***
Де Креси бросился вслед за Аминой, но как только он смог добежать до того самого места, где притаилась сарацинка, на них обрушились тучи стрел. Сарацинские воины стали приближаться, обстреливая тот небольшой островок, где сидела Амина. В этот момент барон де Вельт выхватил свой меч и, прикрываясь щитом, выбежал на середину того пустынного места, где развернулась трагедия. — Что, собаки?! Давай! Налетай! Все на одного! Еще ни разу барон де Вельт не сдавался и не проигрывал ни единого сражения! — рычал барон, разя врагов одного за другим. — Креси! Уходите! Уводи Амину! Быстрей! Гийом! — пронзительно выкрикнула Амина, вновь прицеливаясь и выпуская стрелу в очередного подоспевшего всадника. — Зачем он вылез… Куда… Де Креси не долго думая, попытался оттащить Амину, но сарацинка помотала головой. — Бежим! Ну же! — де Креси попытался схватить ее за руку. — Не мне! Помоги ему! Быстрее! — крикнула Амина, выпуская стрелу за стрелой, каждый раз попадая в цель. Сообразив, что так Амина очищает им путь, Доминик тоже выхватил свой меч и вот уже спина к спине, он вместе с де Вельтом опрокидывал на остывший песок своих соперников. Таким образом им удалось отступить к крепости, где за ее стенами уже вновь командовал Гуго. Тамплиеры снова атаковали и разбили небольшой отряд сарацин. Ворота крепости открылись и несколько братьев-рыцарей, под прикрытием остальных, помогли вернуться де Креси и Амину обратно, а также утащили раненного барона с поле битвы. На утро сарацины отступили на какое-то время и тамплиеры беспрепятственно смогли забрать полу-обгорело тело своего погибшего собрата Амори. — Сколько осталось в живых? — произнес де Креси каким-то холодным и немного хриплым голосом. — Нас пятнадцать, Доминик. Это те, кто может сражать и держать в руках хоть какие-то оружие — спокойно ответил брат Гуго. — Где барон? — продолжал де Креси, срывая с себя наручи, они тянули его к земли и сейчас казались будто оковами. Ему не терпелось освободиться от этого давящего чувства. Он распахнул ворот кольчуги, сковывавшей и не дававшей дышать полной грудью. — Де Вельт сильно ранен и если опять вздумает вступить в бой, его наверняка убьют. Амина возиться с ним, но одна стрела все же пробила его броню и вонзилась прямо в грудь. Стрелу достали, но сражаться де Вельт вряд ли сможет — добавил Гуго. — Вот что, Доминик. Сегодня нам всем придется несладко, а пока сарацины отступили на время, нужно, чтобы ты посадил Амину на коня и отправил в Иерусалим. Пока не поздно. Тебя она послушает. — А если ее поймают?! Об этом ты не подумал?! — выкрикнул де Креси, хватая Гуго за белые одеяния, которые сейчас были наполовину в крови, наполовину в пыли и налипшем песке. — Ты видел, что они сделали с Амори… — Видел, мальчик мой, видел — продолжал Гуго с присущим ему спокойствием. — Поэтому и не хочу, чтобы она оставалась здесь в крепости, чтобы ей пришлось пойти на смертный грех! Пусть лучше попытает счастья там — в палестинских песках, чем достанется этим стервятникам… Она сможет. Она сильнее, чем ты думаешь. — Тогда пусть едет с де Вельтом — отрезал де Креси. — Он тоже сильный и умелый воин, хоть и раненный, но он сможет ее спасти… В отличии от меня… Пока еще есть время. Пусть едут вместе. — Да.Да, мой мальчик, так будет правильно. — кивнул Гуго и потрепал Доминика по отросшим темным волосам. Тем временем оставшиеся в живых тамплиеры готовились к новой скорой осаде. Их глаза не выражали страх или обреченность, теперь они с честью могли исполнить свой долг. Воинство христово не может отступить перед лицом какой-либо опасности, пусть даже позади нее стоит сама смерть.***
Креси бросился в ту часть часовни, где был расположен госпиталь. Брат-лекарь к тому времени успел закрыть глаза нескольким тамплиерам и теперь сидел со спокойным видом, тем самым, когда осознание близко смерти уже больше не пугает. — Где де Вельт и Амина? — выпалил с порога Доминик. Глаза его горели огнем решимости. — Вон там, барон плох, однако еще может достойно продержаться, особенно, если будет вода… День будет жарким брат Доминик — спокойный голос лекаря словно убаюкивал и был безмятежным. Руки мужчины при этом были в крови, а закатанные рукава белой до селе туники, оттеняли эти ало-бурые пятна на его коже составляли разительный контраст с его безмятежным выражением лица. Доминик приблизился к низкому ложу, на котором лежал барон де Вельт. Его мертвенно-бледный вид пугал, но барон все еще был жив и не смотря на тяжелую рану, силился привстать каждый раз, когда Амина меняла очередную пропитавшуюся кровью повязку. Уезжайте! Быстрее! — голос де Креси нарушил покой. — Что? Куда? — проговорил с трудом барон. — В Иерусалим. Сейчас. Пока есть время. — глаза Доминика по-прежнему выражали решимость. — Амина, я прошу тебя. Садись на моего боевого коня, он сильный и выносливый. Поезжайте немедленно. Вот последний бурдюк с водой. Он еще пригодиться… — А ты? Как же ты… — Амина осеклась, подавляя невольно вырвавшиеся чувства, сейчас для них не было времени. — Мы постараемся продержаться как можно дольше и не сдадим крепость. Во имя Господа нашего и во имя всех погибших братьев — ответил Доминик. — А теперь, в путь. Времени мало. — Проклятье! Де Креси! Ты говоришь об этом только сейчас, когда езда по пустыни под палящим солнцем не так страшна, как двухсот тысячное войско Саладина! — де Вельт чертыхнулся и попытался привстать, он все же понимал, что выбора у них больше нет. Барон с трудом откинул одеяло и встал на ноги, натягивая одной рукой кольчугу. После они вышли во двор. Амина поддерживала барона, которому каждый шаг давался с большим трудом и неимоверными усилиями. — Бери моего коня — говорил де Креси, быстро отвязывая скакуна. — Он сможет тебя выдержать. Амина поскачет рядом на твоем. — Лучше бы… — барон хотел что-то возразить, но храмовник буквально подтолкнул его к запряженному коню. Но к удивлению самого де Креси кон взметнулся и рванулся прочь, будто почуяв скорую гибель. — Это я и имел ввиду — кивнул де Вельт, отвязывая своего скакуна и отдавая последний приказ своему оруженосцу. — Альмарик, седлай наших лошадей! Он бы не стал меня слушаться. Черт возьми, Креси, придется ехать нам обоим на одном. — Я остаюсь с остальными братьями. Это мой долг. Забирай Амину и уезжайте! Бегите, пока еще есть время — ответил де Креси. — Ты все-таки отдаешь ее мне? — де Вельт не без удивление посмотрел на тамплиера. — Значит откажешься от любимой женщины? — Что бы ты предпочел на моем месте, Гийом? Расстаться с ней живой или быть с ней, но мертвой? — ответил Доминик, глаза которого теперь изменились и будто застыли. — Я предпочту расстаться с ней живой… Уезжайте. С этими словами он помог Амине сесть на коня де Вельта и перекинул поводья. Она не вымолвила ни единого слова, только просто смотрела на рыцаря, боясь отвести свой взгляд. При этом де Креси украдкой сжал тонкие пальчики сарацинки, этот единственный момент прощания не укрылся от взгляда барона, который впился своим горящим взглядом в эти руки, держащиеся друг за друга, в эти глаза, которые не отпускали и прощались одновременно. — В путь, да хранит вас Господь и Пречистая дева Мария — сказал де Креси, а сам еле расцепил их с Аминой ладони и отдал поводья де Вельту. Амина опустив голову более не могла смотреть в сторону тамплиера. Она закуталась в палантин и вцепилась в поводья с такой силой, что костяшки ее побелели. — И тебя, храмовник! — бросил де Вельт и вскочил в седло, прижимая Амину к себе и отдавая своему оруженосцу сигнал к отбытию. Доминик отвернулся, чтобы не видеть как барон и остальные уезжают. Он боялся обернуться. Боялся. Его сердце разрывалось и ныло. Он вряд ли сможет еще хоть когда-нибудь увидеть ее глаза, дотронуться до ее щеки, а тот единственный поцелуй, который ему подарила прекрасная сарацинка останется в его сердце навсегда. Нет! Он не может отпустить ее… Не может! Доминик хотел было броситься за ними в след, но сам остановит себя. Если он повернется сейчас, стоит ему сделать этот шаг, как обратной дороги уже не будет. Он уже не будет тем, кем стал, он уже не будет мужественным рыцарем ордена Храма. Амина молчала, вцепившись мертвой хваткой в проклятые поводья. Де Вельт что-то говорил ей, что-то шептал на ухо, но она не обращала никакого внимания, а лишь всматривалась в горизонт и боялась оглянуться назад. Теплые струйки слез стекали по ее щекам. Она еще сильней закуталась в палантин. А между тем ее сердце сжалось так сильно, что комок подступил к горлу. Амина боялась сделать вдох, так она ехала затаив дыхание, пока крепость не скрылась далеко позади, а вместе с ней и тот, кого она любила больше жизни…***
Новый магистр ордена Храма Жерар де Ридфор был ярым поборником военных действий против Саладина, он был одним из тех, кто был против заключения всякого мира с сарацинами и выступил на стороне Рено де Шатийона, которому тоже не терпелось вновь приступить все законы человеческие и бросить тысячи и тысячи крестоносцев на борьбу с неверными. Де Ридфор не был ни талантливым полководцем или разумными стратегом, что было бы немаловажно в той нелегкой ситуации, которая сложилась в последнее время. Ненавидящий сарацин, на скором собрании воюющих баронов, он призвал выступить против Саладина, поддержав Ги де Лузиньяна, немедленно и тем самым развязать открытую войну. Все то, чего когда-от достиг предыдущий магистр ордена Храма, Рено де Торож, было превращено в прах. Умелый дипломат де Торож, смог добиться того хрупкого мира, который до сих пор и представит было невозможно. Саладин согласился на переговоры и в результате на Востоке воцарился мир. Но со смертью Рено де Торожа и приходом де Ридфора, мир рухнул, а дела оредна шли не так гладко. Вспыльчивый и несдержанный де Ридфор был в ссоре как с великим магистром госпитальеров, так и с представителями высшей знати Иерусалимского королевства. Сейчас, сидя на очередных переговорах с правящей знатью и баронами, и принимая окончательное решение, де Ридфор злился. Он бросал яростный и злобный взгляд на каждого, кто высказывался против того, чтобы развязать новую открытую войну с Саладином. Здесь же собрались и магистр госпитальеров, и другие важные персоны, как представителями английской и французской короны. Филипп де Вермандуа, выступавший от самого короля Франции, был открыто недоволен тем, что их люди во главе с бароном де Вельтом подвергаются опасности, тогда как, это была прямая обязанность рыцарей Храма защищать не только паломников, но и всех добрых христиан, прибывших в святую землю. На противоположном конце зала стояло несколько посланников Саладина, один из них передал послание, которое брат Амори вез с собой. Ги де Лузиньян, который держался недалеко от Шатийона, наблюдал и думал о том, чья позиция будет ему выгодней. Ведь трон Иерусалима был так близко от него, а обещанная Шатийном поддержка, явно сулила преимущества. Она также стоила того, чтобы послать на бойню еще несколько тысяч человек. Трон Иерусалима — вот, чем не переставал грезить Лузиньян. Он было регентом, но уже управлял сам, королеве Сибилле было некуда деваться как поддержать своего мужа. Сейчас он жарко спорил с Филиппом де Вермандуа о нападении Шатийона на караван купцов и яростно защищал последнего. — Это была не просто бойня! — кричал де Лузиньян. — Они шли туда, чтобы осквернить священное место. Это был военный отряд, направлявшийся на Вифлеем. — Не правда! Тебе, Ги, это прекрасно известно. — продолжал де Вермандуа. — Вы нарушили договоренности с Саладином и клятву короля Балдуина о мире! Если Шатийон разбойник — стоит выдать его Саладину и закончить на этом непрекращающуюся бойню, которая уже унесла сотни тысяч храбрых воинов! Теперь война неизбежна и войска сарацин уже на подходе! — Откуда ты так хорошо осведомлен об этом? Или тот жалкий обоз, что прибыл из пограничной крепости тому свидетель? — возражал Лузиньян, стараясь всячески выгородить Рено. — Очередная стычка в приграничных землях — только и всего. А я погляжу — воины короля Филиппа приехали сюда на увеселительную прогулку и бояться вынуть свои мечи из ножен! Раздался оглушительных хохот со стороны сторонников де Лузиньяна и Шатийона и резкие выкрики и недовольство со стороны сторонником мирного разрешения дел, а также тех, кто занял позицию французского короля — не начинать войну. — Я предпочел бы жить в мире, чем развязать очередную бойню — голос де Вермандуа сейчас звучал немного громче, а несколько тревожных ноток послышались в его обычно невозмутимом тоне. — Именно поэтому вы пока живы, господа. И ты, Лузиньян. — Эта христианская любовь, бескорыстная, как я полагаю — усмехнулся де Лузиньян. — Нельзя идти войной на Саладина! — продолжал де Вермандуа. — Война нам не нужна и мы с легкостью можем ее проиграть! — Кощунство! — выкрикнул де Ридфор. — Это речи труса! В зале поднялся шум, рыцари чуть ли не грызлись между собой, доказывая правоту той стороны, которую поддерживали. Лишь магистр госпитальеров смотрел на все это с грустной ухмылкой. — Воинство Иисуса, несущее его крест, нельзя победить! — продолжал Жерар де Ридфор, выступив вперед, его белоснежный плащ, ниспадающий до самого пола, олицетворял всю чистоту и непорочность рыцарей Храма, тогда как в его душе пылал огонь войны. — Неужели наш дорогой господин де Вермандуа сомневается в этом? — ехидно подхватил Лузиньян. — Да будет война! — провозгласил де Ридфор. — С нами наш Господь! — Так хочет Господь! — подхватили остальные сторонники Лузиньяна и де Ридфора, и собравшиеся тамплиеры. Тем временем, посланник Саладина приблизился и передал окровавленное послание де Вермандуа. — Тише! — крикнул он и быстро прочитал послание. — Саладин перешел реку Иордан с двухсотысячным войском. Тот обоз, это все, что осталось от приграничной крепости и заставы тамплиеров. А теперь он пойдет прямо на Иерусалим. Ведь Керак, не сразу, но пал. Не так ли, сэр де Шатийон? Все замолчали. — Вы позабыли об одной, но очень важной детали — также ехидно ответил де Лузиньян, подходя к своеобразному возвышению, где стояло роскошное кресло. В зале переговоров оно заменяло трон. — Теперь я отдаю приказы и Иерусалим в моих руках. — Султан потребовал голову Шатийона, а также выдать ему тело сестры, которую как он полагает убил наш досточтимый Рено. — продолжал де Вермандуа, замечание де Лузиньяна его, казалось, никак не затронуло. — А также — сдать Иерусалим. По залу прошел ропот. — Неужели? — насмешливо спросил Лузиньян, наливая себе в кубок немного вина. — И каков будет наш ответ? — спросил Вермандуа, поглядевший на нового короля в презрением. — Пошлем головы этих неверных! — с этими словами Лузиньян выхватил меч из ножен и снес голову посланнику сарацин один ударом. Кровь хлынула струями и попала на лица стоящих рядом де Вермандуа и магистра госпитальеров. — Отвезите голову вашему господину! — крикнул Лузиньян, обращаясь к остальным прибывшим с посланием от Саладина. — Иерусалим — это я! Собрать войско! Сарацины подхватили тело своего несчастного переговорщика и выбежали из зала вон. — Это великая глупость — ворчал де Вермандуа, возвращаясь в расположения людей французского короля. — Я этого ожидал — продолжил де Лузиньян. — Что среди вас могут быть несогласные с моим решением, но это война. Что скажет совет и цвет нашего доблестного рыцарства? Что скажет наш великий магистр оредна Храма? — Да! Мы выступим на Саладина! — с жаром ответил де Ридфор. Неожиданно двери большого зала, где проходил совет, распахнулись. — Войско не сможет идти без воды! Не сможет выдержать бесконечный марш под палящим солнцем! — низкий громкий голос барона де Вельта прервал радостные возгласы. Никто не ожидал его появления, а многие и вовсе решили, что барон погиб в крепости вместе с тамплиерами, ее защищавшими. — Нам стоит приготовиться к обороне здесь, в городе и встретить врага у стен Иерусалима, но если пойдете на Саладина по голой пустыне, вы погубите тысячи людей и город тогда точно падет! Все воззрились на барона, доспехи и кольчуга которого была забрызганы кровью, а местами проломлены. Сам де Вельт еле держался на ногах от многочисленных ран. — Я не нуждаюсь в советах трусов! — дерзко ответил де Ридфор. — Рыцари Храма никогда не отступали и никогда не сдавались! Враги Господа нашего пусть устрашаться нашей великой силы! Мы выступаем! — Мои рыцари и воины короля Филиппа Августа останутся здесь, и не будут участвовать в этой великой глупости! — ответил де Вельт. — И тогда вся слава достанется нам! Истинным воинам Христа. — ответил магистр де Ридфор, презрительно поглядев на барона. — Глупцы, Саладин только этого и ждет! — отчеканил напоследок барон. — Сэр де Вельт, ты говоришь как человек, который скорее предпочтет сбежать! Барон слишком любит эту чернокудрую голову, кою он так желает сохранить! — не унимался де Ридфор, а его белый плащ тамплиера взвился в воздухе, когда рыцарь полностью развернулся лицом к барону. — Я умру перед лицом врага как честный человек и не потащу за собой умирать моих людей из-за великой глупости — отвечал рыцарь на дерзость магистра храмовников — Это вы повернете поводья как предатель и неумелый стратег. После этих слов де Ридфор чуть ли не набросился на рыцаря, но несколько тамплиеров удержали его от столь опрометчивого поступка. Де Вельт молча вышел из зала. Ибо, против великой глупости не существовало более великого утешения.***
Марш победоносного войска, составлявшего цвет христианского рыцарства, обернулся страшным поражением. Рога Хаттина — так прозвали ту бесплодную пустыню, без воды и источников, располагающуюся меду двумя каменными хребтами, нампоминающие своими формами два рога. Заманив рыцарей в ловушку, отсекая им путь к воде, уже к вечеру Саладин имел куда большее преимущество, чем все христианское воинство. Войска тамплиеров возглавил сам магистр Жерар де Ридфор, бросив своих воинов под палящее беспощадное солнце пустыни, заставляя вариться в своих собственных доспехах и падать замертво на раскаленный песок. А после, так и не вступив в бой, рыцари то и дело рыскали небольшими отрядами в бесплодных попытках отыскать хоть какой-нибудь источник с водой. В награду храброму безрассудству предводителей христианского воинства досталась лишь выжженная пустыня. Под конец, измотанные жарой и жаждой, рыцари оказались в страшной западне, которую им устроил сам Саладин, приказав расставить кувшины с водой недалеко от лагеря крестоносцев. А потом, когда изнуренные жаждой воины кинулись к воде, Саладин отдал приказ уничтожить всех. Тысячи стрел обрушились на головы христианского воинства. Так, не обнажив меч, не вступив в схватку со своими противником, большая часть их погибла. Тогда Ги де Лузиньян приказал тот час же атаковать противника. Это и было окончательной, фатальной ошибкой… День скорби и великой печали закончился разгромным поражением и позорным пленом для выживших. Это было не просто поражение и гибель тысячи храбрых воинов, это было начало краха и падения всего христианского мира…