Тамплиер

Приближался вечер и те немногие, что остались в крепости, стали подсчитывать потери.  — Брат Гуго — лекарь обратился к стоящему спиной храмовнику. — Еще несколько братьев наших во Христе отошли в мир иной.  — Что ж, нужно немедленно отпеть их и похоронить в часовне, пока эта нестерпимая жара окончательно не сделала свое черное дело. И еще, отдай распоряжения брату Морису — пусть приготовит как можно больше стрелков на стенах. Весь остаток дня прошел в приготовлениях к обороне и заготовке воды. Наступил вечер и на горизонте показались несколько отрядов всадников- это были сарацинские воины, пробиравшиеся к колодцам с водой.  — Проклятье, мы не успели… Они уже здесь… — проговорил барон и махнул рукой, наблюдая за сарацинами, снующими в темноте от колодца к колодцу. — Выпустить стрелы! Сотни стрел обрушились на головы неверных, разя насмерть и укладывая страшный урожай на остывший ночной песок. Так продолжалось почти всю ночь. Барон де Вельт, а также его небольшой отряд из уцелевших рыцарей и нескольких тамплиеров организовали отряд стрелков, чтобы со стен атаковать прибывающих отравителей. Сэр Гийом, несмотря на свои раны, был в приподнятом настроении и решительно отдавал все новые и новые приказы по обороне крепости. Амина, тем временем, помогала брату-лекарю возиться с ранеными, таская болшие бурдюки с водой. Она шла через двор с очередным бурдюком, как неожиданно путь ей преградил брат Доминик.  — Давай, я тебе помогу. Такой большой бурдюк… — сказала де Креси, взвалив тяжелую ношу себе на плечи. — Куда это отнести?  — Благодарю, господин. Прямо в часовню, в ее правое крыло. Брат-лекарь устроил там госпиталь. Там не так жарко днем — кротко ответила Амина, потупив свой взор и покраснев, когда она ощутила на себе пристальный взгляд тамплиера. Они шли так какое-то время и каждый будто боялся начать разговор. Наконец, Амина, подавив некоторое смущение начала беседу.  — Барон де Вельт говорит, что мы не переживем следующую ночь. Это так? — ее голос немного дрогнул.  — Это мы еще поглядим! — ответил де Креси, улыбаясь и стараясь не пугать сарацинку горькой правдой. — Рыцари Храма не сдаются и не отступают, а эта крепость выдерживала сотни набегов и все равно выстояла. Если воды и пищи вдоволь, то мы можем продержаться куда больше, чем два дня. Почему не уехала с последним обозом?  — Ты наверняка знаешь, господин, — продолжила Амина, украдкой взглянул на храмовника. — Я большую часть жизни прожила в этой крепости и моим приемным отцом был прецептор вашего ордена. Вся моя жизнь так или иначе, вольно или нет, связана с этим местом. Это сложно объяснить как и то…  — Как и то, что я чувствую к тебе тоже, что и ты ко мне — прервал ее Доминик, опустив бурдюк с водой и поглядев на Амину горящими глазами. — Я все слышал. Я слышал твой разговор с де Вельтом. Неужели, это правда? Ты… Твое сердце также исполнено любви и нежности ко мне, как и мое к тебе?  — Да, это правда… Но, мой господин… — Амина подняла свои большие темные глаза, полные смертельной грусти и слез, она понимала, что ни де Креси, ни она сама никогда не смогут быть вместе. — Ваши обеты…  — Мои обеты… — повторил с тяжким вздохом де Креси. — Это так. Мои беты не позволяют мне любить ни одной женщины… Но… Тебе нечего бояться, я не причиню тебе зла. Я еще никогда никого не любил так сильно прежде, как тебя. Прости меня… Я не смог выкупить тебя и ты досталась де Вельту. Если бы я не был жалким рыцарем Храма, который даже не смог сохранить свой плащ…  — Не казни себя, господин — ответила Амина, осторожно прикоснувшись своими тонкими нежными пальцами к щеке рыцаря. — Ты, тот единственный, кто ничего не попросил у меня взамен на мою свободу. А то, что де Вельт оказался богаче — не твоя вина. Он бы все равно не позволил…  — Я не боюсь его, впрочем, как кого-либо другого. — ответил де Креси, отнимая ее руку от лица и прижимая к своей груди.  — Тогда не печалься, мой господин. — сказала Амина, голос ее дрожал. — Такова судьба.  — Нет, судьба наша в руках Господа, а не таких как де Вельт. — глаза де Креси заблестели мягким светом, а губы сами расплылись в улыбке, когда он с нежностью поглядел в глаза сарацинке. — Ты должна жить и уехать отсюда, Амина. Я не хочу пугать тебя, но лгать тебе тоже не могу. Завтра будет тяжелый день, не все смогу его пережить… О, я еще никогда так не жалел и не сокрушался о своей слабости… Доминик, сам того не ожидая, потянулся к Амине и крепко прижал ее к своей груди, скользя руками по ее хрупкому стану, вдыхая запах ее волос и палантина. Этот запах перемешивался с нотками трав и благовоний, которыми окуривали помещения госпиталя и церкви.  — Я люблю тебя… Люблю… — шептал де Креси, не удержавшись от поцелуя. Он осторожно прильнул к ее нежным трепещущим губам, рыцарь стал целовать ее лицо, которое теперь залилось чуть розоватым румянцем, он гладил ее темные воздушные волосы, казалось, что Доминик хотел испытать то неведомое, что никогда еще не испытывал, а теперь, когда смерть казалась ему неизбежной и такой близкой — он будто цеплялся за эти чудесные мгновения. Де Креси почувствовал как Амина робко ответила ему, обняв его крепкий стан в ответ и также крепко прильнув к его губам.  — Нет, нет… Мы не должны… Прости, прости меня… Прости меня, прости меня, Амина — губы его дрожали, а в глазах застыли беспомощные слезы. Ему было горько и плохо от осознания того, что все закончится уже завтра — с рассветом, а может к следующей ночи они все погибнут. Но его самого смерть не пугала, он страшился за судьбу любимой женщины, корил себя за то, что никогда они не смогут быть рядом друг с другом. Что слишком поздно встретил ту, кто стал ему дороже всех принесенных обетов, рыцарской чести и креста на груди. Только теперь Доминик осознал, чего был лишен все эти годы — любви. Искренней, благодарной и теплой, теплее, чем пески Палестины, дороже, чем все золото мира, вся слава и боевая доблесть. Сердце его сжалось, а его руки никак не могли отпустить Амину, замершую в его объятиях. Только сейчас де Креси ощутил свою беспомощность и тщетность приносимых глупых обетов. Барон де Вельт был прав — в жизни не было ничего того, ради чего стоило бы погибать вот так глупо, разве что, ради той, что дорога сердцу. И если раньше де Креси осуждал и даже называл барона трусом, то теперь он в полной мере осознал то глубокое, настоящее чувство, что давало саму жизнь и сохраняла ее смысл. Де Креси аккуратно отодвинул от себя Амину и горько улыбнулся.  — Тебе не за что просить у меня прощения, ты подарил мне возможность любить и ощутить себя живой. Твой долг и твои обеты, которые ты принес Господу… Не забывай о них… Даже ради меня… — сказала сарацинка, поглядев в глаза храмовника и приложив его широкую мозолистую ладонь к своей щеке, целуя ему руку.  — Я сотворил нечто ужасное… Я бОльший грешник, чем ты могла бы себе представить. — рыцарь упал перед ней на колени и обнял ее ноги. — Прости меня, прости… Я дал тебе надежду, надежду на лучшую жизнь, а теперь сам должен ее отобрать и уничтожить… Я люблю тебя… Прости меня… Прости… Так они стояли, у каменной стены, рядом с большим бурдюком, наполненным водой, позабыв на какой-то момент о времени и тех невзгодах, что обрушились на их плечи. В это единственное короткое мгновение они были счастливы, какими больше не смогут быть никогда… Наступила ночь и последний сигнал колокола в часовне возвестил о том, что ничего не предвещает беды, а ее обитатели могут спокойно отойти ко сну. В эту тревожную ночь де Креси не спал, он поднялся на стены, чтобы сменить вымотанного и валившегося с ног собрата. Сердце его сжималось от боли и нежности. Но воспоминания о возлюбленной сарацинке придавали де Креси мужества и стойкости, коих он еще никогда не испытывал столь сильно. Теперь он не мог сдаться или отступить — теперь он, рыцарь ордена Храма, обрел смысл — то, ради чего стоит преодолеть все уготованные Господом испытания. Амина также не могла уснуть, она отправилась с госпиталь, приглядывать за теми немногими, что остались в живых, но усталость все е взяла свое и сарацинка заснула рядом с горящей свечей на столе, что был недалеко от ложа с навесом, где располагались раненные рыцари. Впервые сны ее не были тревожны. Звезды в эту ночь были столь яркими, вырисовывая причудливые узоры и созвездия, что казалось будто сами ангелы сошли с небес, проводить воинов Христа в их последний нелегкий путь. *** Утро следующего дня началось с обычного капитула. Это было традиционной практикой рыцарей Храма, решая таким образом важные текущие дела. Капитул собирался при наличии четверых и более братьев. Сейчас было то самое время, когда нужно было избрать нового командора. Им стал брат Гуго, рыцари, коих теперь осталось немного, как один отдали голос за него. Но, не успев надеть новые одежды, какие полагались новоиспеченному командору храмовников, брат Гуго был вынужден отдать приказания по защите крепости. Атака началась незамедлительно, как только прозвучал сигнал, отдаваемый многочисленными трубами. Несколько конных отрядов Саладина со стрелками-всадниками бросились к воротам крепости, отвлекая внимание защитников от готовящихся катапульт.  — На стены! — кричал Гуго. — Нужно не дать им подкатить катапульты слишком близко! Стрелы градом сыпались с обоих сторон. Позиция храмовников была немного лучше, так как с высоты башен и стен им была видна вся диспозиция противника, тогда как сарацинская сторона брала чистом и известной тактикой, изматывающей врага, о которой не раз упоминал барон де Вельт. Так продолжалось весь день, до самого вечера, но катапульты были пущены вход лишь под вечер. Горящие снаряды, летевшие и ударяющиеся с огромной силой о каменные стены, а также перелетающие через них, освещали все вокруг. Вечер будто сменился алым рассветом. Вспышки то и дело озаряли защитников крепости, снующих с ведрами воды, пока остальные отбивали атаку. Их гербовые котты, надетые поверх доспехов, с красными крестами спереди и сзади, белыми пятнами мелькали по всему двору и рядом с многочисленными горящими внутренними постройками. Казалось, ад разверзся посреди палестинских песков и его пламя старалось забрать грешников к себе и как можно больше. Неожиданно, в самый разгар битвы, прозвучал сигнал труб и сарацины отступили. Излюбленная тактика полководцев Саладина вновь проявилась. Многие братья-рыцари погибли в тот вечер, кто-то от случайной стрелы, кто-то сгорел в страшном пожаре, спасая остальных. Так прошло еще два дня. Сарацины то и дело нападали, забрасывая крепость горящими смоляными снарядами, выпущенных из катапульт, а также обстреливая стены прецептории, а потом звучал сигнал и они возвращались на свои диспозиции. Прошло еще три дня. Защитники крепости были вымотаны от постоянных круглосуточных боев, возникающих пожаров и бесконечных смертей. Тамплиеры не успевали не только отпевать своих собратьев, они не успевали даже их хоронить. Череда мертвых тел красовалась во дворе прецептории, а брат-монах Морис успевал произнести всего лишь короткую молитву. Стояла невыносимая жара и тела было необходимо предавать земле как можно быстрее. Раненых переместили в дальние помещения старой церкви, а в новое — сносили свежие мертвые тела, так как там было не так жарко. На исходе первой недели осады в живых осталось лишь двадцать семь рыцарей-защитников из ста пятидесяти. Барон де Вельт и один из его оруженосцев, добровольно пожелавший остаться вместе со своим господином, а также трое рыцарей барона — входили в число выживших.  — У нас почти не осталось еды! И это пол-беды… — рыкнул де Вельт, утирая с лицо струящийся пот. — Нам нечем кормить лошадей! Этих остатков хватит лишь до завтрашнего дня. А еще, через день-другой, начнем голодать, а потом — ты, ты сам Амори, будешь рад перегрызть горло любому из нас, чтобы сожрать остатки собственного коня! Воцарилось молчание, все понимали, что барон прав и провизии осталось лишь на один день. Они смогут продержаться еще несколько суток, но вот лошади… Жара доконает их, ситуация осложнялась и тем, что вода была на исходе, а ближайшие источники были отравлены сарацинами. Дальний источник воды был под постоянным патрулированием отрядов Саладина и чтобы принести хотя бы один бурдюк с водой — означало взять на себя смертельный риск.  — Должен же быть какой-то выход… — начал было Доминик.  — Только не вздумай сейчас упоминать о боге, де Креси! Его здесь нет и не было никогда! А вот ближайший к нам отряд из двухсот сарацин — вполне настоящий — перебил его сэр Гийом, который нетерпеливо чертил на песке какие-то рисунки своим кинжалом. — Мы сдохнем от голода или нас перебьют эти дикари одного за другим — надо попробовать прорваться, но делать это можно лишь под покровом ночи и разделившись. Там мы отвлечем внимание этих ублюдков.  — Хватит этих глупых, бессмысленных споров! — прервал из брат Гуго. — Бог — он в нашем сердце, в нашей душе и в наших поступках. Мы сами выбрали этот путь. Лишь Господь в праве решать, миловать нас, либо наказывать. Действовать должны мы сами. Для начала нам нужно похоронить погибших, этим займемся мы с братом Бернаром, господин лекарь поможет проводить в последний путь тех, кто готовиться испустить дух. Амина — позаботиться о нашей последней трапезе, и вот что, дочка — продолжил брат Гуго, немного смягчившись. Его глаза засветились добрыми огоньками, глядя на сарацинку. — Возьми это и не расставайся. Надеюсь, он никогда тебе не пригодиться… Но все же, когда пробьет час — это то малое, чем я смог бы тебе помочь… Так будет мне спокойней. С этими словами брат Гуго отцепил от пояса свой длинный обоюдоострый кинжал, тот самый, которым он не так давно облегчал участь тяжело раненных, умирающих собратьев, и отдал его Амине. Тамплиер замолчал и поджал губы, когда хрупкие пальчики Амины приняли столь необходимый «подарок».  — Спасибо, господин Гуго, да хранит вас Господь. — легкая улыбка озарила измученное лицо Амины. Она поминала для чего тамплиер отдал ей свое последнее оружие. Брат Гуго относился к тому складу людей, которые не выделяются пышными речами или бравадой, но в самый страшный момент находят единственно верное решение. Пусть и фатальное, пусть жестокое, но во благо, как полагал сам Гуго. Вот и сейчас этот немолодой рыцарь Храма нашел это решение. Страшный кинжал был отлично заточен, он перерезал не одно горло, пройдя вместе со своим хозяином не одну битву, облегчив горькую участь не одному брату-рыцарю. Смерть от такого оружия была легкой и довольно безболезненной. Кровь, вытекающая из ран, нанесенных кинжалом, быстро и незаметно покидала тело, а душа улетала прямо на небеса. Лишь покой и тепло окутывали напоследок…  — Это отвратительно! — выпалил де Вельт, когда Амина отправилась к большому котлу, чтобы сварить похлебку на всех из тех жалких остатков провизии, что оставались под навесом, прицепив на свой пояс страшное оружие.  — Да, сэр барон — кивнул брат Гуго. — Смерть всегда отвратительна, а смерть молодой женщины, ни в чем не повинной… Но еще хуже. А разве позор и бесчестье, жизнь в мучениях или в качестве рабыни — лучше? Не находишь, господин де Вельт?  — Это не может быть угодно никакому богу! — барон сорвал с себя перевязь, распалившись еще сильней.  — Да, сэр Гийом, но это не Господь устраивает столь жестокие бойни. Лучше позволить ей умереть мучительной смертью или пережить вновь все те ужасы и насилие — это ли не богомерзкий поступок? — вторил брат Гуго, густые брови которого взметнулись вверх.  — Ты, старый черт, мог бы сам посадить ее в обоз! Тебя бы она послушалась, если бы не как господина, то просто как старшего! Проклятье… — де Вельт закрыл лицо руками, словно силясь заплакать.  — Не горюй, Гийом — храмовник поднялся со своего места и подошел к барону, а потом положил свою тяжелую руку ему на плечо, желая приободрить рыцаря. — Амина уже давно словно не живая. Тебе хоть и удалось немного вернуть ее к жизни, но радости у нее на этой земле нет и не предвидится. Амина даже хотела принять постриг и уйти в нашу женскую общину, но ее происхождение не позволило ей это сделать… Крещеная сарацинка, все же не стала монахиней нашего оредна…  — Я мог подарить ей другую, счастливую жизнь… А она предпочла остаться здесь, посреди этого ада на земле… И ради кого…? О, Гуго, если бы ты знал…- прошептал де Вельт, не отнимая руки от лица. — Я хотел надеть ей на палец перстень со своим родовым гербом, понимаешь, Гуго…?  — Понимаю, Гийом — спокойно и продолжая поглаживать барона по плечу, ответил брат Гуго.  — Я…Я хотел сделать ее своей, только своей… Своей законной супругой и вложить ей в руки свои замки, земли, все, чем я владею! Свою жизнь, в конце концов… Но не кинжал, которым она сможет себя заколоть, когда сарацины возьму крепость, чтобы избежать насилия и страшного плена… Я ведь живу ради нее… Я люблю ее…- продолжал рыцарь, отнимая руки от лица. Глаза барона приобрели тяжелое выражение. — Знаю, сэр Гийом, знаю, прими ее решение как если бы, это было твоим собственным… А теперь пойдем, я провожу тебя к нашему лекарю. Твои раны, их нужно перевязать. — брат Гуго помог Гийому подняться и повел его по направлению к церкви и навесу, туда, где были остальные раненные рыцари. ***  — Что теперь, дорогой брат мой? — тихо спросил Амори, глядя на смертельно уставшего де Креси, который так и остался сидеть подле одной из стен крепости на утлой тощей соломенной подстилке, вытерая со лба кровавый пот.  — Стоять до конца. До последней капли крови… До тех пор, пока некому будет держать наше знамя, наш Босеан — ответил де Креси.  — Это-то и не принесет нам ничего хорошего — ответил одноглазый Амори, доставая из-за пазухи тщательно свернутое послание. — Вот это, нужно отвезти в Иерусалим и предупредить, армия Саладина уже близко. Иначе, мы погибнем напрасно. Де Вельт прав.  — Наши кони вот-вот падут от голода. Мой конь и барона еще в силе, но вот остальные не выдержат… Вода, Амори, нам нужна вода. — де Креси встал и поставил перед Амори пустой бурдюк.  — Какая гениальная мысль! Браво, сэр храмовник! — это был ехидный и насмешливый голос де Вельта, который к тому времени уже вернулся обратно и незаметно подслушал разговор рыцарей. — Вижу, к тебе возвращается разум, видать, его тебе прибавила добрая порка!  — Ну, хватит, сэр Гийом! — резко прервал его Амори, вновь засовывая послание за пазуху. — Сейчас не самое подходящее время, чтобы без толку задирать друг друга. Может у тебя есть предложение по-лучше?  — Да, сделать вылазку под покровом ночи в старые развалины, их не так сильно охраняют, там остался один заброшенный колодец, но в нем еще несть вода. Амина мне рассказала, она часто туда ходила, как раз недалеко от этого места могила вашего почившего прошлого прецептора. Так вот, стоит пробраться туда. Набрать несколько бурдюков и вернуться — глаза де Вельта загорелись от родившейся идеи в его голове.  — И кто же согласиться рискнуть? Если сарацины поймают… — спросил Амори и сделал говорящий жест, прочертив пальцем по горлу воображаемую линию от кинжала.  — Ага, хуже, если попадешься к ним в плен. Кто же за тебя выкуп платить будет? Да и насколько я знаю, бедные рыцари Христа их интересуют совсем в другом виде. — кивнул барон. — Сидеть тут, помирая от жажды куда интереснее? От нехватки воды мы умрем скорее, чем от стрел сарацин. Стоит попытаться. Я пойду.  — Куда же ты пойдешь? У тебя правая нога еле волочится. Даже ползти не сможешь. Что касается выкупа — тамплиер может предоставить в качестве выкупа лишь свой пояс и боевой кинжал. Не слишком жирная добыча! — усмехнулся Амори, указывая острием своего меча на раны барона.  — Тем хуже. Верно подметил, одноглазый — усмехнулся де Вельт. — Тогда кто?  — Я — выдохнул де Креси, ослабляя пояс.  — Нет. Я пойду — улыбнулся Амори. — Тебе нужно немного передохнуть, друг мой. Ты еле стоишь на ногах. Кто же поможет нашему брату Гуго завтра при очередной атаке? Нет, решительно вы оба никуда не годитесь! Амори задорно рассмеялся, снимая с головы кольчужный капюшон. Его отросшие курчавые волосы, похожие на пшеничную копну, выгоревшие под палестинским солнцем, теперь стояли дыбом, а его единственный голубой глаз сверкнул добрым огоньком. Молодое лицо, покрытое несколькими шрамами, озаряло что-то светлое и теплое. Барон рассмеялся вслед за молодым тамплиером, настолько его вид был сейчас забавным и задорным. Де Креси последовал их примеру и запустил в своего друга соломинкой, вырванной из жидкой охапки сенной подстилки, что лежала рядом. Соломинка прилетела точь в точь на голову рыцаря и запуталась в его густой пшеничной копне волос, свисая и дразня, щекоча нос тамплиера. Все трое смеялись, будто мальчишки, которым удалось удачно подшутить над замковым кравчим и налить вместо доброго вина прокисшего пива, позабыв на мгновение, что смерть уже приготовилась и ждет, как опытный и искусный охотник, чтобы забрать свою добычу.  — Что ж, решено. Я иду. — кивнул Амори, смяв наконец-то прицепившуюся соломинку.  — Даже не скажем брату Гуго? — спросил де Креси.  — Лучше не надо, Креси — покачал головой Амори. — У нас много потерь, еще трое раненных вот-вот отойдут к Господу. Де Вельт — обратился он уже к барону. — Я рад был сражаться с тобой бок о бок, не смотря на все наши разногласия. Тебя недаром называют лучшим воином короля Филиппа Августа.  — Не стоит, брат Амори — ответил барон с грустной улыбкой. — Самые лучшие войны остались лежать в этих проклятых песках. Наша участь — лишь вопрос времени. Вот, возьми это. С этими словами барон тяжело поднялся и снял с себя легкую, искусной работы, кольчугу.  — Как же ты? — спросил удивленный храмовник.  — Тебе сейчас ползти в самую гущу к неприятелям. Рисковать жизнью, чтобы притащить всем нам хотя бы глоток воды. Я давно заметил, ваши доспехи слишком тяжелы и многие рыцари погибли от удушья, варясь в собственной броне. — продолжал де Вельт, помогая разоблачаться брату Амори и надевая на него свою кольчугу. — А это — просто чудо! Легкая, как перышко, прочная словно из стали. Самая лучшая работа дамасских мастеров. Сейчас как никогда тебе надо быть ловким и быстрым. Мы будем ждать тебя у самого входа, когда потащишь бурдюки обратно, мы поможем тебе и втащим обратно. Одному тебе будет нелегко. Удачи. Да храни тебя Господь.  — Спасибо. И тебя, сэр Гийом, пусть Пречистая дева Мария укроет вас от смерти, друзья. — Амори обнял де Вельта, а потом де Креси, и направился к тайному выходу из крепости, надевая на себя несколько пустых бурдюков для воды.