***
Жизнь в Палестине была совсем другой и разительно отличалась от монастыря, откуда прибыл Доминик де Креси. Здесь веяло свободой, казалось, что прежние законы и устав ордена и вовсе позабыт многие братьями, но это было по большей части от того, что большинство храмовников просто обретало здесь куда больше смысла в жизни, что там, у себя в дальних прецепториях, рассеянных по всей Европе. Некоторые рыцари добывали своим щитом и мечом несметные богатства и уже вовсе не хотели возвращаться восвояси, других покоряли черные очи местных сарацинских красавиц, да настолько, что некоторые братья-рыцари забывали не только свои обеты, данные Господу, но и свою веру, переходя в мусульманство и оставаясь в этих землях, опаленные солнцем, живя под одной крышей со своими черноволосыми возлюбленными. Все это казалось Доминику настолько неожиданным и противоположным тому, чему он столько лет учился, чему он столько лет молился, во что он верил всю свою жизнь. Пока новоприбывшие отряды храмовников добирались до Иерусалима, их настигла недобрая весть. Король Балдуин IV скончался. Несчастный почти всю свою недолгую жизнь боролся с проказой, но болезнь победила. В возрасте двадцати четырех лет, почти полностью ослепший король, который уже не мог ходить, отдал богу душу. Наступили неспокойные времена и разлад в христианских войсках. Король Ричард Львиное Сердце, один из тех королей, кто привел с собой толпу воинов, чтобы участвовать в походе, видел на престоле святого града своего любимца — Ги де Лузиньяна. Которого умирающий король Балдуин сделал регентом королевства. Совсем недавно состоялась очередная свадьба его родной сестры Сибиллы и Лузиньяна. Таким образом Балдуин решил укрепить трон перед своей смертью. Когда тамплиеры прибыли в Иерусалим, то почти сразу по приезду были приглашены на прием и ужин вместе с магистром, и другими высшими чинами ордена, это были своеобразные поминки усопшего Балдуина и чествование нового возможного короля. Доминик, Амори и еще несколько братьев-тамплиеров были также приглашены на этот ужин.***
Войдя в большой зал вместе с другими приглашенными тамплиерами, где проходил ужин, Доминик неспешно разглядывал все присутствующих. Среди них он заметил как короля Ричарда, так и французского короля Филиппа Августа в окружении своих людей. Среди них особо выделялся один рыцарь. Это был высокий мужчина, с широкими плечами, сильными руками. Его фигура отличалась массивностью и мощью, а его темные глаза то вспыхивали, то затухали будто искры костра. Темные густые волосы кое-где прорезали слегка поседевшие пряди. Рыцарю было около сорока лет, а точнее, еще не исполнилось четвертого десятка, тогда как он успел побывать в битве при Монжизаре и в битве при Акре, и еще во множестве битв и сражений, каждый раз возглавляя войско короля Филиппа Августа. Он был верным советником и правой рукой французского короля, ему были рады как при дворе во Франции, так и в походном шатре, и в придорожной палестинской канаве. Храбрый, отважный, один из лучших воинов, отличавшийся еще и тем, что никогда не боялся говорить правду в глаза даже самому Филиппу Августу. Таков был барон Гийом де Вельт, присходивший из древнего нормандского рода, унаследовавший все владения и замки своего отца. Его младших братьев постигла худшая участь — средний де Вельт, сражавшийся бок о бок со старшим братом, погиб в одной из стычек с сарацинами при Акре, а младший брат еще с детства был приготовлен к монашеской службе и теперь стал аббатом в каком-то далеком монастыре. — Ги держался в тени, пока Сибилла не унаследовала трон. А теперь он выполз на свет, подобно змию. Он властолюбив, надменен и жаден. Теперь-то и начнется самое ужасное. — говорил низкий сильный мужской голос. Этот голос принадлежал именно барону де Вельту, который отделился от толпы остальных приближенный короля Филиппа. Барон отошел к дальней большой колонне вместе с каким-то странным низкорослым мужчиной средних лет, закутанного в черный бархат. На его шее красовалась толстая золотая цепь, говорившая о дворянском происхождении. Мужчина был немногословен и слушал де Вельта. Он лишь изредка кивал и с усмешкой поглядывал на Сибиллу и ее мужа Ги де Лузиньяна. Доминик невольно проходил рядом, когда наконец-то, все тамплиеры прибыли и каждый нашел себе собеседника, а также добрую чашу с вином. Казалось, что лишь один де Креси был здесь словно чужой и никак не мог найти хоть какое-то знакомое лицо в этой толпе. Он был не привычен к столь пышным приемам, которые сопровождались обществом женщин, а уж тем более знатных особ. Де Креси невольно прислушался к разговору де Вельта и странного человека в темном бархате. — Самое ужасное уже началось, мой дорогой сэр Гийом — отвечал низкорослый мужчина. — Проклятый шакал Рено де Шатийон вернулся после плена. Хоть наш король и поддерживает Монсеррата, но боюсь, Шатийон смешает нам все карты. За него отвалили целое состояние и это сделал никто иной, как покойный Балдуин, да упокой Господь его душу. Он и сам не догадывался, как открыл ящик Пандоры. Теперь Рено не угомонится. Из-за него мы еще наплачемся. Как бы его жадность и разбои не толкнули нас и Саладина на новую войну. Ах, проклятье… — Не печалься, это мы еще посмотрим. Все еще может статься. Рено умелый и дерзкий воин, но на каждого умелого и ловкого всегда найдется тот, кто сильнее и ловчее. — улыбнулся де Вельт. — А вообще, они все мне противны до невозможности. Если бы не мой король, я бы уже отвел наши войска обратно во Францию, нежели участвовал в этой бессмысленной бойне. Я только лишь ожидаю приказа от Филиппа, который вот-вот сорвется с его уст. Давно пора. Иерусалим — не больше, чем сказка, придуманная теми, кто давно искал очередной повод снова набить свои дырявые карманы золотом. — Тише, тише, господин де Вельт — предостерег его незнакомец, заметив молодого храмовника. — Мы не одни. Здесь есть и та сила, которая наверняка будет решать исход всего дела. Осталось лишь узнать — на чьей стороне выступят рыцари ордена Храма. Оба мужчины повернулись как раз в ту сторону, где стоял Доминик с растерянным видом. — Добро пожаловать, сэр храмовник — произнес человек в темном бархате, расплывшись в любезной улыбке. Он по-видимому, сам решил начать разговор. — Я вижу, вы здесь впервые и по всей видимости немного смущены столь большим собранием. Позвольте представиться — Филипп де Вермандуа, граф Эльзаса и Фландрии. А этой мой доблестный друг и правая рука короля французского Филиппа Августа — барон Гийом де Вельт. — Рад приветствовать вас, господа. Сэр Доминик де Креси, рыцарь ордена Храма — отчеканил молодой храмовник, немного смутившись от услышанных титулов. — А-а-а-а, знаменитые новые отряды воинов Христа, обещанные нам самим Папой — протянул де Вельт, бесцеремонно хлопнув по плечу де Креси. — Надеюсь, ваши тамплиеры наконец-то положат конец всему этому кровавому побоищу. — Мы служим лишь Господу нашему Иисусу Христу и все, что мы свершаем, лишь по его воле — смиренно ответил Доминик, в ответ которому была ехидная улыбка де Вельта. — Я слышал у вас теперь новый магистр? Очередной кровожадный фанатик или в этот раз вам повезло чуть больше? — произнес де Вельт, прекрасно понимая, что этот мальчишка не осмелиться бросить ему вызов при всех, да и к тому же, все знали, что рыцарям-храмовникам строго запрещено принимать вызов на бой или участвовать в турнирах, кроме как от врагов христианского воинства — неверных псов. — Наш магистр не подлежит обсуждению, как любой из наших братьев — ответил Доминик, бросив настороженный и гневный взгляд на де Вельта. — Прошу простить меня — улыбнулся барон, отпивая из кубка, который все еще был у него в руках — Я сегодня слишком много выпил. Все это проклятое чествование… — Королева Сибилла! — неожиданно двери большого зала отворились. Сама королева Иерусалима вошла в распахнутые резные двери в сопровождении многочисленных слуг и служанок. Среди них было множество служанок-сарацинок.***
Воздав должные почести, прием продолжился, а Доминик все никак не сводил своих восторженных глаз с королевы. Он еще никогда не видел таких прекрасных женщин, какой была Сибилла. Рядом в ней порхали сарацинские прислужницы, одетые в темно-синие с золотом одежды. При взгляде на одну из них де Вельт сверкнул темными глазами, словно увидел яркий блестящий золотой предмет, а его губы медленно растянулись в хищной довольной улыбке. — Истинное сокровище Палестины — неожиданно проговорил барон, чуть тише низким голосом. При этом его глаза и вовсе стали как у волка, который почуял свою добычу. — Королева Сибилла? — переспросил рыцарь Храма. — Королева Сибилла, будто уличная девка или разменная монета в этой игре — добавил де Вельт довольно грубо, презрительно поглядев на королеву. Он словно попытался спрятать свои настоящие намерения и чувства, стараясь отвести разговор. Де Вельт вовсе не хотел говорить храмовнику на кого он смотрел на самом деле. Ведь его взор то и дело, украдкой, скользил по тонкому хрупкому силуэту одной из сарацинских служанок. — Нет уже, увольте, дорогой де Креси, подобные женщины меня мало интересуют, а если уж и вызывают интерес, то мимолетный и только лишь за тем, чтобы облегчить свою природную нужду. Доминик удивился такому высказыванию, но не успел ответить, так как барон решительно развернулся и пошел в сторону выхода крупным шагом. Пока молодой рыцарь разглядывал остальных придворных и знатных вельмож, его взгляд упал на одну из сарацинок-служанок, прислуживающих как королеве, так и остальным гостям. Некоторые из прислуги также работали в крепости, помогая в уходе за раненными. А сейчас они суетились в своих роскошных одеяниях, поднося кушанья и вино своим господам. Доминик заметил, что среди слуг есть и совсем молодые невольник — это были те самые потомки рыцарей, приехавших с запада и местных женщин — бастарды, судьба которых была незавидна. Только сейчас де Креси вспомнил о своем отце — ведь он мог запросто отдать его в услужение какому-нибудь знатному рыцарю и тогда, участь Доминика была бы точно такой же как и этих темнокожих юнцов, разодетых в золотые шаровары, с золотыми браслетами на руках и обручами на шеях, разливающих вино и терпеливо сносящих побои своих хозяев. Отпив немного вина, храмовник вновь устремил свой взор на сарацинку. Эта девушка с блестящими темными и немного встревоженными глазами, одетая в темно-синее платье, показалась Доминику такой очаровательной и нежной, будто стеклянной фигуркой, забытой на столе каким-нибудь могущественным господином. Ее звали Анна, но многие называли ее по-прежнему — Амина. Эта сарацинка, некогда принявшая христианскую веру, привлекла внимание де Креси еще и тем, что составляла разительный контраст с надменными красавицами и королевой, которые знали, почем продать свои прелести и как сыграть на мужских слабостях, как обратить грех во благо, а также обеспечить себе и своим мужьям, ни много ни мало, а царский скипетр. Доминик уставился на сарацинку сам того не желая. Он боялся оторвать свой взгляд от этого видения, от этого легкого, словно парящего нежного создания, порхающего с подносом в руках и прислуживая гостям вместе с остальными слугами. Храмовник продолжал пристально глядеть на Амину, он поймал себя на мысли о том, что слишком открыто позволил себе любоваться женской красотой, подобное устав его оредна запрещал. — Нравится? — неожиданно над самым ухом де Креси прозвучал тихий шепот собрата Амори. — Кто? — выпалил Доминик, который никак не ожидал, что кто-то может застать его за разглядыванием женщины. — Хааа! Сладости! — рассмеялся и подмигнул Амори — Отличные финики, не находишь? Успокойся, барон де Вельт всегда называет вещи своими именами, но у него есть это право. Подобные приемы для того и существуют, чтобы набить себе живот разными яствами. А что до их игр, нам не стоит туда вмешиваться. Теперь не лучшие времена. Неужели тебе приглянулась какая-нибудь черноглазая красотка из местных? — Нет — смущенно и твердо ответил Доминик — Ты же знаешь, какие обеты налагает на нас орден. — Полно тебе, Доминик! Ты словно вчера на свет народился! — продолжал смеяться Амори и отправлять финики в рот. — Еще бы эти обеты выполнялись! Эта Палестина, а не наш монастырь в Нормандии. Где под неусыпным оком нашего скучного, как ведро без воды, прецептора, мы изо дня в день поем псалмы и коротаем время в нескончаемых тренировках. Мы начали жить только сейчас, де Креси! Наслаждайся моментом! — Убирайся вон, Амори! — выпалил Доминик и выскочил из зала, преследуемый задорным смехом своего собрата. Выскочив во двор замка, рыцарь судорожно выдохнул и невольно взглянул на темное ночное небо. Яркие крупные звезды рассыпались как драгоценные камни на дорогих одеждах. Воздух был свежим и легкий ветерок приносил приятную прохладу. А еще ветер донес до слуха храмовника чей-то разговор.***
Разговаривали двое мужчин. Один из голосов был уже хорошо знаком де Креси — это был барон де Вельт, а кто был тот, кому принадлежал второй голос, храмовник не знал. Любопытство, да и выпитое вино, подтолкнули Доминика к действию. Он осторожно прокрался во внутренний двор, откуда доносился разговор и спрятался за одной из многочисленных повозок, старательно прислушиваясь. — Я полагаюсь на тебя, мой благородный сэр Гийом — прозвучал твердый мужской голос, его оттенки выдавали человека привыкшего повелевать, отдавать приказы, но этот голос был не лишен некоторого благородства и приятного для слуха созвучия. — У нас еще есть время, но его не так много как хотелось бы. Да и Ричард опять затеял свою игру. Как он мне надоел, но мне приходится мириться со всем этим. Наше теперешнее положение не дает нам столь свободно развязать руки, как бы мне хотелось. Франция не должна больше посылать своих воинов. Понимаешь, к чему я веду, сэр Гийом? — Да, ваше величество — отвечал де Вельт, который уже протрезвел и твердо стоял на ногах, выпрямившись во весь рост, словно и не пил вина вовсе. Из своего укрытия Доминик мог отчетливо слышать и видеть, как барон склонился перед фигурой в темной плаще. Человек, который слегка прикрывал свое лицо верхней частью плаща был никто иной как французский король Филипп Август. Сам он периодически осматривался по сторонам, совершенно не желая присутствия свидетелей при разговоре с де Вельтом. — Проклятый Ричард хочет посадить на трон Иерусалима это ничтожество де Лузиньяна — продолжал король. — А нам ничего не остается как смотреть на это непотребство! Еще и Шатийон… Черти бы его забрали к себе в ад, где ему самое место. Он спутал всю игру. Теперь, когда Монсеррат так старательно пытался провести переговоры с Саладином и заключить мир, а Ричард влез как медведь в свечную лавку со своими идеями о новой битве и не пошел на компромисс — все было зря! Господь не простит нам… Столько потерь, сэр Гийом, не мне говорить об этом, ты и так все прекрасно знаешь сам. Остался лишь один единственный козырь — посадить на трон Монсеррата и как можно скорее. И еще одно. — Что же еще, мой король? Разве что всеми правдами и неправдами склонить тамплиеров на нашу сторону. Как жаль, что у них новый магистр. Говорят, он вздорен и взбалмошен как девица, а еще не приемлет никаких разговоров и помыслов о мире с Саладином. Нам будет нелегко склонить его на нашу сторону. Если Монсеррат все же станет королем Иерусалим — переговоры о мире продолжаться и нам удастся заключить мир. Тогда мы сможем беспрепятственно вернуться домой и уберечь наших людей от бессмысленной кровопролитной бойни. — Да, это нужно сделать и как можно скорее, всеми силами переманив на свою сторону решающую силу — храмовников — добавил Филипп Август, кивнув. — Действуй, мой славный сэр Гийом, я разрешаю тебе все. Слышишь, абсолютно все, только сделай это для меня, для наших воинов, для Франции. И во благо Господа нашего — добавил Филипп, словно опасаясь чего-то. Де Вельт поклонился, а король, погладив рыцаря по голове словно любимого пса, поспешил вернуться обратно на пир. Этот странный разговор, так неожиданно подслушанный Домиником, было то самой негласное соглашение, которое французский король и Конрад де Монсеррат решили притворить в жизнь в обход короля Ричарда Львиное Сердце.***
После разговора барон почему-то не спешил возвращаться обратно в большой зал, но и не шел к себе. Он присел на пустой бочонок из-под вина и казалось, ожидал чего-то или кого-то. Прошло немного времени и во дворе появилась тонкая хрупкая фигурка той самой сарацинской служанки. Девушка несла в руках большой кувшин. Он был пуст и она отправилась за очередной порцией воды. Пресекая темный двор крепости дорогу ей преградил де Вельт. Он поднялся с бочонка и направился прямо к ней, преграждая сарацинке дорогу. Доминик, в свою очередь, решил остаться и понаблюдать за бароном и служанкой. Возможно, де Вельт передаст ей что-то важное. Но де Креси ошибся. — Наконец-то, моя красавица, а я все ждал, когда ты наконец-то выйдешь за водой — губы барона снова растянулись в хищной улыбке, а его темные глаза заблестели. При этих словах мужчина схватил ее за руку и притянул к себе. — Прошу вас, господин де Вельт, я должна вернуться обратно — жалкая попытка вырваться из цепкой крепкой хватки рыцаря не увенчалась успехом. — Отчего избегаешь меня, Амина? — рыцарь притянул девушку совсем близко, так, что его горячее дыхание, смешанное с выпитым вином, обжигало ей лицо. Он обнял сарацинку так крепко, что малютка выронила кувшин из рук. — Чем я заслужил такое презрение? Я прокаженный или разбойник с большой дороги? — Прошу, сэр рыцарь, — продолжала сарацинка, тщетно пытаясь выбраться из крепких объятий де Вельта. — Я уже говорила, что всего лишь жалкая служанка, которой из милости позволили остаться в крепости. Вы благородных кровей и знатный воин, разве такая замарашка как я может… — Замочи, хватит! Никогда не говори так о себе. — барон нахмурился и приставил к ее нежным губам палец. — Ты самое чистое существо на всем белом свете, которое мне довелось встречать за всю мою жизнь. — Вы прекрасно знаете, что это не так! — выпалила Амина, упершись в грудь рыцарю и не оставляя попыток избавиться от его объятий. — Не правда! — вторил барон, немного разозлившись такому напору и сопротивлению. — Прекрати, ну же. Для меня ты всегда будешь непрочным, чистым и самым прекрасным созданием на земле. Почему отослала мой подарок обратно? Тебе не понравился браслет? Он тебе не по-вкусу? — Браслет прекрасен. Очень искусная и тонкая работа, господин. Отослала, потому… Потому, что подобные украшения носят лишь знатные и благородные особы. Я к ним не отношусь — отрезала сарацинка и смело поглядела в глаза воина. Ее темные ресницы немного подрагивали, а глаза расширились, в них пылали такие же искры как и на пиру. — Это слишком для меня… — Тогда, моя прелестная гурия, возможно, мой поцелуй придется тебе по-вкусу — с этими словами де Вельт притянул Амину еще ближе к себе и впился в ее губы грубым властным поцелуем. Сарацинка с большим трудом оттолкнула от себя мужчину и влепила барону пощечину. Де Вельт мгновенно отпустил служанку и разъярился не на шутку. — Бессердечная девчонка! Я заставлю тебя быть со мной ласковой! — рявкнул барон, потирая пылающую щеку. — Что?! Что я такого сделал, что должен теперь унижения и от кого? От сарацинской служанки? Разве я когда-либо был груб с тобой? Разве я когда-нибудь хоть раз обидел тебя? Так почему же ты отказываешь мне всего лишь в поцелуе? Амина пятилась назад, испугавшись дикого взора де Вельта. Рыцарь не стал больше церемониться и схватил дрожащую девушку за руки, снова притягивая ее к себе с такой силой, что сарацинка невольно вскрикнула. — Иди ко мне! И не смей мне отказывать! — проревел барон, пытаясь вновь поцеловать сарацинку. Несчастная, испуганная, хрупкая малютка слабо трепыхалась в его руках, она даже попыталась закричать, но де Вельт не позволил ей этого. Малютка, у которой сил было совсем немного, безвольно повисла в его объятиях, после очередной попытки вырваться. — Отпусти ее! — неожиданно раздался голос позади нее. Доминик, которые до этого сидел в своем укрытии, вышел и выпрямился во весь рост. — Так-так, это ты, сэр храмовник — ухмыльнулся барон, выпуская свою добычу. — Что, пир уже закончился? Или храмовники разучились пить и не знают с какой стороны кубка слаще? — Отпусти девушку — повторил Доминик, положив руку на рукоятку своего меча. — Не стоит благородному воину опускаться до подобных грязных утех. — Если я это делаю, то тебе-то какое дело? Она — всего лишь служанка и стоит мне приказать, как она должна исполнить любое мое желание — при этих словах, покраснев, де Вельт вынул меч из ножен. — Я сказал не смей ее трогать — четко и твердо повторил де Креси, заслоняя сарацинку собой. — Иначе… — Иначе, что? Сэр де Креси, ты бросаешь мне вызов? А? — ехидно подхватил де Вельт, расхаживая рядом, будто готовясь к стычке. — Или твой устав запрещает тебе? — Я всегда готов принять вызов, мы, рыцари Храма призваны защищать всех страждущих и требующих защиты. — также невозмутимо и твердо ответил Доминик, прекрасно понимая, каким суровым наказанием грозит ему такой бой, но несмотря на это, он был совсем не намерен оставлять девушку без защиты, наедине с этим хищником. — Тогда, сэр храмовник, я бросаю тебе вызов за то, что ты нагрубил мне, посланнику короля Филиппа. И отвечать тебе придется не только перед твоим магистром! — де Вельт отлично знал, чем может обернуться такая выходка, ему — ничего не будет за подобный проступок, тогда как молодого тамплиера ждут розги и суровое наказание. Он уже развернулся и встал в боевую позицию, приготовившись атаковать, как вдруг сарацинка выбежала вперед, заслонив собой тамплиера. — Прошу тебя, господин де Вельт, не губи этого юношу — умоляла она, а ее темные глаза наполнились слезами. — Не губи его душу и тело. Этот спор не стоит той крови, которую ты ждешь получить сейчас. — Де Креси! Ты так и будешь прятаться за женскую юбку или примешь наконец-то, мой вызов? — крикнул де Вельт, словно любуясь разыгравшейся сценой. А де Креси был готов ринуться в бой, пусть даже за всем этим последует наказание. Именно сейчас он почувствовал, что за эту женщину он готов отдать свою собственную жизнь. — Прошу, остановись, Гийом! — сарацинка упала перед бароном на колени, схватившись за полу его длинной богато украшенной туники. Звуки собственного имени, произнесенные Аминой, подействовали на де Вельта будто заклинание. — Не делай этого… Ради меня. Прошу. Постояв немного, де Вельт взглянул на девушку, а потом на де Креси. Его растерянный взгляд снова упал на умоляющую его сарацинку, а в следующую минуту он вложил меч в ножны. — Хорошо, хорошо — быстро заговорил рыцарь, поднимая на ноги Амину. — Ради тебя, мое сокровище. Встань, ну же. Сарацинка поднялась на ноги, но все еще боязливо глядела на барона. — Мы еще встретимся, де Креси. Не сейчас, но я тебе обещаю, я на твоей шкуре не оставлю живого места. В следующий раз, когда будешь прятаться за бабью юбку, подумай об этом хорошенько. Бесстрашный воин Христа. — язвительно процедил барон и метнул злобный взгляд на храмовника. — Не стоит затевать ссору, сэр де Вельт, тем более из-за такого пустяка — раздался знакомый голос брата Гуго. — Брат Доминик еще очень молод и не знает здешних правил. — Так научи его, сэр Гуго. Я уважаю тебя и преклоняюсь перед твоим боевым искусством, но видит бог, если еще раз увижу рядом с Аминой этого мальчишку — я снесу ему его неразумную голову вместе с вашим восьмиконечным крестом! Пусть не сует свой нос в дела, которые его не касаются! — ответил де Вельт, который, по-видимому, узнал немолодого храмовника. — Доброй ночи, сэр Гийом — улыбнувшись, добавил Гуго, затягивая свой кожаный пояс с висевшими на нем ножнами. — И тебе, сэр Гуго — раздраженно ответил барон и зашагал в сторону рыцарских шатров, которые располагались во дворе крепости. Как только фигура де Вельта скрылась из виду, сарацинка упала перед братом Гуго на колени и в благодарность поцеловала край его белых одежд. — Ну, полно, что ты, что ты! — сказал Гуго, поднимая девушку на ноги. — Мда-а, еще и недели не прошло, как ты легко нажил себе врага, да еще и в лице барона де Вельта. Он мог запросто прибить тебя. Что ж. Пойдем брат Доминик и ты, Амина. Посидим немного у костра, да отведаем нашей теплой похлебки перед сном. Это не бог весть какое кушанье, но за него не надо платить столь постыдным унижением, как за те диковинные яства, что сегодня подавались в большом зале. Он поднял упавший палантин сарацинки и завернул в него девушку, а потом и вовсе снял с себя белый плащ и надел на хрупкие плечи служанки, жестом приглашая оторопевшего де Креси и Амину к его шатру, около которого уже был разожжен огонь. Наступила ночь и рассыпала по темному небосводу свое сказочное полотно с крупными яркими звездами, но воцарившаяся тишина предвещала что-то недоброе.