***
Пока кровавый бой разворачивался в крепости, барон де Вельт, пробыв в седле почти весь день, остановился около небольшого оазиса. Нужно было дать отдых лошадям и передохнуть самим. Рана на груди барона была довольно серьезной, а его усталый и очень бледный вид пугали Альмарика и Амину. С трудом они стащили его с лошади и уложили де Вельта под пальмами и небольшим навесом, который оруженосец барона наскоро собрал из того, чтобы было под рукой — плащ свой и барона был натянут на копья и несколько больших срубленных веток. Альмарик отправился за водой, пока Амина занималась костром, а потом аккуратно снимала с де Вельта кольчугу и осматривала кровоточащие раны. Их нужно было промыть и перевязать. Покончив с ранами барона, Амина присела рядом с костром, который успел разжечь оруженосец Альмарик. Она просто падала от усталости, а глаза сами норовили закрыться и погрузить тело в сон. Единственно, что вырывало сарацинку из этого оцепенения, была мысль об оставшимся в крепости тамплиере — брате Доминике. Она старалась гнать от себя эти мысли, гнать и ту смертельную догадку о возможной гибели возлюбленного, о гибели всего гарнизона. Но, упрямый, острый ум чертил ей безжалостные картины настоящего бытия. Амина молча сидела, уставившись на яркое пламя, не обратив внимания на то, что де Вельт с трудом, но смог сам привстать и присесть рядом, а его оруженосец протянул ей немного сухарей и вяленого мяса, которое случайно осталось в сумке Альмарика еще с прошлой вылазки в Керак. Амина продолжала глядеть на пылающие красно-желтые языки, наблюдая как огонь безжалостно поглощает небольшие тонкие ветки кустарника, как в этом бушующем пламени сгорает новая, еще только успевавшая зародиться, жизнь. Ей вдруг стало невыносимо больно, а ее сердце мучительно сжалось. Одинокая слеза медленно скатилась по щеке, упав на остывающий ночной песок. — Все уже закончилось, маленькая моя — внезапно голос де Вельта вырвал ее из своих мыслей и вернул к реальности. — Осталось немного и через день мы будем в Иерусалиме. Нужно поднять войска на защиту города и предупредить поселения, что располагаются рядом. Когда придет Саладин, мы должны их встретить. И как следует, верно, мой верный Альмарик? Барон улыбнулся, словно предвкушая новую битву не смотря на раны. — Почему ты не ешь? — обратился он к Амине. — Ты должна. Нам еще предстоит дорога… — Господин — прервала его сарацинка, протягивая ему нехитрое кушанье. — Ешь все. Тебе нужны силы. Твои раны требуют сил, а у тебя из немного осталось. — Ну, нет, ешь и не спорь со мной. Ты едва на ногах держишься и так вся исхудала… Завтра нам предстоит скакать весь день. Не дай бог, нас нагонят эти черти… Ешь, ешь, мой птенчик, а потом — спать. Я и Альмарик будем по очереди в дозоре. — де Вельт осторожно стер с лица Амины мокрую дорожку от слез и снова придвинул к ней еду. — Ты ранен, тебе нужно беречь силы… — Амина взглянула на барона впервые за это время совершенно другими глазами. Взгляд ее был встревоженным и выражал искреннее беспокойство. Де Вельт улыбнулся, радуясь, что вызвал неподдельное беспокойство в сердце желанной женщины. — Я привык к подобным случайностям, а вот тебя мне следует беречь. Кто же еще сможет так умело перевязать раны, если мы с Альмариком лишимся единственного помощника в этом деле? — улыбнулся барон, тяжело выдыхая и поглаживая свою служанку по плечу. — Не спорь со своим господином. Амине действительно было не до споров. Голод и усталость взяли свое, а страшные события, которые развернулись в последние дни и вовсе лишили ее остатков сил. Закончив своеобразный ужин, она прилегла рядом с костром, укрывшись плащем де Вельта и тут же провалилась в сон.***
Через день, как и говорил де Вельт, они достигли Иерусалима. Барона встретили радостными криками и тут же поспешили спешиться раненому де Вельту. — Где де Вермандуа? — бросил барон подбежавшим к нему слугам. — Он на совете — ответил ему один из рыцарей-храмовников, которого поразил вид де Вельта. — Что с остальными? Неужели это все, сто спасся, не считая тот обоз… — Лучше позови моему оруженосцу лекаря, святоша! — рыкнул де Вельт и отправился прямиком в зал, где проводился совет. Ввалившись в зал в самый неподходящий момент в залитых кровью и проломленных доспехах, де Вельт тщетно пытался убедить собравшихся не совершать той роковой глупости, которую уже приняли за правое дело Ги де Лузиньян и магистр ордена Храма Жерар де Ридфор. В это время, пока барон де Вельт спешил вразумить собравшихся глупцов, его слуги отвели Амину отведенные для него и его оруженосцев покои. Сарацинку оставили одну в покоях своего господина, так как служанка представляла для барона определенную ценность. Девушка пришла в себя не сразу после долгой скачки, ведь им пришлось провести в седле почти день, а нелегкий опасный путь напоминал о себе ноющими ногами и жаждой. Она обессиленно повалилась на кровать и на какое-то время провалилась в сон. Проснувшись, в комнатах по-прежнему никого не было, Амина обнаружила на небольшом столике у постели еду, а также воду и вино. А еще из другой комнаты, что находилась чуть дальше, в которую вела низкая резная дверка, разносился запах травяного отвара, смешанного с маслами и благовониями, что наполнял купальню. Слуга, который также как и Амина принадлежал барону, осторожно вошел в комнату отдавая сарацинке свежую одежду для нее и своего хозяина. Он же и сообщил Амине, что барон был вне себя после посещения совета, а оттуда прямиком его забрал лекарь, так что де Вельт вернется не скоро, если вообще захочет посещать ее этим вечером. Облегченно выдохнув, Амина принялась за еду, голод все же взял свое. После, она огляделась и только теперь, как ей самой показалось, осознала всю ту опасность, что грозила ей в крепости, а еще беспощадная память возвращала Амину все чаще в те последние моменты, когда Доминик помогал ей сесть в седло, когда он с таким трудом все же выпустил ее руку… Невольные слезы выступили и заструились по ее щекам. Ничего не попишешь, все кончено, де Креси как и остальные наверняка погиб, кто бы сумел столь долго продержаться против тысяч воинов Саладина. Да и не случись этого ужаса, им бы все равно не суждено было бы быть вместе, Амина слишком хорошо это поняла. Доминик бы никогда не нарушил свои клятвы, данные своему богу. Он мог бы изменить ордену, но не себе. Он мог бы оставить орден, но не перестать тем, кем он был — они никогда бы не перестал быть тамплиером. Сарацинка вытерла слезы, стараясь как можно скорей прогнать из своих воспоминаний его глаза, их единственную встречу, ту самую, когда де Креси защищал ее как самое дорогое существо на всем белом свете. Как истинный воин и мужчина, не задумываясь о цене и последствиях. Амина, привыкшая к потерям и горю, теперь будто смирилась, а в ее душе поселилось какое-то равнодушие к своей собственной судьбе, ибо надежду, которую ей дал Доминик, безжалостно вырвали у нее из рук и вдребезги разбили. Это самое жестокое — дать надежду и лишить ее. Именно за это де Креси пытался вымолить у нее прощение. Но жизнь должна была продолжаться, не смотря на боль и новые испытания. Амина взглянула на свои руки и ее взгляд также упал на свои изорванные грязные одежды, перепачканные в крови де Вельта. Пора было привести себя в порядок, тем более, что ее господин должен вернуться не скоро, а значит у нее есть время для себя. Эти редкие минуты, которые воистину даровал ей никто иной как сам Господь, было должно употребить во благо. Не долго думая, Амина скинула с себя все старую изорванную одежду, будто расставаясь с тяжким грузом прошлого, шагнув в купальню. Она погрузилась с головой в большой чан с травами и благовониями, стараясь изгнать из памяти страшные тени прошлого. Ничто так не лечит, как ласковые теплые капли воды, постепенно накрывающие тело и расслабляющие все уголки души, дарую покой и что-то неизведанное, новое. Наступил вечер и вновь по темно-синему небосводу рассыпались крупные сверкающие звезды, подобные лучшим драгоценным камням. Легкий, почти не ощутимый ветерок пробирался через резное, прикрытое красивой легкой расшитой тканью, окно. Амина продолжала нежиться в теплой благоухающей купели и не заметила, когда дверь комнаты отворилась и барон де Вельт тихой поступью вошел в свои покои и закрыл за собой дверь на ключ. В руках у Гийома был небольшой свернутый свиток, который он поспешно спрятал в шкатулку, что располагалась неподалеку на сундуке с другими вещами барона. Де Вельт, казалось, был чем-то очень доволен, не смотря на дерзкий и неприятный разговор с магистром тамплиеров, а также с Ги де Лузиньяном. Ему не удалось переубедить их не выступать против Саладина, а также организовать защиту Иерусалима. Но, по-видимому, сейчас в его руки попало что-то очень интересное для него, то, чего он так давно ждал. Барон осторожно стащил с себя льняную тунику, в которую его слуги переодели после того, как лекарь зашил его раны. Жар спал и де Вельт, на удивление, чувствовал небольшой прилив сил. Усталость как рукой сняло, когда де Вермандуа вручал ему этот драгоценный свиток. — Ты заставил нашего короля сильно поволноваться, когда бросился на помощь защитникам крепости. Филипп грозился карами небесными, если мы тебя потеряем. — говорил де Вермандуа, вручал тайное послание барону. — Ничего, я ваши головы ценю больше своей — рассмеялся де Вельт, когда лекарь заканчивал свою работу. — Что король велел передать для меня? — Все как ты просил — отвечал де Вермандуа, протягивая свиток с королевской печатью и знаками. Его лицо выражало некую озабоченность и тревогу. — Одного не пойму, почему именно это? Ты мог бы выбрать любую красавицу при королевском дворе, с богатым приданым, которое бы ничуть не уступало твоему состоянию. — Да, да, да — усмехался барон, мельком пробегая глазами по написанному. — А еще французский двор наденет траур! Я так решил и так будет. Я купил это право ценой собственной крови. И никто не заставит меня изменить принятое решение. Значит Яффа? — Что ж, дело твое, Гийом. Да, наш король Филипп не желает, чтобы ты подвергал опасности себя и наших воинов. Наши рыцари не погибнут в этой глупой жестокой резне. Отводи людей в Яффу. — твердо сказал де Вермандуа, поглядев на израненное мощное тело де Вельта. — Ни один воин больше не должен даже думать о том, чтобы поддержать это безумие. — Хорошо — кивнул барон, дочитав свиток до конца. — Если мы сможем отстоять Иерусалим. Времени почти нет. Саладин не отступится… Следует отдать приказ и собрать всех, кто сможет держать в руках оружие. Мой тебе совет, Вермандуа, поезжай в Яффу уже сегодня ночью. Я остаюсь. — А ты? — Вермандуа уже знал ответ и не надеялся на другое решение де Вельта. — Уезжай без меня — повторил де Вельт. — Я не могу оставить своих людей. Обещаю, если мы сумеем отбить атаку Саладина, после я отведу войска в Яффу и мы отплывем во Францию. А пока — я остаюсь здесь. — Отводи людей, Гийом — это приказ короля — снова добавил де Вермандуа, но барон, казалось был полностью поглощен этим свитком. Де Вермандуа покачал головой, будто сожалея о таком решении барона, но переубеждать Гийома было напрасно. Королевский посланник вышел и оставил де Вельта одного с его сокровенным свитком в руках.***
Теперь де Вельт сидел на широком ложе, которое прикрывал, легкий расшитый восточными узорами, балдахин. До его слуха донеслись приятные звуки льющейся воды, а одежда, сброшенная Аминой на пол красноречиво говорила о том, что его красавица-служанка еще в купальне. Барон хищно усмехнулся и осторожно, на цыпочках, подкрался к той самой комнате, где располагалась купальня, и прильнул к чуть приоткрытой двери. Его взору предстала соблазнительная картина, от которой де Вельт не мог отвести глаз: Амина, окутанная горячими парами воды, смешанной с маслами и травяным отваром, обнаженная, тонкая, нежная. Капельки воды, окутавшие ее смуглое тело, напоминали маленькие драгоценные камни и отбрасывали легкое свечение от нескольких свечей, располагавшихся дальше от самой бадьи с водой. Сарацинка медленно поднялась и аккуратно вылила на себя из небольшого деревянного ведра остатки теплой воды, смывая с себя последние следы страшного спасения и печалей. Желание вновь вспыхнуло и де Вельт напрягся всем телом, почувствовав, как неумолимо тянет и покалывает где-то в паху. Он осторожно выдохнул, чтобы ненароком не выдать свое присутствие. Его темные горящие глаза сейчас напоминали волка, который следит за своей добычей и уже готов выпрыгнуть из кустов и схватить острыми зубами податливую нежную плоть. Нащупав чистую большую простынь, сарацинка потянулась за ней и закуталась, вылезая полностью из воды. Де Вельт не хотел, чтобы Амина застала его за таким занятием, он отпрянул от двери и вернулся в комнату. Все это ему стоило неимоверных усилий. Желание плоти не давало рыцарю покоя, особенно сейчас, когда предмет его страсти был так близко. Сарацинка и не подозревала, что ее хозяин вернулся и смело шагнула в комнату. Амина замерла от страха и неожиданности, когда увидела перед собой барона де Вельта, развалившегося на постеле и перебирающего своими пальцами ее новую белую тунику. Барон самозабвенно разглядывал каждую деталь и водил по ней пальцами, будто представляя свою возлюбленную. — Наконец-то — проговорил он тихим голосом, усаживаясь на постель, а в его темных глазах заплясали черти. — Наконец-то мы одни. — Господин, о… Я не ожидала… — заикаясь ответила Амина и даже чуть попятилась назад. — Не ожидала, что я вернусь так скоро? — усмехнулся де Вельт, окончательно смяв тунику девушки в своих руках. — Наш лекарь настоящий волшебник, кстати, он тебя очень хвалил. Если бы не ты, моя красавица, если бы не твои прекрасные чуткие руки — кто бы лучше мог зашить так рану? Подойди ко мне. — Прошу прощения, господин Гийом, я не одета — попыталась выкрутиться Амина, а ее щеки вспыхнули от осознания того, что сейчас она стоит перед бароном почти нагая и лишь тонкая простыня облепила все ее тело. — Подойди, ты должна мне помочь переодеться. Одному мне несподручно. — продолжил де Вельт, делая вид, что вовсе не обращает внимание на то, что сарацинка не одета. — Позвольте мне одеться, господин — Амина старалась не глядеть барону в глаза, этот взгляд прожига ее насквозь и внушал неподдельный страх. А ясное желание так и свозило в его взоре. — Ты ведь это ищешь? Не так ли? — продолжал де Вельт, будто с издевкой, улыбаясь и не сводя взгляда с Амины. — Подойди, моя малютка и возьми то, что тебе нужно. Ну же, я не кусаюсь. Иди сюда. Ей ничего не оставалось, кроме как исполнить волю своего господина, да и бежать ей тоже было некуда. Дверь в покои барона были заперты, на окнах были резные решетки, а кричать было бы так же глупо, как и стараться взывать о помощи — она принадлежала де Вельту от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос на голове. Он был ее господином и покровителем. Амина, опустив голову, робко шагнула по направлению к постеле, где сидел де Вельт, развалясь будто султан, продолжая сминать ее чистую тунику в руках и глядеть на ее словно волк. — Это твое, не так ли? — низкий немного хриплый и подозрительно тихий голос де Вельта заставил ее вздрогнуть. — Ну же, не бойся. Я не причиню тебе зла, моя птичка. — Прошу, господин… — повторила Амина, все еще не решаясь подойти ближе. — Позволь мне одеться. — Разве я тебе не даю этого сделать? — барон придвинулся ближе и схватил таки Амину за руку, притягивая к себе. Его глубокое часто дыхание и проступивший румянец говорили о неподдельном мужском желании и возбуждении. — А потом ты поможешь мне… Иди же ко мне, не бойся! Барон притянул дрожащую Амину к себе и аккуратно стал стягивать простыню, обнажая ее смуглые плечи. Щеки сарацинки стали пунцовыми, когда де Вельт наклонился и прикоснулся к ее шее, а потом и плечам своими горячими губами. — Я очень люблю тебя — проговорил он, с трудом отрываясь от бархатной кожи. — Но не хотел бы пугать тебя. Поверь, я не желаю тебе зла, а лишь хочу твоей любви. Ни о чем другом и думать не могу кроме как о тебе. Амина, не мучай меня… — Ты обещал, что когда все закончится, я сама буду в праве решать как поступить — ответила Амина, вытащив из рук господина свою тунику. — Ты мне тоже кое-что обещала! — рявкнул барон, вскакивая со своего места, но раны заставили его умерить свой пыл и де Вельт со стоном снова присел на ложе. — Ты обещала отдать себя мне, если я спасу де Креси. Но видишь… Видишь как все вышло… — Так значит я рано приписала тебе благородный поступок? — рассмеялась Амина, прикрываясь туникой. — Хватит! Хватит издеваться надо мной! — выкрикнул де Вельт и закрыл лицо руками, склоняясь то ли от боли, которой отдавались его раны, то ли от отчаяния и осознания горького отказа. — Гийом, прости — раздался ее нежный тихий голос, а ее тонкая рука осторожно легла на плечо рыцарю. — Я не могла тебе лгать, тогда я сказала тебе правду, что согласна стать твоей лишь для того, чтобы спасти Доминика, но я не люблю тебя. И никогда не любила. Я никогда не давала тебе надежду на большее, зная, что не испытываю к тебе таких же чувств и привязанности. — Тогда зачем спасла меня? — буркнул де Вельт, не отрывая руки от лица. — Мне это спасение хуже смерти… — Не говори так! Что ты, Гийом, ты знатен, храбр, силен и ты самый мужественный воин, каких я когда-либо видела — продолжала Амина, словно успокаивая раздосадованного и отчаявшегося мужчину. — Ты красив и тебя любит сам король Филипп Август. Самые красивые и богатые дамы Франции будут рады… — Мне не нужны эти девицы! Мне нужна ты! И только ты! — прорычал барон и схватил сарацинку, повалив ее на постель. — Я не хочу другой женщины! Я не хочу жить ни с кем, кроме тебя. Разве, это так трудно понять? Я хочу увезти тебя с собой, да, хочу и я это сделаю! Он отпустил Амину и поднялся на ноги, а потом отошел и достал тот самый свиток. — Вот — он вновь обратился к Амине, присаживая рядом и держа свиток в руках. — Ради этого я задержался здесь так надолго и ради этого последнее время пролил столько крови. Видишь ли, женитьба каждого благородного человека возможна лишь с благославения нашего короля. И король дал мне это благославение — я могу жениться на ком пожелаю, по своему собственному выбору. Можешь сама прочитать. Барон протянул ей свиток. Амина быстро побежала глазами по написанному. — Видишь, я тоже не лгу и вовсе не хочу видеть тебя лишь своей служанкой — продолжил де Вельт снова придвигаясь ближе. — Я вижу тебя своей будущей супругой, я дам тебе все, что пожелаешь. Де Креси погиб вместе с остальными защитниками крепости, тебе не зачем хоронить себя здесь, в этих проклятых песках, Амина… Его голос стал мягче, а глаза теперь выражали нежность и смотрели с каким-то оттенком грусти. Последние слова барона больно полоснули по сердцу и Амина сжалась в комок, сгибаясь пополам и обнимая себя руками, словно ей было холодно. — Теперь мне уже все равно… — прошептала она и из ее глаз потекли слезы. — Если тебе и впрямь все равно, тогда сделай счастливым меня — подхватил де Вельт, заключая ее в свои объятия. — Будь моей, будь со мной и стань моей женой. — Я не могу иметь детей, Гийом, после того, что со мной сотворили эти нелюди, а тебе, рано или поздно будет нужен наследник — ее горькие слова заставили де Вельта еще крепче обнять ее хрупкий стан, словно он боялся, что это сладостное видение вдруг рассеется. — Мне все равно! Завтра же разыщу священника… — прошептал он, целуя ее лицо и медленно поглаживая ее плечи. Его сильные руки словно окутывали чем-то приятным, дарили тепло и приносили покой. — Я люблю тебя такую… Люблю… И всегда буду… Я уже давно готов делить с тобой и горе, и радости… Я так долго ждал этого.Столько лет… Моя… Моя Амина… Не бойся меня… Ты увидишь и почувствуешь, что мужчина может дарить тебе наслаждение и счастье, а не только боль… Я люблю тебя… Моя маленькая… Его бесконечные ласки и поцелую засасывали сарацинку в омут страсти и новых ощущений, совсем не тех, что представлялись ей раньше. И она позволила владеть ей, полностью отдаваясь де Вельту, его ласкам, его поцелуям, его страсти. Раз она не может быть счастливой уже никогда, пусть хотя бы этот человек, прошедший столько битв и тяжелых испытаний, утолит свои грезы и надежды. Возможно, у них осталось всего лишь несколько дней… Войска Саладина были на подступах к Иерусалиму, неся гибель всем его жителями. Пусть случиться то, что должно… Амина больше не сопротивлялась, но и не выказывала никакого участия в происходящем. Де Вельт старался сдерживать свою необузданную страсть, чтобы случайно не напугать свою малютку и не причинить ей боль. Он старался быть нежным и внимательным настолько насколько мог, заботясь, впервые в жизни, об удовольствии своей возлюбленной, а не о своем собственном. Легкий порыв ночного ветра ворвался в комнату через приоткрытое окно, срывая расшитый балдахин и будто закрывая разыгравшуюся любовную сцену, заботливо оставляя наедине со своими чувствами двух по-своему несчастных людей, давая надежду на что-то большее… Звезды, рассыпавшиеся по темному небосводу светили ярче, чем обычно, природа замерла в ожидании чего-то страшного и неизбежного.***
Утро следующего дня ознаменовалось общим сбором рыцарей Храма. Они выстраивались в длинные шеренги, их сержанты и оруженосцы проверяли орудие и заканчивали последние приготовления к походу, а лошади уже были в полном боевом облачении и ждали своих всадников. Барон де Вельт смотрел на это из окна своих покоев и вовсе не был рад такому исходу дела. Он быстро надел свой дуплет прямо на тонкую тунику, которая только прикрывала его раны, и спустился во двор крепости. Здесь суетились и люди Ги де Лузиньяна — все понимали, что многие из собравшихся могут не вернуться, поэтому, закончив свои приготовления — некоторые пропускали по последнему кубку вина и просто веселились. Простые воины не давали обетов послушания как рыцари Храма, поэтому не отказывали себе в последних удовольствиях перед роковой битвой. Выступать было решено вечером. Де Вельт с ухмылкой наблюдал как некоторые воины пускались с пляс, другие просили какого-нибудь странствующего трубадура спеть им что-нибудь и с радостью подхватывали знакомую песню, иные и вовсе, завидев барона де Вельта, приглашали его выпить вместе с ними. Барон снисходительно улыбался и осушал кубок за кубком, разделяя с воинами последнюю трапезу. — Эй! Сыграй на что-нибудь веселое! С душой! А то навел тоску на наших бравых воинов! — обратился барон к музыканту и швырнул ему золотую монету. Тот поклонился и стал напевать знакомый и задорный англосакский мотив. Странствующий трубадур был родом из холодных краев, где правил король Ричард Львиное Сердце. Многие воины, а также оруженосцы и слуги подхватили известный мотив, который веселил душу и заставлял ноги самим пускаться в пляс. Дальше последовала другая песня, имевшая успех теперь уже у представителей французского двора. Все затянули и ее. Неожиданно главные ворота горда отворились. Всадник, который превратился в пешего воина, упал прямо рядом со стражниками, шепчя лишь одну фразу: » Иерусалим… Спасайтесь… Они уже близко… Иерусалим». Это был никто иной, как Доминик де Креси. Появление выжившего тамплиера тут же вызвало неподдельно беспокойство и кто-то уже успел послать доложить магистру ордена о внезапном появлении брата де Креси в Иерусалиме. — Теперь-то ему придется несладко. — прошептал себе под, но де Вельт, наблюдая, как обессилевшего де Креси оттащили под навес и вылили на него целое ведро свежей прохладной воды. — Бедняга… Перемахнув через ограду, де Вельт направился прямиком к храмовнику, который неподвижно лежал под навесом. Барон словно учуял подходящий момент, пока не появился магистр, чтобы расспросить Доминика о чем-то важном для него. — Черт возьми — прошептал де Вельт — Как тебе удалось выжить? Что с остальными? — Через день-другой здесь будет Саладин со своим войском. — еле шевеля губами ответил Доминик, вглядываясь в знакомые черты барона. — Где Амина? Она жива? — Да, жива — отвечал барон в спешке, подкладывая по голову де Креси солому и поднося к его губам глиняный кувшин с водой. — Пей, пей и слушай, что я тебе скажу — продолжал де Вельт. — Тебя наверняка закуют в железо или повесят, что еще хуже. Сознайся в том, что убеждал и тогда, тебе удастся избежать позорной казни, а лишь отправят куда-нибудь в дальний монастырь. Я могу позаботиться о том, чтобы этот монастырь стал тебе приличным местом — я помогу и тебя отправят в монастырь, главой которого стоит мой младший брат. Да, воином и рыцарем ты больше уже не будешь, но хотя бы сохранишь себе жизнь. — Зачем тебе заботиться обо мне? — проговорил де Креси, отрываясь от кувшина с водой и выливая остальное себе на голову. Лицо тамплиера было обожжено солнцем, а высохшие и запекшиеся губы потрескались и кровоточили. — Я должен из предупредить. — Я уже это сделал, но похоже ваш упрямый магистр хочет все погубить — также быстро продолжал барон. — И потом, я обещал ей — что если смогу тебя спасти, я это сделаю, не подумал ведь ты, что я это делаю ради тебя одного! — Она знает, что я жив? — спросил де Креси, словно не хотел этого сам. — Ты ей скажешь? — Нет и я не собираюсь сообщать ей обо этом! — усмехнулся барон. — Не думай, что я сам буду рубить сук на котором сижу. Амина станет моей женой и совсем скоро. — Ты заставил ее? — Доминик потянул руку к мечу. — Она сама согласилась, впрочем, тебе-то какая разница. Это уже не важно. — бросил небрежно де Вельт, оглядываясь по сторонам. — Но она не любит тебя! — возразил Доминик. — Кому какая разница, достаточно того, что я люблю эту женщину и готов отдать за нее свою жизнь. — припечатал де Вельт. — Ну же, решай быстрее сейчас, иначе, когда вся заварушка начнется, мне будет вовсе не до тебя, мальчишка — добавил барон, увидав как де Ридфор со своими рыцарями уже приближается к тому месту, где лежал теперь де Креси. — Я пришел сюда не для того, чтобы спасать свою шкуру, а предупредить всех — мы должны остаться здесь и защитить Иерусалим. — проговорил де Креси, силы которого были вовсе на исходе. — Если они не стали слушать меня, то тебя то уж точно не послушают. Черт с тобой, Креси, видит бог, я пытался тебе помочь. Ты неразумно выбираешь и заведомо неверный путь. — де Вельт поднялся на ноги и уже не произносил больше ни слова, так как их прервал сам магистр храмовников. — Этот изменник? Почему он все еще не закован в железо?! — закричал де Ридфор и презрительно посмотрел на полу-живого де Креси. — Взять его! Немедленно заковать в цепи, а на утро повесить! Рыцари Храма не создаются в плен врагам! Он не позволили де Креси произнести ни единого слова, также как и не позволил кому-либо помочь несчастному еле живому тамплиеру. А нарушить приказ самого магистра никто не отваживался. Это означало приравнять себя к бунтовщику и лишиться рыцарского плаща. — Господин де Ридфор должно быть привык разбрасываться своими людьми? — с насмешкой процедил де Вельт. — У вас должно быть каждый рыцарь на счету. Дайте возможность этому храброму воину умереть с честью, если уж его жизнь вам поперек горла! — Господин де Вельт — ответил де Ридфор с не меньшим презрением. — Пока я магистр ордена Храма, мои люди будут исполнять лишь мои приказы. И я волен распоряжаться их жизнями как и своей собственное без советов из стаи королевских псов! Де Вельт задохнулся от негодования, но на его счастье его окликнули — это был один из его оруженосцев и барон был вынужден оставить столь неприятный разговор и общество. Но все же, де Ридфор решил последовать совету барона и заменил наказание на участие де Креси в грядущей битве, выделив под его командование отряд таких же провинившихся рыцарей-храмовников, пожелавших кровью искупить свои проступки и вернуть себе рыцарский плащ. Так и сделали. Весь оставшийся день до самой вечерней молитвы де Крести провел в госпитале, где местный лекарь усердно штопал его раны. Вечером все братья-рыцари собирались в главной церкви на молитву, а после сразу должны были выступить в марше на врага. Non Nobis Domine* звучало посреди воцарившейся до этого тишины. На этом закончился очередной день, предвещающий беду и смерть. Негласный гимн ордена Храма звучал за крепостными стенами Святого Града. Тамплиеры готовились выступать против многочисленной армии Саладина. Non Nobis Domine. Звуки хорала огласили весь двор и стены главной церкви. Магистр Жерар де Ридфор и остальные тамплиеры, преклонив колени и сложив руки для молитвы, пели громкими голосами, сотрясая этими мощными звуками все вокруг. Их белые плащи с алыми восьмиконечными крестами простирались на каменных плитах священного зала. Позади стояли король Ги де Лузиньян и другие важные особы, но сейчас взоры всех присутствующих были устремлены на это чудесное и завораживающее действо. Non Nobis Domine — «Не нам, не нам, Господи…» звучало и грохотало, унося сотни ровных мужских голосов в высь, в последний раз возвещая о храбрости, славе и могуществе рыцарей Христа. Под эти звуки и прозвучал сигнал о марше, рыцари ордена Храма выступили навстречу новой смертельной опасности, неся в руках черно-белое знамя. Их ждала самая жестокая и кровопролитная битва. Их ждал Хаттин…***
Рога Хаттина — так называли то место, куда прибыли рыцари, вымотанные, уставшие, страдая от жажды и нескончаемой жары. Две возвышенности, напоминавшие по форме своей рога самого Дьявола, посреди которых располагалась долина, ставшая роковым и последним пристанищем для бесстрашных воинов Христа… Некоторые воины были ранены, постоянные атаки сарацин измотали в конец некогда самую могущественную христианскую армию. Днем беспощадное испепеляющее солнце заставляло людей падать замертво, многие не выдерживали и сбрасывали с себя железные раскаленные оковы, оказавшись для них смертельными. А ночью они вновь и вновь подвергались нападениям сарацинских лучников. Когда же им наконец-то было суждено принять бой — было мощи уже не было. Жерар де Ридфор опрометчиво бросил все оставшиеся силы против войск Саладина, тем самым лишив своих людей возможности отступить и загнав себя и остальных в смертельную ловушку. Хаттин стал роковой ошибкой и самым крупными поражением, прочертив за собой длинный кровавый след из тел тысяч рыцарей Храма… Битва была проиграна и сокрушительное поражение принесло с собой не только смерть… Рыцарей отдали на пытки и казни неопытным палачам. Их истошные дикие крики были слышны по всей округе. Их пытали и увечили, а после, палачи Саладина неумело и не сразу отрубали им головы, но никто из оказавшихся в плену тамплиеров не согласился принять ислам и перейти на сторону врага. Никто не согласился остаться на положении раба у Саладина. Де Ридфор с ужасом наблюдал за всем этим кошмаром со стороны. Руки его тряслись, губы дрожали, произнося беззвучную молитву. Де Креси видел все, так как стоял рядом с ним на коленях, со связанными за спиной руками, как их магистр, который еще день назад призывал немедленно выступить на врага и похвалялся тем, что разгромил войска султана, теперь боится шелохнуться, а его лицо покрылось холодным потом. Де Ридфор сжался и склонился так низко к земле, что казался меньше раза в два, чем обычно. Руки его и сам он пробивала мелкая дрожь, тогда как пальцы были сжаты в кулаки так сильно, что костяшки побелели и выступили. Магистр судорожно пытался поймать взгляд хотя бы одного из палачей, будто хотел им что-то сказать. Но все было напрасно. Бесстрастные, выполняющие приказы султана воины, продолжали свое дело. И вновь из толпы пленников вывели несколько человек. Их спросили не хотят ли они перейти на сторону Саладина и принять лишь одного истинного бога Аллаха и его пророка. И снова никто из тамплиеров не принял этого единственного спасительного согласия. Их было пятеро… Пятеро до того, как очередь должна дойти до самого магистра храмовников и де Креси. Рыцарей отвели в сторону от общего строя пленников и выставили на всеобщее обозрение. Глаза этих несчастных были потухшими, будто они уже умерли, до того как их тела будут изрублены острыми клинками. Некоторые просто молчали, другие творили последнюю молитву, а один из них почему-то оглянулся именно в ту сторону, где стоял де Креси, а рядом — их магистр Жерар де Ридфор. Этот пронзительный страшный и одновременно странный взгляд Доминик запомнил на всю жизнь. Это был взгляд уже умершего человека, он взирал на своих собратьев откуда-то из адской глубины, которая разверзлась пред их ногами и поглощает одного за другим. Его глаза, казалось, еще старались запомнить последние минуты своего земного существования, они никак не хотели отворачиваться, пытаясь этим взглядом похожим на невидимую нить, тщетно задержаться здесь, на земле, хотя бы еще на мгновение; но осознание скорой неизбежной смерти делали взгляд рыцаря настолько пугающим, что де Ридфор не выдержал и отвернулся первым. Ибо его душил не только страх скорой расправы, но и стыд. Жгучий, невыносимый, смешанный с животным ужасом. Он обрек стольких людей на смерть… Смерть бессмысленную, глупую, пустую, никому не нужную и отнюдь не благородную. Хотя, теперь мужественные и непобедимые рыцари ордена Храма имели право выбора, но они предпочли прожить последние минуты достойно и выбрать смерть. Они, в отличие от самого де Ридфора, выполнили свои клятвы, которые они когда-то принесли Господу, до конца. Откуда-то прозвучал сигнал и сарацинские топоры и сабли опустились на головы несчастных. Де Креси почему-то закрыл глаза, в тщетной попытке избавиться от этого последнего страшного взгляда своего собрата во Христе. Внезапно послышался истошный крик, Доминик невольно перестал жмуриться и вновь открыл глаза. Неумелый, только что допущенный к своему кровавому делу молодой сарацин так и не смог отрубить тамплиеру голову и ударил со всего маха мимо, раскроив рыцарю шею и плечо совершенно не в том месте, где было нужно. Несчастный истошно вопил, а жуткая рана и хлынувшая кровь наводили ужас на остальных пленников. Некоторые из рыцарей, кого только что подвели к роковой черте и развязали руки, успели перекреститься в последний раз, наблюдая за отвратительным зрелищем неудачной казни. Кровь брызнула на лицо де Ридфора, он нервно взглотнул и попытался стереть ее с лица, руки его были развязаны, но магистр никак не мог этого сделать. Пальцы его дрожали и не слушались, а де Ридфор лишь размазал кровь по лицу, продолжая шептать что-то бессвязное еле шевелящимися губами. Но к счастью, этот молодой сарацинский палач все же справился со второго раза и смог отрубить голову этому молодому воину Храма, с тем пронзительным взглядом, проникающим в самую душу. Остальных постигла та же участь, но кровавое дело шло намного быстрее. Вскоре очередь дошла до самого магистра — Жерара де Ридфора. — Ты — раздался голос. — Подойди сюда. Этот голос был знаком де Ридфору. Он ненавидел его владельца и не раз сам бахвалился тем, что с радостью принесет голову этого дьявола во плоти на своем копье. Это был голос самого Саладина. Два воина в позолоченных доспехах мгновенно подхватили де Ридфора под руки и бесцеремонно подталкивая, поставили его перед султаном на колени. Рядом, с развязанными руками стоял Ги де Лузиньян и Рено де Шатийон, которые также попали в плен к Саладину и ждали своей участи. — Ты, наверно мог догадаться, какая участь постигнет тебя — говорил Саладин, глядя внимательными темными глазами на своего поверженного врага. — Твои воины проиграли и мужественно приняли свою гибель. Они отвергли единственный шанс на спасение и предпочли смерть принятию истинной веры. — Никогда — раздался тихий неуверенный голос де Ридфора, он все еще немного дрожал, но теперь, казалось, наконец взяв себя в руки и заговорил. — Никогда рыцари Храма не меняли свою веру на веру таких собак как ты… Один из воинов Саладина хотел было ударить де Ридфора, но султан остановил его одним мановением руки. Несколько клинков тут же были приставлены к горлу магистра тамплиеров — они ждали решения Саладина. — Это так — кивнул Саладин и улыбнулся. Он глядел на де Ридфора, храбрость которого уже давно была растоптана твердой поступью его многочисленной армии. — Я дам тебе чуть больший выбор, рыцарь Христа. Поменять твою жизнь на богатый выкуп в триста тысяч золотых безантов. А еще — добавил султан и в его темных глазах пробежала тень насмешки. — Ты примешь Аллаха и отречешься от своего Христа. Ты отдашь мне Акру, Триполи и Газу. Такова будет цена твоего спасения. — Что?! Это невозможно! Это безумие! Это… — изумился де Ридфор, но слова его застряли в горле, когда острый меч одного из сарацинских воинов прочертил тонкую, почти невидимую линию на его коже. Он прекрасно осознавал, что потребовав такой огромный выкуп у своего ордена — будет равносильно его ограбить. А уж отдать прение завоеванные крепости — будет непростительным унижением для всех тамплиеров. — Тогда тебя постигнет такая же участь, как и твоих людей — ответил Саладин и уже было хотел отдать приказ, но тут случилось то, чего никак не мог предполагать он сам и то, что удивило молодого де Креси. Де Ридфор стоял неподвижно, будто боялся дышать. Пока султан отвлекся, нарочно, чтобы дать время тамплиеру на раздумья, так как Саладин преследовал и свою выгоду от подобного пленника, а может просто решил посмеяться над врагом. Стояла невыносимая жара и рыцари, находившиеся в доспехах и кольчуге, были готовы упасть на раскаленный песок от изнеможения и жажды. Саладин, тем временем наполнил льдом пустой изукрашенный каменьями кубок и протянул его Ги де Лузиньяну. Лед мигом превратился в живительный источник — воду. Лузиньян было потянулся к протянутому ему кубку, как Шатийон выхватил его и залпом выпил всю воду, презрительно глядя на Ги. — Я не тебе дал этот кубок с водой — сказал Саладин. — Это так — дерзко ответил Рено, будто и вовсе силы были на его стороне, а не на стороне султана. А потом случилось то, что окончательно вырвало остатки мужества и всякого сопротивления у Жерара де Ридфора. Саладин, выхватив свой меч отрубил голову де Шатийону, тем самым покарав своего лютого врага и свершив страшную месть. Кровь брызнула на лицо де Лузиньяна, несколько капель достались и стоящему рядом магистру храмовников. Саладин отдал меч одному из своих приближенный и омыл руки из кувшина, а после вновь обратил свой взор на стоящих неподалеку де Ридфора и Лузиньяна. — Хорошо — как-то кротко промолвил магистр, обращаясь к султану и опустив глаза. — Я прошу дать мне возможность поговорить с тобой наедине. Воины Саладина переглянулись, но сам султан кивнул и сделал знак рукой, чтобы де Ридфор прошел во внутрь его шатра. Потом они схватили де Креси, но Саладин почему-то сделал знак рукой, который означал отпустить молодого храмовника. — Пусть идет с нами — коротко сказал он и де Креси тут же потащили в след за магистром. Зайдя следом, Доминик стал невольным свидетелем унизительной сцены, о которой он был вынужден молчать всю свою оставшуюся жизнь. Его могущественный магистр ордена Храма Жерар де Ридфор, стоя на коленях молил Саладина о сохранении его жалкой жизни, согласившись безоговорочно отдать сарацинам Газу, Акру и еще несколько крепостей, принадлежавшим тамплиерам, завоеванных ценой многочисленных смертей братьев-рыцарей, их кровью и храбростью. Так же де Ридфор подписал собственной рукой приказ о сборе выкупа за него одного — эта была огромная сумма даже для такого богатого ордена, коим был орден Храма. Но все это касалось спасения лишь одной жизни — самого Жерара де Ридфора. Саладин согласился держать его с плену до тех пор, пока означенные крепости не будут полностью освобождены рыцарями Храма. Де Креси сохранили жизнь для того, чтобы он как можно скорее отправился с посланиями в многочисленные прецептории ордена и сообщил условия освобождения их магистра, а также передать страшный и фатальный приказ де Ридфора — покинуть все занятые крепости и прецептории в Святой Земле. Этот несмываемый позор для рыцарей-храмовников и всеобъемлющее поражение окончательно обескровили орден и больше уже никогда гордые и непримиримые воины Христа не могли поднять головы и расправить могучие плечи перед лицом врага. Участь их отныне была незавидной и постыдной — склонить головы перед врагом, выполняя приказ своего магистра, которого они не имели права осушаться. Этот приказ, продиктованный личным страхом де Ридфора, подкреплялся еще и предательством. Среди тамплиеров поползли слухи о том, что их магистру сохранили жизнь в обмен на отречение от Иисуса Христа и принятие магометанской веры. — Я не виноват в их гибели! Они исполняли свой долг! Они исполняли свои клятвы…! — кричал де Ридфор, когда де Креси попытался упрекнуть его в трусости, все де согласившись отвезти позорный договор во имя спасения остальных собратьев. — Оставь его. Пусть этот молодой рыцарь будет посланником. Разве ты не приносил таких же обетов, как и твои доблестные Христа? — сказал Саладин, склонив голову и внимательно глядя на де Ридфора. — Если еще раз осмелишься поднять на меня свой меч — тебе не будет пощады. Да спасет тебя твой бог от моего плена! С этими словами он приказал отпустить де Креси, выдав ему свежего коня, а также снабдив его пищей и водой. Боль и стыд пронзали сердце де Креси, когда он, израненный и измученный, вез проклятое послание, оно жгло его грудь и оставляло отметины на его душе, заставив окончательно разувериться в своем выборе, в своих клятвах и в своей жизни. Остальные тамплиеры, оказавшиеся в плену, были казнены. От выкупа Саладин оказался. Лишь Ги де Лузиньян был помилован и оставлен в качестве живого посланника — Ги служил прекрасным примером того, как опасно становиться на пути великого предводителя правоверных. Дав клятву самому Саладину впредь не поднимать меч на своего врага. Вскоре, когда выкуп был уплачен, а крепости тамплиеры вынуждены были оставить, де Ридфор был отпущен. Позорное спасение и гибель многих тысяч рыцарей-храмовников, легли тяжким бременем на плечи Жерара де Ридфора, а орден уже больше никогда не имел такой силы и могущества как раньше. Отныне, белые плащи больше не будут олицетворять чистоту и незапятнанность… Для защиты Святого Града рыцарей Храма больше не оставалось…