Если бы Пин не потерял свои тапочки, возможно, эта неделя прошла бы более продуктивно.
Наша вселенная сложна, однако начало ей было положено с простого: так и Пину удалось от размышлений о потерянном тапочке дойти до поиска смысла в своём ремесле и жизни в целом.
Все последующие дни он проводил в бесконечном замкнутом кругу одних и тех же действий: кровать, парочка сигарет, перекус чипсами и снова кровать. Лишь изредка его тянуло записать пару мыслей на свой диктофон, однако в последний момент его руки опускались.
«Это нормально, это период такой».
Этой фразой он любил успокаивать себя, когда чувство вины за безделье опускало его с головой в свои пучины. Впрочем, оно же и ударяло его о скалы осознания бессмысленности своего труда, так что, по сути, он выходил в ноль. Нормально так ударяло.
Прижимало и размазывало. Пришпандоривало прямо в…
Во снах тоже не было покоя. Стоило показаться какому-то незамысловатому сюжету, как тот превращался в бесконечную возню: тёмные фигуры мечутся туда сюда, выясняют отношения, что-то хотят от него. И повсюду этот шум, шум, шум!
«Ты слишком загоняешься».
Он любил вспоминать эту фразу, сказанную Крошем, когда наступал очередной подобный период «загонов».
Глупо думать, что подобное вообще можно назвать загоном. Это скорее тупик. Полный finale «гонов» и «загонов». Кто вообще помнит о тапочке, кроме Пина? Кому есть дело до его пропажи, кому
было дело до его существования, зачем тапочку вообще носиться, если он всё равно будет валяться где-то на вонючей свалке, словно…
— Друг мой любезный, вы в последнее время совсем перестали ко мне заходить, пришёл вот посмотреть, эм… В порядке ли вы? — знакомый голос вывел Пина из потока своих мыслей, которые вот-вот довели бы его до какого-нибудь нервного срыва.
Но он ничего не ответил голосу за дверью. Вообще. Он тяжело вдохнул в себя сигаретный дым и уселся за стол, повернувшись к выходу спиной.
Лосяшу должно хватить ума не...
— Я принёс бутерброды! Пришлось добавить сыра, вам он нравится, а я в последнее время не фанат… — раздался тяжёлый удар ботинка о дверь, от которого последняя распахнулась с капризным скрипом. В отражении своей настольной лампы инженер смог разглядеть белый силуэт с большой тарелкой, наполненной бутербродами. Запах еды ударил в нос.
— Хи-хи! А я знаю, что вы там делаете, любезнейший! Хи-хи, опять из-за глупостей в тоску себя вгоняете, — судя по тону, Лосяш явно пребывал в хорошем настроении. Не то чтобы он часто ходил грустный, однако подобные приступы радости были тем ещё зрелищем. Choleriker*, одним словом.
— Что же случилось на этот раз? — отражение в лампе любопытно наклонило голову набок, всё ещё держа в руках массивную гору бутербродов.
— Я потеряль тапок.
Если кто-нибудь когда-нибудь сказал бы Пину, что люди не могут плакать от смеха, он взял бы Лосяша за шкирку и приволок этому зеваке прямо на место их спора, потому что такой истерики он не слышал никогда.
— И что же вы, прошу прощения, штаны просиживаете из-за такой дурости? Я вас умоляю! — Лосяш шлёпнул тарелкой о стол со звонким металлическим стуком и уставился на Пина, который, наконец, повернулся к нему лицом.
— Я не хочу есть, спасибо, — впрочем, звучало это не слишком доброжелательно, учитывая даже то, что они находились на близком расстоянии друг от друга.
— Дорогой, вас никто не спрашивал. А вот это вот никотиновое амбре, — учёный недовольно поморщился, но продолжил, — лучше заполнить запахом душистой колбаски.
Пин медленно встал из-за стола, проигнорировав всё сказанное своим приятелем, и хотел было плюхнуться на кровать, однако Лосяш схватил его за руку и резко дёрнул в обратную сторону, снова развернув к себе.
— Рыбалка. Я хочу сводить вас на рыбалку. Мне больно смотреть, как ваш гений умирает в этой несчастной комнатушке.
Инженер устало выдохнул, а затем посмотрел Лосяшу в глаза: в тускло освещённой комнате рыжие волосы лишь слегка поблёскивали, отбрасывая тень на две любопытные блестящие искорки. Во взгляде Лосяша всегда была искра, которая, по мнению Пина, вряд ли когда-нибудь бы угасла.
— Гут. Я пойду на рыбалку с тобой, но только если ты перестанешь делать мясной желе из моей руки.
— Прекрасно! — Лосяш широко улыбнулся, ослабив хватку (и как такие щуплые руки могли так крепко удерживать людей?), скинул свой халат куда-то в тёмный угол, и побежал за удочками, покидая храм одиночества.
***
— Знаете, это отличная терапия! Карыч как-то пытался взбодрить меня похожим методом. Уже чувствуете себя лучше?
— Двое в лодке, не считая тарелки с бутербродами, — недовольно пробурчал Пин, закидывая удочку, — Das klingt doch gut, nicht? **
— О, вам будет ещё веселее, когда мы уйдём отсюда с кучей рыбы! — иногда у инженера создавалось ощущение, что батарейка этого «феноменального» экспоната не разряжается вообще.
Прошло достаточно времени с начала их увлекательнейшего занятия. Изначально Пин неохотно глядел куда-то сквозь воду, пропуская мимо ушей рассказы Лосяша о нейтрино и прочих чудесах ядерной физики, о которых тот никогда не переставал рассказывать, но со временем вошёл во вкус и даже умудрился поймать четыре довольно крупных рыбы.
— Видите, иногда стоит отвлечься от хлопот, услышав голос природы. Я прав?
Пин слегка усмехнулся. Его забавляла простота, которой обладал Лосяш, несмотря на то, что личностью он был достаточно необычной. Часто учёные любят усложнять вещи, но у него начало возникать ощущение, что именно этот человек мог являться тем, кому было бы под силу принести немного порядка в его бесконечный хаос внутри себя. Ведь ему было комфортно дома у Лосяша как раз потому, что его собственный дом вгонял его в грусть и…
— Ха-ха, да! Смотри, я поймал одну! — Лосяш вскочил с таким энтузиазмом, что лодка чуть не перевернулась. К счастью, только остатки бутербродов свалились на дно лодки, где плескалась совсем небольшая рыбёшка.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы Лосяшу, что люди не могут заплакать от смеха, он вежливо попросил бы Пина пройти с ним.
В момент несчастный инженер осознал весь абсурд событий, которые происходили с ним: словно камень свалился с души, плюхнувшись в воду, прямо как рыбёшка, которая успешно выпрыгнула за борт.
— Знаешь, может этот рыба не живёт слишком долго, — он закинул голову, наблюдая за заходом солнца, — но он точно оставил нам приятное воспоминание. — Пин продолжал смотреть, не замечая довольной, но немного усталой улыбки своего приятеля.
***
К тому моменту, как Пин вернулся домой, солнце уже зашло. При свете тусклой лампочки он приметил белую вещичку в тёмном пыльном углу: халат Лосяша. Будучи запятнанным колбасным жиром, он всё ещё выглядел опрятно. Окинув тёмный угол ещё раз, он увидел старого знакомого: второй тапочек.
