А я бросилась за ножом.