Орландо БЛИН!

                    Мне дышать трудно, ка-а-а-ак всё сдавило в груди, как навалилось, защемило клапан какой-то сердечный, стою, на стену опёрся. Лапша мне:       — Блинов, ты чё?       — Плохо мне…       — Юля, сядь давай, я в медпункт, ты это… не падай!       — Лапша! Не надо в медпункт, мне надо в больницу.       — Ёо-о-о! Ты заболел?       — Лапша! Роман… разбился, мне плохо от этого.       — Это Бэтмен, что ли?       — Да, что теперь будет с Алиной? Со мной?       — А с ремонтом?       — К чёрту ремонт! Лапша! Со мной-то что? — я стал приходить в себя.       — Юль, а он погиб?       — Я… я не понял, кома вроде…       — Так узнай! Может, всё не так страшно?       — Да! И надо в больницу! А я даже не спросил, где она…       — Просто перезвони тому, кто с тобой общался сейчас!              И я перезваниваю по последнему входящему. Звонила Светлана Геннадьевна с Ромашкиной работы, она компьютерщиками ведает в их конторе, она друг Романа и, видимо, в курсе не только эпопеи с Орландо Блумом, но и ещё многого другого. Она охотно мне отвечает, говорит, что Роман во второй городской, что никого не пускают, что так-то цел, но удар головой, говорит, что Алина не знает, да и говорить ей не стоит пока. Светлана Геннадьевна попросила:       — Раз уж вы живёте с Романом вместе, ты позаботься о девочке, уроки, еда. Утром с работы Андрея отправлю, до школы её довозить будет, хорошо?              Ничего хорошего! Но хотя бы он жив. Светлана Геннадьевна говорит даже бодренько, может, не так всё фатально? Лечу во вторую городскую больницу. Блин, меня не пускают, смотрят как на пришельца.       — Пустите меня к нему, мне нужно сказать, это важно! — ору толстой тётке в белом халате с брезгливым выражением лица.       — Молодой человек! Вы не понимаете! Он в реанимации! Туда не пускают, ни-ко-го!       — Но меня можно!       — А вы кто ему, жена?       — Да! Скажите ему, что это я, Юля!       Тётка открыла рот и издала звук похожий на крякание.       — Молодой человек, вам, наверное, в психиатрию надо, это вон то жёлтое здание…       — Женщина! Пустите меня к Роману Бараеву, пожалуйста, вы не любили, что ли, никогда?              Тётка скривилась и сказала, что в реанимацию только по разрешению главврача. Я поднял истерику. Вышел главврач — сухонький мужичонка с бородкой. И я по новой: пустите, надо ему сказать, люблю, хотя бы на минуту, умру, если не увижу… Мужичонка вздохнул и сказал:       — Пойдём, Джульетта, к твоему Ромео. Но только минута!              Идём по длинным коридорам, на меня накидывают халат, велят надеть бахилы. Роман лежит в отдельном боксе, один, на сложно сконструированной кровати. Лицо жёлтое, веки синие, голова замотана бинтом, к руке подходит капельница, на груди прилипки с проводочками к какому-то пикающему аппарату отходят. Боялся, что увижу кровь, грязные бинты, раздавленное тело, но всё не так страшно. Подхожу к нему, главврач сзади стоит, нервничает.       — Он выкарабкается? — спрашиваю я врача шёпотом.       — Н-н-не знаю… — заикаясь, отвечает тот. — Главное, чтобы кома не затянулась…       — А у него глазные яблоки шевелятся…       — Так и должно быть… — тихо говорит врач. — Ты делай, что там хотел, и уходи…       — А он слышит меня?       — Н-н-не знаю… наверное, слышит.       Я подхожу ещё ближе к Роману. Провожу пальцем по гребню носа, губам, подбородку.       — Рома, ты не можешь уйти сейчас! У тебя Алина! У тебя я! Мы тебя любим! Выбирайся!..              Движение на жёлтом лице: Роман сжал зубы? Он меня слышит? И я хотел поцеловать его в губы, но врач вдруг дёрнул меня назад:       — Не надо!       — А вдруг?       — Он не спящая красавица! Всё, уходите, молодой человек! Оставьте свой телефон, если будут изменения, мы вам позвоним!       — А есть кому с ним сидеть?       — Конечно, молодой человек! У нас ведь не шарашкина контора. Ступайте.              И я пошёл домой. Нужно было держаться, на мне же Алина. Она не должна знать, вдруг ей повредит. Я буду сильным, буду ответственным, раз уж попал в эту семью!              И Алина ничего не узнала. Её привёз бритый водила на бронированной «тойоте», как я уже знаю, Андрей. Алинке я сказал, что отец срочно уехал в… Англию!       — К бабушке? Без меня?       — Нет, он по работе…       — Когда вернётся?       — Не знаю точно, но не меньше недели, а может, и больше!              И я начинаю лживое педагогическое представление под названием «Всё просто отлично!». Алина ни о чём не подозревает, мы едим вкусные вкусности от Анны Михайловны, играем, делаем уроки, репетируем английский. Укладываю Алинку спать, иду на мансарду и пью чай. Ещё вчера я здесь стонал, изнемогая… Опять щемит за грудиной, опять дышать тяжело. Звонок! Из больницы! Боже! Страшно брать трубку!       — Юлий Блинов?       — Да.       — Молодой человек! Обещал вам сообщить и вот выполняю. Роман Вольфович вышел из комы, пришёл в сознание.       — Правда? — заорал я, — Я сейчас приеду!       — Нет! Не стоит! Вы, насколько я понимаю, с девочкой дома. Я Роману Вольфовичу сказал, что вы о ней позаботитесь, поэтому оставайтесь дома…       — Хорошо, спасибо вам, а как он вообще?       — Не могу сказать, что всё в порядке. Черепно-мозговые лёгкими не бывают. До свидания.              Уф-ф-ф! Он жив, он в сознании, кома была непродолжительной, значит, изменения в психике быть не должно. Всё будет хорошо!              Мчусь к нему на следующий день после пар. Вновь пробиваюсь с боем к палате. Но я, как игрок в регби, добегаю до заветной очковой территории! И я у него, целую сразу в губы осторожно — это моё «здравствуй».       — Роман! Ты напугал меня! Как ты мог? Как ты себя чувствуешь? — выпаливаю я море вопросов и восклицаний, перебинтованный мне слабо улыбается.       — Я так рад тебя видеть. Со мной всё будет хорошо. Отлежусь чуть-чуть — и как огурчик! Как там Алинка?       — Рома, — нежно шепчу ему, — Алинка не знает, я ей сказал, что ты в Англии, ты не волнуйся, я отвечаю за неё! С работы машину пригоняют, чтобы её возить.       — Я доверяю тебе, Юля.       — У неё со следующей недели каникулы начинаются, и я не знаю, как её в больницу собирать.       — В какую больницу? Зачем в больницу?       — Ты не понял! Не к тебе! Куда там она по понедельникам и вторникам уезжала…       — А-а-а… это… Я позвоню Светлане, она всё сделает. Юля, поцелуй меня ещё.       — Будут ругаться, ты весь в проводах!       — А ты тихонечко, я-то не могу подняться.              Наклоняюсь, целую осторожно — только губами. У меня всё поёт внутри, он не просто жив, он всё помнит, всё чувствует, всё тот же, чёртов Ромео.       — Юлька, мне Иосиф Аронович сказал, что ты был здесь, когда я в бессознанке валялся…       — Да, я приходил.       — Он мне сказал, что ты назвался моей женой! Ты дурак, что ли? — Роман нежно кладёт на меня руку.       — Он тебе не сказал главного.       — Чего?       — Я сказал, что люблю тебя.       — Это правда? Или из раздела про жену?       — Это правда… Ром, я только после аварии смог признать это, поэтому ты выздоравливай, я тебя жду.       — Чёрт! Может, уже сегодня меня выпишут?       — Нет уж! Зачем мне нужен калека!       — Блин…       — А как твоя крутая машина теперь?       — А что с ней?       — Ну… ты же на «майбахе» разбился? Где машина-то?       — А-а-а! Машина где-то на работе в гараже стоит, починят. Так ты любишь меня?              И я киваю.              Он лежал в больнице ещё почти две недели. Я каждый день приползал полюбоваться его счастливыми глазами. Сначала он лежал пришпиленный проводами и системой, а потом уже восседал на кровати. Целовал меня по-хозяйски, щекотал своими бинтами со лба. Из больницы он управлял фирмой, ему приволокли ноут, подсоединили к сети, он бесконечно висел на телефоне. Орал на подчинённых, как будто не по телефону, а без аппарата через километры докричаться хочет. Не орал только на Светлану Геннадьевну и на меня. Вообще, удивительно как в одном человеке уживаются два: вот он злобный людоед, рыкает, угрожает, унижает, а вот он пушистый котик, ласковый папа, заботливый… хм… любовник? Кто он мне? Задаю себе этот вопрос и отмахиваюсь от него. Не буду истязать себя самоедством. Ну, получилось так! Кто ж любви запретит? В кого выстрелило, там и судьба…       Однажды в их элитном посёлке увидел Матея. Андрей остановил свою «тойоту» перед воротами одного дома, пропуская другую машину. И я заметил, что ворота открывал-закрывал этот гастарбайтер-шантажист. Он работает здесь же? В посёлке? Я думал, что тот сгинул, а дорожка в другие богатые дома для него перекрыта. Неожиданно! Матей тоже меня заметил и, чёрт, улыбнулся мне. Что за наглость!       Я рассказываю Роману, тот сначала обеспокоенно слушал, потом спросил:       — Ты с ним разговаривал?       — Нет, мы же в машине были!       — Ну и обходи его.       — Я-то думал, что ты его в порошок стёр.       — Ка-а-а-акой ты злопамятный.              В пятницу Романа выписали. На лбу огромный пластырь, с собой воротник-корсет… Врач велел носить, но Ромашка не хотел пугать Алинку. Та и так закричала сразу в ужасе:       — Папа! Это кто тебя так в Англии?       — Бандитская пуля, доча!       — Папа, я не шучу! У тебя там рана? Дыра?       — Нет, шишка! Неаккуратно из машины выходил.              Мне кажется, что Алинка не поверила. Но радость от его возвращения пересилила все сомнения. У нас был праздничный ужин с тортом. Хотя развлекалась, по-моему, только Алинка. Я нервничал, Роман тоже не искрил, как обычно, как-то испытующе посматривал на меня. Что вроде нервничать? Все страхи позади, проблемы решаются: сессию закрываю и неплохо, ремонт заканчивается и хозяйка даже не гонит нас с Лапшой, Алинка готовится в Англию ехать, может, там подлечат, Ромашка почти как новенький. Нервность от другого. Я решился. Однако я ж нормальный человек, для меня нетрадиционный секс в новинку, поэтому страшно. В первый раз и традиционный-то страшно, противно и стыдно, а тут… Да ещё начитался интернета предварительно. Капец! Как это может быть приятно тому, кто снизу? Дефекация, конечно, по Фрейду — это один из видов удовлетворения, но ведь это по Фрейду! А по Блинову так страшно…       Но я прихожу к нему в спальню. А он меня ждёт, сидит по-турецки на кровати… из одежды только пластырь на лбу. Сумасшедшая немного картина.       — Я тебя жду, — сказал просто он.       — И я пришёл.       — Боишься?       — Да.       — Понимаю…       — Мне будет много легче, если ты хотя бы скажешь мне, что это любовь… — прошу я Романа. Ведь действительно, он-то мне не говорил ни разу ещё.       — Не сомневайся, я люблю тебя. Почти сразу, как только увидел тебя в зеркале своего кабинета тогда, так и полюбил, и захотел, и ждал.       — Это, когда я без штанов стоял?       — Иди ко мне! — серьёзно говорит он и встаёт на коленки.              И я иду на дрожащих ногах. Подхожу к его тёмному телу с кудрявыми волосиками, с правильными очертаниями, с винным запахом. Он, голый, на коленях на постели, я в домашних штанах, во весь рост с пола, поэтому его лицо сейчас даже ниже меня. Поэтому мне удобнее начинать, и я начинаю сам, обнимая и целуя. Хм, он не отвечает! Руки отпущены, зубы сжаты. Я напираю активней, шевелю его, бьюсь языком о его бесстрастный рот, вожу руками по спине и шее. Он не отвечает, стоит как чурбан, внимательно смотрит на меня, хуй, как вялый экзотический плод, вниз подвисает. Я даже разозлился! Третья атака, уже прижимаюсь к нему, уже целую в грудь, захватываю его соски, спускаю руки вниз, на ягодицы, на бёдра, и на… плод этот. А Ромашка, только зубы сжал сильнее и бревно изображает.       — Роман! Что за хрень! — злюсь я. И он вдруг улыбается:       — Злишься? Ну и хорошо! Это то, что надо! — И даже в сумраке комнаты вижу, как хищно дёрнулся его нос и сверкнули глаза. — Ты знаешь, что я волк?       — Знаю.       — И всё равно любишь?       — Я же здесь.       — Съем тебя! — И медленно распускает мне хвост и рассыпает мои длиннющие эльфийские волосы по плечам, потом хватает за футболку и тянет на себя, и падаем куда-то очень низко. Роман вроде как и торопится, и член его уже подскочил, и страсть обозначилась в уголках рта, в глубине глаз, в острых сосках и на кончике члена. Но в то же время он методичен и сосредоточен, как врач, осматривает, щупает, раздевает, поворачивает — всё серьёзно и осторожно. Он заботится, заглядывает мне в глаза: «Ничего? Нормально? Не очень? Больно? Страшно?..» Роман техничен, техничен анатомически, он долго возится с моим анусом, повернув меня на бок, смазывая, растягивая. Он не даёт своему желанию пересилить и впиться в меня сразу, он ас, тьютер. Хотя я уже сам на грани, мне не стыдно от его пальцев, мне не страшно, мне… невозможно. Я пытаюсь поймать его макушку, забраться в волосы, пытаюсь похвалить его руки, пытаюсь податься к нему, но мои движения какие-то неконтролируемые, мои руки сами по себе, мой голос не слушается меня, живёт отдельно. Я что-то мычу, пыхчу, всхлипываю и даже говорю. С удивлением слышу эту аудиодорожку в эфире: это я говорю? Невозможное возбуждение, трудно терпеть, задыхаюсь, уже кончу сейчас, уже умру! Но вдруг всё-таки стало больно, терпимо, конечно, но в самый решающий момент сознание вернулось, и я уже осмысленно прошипел:       — Ромаш-ш-ш… больно мне! Не-е-ет, не надо, больно… я не смогу…       — Тш-ш-ш… — шепчет он в ответ, — так и должно быть, потерпи… с-с-сейчас, с-с-сейчас, с-с-с-с… с-с-скоро… о-о-о!       И я терплю, тупая боль пересилила оргазм, а пик удовольствия смягчил боль. Дальше просто терплю, он пообещал, что скоро! В момент его экстаза он начал громко, отрывисто и чётко говорить:       — Юля, Юленька, Юленька, Ю-у-у-у… Юленька, а я такая с-с-сука! Я — сука, я с-с-с-с-с… у-у-у-у… а-а-а-а!        И сразу горячо внутри, он дёргается уже устало, агонизируя, р-раз, ещё р-раз, и замер. Лежит на мне, приходит в себя медленно, как будто просыпается. Осторожно, но с хлюпанием вытаскивает своё орудие из меня, уф-ф-ф, сразу легче, и ощущение пустоты. Смотрит, ставит диагноз:       — Всё нормально, всё хорошо прошло… спасибо тебе! Хочешь ты?              Я вообще не сразу понял, о чём он говорит. Поесть предлагает? Покурить? Напиться? Но когда дошло, что речь опять о сексе, я замотал головой:       — Нет, я не могу сейчас!       Потом помолчал и спросил такую чушь:       — А у меня вообще сейчас на женщин вставать будет?       Роман захихикал:       — Дурачок! Не изменилось ничего! Но мне бы хотелось, чтобы у тебя на меня вставало… всё будет потом, потом… а сейчас, может, в душ?              Уснул у него в постели, в его объятиях, и опять снилась муть. Но не пожар. Но опять рыбы в мутной воде, я их пытался поймать голыми руками. Неужели снова к беде?              Утром меня разбудил Роман:       — Юль, надо вставать, а то Алинка прискачет ещё…              Надо, так надо. Тем более у меня дела: сегодня — несмотря на субботу — последний экзамен, ни больше ни меньше — матан. Меня заботливо кормят завтраком и отправляют на такси в институт. Весь день свербит в заднице и в душе. Любовь любовью, но осознание того, что тебя прёт от мужчины — вещь малоприятная, настроиться на современные либеральные взгляды никак мне не удаётся! Вместо матанализа думы о будущем… Еле сдал, препод даже решил, что я заболел.       Вечером мы отмечали группой закрытие сессии, ходили в бар. И я быстренько налакался, залил слезами барную стойку. Лапша, тоже пьяный, пристал:       — Чё случилось?       — Хуево!       Но «секрет фирмы» не выдал, никакие горячительные коктейли не смогли мне развязать язык. Более того, танцевал с девчонками, пригласил Настю. И та пошла, и мы целовались. Но ничего продолжать я не стал, да и Настя не настаивала. Под конец мероприятия позвонил Роман и велел уже выходить из бара, он прислал машину. И мне, послушной Юльке, пришлось возвращаться «в семью». Ромео, улыбаясь, раздевал Джульетту, укладывал баиньки, целовал в лобик. Не тронул.              В воскресенье — расплата за вечеринку — мутит. Роман потащил нас с Алинкой «на природу». Я сидел под деревом, как мешок с дерьмом, вонял перегаром, Роман энергично занимался костром и грилем, Алинка весело щебетала со мной. Рассказывала что-то про несправедливые оценки по «матеше», про идиота Витальку — соседа по парте, про новый фильм Орланда Блума.       — Я в Англии пойду на премьерный показ, и там, представляешь, будет Орландо Блум! Увижу его!       — Так хочешь?       — Ну… немножечко! — лукаво улыбается девчонка. — У меня же есть ты! И я буду скучать по тебе.              Вот, маленькая ещё, но уже хитрющая кокетка! Спрашиваю её от нечего делать:       — Где там жить-то будешь?       — У бабушки.       — Это папина мама?       — Не-а! Мамина мама. Она там давно живёт.       — А кто тебя повезёт?       — Так мама и повезёт.              Тут я вспомнил сон с рыбами...