***
Перебирая в руках бумаги, ища нужные, я тихо матерился под нос. Отец опаздывает уже на час, а даже позвонить и предупредить не считает нужным. И самое раздражающее, что на собраниях перед всеми он каждый раз при опоздании оправдывается, извиняется, считая людей важными. А передо мной он даже не извинится, так ещё и меня обвинит в чем-нибудь. Если этот старик не явится сюда через десять минут, то я на полном серьёзе не впущу его в дом! И мне всё равно, что он специально прилетел в Нью-Йорк ради нашей встречи. Даже нужные документы для собеседования, которое мы будем планировать и обсуждать нашлись быстрее, чем папаша изъявил явиться. Ещё раз недовольно хмыкнув, я плюхаюсь на стул с мягкой оббивкой и, массируя виски, вспоминаю про письмо Росса, которое я оставил на первом этаже на кухне. Быстро сбегав за ним и возвратившись в кабинет, я хотел уж положить его в отдельный ящик, где хранятся все письма России за три года, но решил снова перечитать. Возможно вы скажете, о моей помешанности, когда узнаете, что я выделяю отдельные вечера раз в месяц, когда перечитываю их все. Да-да, я на полном серьёзе так делаю. В первые полгода разлуки я мог хоть каждую неделю перечитывать одно и то же письмо, пытаясь заполнить пустоту в сердце. Мне было очень плохо после разлуки, было ощущение, что оторвали частичку меня. Я пытался активно как-то заполнить эту «оторванную частичку», но никак не выходило. Я только и думал о своем альфе, понимая, что мы можем больше никогда не встретиться. Но со временем я свыкся с чувством брошенности и начал бояться совсем не возможности больше не увидеть свою любовь. Пока война не закончится, у нас точно не было бы шанса встретиться, а за это время чувства русского могли пропасть. Если я, первый раз полюбив, каждый день обнимал одеяло, представляя на его месте своего партнёра, и осознавал, что мои чувства не становятся меньше из-за расстояния, а только укрепляются, то знать наверняка, что испытывает ко мне Россия, я не мог. Каждый день я смотрел на себя в зеркало и не понимал, за что меня можно было полюбить. И эти раздумья сводили с ума, ведь я боялся, что в один день я получу письмо, где Росс повествует о своей утихшей любви ко мне и прощается навсегда. Слёзы на глазах могли навернуться только от мысли о таком возможном исходе событий, а если это всё произойдет в реальности… Я буду сломлен. Но после последнего письма я наконец спокоен. Раздается звонок и я даже подскакиваю от неожиданности, ведь, уйдя в мысли, совсем забыл, что ко мне должен наведаться отец. Быстро убирая письмо к остальным, я спускаюсь на первый этаж, поправляя прическу и галстук на костюме. Хоть Брит мне и отец, но тот всё равно требует от меня официальности, будто мы на реальном собрании. Раздается повторный звонок. Я подбегаю к двери, уже собираясь открыть её, как вдруг мне что-то не даёт это сделать. Меня охватывает волнение, но я беру себя в руки и отворяю дверь. Тц, вот передо мной снова недовольная рожа отца. Он осуждающе оглядывает меня с головы до ног и, коротко приветствуя, проходит внутрь, даже не спрашивая моего приглашения. Уже сто раз пожалев, что разрешил ему встретиться со мной лично, а не обсудить все тонкости грядущего по телефону, закатываю глаза. Да, возможно счёт после телефонного разговора был бы огромный, но хоть мои нервы были бы не в минусе. Хотя я уже сомневаюсь, что те у меня остались. Говорят, что нервные клетки не восстанавливаются. — Грязновато у тебя. Ради отца мог и прибраться. Если не сам, то и вызвать кого-то. Всё-таки, я не думаю, что это было бы для тебя чем-то сложным, — с порога начал критиковать меня и мой дом собеседник. Снимая с себя чёрное пальто, Британия сует то мне в руки и проходит в глубь первого этажа. Тяжело вздыхая и мысленно молясь и том, чтобы тот поскорее оставил меня в покое, я вешаю верхнюю одежду гостя на вешалку в шкаф и прохожу за тем, предлагая переместиться на кухню и выпить чай. — У меня не было времени. Ты сам знаешь, что накопать и оформить нужные документы для такого грандиозного происшествия заняло и без того два месяца. — Но это не значит, что нужно жить в хлеву! — Ты больно придираешься, — провожу на кухню своего папашу и, усаживая того за стол, иду заваривать его любимый чёрный чай, — Да к тому же, я ещё тот любитель порядка и откровенного бардака никогда не позволяю. — Хоть чему-то я смог тебя выучить, — после этих слов начинается продолжительное молчание вплоть до того, как я ставлю уже разлитый по чашкам чай перед собой и оппонентом. Убирая за ухо выпавшую из идеально уложенной причёски прядь волос, я делаю первый глоток горячей жидкости, — И вот эта твоя новая причёсочка, что пытается походить на современную, — недовольно вскинув брови, проговаривает гость, — У тебя и так никогда густых и красивых волос не было, так ты их ещё и подобным образом уродуешь. — Мне она нравится, и это главное, — уверенно отрезаю я, пытаясь всеми силами показать, что данные слова меня не задели. Хотя, на самом деле, подобное про мою причёску, которой буквально месяц, британец выдает не первый раз. Я и без того очень долго решался на достаточно радикальную смену имиджа, всё волнуясь, что мне не будет идти и я снова начну ненавидеть своё лицо. — Знаешь, даже отбитые модники не носят сейчас подобное. Уж очень эта причёска не вяжется с твоим предназначением. — С каким из? — хмурюсь я. — Да с обеими. Ты человек мирового масштаба, а пытаешься походить на молодёжь. Я всегда говорил, что омеги должны быть скромными и никак не выделяться из массы, тем более лезть в серьёзные дела. А так ты даже в политике сейчас провалишься через несколько лет и пойдёшь ко дну. В общем, нигде ты не годишься. Я всегда также говорил, что ты бесполезный. Только меня в своё время опозорил и лишил величия, — фыркает отец, не скрывая свою неприязнь ко мне. — То есть я должен и сидеть дома и рожать детей? — слышу от папаши подобную херь я на протяжении всей жизни, поэтому такое меня уже не задевает. — Конечно, а зачем ты ещё нужен? — Только вот добился я побольше тебя, хоть и являюсь «вторым сортом», как ты говоришь. — Я не говорю, что ты второй сорт. Просто не предназначены омеги для политики и управления целыми странами. — Ты сейчас сидишь перед этим самым омегой для обсуждения документов, которые нужны в первую очередь тебе. Конечно, не только твоё положение после войны станет основной темой разговора, но, я уверен, если я сейчас выпровожу тебя отсюда и прекращу нашу торговлю, то твоя жалкая экономика скончается в ближайшие месяцы. — Ты очень недооцениваешь меня. Да и ты точно потерпишь убытки, прекращая торговые отношения со мной. — Возможно, — пожимаю плечами, — Но не встану раком перед СССР уж точно. А ты уже и, думаю, не один раз сделал это, — ухмыляюсь я, — И письма ты ему шлёшь с признаниями в любви, верно? Может, ещё в подушку по ночам рыдаешь? — папаша обомлел и ещё несколько мгновений с покрасневшим, возмущенным лицом смотрел на меня, видимо, ища, что ответить. — До твоего уровня я опускаться уж точно не буду и проводить целые ночи, плача, — скалится собеседник, ведь затронули его самую нелюбимую тему. — В плане «до моего уровня»? Разве я такое себе позволяю? — начал уже выводиться на эмоции я. — Конечно. Думаешь, я не слышал, как ты ночами захлёбывался слезами, ещё когда ты не подгадал удачный момент и буквально не сбежал из дома? Каждую ночь рыдал, меня это жуть как бесило, ведь выставлял днём ты себя сильным и независимым, — раскрывает небольшую тайну мой собеседник, а меня будто отрезало. Это такой позор, я всю жизнь думал, что никто не знал о моих срывах, а сейчас это всплывает подобным образом, — Да и, знаешь, я могу вставать раком перед кем хочу, ведь у меня нет мотивации делать это за что-то. А вот про тебя я бы сомневался. Ты наверное со счёту сбился, скольким дал за нынешнее величие? Смотри не залети, шлюшка, а то кто-нибудь насильно в тебя кончит и будешь с животом ходить. Хотя, я полагаю, ты даже не будешь знать, от кого данный ребёнок. Сколько в тебе стран за день бывает? — Замолчи! — не выдерживаю я, ударяя по столу, отчего моя кружка подскакивает и падает на стол, разливая чай по поверхности. — А может, тебе и лучше будет наконец выполнить своё единственное предназначение. Хоть беситься так перестанешь, — ухмыляется Великобритания, отпивая чай из своей чашки, и с довольной мордой смотрит на моё красное от злости лицо. Трясущимися от гнева руками я убираю со стола кружку и начинаю вытирать полотенцем лужу из чая. — Когда ты уже поймёшь, что затрахал своим гребанным существованием меня?! Я устал видеть твоё уродское лицо перед собой! Я устал слушать бред, что ты несёшь! Желаю, чтобы ты когда-нибудь почувствовал всю ту боль, что ты принёс мне! — неожиданно даже для себя срываюсь на крик. Гость сначала в шоковом состоянии смотрит на меня, затем хмыкает и поднимается из-за стола. — Вижу, ты сейчас совсем не настроен на адекватный разговор. Остынь, а после поговорим. А то много слишком ты себе позволяешь. Я вообще хотел тебе сообщить некую новость, чтобы ты успел подготовить место для встречи с кое-какими изменениями, а ты подобными высказываниями кидаешься, — без особого интереса произносит тот, надевая на себя пальто. — Что за новости? — мне приходится остудить свой пыл, ведь информация может быть действительно важной, а если эта дрянь сейчас всё не расскажет, у меня могут начаться проблемы. — Приедет не только Союз к тебе двадцать шестого. Он решил взять с собой ещё сына, так что обеспечь и ему комфортные условия. — Погоди, сын? А что за сын именно? — остатки желания продолжить ссору в миг исчезают и я удивлённо начинаю хлопать глазами. А если это Россия? Он помогает Союзу с бумагами и возможно тот прилетит сюда! — Этот… Как его? — пытается вспомнить отец, — РСФСР. Точно! Он же ещё тогда у нас был. Кстати, неплохой. — Конечно неплохой, если это сын твоего любимого, — на моём лице расплывается неконтролируемая улыбка, а данные слова заставляют британца спешно удалиться и захлопнуть дверь моего дома. Проходит пару секунд после того, как я остался наедине и мне приходит окончательное осознование последней фразы папаши, — Я увижу Рашу, — шепчу я, радостно хватаясь за волосы. Я не могу поверить… Это сон, верно? Нет, это не сон… Господи, это не сон! Я радостно закричал на весь дом, начиная даже прыгать на месте, словно малыш, — Боже, я наконец встречу его! Я смогу обнять его, поцеловать! — моему счастью не было предела, — Стоп, это будет через два дня?! Это будет через два дня! — восклицаю я, осознавая другую сторону медали. Меня охватывает волнение, выдающееся бабочками в животе только от мысли, что уже через пару суток я буду стоять напротив своей любви. Столько мыслей пронеслось у меня в голове: за секунду успел подумать, что я просто обязан сделать огромное количество процедур для лица, рук и волос, чтобы выглядеть просто сногсшибательно, что должен организовать приём гостей на свои территории на высшем уровне, дабы мой партнёр ахнул при виде того, как я постарался, — Два дня! Да я же не успею! А-а-а, я не смогу! Я опозорюсь перед СССР и Россией! Что, если я сделаю что-то не то и Росс пожалеет, что вообще влюбился в меня?! Так, нет, стоп! Ты такого не позволишь, верно, Америка! Ты достойно примешь этих двоих и вы с Рашей счастливые заведёте много детей в будущем! — решил пошутить в конце я и тем самым немного успокоить самого себя. О детях думать ещё ну очень рано, да и не уверен, что когда-нибудь на них соглашусь.***
Я кружился по дому, не скрывая своего глупого поведения от искренней любви и радости. Хотелось рассказать каждому о своём небольшом счастье. Все мои грустные мысли о возможности больше никогда не встретиться, что копились столько лет, в миг становятся бессмысленными и глупыми. Весь день я чувствовал себя каким-то особенным, нужным. Мотивация сделать всё в наилучшем свете, заставляла весь день снова и снова приезжать в здание, где будет проходить встреча и контролировать ход бригады, наводившей окончательный марафет. Я совсем забыл упомянуть, что данная встреча состоится не просто так. Смотря на события Второй Мировой Войны, все прекрасно понимали, что подобных ужасных событий допускать впредь нельзя. Так и зародилась мысль о создании отдельной организации, которая будет отвечать за сохранность мира во всем мире. Это был масштабный проект, забирающий на себя всё время, не только у меня, но и у ряда стран-помощников. В рядах этих стран были и Великобритания с СССР. С отцом мы должны были обсудить окончательные бумаги сегодня, но вы видели, как тот специально выводит меня на эмоции, а потом же упрекает меня в их выражении. Зачастую мне кажется, что он делает подобное специально, дабы почесать своё огромное самолюбие. Но, как бы то ни было, вечером того же дня, Британия снова наведался ко мне. Я думал, мол, вновь пришел исключительно покритиковать меня, но, на удивление, тот спокойной начал диалог про бумаги, попросил показать их, дополнил те своими печатями и подписями. Незаметно наша тема разговора о предстоящем открытии ООН сменилась на обсуждение итогов войны. — Столько людей погибло из-за бомбы, — проговаривает оппонент, глядя в окно, — Нельзя было избрать другое решение проблемы? — Зато какое это решение эффективное было. Война прекратилась в считанные часы, — не понимая, к чему был данный вопрос, отвечаю я, — И пусть Союз будет представлять, с кем может начать вести борьбу. Бомб на него я точно не пожалею. — Ты понимаешь, что страдают люди от подобных действий? — возмущается папаша. — Если мы будем оплакивать каждого солдата, умершего на войне, то с ума сойдём. ЯИ сама решила такую судьбу для своих жительниц и жителей, присоединившись к плану Рейха. Мне никогда не было жалко людей врагов на самом деле, я защищал своих и у меня это получилось сделать. Да и тебе ли, папа, учить меня любви к Человеку? Ты сам-то, кроме своего Союза, кого-то уважаешь? Ты меня ни во что не ставишь и остальных тоже. Вообще не понимаю, с чего ты к этому коммунисту прилип? Всегда плохо о нём на политической арене отзывался. — А мне теперь жить своей личной жизнью нельзя, дабы ты свой нос любопытный не засунул? — возмущённо фыркает британец. — У меня к тебе тот же вопрос. Заметь, тебя я проституткой не называю. Не хочу быть тебе подобным, — подмечаю я. — Омеги все одинаковые, уж поверь мне. — Да ты что? А у тебя такой огромный опыт был? Франция тогда тоже ушла от тебя, потому что дала другому, а не наоборот? — Моё личное дело, с кем спать, — пытается оправдывать своё свинское поведение собеседник. — Ну так, может, моё тоже? Франция на самом деле такая умная. Не стала тебя терпеть, а ушла сразу, как ты на неё руку поднял. Может, Союз тебя переучит, также как-нибудь избив, — сцепляю зубы я, пока отец показывал всеми силами, как оскорблен. Попытавшись ответить что-то достойное, тот замолкает и меняет тему. Так глупо. — Союз прибудет с сыном к трём часам к зданию ООН. Надеюсь, там наконец прекратились работы, ведь всё должно было быть построено и вымыто до блеска ещё два дня назад, а вчера я прохожу, а там ещё работают. — Привожу помещения в парадный вид. Да, я немного задержался, но, не волнуйся, к двадцать шестому будут окончательно прекращены работы, — обозначаю я, дабы не провоцировать новый спор. Я безумно устал и сейчас мне остаётся только надеяться на скорый уход папаши и грустно смотреть в окно, пытаясь не уснуть в любую секунду. За стеклом видна оживленная улица, освещаемая фонарями. Дул ветер, отчего деревья наклонялись, желтые листья на ветках срывались и улетали вдаль, кружась. По высокому небу то и дело пробегают облака, видимо, отцу придется добираться до отеля, в котором тот остановился на время, под ливнем, — Помнишь, какой Союз радостный был, когда мы его поздравляли с победой над Рейхом? — вдруг решаю спросить я, наблюдая за изменением погоды. Помню, Росс в письме сказал, что буквально через месяц СССР стал всё таким же холодным и мне очень любопытно, почему. Может, мой собеседник знает. Он всё-таки должен быть ближе с коммунистом, чем я с ним. Велик сначала дивится моему неожиданному вопросу, но поддерживает тему. — Помню, конечно. Я до этого у него только ухмылочки видел, а тогда он улыбался во все зубы. Столько цветов ему дарили в тот день, что Союзу пришлось какое-то количество букетов раздать прохожим, дабы банально не упасть под таким обилием «выражения благодарности», — на лице у отца появляется слабая мягкая улыбка, будто тот вспомнил действительно важное для него событие. — Но позже СССР снова стал холодным и отстранённым. До войны, особенно в первые годы своего правления, тот был таким открытым. Затем война его покосила и, видимо, изменила навсегда, заметил? — на самом деле, если бы Россия не написал про перемены в поведении коммуниста, то я бы даже не придал этому значения. Всё-таки, у меня есть дела поважнее, чем тотально следить за своим врагом. — Я был у Союза незадолго до всей этой ситуации с пропажей его сына. Хотел поговорить о взаимопомощи на войне. Так как СССР не мог прибыть на мои территории, я, выждав тихого момента на своих, прилетел в гости. Тот принял меня хорошо, даже несмотря на сложное время. Особо ничего интересного мы не обсуждали. Всё про одно и то же, но за время пребывания у Союза я заметил, что он прекрасный семьянин. Дети его действительно любят, а такое надо заслужить. — Один уже заслужил, — тихо проговариваю под нос, вспоминая Рашу. На удивление дальше диалог не вышел на очередные оскорбления друг друга. Даже больше: мы спокойно затронули ещё некоторые темы подписанных документов и, пожелав друг другу хорошего вечера, я проводил отца до выхода с моей частной территории. Закрываю входную дверь и, прислоняясь спиной к той, глубоко вздыхаю, благодаря кого-то свыше за то, что мы наконец разобрались с бумагами и теперь у меня есть свободный день, дабы привести себя в порядок и ещё раз проверить готовность здания. Выйдя из транса мыслей, я отправлюсь на кухню, параллельно обдумывая и представляя все тонкости встречи с любимым человеком. Всё собрание будет проходить исключительно для обсуждения плана действий после создания ООН и реализации её, как изначально задумывалось. Рейх умер как трус, оставив двух сыновей сиротами. Два подростка были найдены при штурме Берлина в доме немца. Это были два парня шестнадцать и пятнадцать лет. С окончания Великой Отечественной Войны и до сегодняшнего дня я и победившие страны так и не смогли найти время встретиться, дабы окончательно решить вопрос про разделение территорий проигравших и обсудить судьбу двух сыновей Рейха. Всем нужно было поднимать свои территории с колен, налаживать торговли и работу заводов. И только сейчас мы решили открыть ООН, поставить подписи на нужных бумагах и, заодно, обсудить, что же делать с территориями и детьми нациста. Открыв холодильник и оглядев частично пустые полки, я взял некоторые продукты, решив сделать на ужин себе салат. Да-да, нужно сходить в магазин на днях, а то совсем с этим приёмом замотался, даже забыл пополнить холодильник. Аккуратно нарезаю овощи, стараясь не отрезать вместе с дольками и свой палец, я в который раз убеждался, что нужно нанимать повара или успевать ходить в рестораны. Всё-таки, как я не умел всегда готовить, так и до сих пор не научился. Вы не подумайте, я пытался и очень продолжительное время, но всё получалось на вкус просто отвратительным. Конечно, я могу пожарить яичницу, сделать салат, сварить овощи, но дальше этих банальных навыков я уйти не в состоянии. Да и отвык я для себя готовить после двух лет проживания в отелях Лондона, где тебе хоть каждую минуту могут принести все виды блюд от профессионалов. В моменты, похожие на нынешние, когда я стою на кухне и пытаюсь сообразить себе что-то в пищу, мне вспоминаются моменты из пустыни. Как, пока Россия что-то режет, я разжигаю костер и греюсь о языки пламени. Всегда скучное молчание заполнялось диалогами. Они редко были о чем-то важном, в основном мы болтали про жизнь, рассказывали истории, случившиеся с нами. Сейчас, сравнивая разговоры с Россом в первые дни и последние, я действительно вижу огромною разницу. Я никогда бы не подумал, что вообще смогу сойтись характерами с «сынком» врага. А тут за неделю так потеплел к его персоне, что теперь не представляю жизни без него. — Чёрт! — вскрикнул я, отдергивая руки от ножа. Идея уходить в мысли во время готовки — самая ужасная идея, которая только могла прийти мне в голову. Заныв, я дую на порезанный палец и слизываю выступившую кровь с ранки, наивно полагая, что это как-то мне поможет остановить её. Порез оказался глубже, чем я думал, из-за чего тот пульсацией болел. Держа порезанный палец под холодной водой, я корил себя, что позволил воспоминаниям затянуть моё сознание. Когда боль стала сносной, я дорезаю нужные себе овощи, кладу те в тарелку, заправляю маслом. Поняв, что касания раны доставляют мне большой дискомфорт, я отправляюсь в ванну, решая прежде позаботиться о своём бедном пальце. Достав небольшой бинтик из шкафчика в ванной, я перемотал тем средний палец и связал два конца бинта в маленький бантик. Возвращаясь обратно на кухню, я наконец приступаю к поеданию салата, осознавая, что есть не хочется от слова «совсем».***
В ночь перед встречей я ворочался, пытался уснуть, но сновидение предательски не хотело приходить ко мне. Я специально решил лечь пораньше, дабы кругов под глазами уж точно не было, да и здоровый долгий сон перед такой важной встречей мне будет не лишним. Вновь обнимая одеяло, я пытался сомкнуть глаза и расслабиться, но волнительные мысли не хотели покидать меня. Мало того, что я весь день был на нервах, собирая бумаги в кучу, проверял их по нескольку раз, оббегая всё здание ООН, смотря, готово ли оно к приему гостей, так параллельно я успевал подумать над тем, как же мне суметь поговорить со своим альфой на личные темы, не вызвав вопросов у остальных. Естественно, если бы я не переволновался и не надумал себе самые ужасные варианты сюжета нашего долгожданного воссоединения, то это был бы не я. Стресс за весь день и местами пугающие мысли, связанные с моим возможным позором перед Россом, собрались в один огромный ком моего волнения и теперь тот давил на меня. Я не мог прекратить обдумывать грядущий день и постоянно ворочался, надеясь найти удобную позу для сна. Поняв, что сон ко мне не придёт в скорое время уж точно, я снова поднимаюсь на локтях, пытаясь в темноте разглядеть время на часах. Стрелки меркли во тьме, не давая разглядеть, который час подряд я не могу сомкнуть глаз. Решив немного «проветриться», я встаю с теплой кровати и подхожу к окну, открывая форточку. Поглядев немного на вид за окном и вдохнув свежий прохладный воздух, смотрю на часы с другой стороны и наконец могу разобрать время. «Час сорок пять», — поджав губы, разочарованно шепчу я, уже представляя, как я буду вырубаться во время разговора с этими нудными придурками. Единственной радостью за завтрашний день будет Россия, но из-за этой радости я больше всего и волнуюсь. Мне было несказанно приятно прочитать в письме, как тот скучает, любит меня, но в моей голове появилось сильное волнение, что это окажется неправдой. Дело не в Раше, ему я доверяю, жду встречи, насколько боязно это ни было бы для меня, но мне слишком сложно доверять людям в плане отношений после прошлого опыта и периодических предательств. Для меня до сих пор непонятно, как я буквально за пару дней влюбился так, что эта любовь до сих пор не покидает меня. Как-то очень давно, перед тем как уйти, Франция подарила мне мягкую игрушку, сказав, что, если я буду бояться чего-то, то мне стоит лишь обнять этого серого котика и вспомнить, что она меня любит и всегда рядом, пусть и на расстоянии. Мисс Франции давно нет в живых, бунты народа убили мою мачеху, сейчас территориями управляет её внук или правнук, я уже сбился со счета, если быть честным. И факт того, что одного из самых прекрасных людей, которого я только любил, давно больше нет, приносит ещё большую ценность данному подарку. Вздохнув, я подхожу к тумбочке, на которой аккуратно посажен серый котик с оранжевыми глазками и начинаю рассматривать его, вспоминая, как же я любил мисс Францию. Она была воплощением нежности, добродушия, красоты для меня, особенно на контрасте с отчаянной и жёсткой Испанией. Наверное, именно из-за француженки я полюбил своего альфу, ведь своим отношением ко мне, тот до жути напоминал её. Будто она переродилась и нашла меня. Но я не верю в перерождение, возможно, судьба специально свела меня с русским, дабы я мог вспомнить, что такое любовь и ощутить её на себе. Может, это наконец награда за мои страдания? Беру в руки игрушку и прижимаю ту к своей груди. Я хотел отучить себя спать с этим котом, ведь в моём возрасте это несерьёзно и даже глупо, но я не могу. Столько приятных воспоминаний связано с подарком, они помогают в трудные моменты мне успокоиться и наконец сомкнуть глаза. Сейчас похожая ситуация и, выдохнув, я решаю нарушить своё обещание больше не идти в кровать в обнимку с игрушкой, словно маленький мальчик. Закрыв окно, я укладываюсь в холодную постель и, укутавшись, одеялом, прижимаю к себе котика. На душе в момент становится намного спокойнее, даже какой-то возможный позор перед правопреемником Союза больше не страшит. Россия видел меня и в слезах, и в истерике, и в обмороке, и без футболки, полагаю, что его уже не удивит ровным счётом ничего. По крайней мере, я очень надеюсь на это. Но, в любом случае, я постараюсь быть завтра на высоте не только ради встречи по такому важному событию, но и ради партнёра. Постепенно глаза закрываются, а в душе растекается тепло, когда я представляю вместо игрушки руку русского, лежащего рядом. Я точно с ума сойду от этой любви. Бессонная ночь дала свои плоды. Утром я прослушал будильник и продолжил спать, всё также обнимая подарок мачехи. Но, видимо, во мне что-то щёлкнуло, когда я неожиданно для себя проснулся. Удивившись этому, я сначала посмотрел в окно, за которым уже встало солнце, оно своими лучами освещало комнату и било в мои сонные глаза, а потом, уже больше рефлекторно, гляжу на часы. По моей спине прошёлся холодок, когда я понял, что проспал на целый час. Будто ошпаренный, я вскакиваю с постели, одновременно ругая себя за всё на свете, бегу прежде всего на первый этаж, ища в холодильнике что-то съестное, что можно закинуть в рот и побежать дальше. Всё-таки, если посреди дискуссии у меня начнет урчать живот, то это будет позор. Не успеваю добежать до кухни, как мне кто-то звонит. Уже мысленно проклиная этот день и всех вокруг, я иду на другой конец этажа и поднимаю трубку. Не успеваю я сказать короткое: «Алло?», — как слышу сначала что-то неразборчивое, а затем наконец какую-то информацию. — Рейс задержали у Союза и его сына, — тараторит в трубку отец, — Меня не было в номере, когда СССР звонил. А сделал он это ещё вчера вечером. — На сколько задержка? Они уже летят или всё ещё на своих территориях? — возмущённо говорю я. — Да, они уже летят, будут на час позже. Благо, всё не так плохо, а то встреча могла сорваться. — Почему он мне не позвонил? Или со мной уже считаться не надо? — сцепив зубы, продолжаю недовольно отвечать. — Я попросил его тебя не беспокоить, чтобы ты смог успеть подготовить всё. Потому он звонил мне, — оправдывается папа. — К чему такая доброта? «Просил не беспокоить»… Ты понимаешь, что у меня сейчас всё расписание под откос идёт?! — сорвался я, — Если ты не услышал звонок, то это не значит, что я должен теперь доставать людей и переносить время! Это нужно было сделать ещё вчера, а сейчас я не уверен, что вообще смогу что-то сделать! Еда попросту испортится, Италию мы заставим ждать! — Что ты такой злой?! На час всего они задержатся, постарайся с этим что-нибудь сделать! Если что, я всё объясню, ведь это действительно моя вина! — тоже стал поднимать голос собеседник. — И как ты это объяснишь? Сосать ему под стол полезешь?! Объяснить, мол, вот такая заминка случилась, тоже смогу, но вот поставлен в неловкое буду я, а не ты! Будет потом Союз на меня смотреть, как на того, кто нормально организовать ничего не может! И как я от этого отмажусь?! Я не думаю, что твой отсос будет таким великим, что всё это забудется у него в секунду! — Что за пошлости ты позволяешь себе нести, неблагодарный?! — заявляет собеседник и замолкает, но уже спустя мгновение добавляет краткое, — Сам разберёшься со своей проблемой, я сделал всё, что смог, — и бросает трубку. Устало вздохнув, я прикладываю руку ко лбу, шепчу что-то по типу: «Я справлюсь, всё будет хорошо», — и набираю новый порядок цифр, молясь, чтобы я смог договориться о доставке еды на час позже и успеть предупредить Италию, дабы тот не ждал лишнее время и не заставлял нервничать детей, а то они и так последний год только в стрессе и живут. С одной стороны, мне очень кстати свободный час, ведь я проспал и боюсь сейчас не сделать всё то, что задумывал, а с другой — я на грани позора. Нет, возможно, Союз ничего не скажет и даже не заметит, что половину задуманного для приёма нет на местах, но я обязан был сделать всё идеально. В первую очередь для себя, ведь я ставлю себя, как ответственное лицо за данные переговоры, а если меня назначают главным в чем-то, то я не смогу сделать иначе. И теперь же мои планы могут сорваться, из-за чего внутри меня всё скрутилось, даже есть перехотелось. Но я зря волновался так сильно. Из компании, что должна была доставить мне еду и алкоголь в здание ООН, для красивого завершения собрания, которое подозревало наконец открытие организации, мне сразу же ответила женщина, поняла мою проблему и перенесла время. Мне, видимо, повезло, что позвонил я в одиннадцать утра, когда заказы ещё не так активно сыплются на голову рабочим. Выдохнув с облегчением, я звоню Италии, предупреждаю его прийти на полчаса позже и тот спокойно соглашается. Наследников нациста мы решили на время смуты после Великой Отечественной Войны оставить именно с итальянцем, так как раньше тот был на стороне их жестокого отца и они хоть немного, но доверяли ему. Как говорили русские солдаты, когда нашли двух подростков одних в доме: «Они были очень напуганы и не хотели никуда идти. Хоть парни и, на удивление, понимали русскую речь, но все равно отказывались верить в то, что с ними что-нибудь не сделают». Конечно, бедные мальчики столько увидели, даже, возможно, и смерть отца, потому мы решили отдать их к доверенному лицу. За полгода проживания у итальянца, те уже адаптировались и больше не шугаются от людей, но сегодня решится их судьба. Всё-таки, эти двое — наследники земель Рейха, а территории проигравшего нужно делить между выигравшими. Один из победителей не будет присутствовать на сегодняшнем собрании, но ему, хоть я до сих пор не до конца понимаю, почему, также перепадёт часть территорий. Аппетит во мне так и не проснулся, потому я закинул себе в рот что-то, что первое попалось из съестного и отправился собирать в папки нужные документы. Сделать я должен это именно сейчас, ведь после выхода из ванной, у меня есть не больше шести часов, дабы омежий запах не стал снова ярко выраженным и терять лишние полчаса я не собираюсь. Мало ли мы задержимся, всё может быть. Точно, нужно будет ещё захватить с собой на всякий случай подавители и блокаторы запаха. А если у меня вдруг течка начнётся, верно? Главное, самому это понять, а не как тогда, в пустыне, Росс любезно намекнул. Да-да, с моим положением в мире и не таким параноиком станешь. Обдумывая, что мне стоит ещё взять с собой для предотвращения возможного раскрытия моего гендера, я дохожу до ванной и бросаю продолжительный взгляд на зеркало, висевшее на стене. Прикасаюсь рукой до своей щеки и провожу пальцами по скулам, отмечая, что загар снова не лёг на мою кожу. Я очень плохо подвержен воздействию солнца на кожу, потому, проводя целые дни под солнышком на улице летом, я могу загореть только чуть-чуть, из-за чего весь год я хожу бледным. Но мне даже нравится эта особенность. Открыв воду из крана, я сполоснул той лицо и вздохнул, буравя измученным взглядом своё отражение. — И как в это можно было влюбиться? — произношу я, обращая внимания на лицо, что совсем мне не симпатизировало, — Да и тогда я выглядел в сто раз хуже. Он точно врёт мне, — периодически меня самого начинает раздражать неуверенность в себе и в других. Она особенно стала доставать меня последний год. Я понимал, что без присутствия человека рядом можно его очень быстро разлюбить, и боялся, если данный случай произойдет с Россом. Я представлял, как мне может быть больно и обидно. Но Россия продолжал писать в каждом письме, как любит меня и даже на расстоянии заставлял проживать каждый день с удовольствием. Я мечтал, как может произойти наша встреча. Возможно, я приеду на территорию Союза и мы сможем тайно воссоединиться, пока никто не видит. Эх, это оставались только мечты, ведь мы даже созвониться за три года время не нашли, какая уж встреча? Но, видимо, судьба сжалилась надо мной и наконец предоставила случай, во время которого мы можем увидеться. На удивление я сейчас не волнуюсь об этом событии, скорее переживаю, что буду выглядеть как-то не так. Но сейчас я сделаю всё, чтобы понравиться хотя бы себе. Хочу себе нормальную самооценку…***
Застряв в пробке по дороге в здание ООН, я еле успел прибежать к курьеру, что уже как пять минут ждал меня, и забрать несколько коробок с едой и напитками. Поняв, что коробки намного тяжелее, чем я думал и каждую до третьего этажа я не донесу, я прошу мужчину, доставлявшего мне еду, помочь, сотню раз извиняясь. Благо отец приедет только спустя полчаса, а то, увидев картину, где мне помогают донести коробки, точно бы отпустил шутку или язвительное слово про мой гендер и что лучше бы я детей рожал, чем организации открывал. Я поблагодарил мужчину и тот со спокойной душой теперь мог уйти, что он и сделал, оставив меня наедине перед дверью нужного помещения. Вхожу в комнату и буквально ахаю, видя, что она выглядит так, как я и хотел. Наконец все банки с каской, ящики с инструментами, щепки и остальной ненужный мусор были убраны и кабинет блистал от чистоты. Прохожу в большого размера комнату, цокая небольшими каблуками лаковых чёрных туфель, сразу осматривая качество ремонта. Стены аккуратно выкрашены в светлый кремовый цвет, пол устелен паркетом тоже светлых оттенков. Возле правдой стенки, ближе к большому окну, что пропускает много света внутрь, находятся два серых кожаных дивана, стоящие напротив друг друга и вмещающие между собой стол из темного дуба, на котором лежать, заранее подготовленные, ручки, чистые листы бумаги на всякий случай. В кабинете было много свободного места, даже слишком, ведь все остальные стены были заставлены шкафом, увешаны полками, картинами, что подчеркивали деловой стиль, но никак не привлекали к себе всё внимание и светильниками. Возле зоны переговоров стояли телевизор и радио, но, мне кажется, они будут редко использоваться, ведь кабинет предназначен исключительно для собраний небольшого количества человек. Оценив красивую люстру под потолком, я вношу первую коробку в комнату и достаю оттуда фрукты, аккуратно раскладывая те в тарелки больше для украшения стола. Я стремился создать более тёплую обстановку, ведь данное собрание происходит по довольно радостному событию. И почему бы не сделать по этому поводу исключение? Всё-таки, мы победили в войне и хоть один раз мы имеем право просто поговорить и расслабиться? На стол я ставлю стаканы, в которые в будущем будет разлит коньяк, дабы показать, что приём будет на высшем уровне. Спокойно относя коробки с остальной едой, которой мы будем отмечать открытие такого масштабного проекта и заодно праздновать победу, что-то обсуждая, как я слышу шаги. Уже через мгновение в кабинет заходит отец, оглядывает меня и само помещение, фыркает и снимает пальто, здороваясь и спрашивая, всё ли готово к приезду гостей. По его лицу было видно, что он волнуется и даже не пытается это скрывать. Из-за любви своей? Он не устал бегать за этим коммунистом? Всё равно ничего не добьется. Хотя мой отец очень настойчивый и зачастую проще согласиться с ним или дать ему то, что он хочет, но прекратить весь этот цирк, чем слушать его капанье на мозги! Вон, он хотел, чтобы я поскорее свалил от него и перестал доставать своим существованием, он этого добился, я в шестнадцать буквально убежал из дома, желая больше никогда не возвращаться. — Я удивлён, что ты сделал всё даже лучше, чем я ожидал, — смотря на меня, что крутится вокруг стола и поправляет листы бумаги, чтобы те точно лежали по линии стола, проговаривает папаша. — Это должно было звучать как комплимент? — безразлично отвечаю я, думая совсем об ином и не имея совершенно никакого желания говорить с собеседником после такой оплошности с его стороны. — Да, ты молодец, — пожимает плечами оппонент. — Странно, — ухмыляюсь я, смотря в окно и выглядывая через него машину такси, на которой должны приехать Союз и Россия, — Тебе что-то от меня нужно, раз ты так говоришь. Прежде ты не хвалил меня ни разу. — Просто решил поддержать тебя, что такого? — хмурится Британия, но выбеситься ему не даёт волнение, которое из него прямо прёт. — А мне нужна твоя поддержка, что ли? — продолжаю холодно говорить я. — Разве отцы не должны поддерживать своих сыновей?! — по его тону слышно, что тот, если я продолжу, наш разговор перейдёт в очередной скандал. А мне ещё этого не хватало. — Должны, но ты в жизни этого не делал, а тут вдруг «Ты молодец». Тебе припомнить всю боль моего детства? Может, как ты мне его испортил? Ты сам же слышал мой плач по ночам, разве это не повод задуматься был, папочка? В любом случае, сменим тему, я сейчас настраиваюсь на собеседование, — хмыкаю я, наконец посмотрев на отца через плечо и заметив, что его лицо даже покраснело от накопившегося гнева и тот нервно сжимает в кулаке ручку трости, что постоянно таскает с собой на собрания. Не знаю, зачем она ему, может, для солидности? Мой батя странный во всём. Хотя наверное дураку понятно, что я не настраиваюсь, словно приёмник, на предстоящее собрание, а сам волнуюсь не меньше отца. Меня даже пугает мысль о том, что сейчас произойдет встреча с моим партнёром. Я боюсь, что он что-то может мне сказать или вовсе признаться, что разлюбил. Боюсь опозориться и выглядеть в его глазах каким-то олухом. Опыт в пустыне, где я буквально не мог ничего сделать и только бегал по территории за Россом, иногда выполняя, что он мне прикажет и без того показало меня со слабой и беспомощной стороны. Ещё и отсутствие очков, к которым я так привык, выдавало мои глаза. Если у меня наворачивались слёзы, то русский это тут же видел, а ведь из-за стресса и течки я действительно могу зарыдать даже от какой-то глупости. Фу, быть таким нытиком… Агхт, иногда я терпеть себя не могу. Молча переводя взгляд то на часы, то на вход в здание, что хорошо просматривался через окно кабинета, я нервно ждал прибытия гостей. Я и папа так и не смогли проронить ни слова, волнуясь. Причину волнения собеседника я наверняка знать не мог, ведь тот такой непостоянный в плане эмоций и я, к сожалению, пошёл этим в него. Промолчав ещё минут десять, я обращаю внимание на подъезжающую машину. Я изначально не понял, почему та пытается припарковаться к входу в здание и уже думал идти разбираться, но, вглядевшись, увидел, что это кортеж. Окончательно убедившись, я почувствовал, как по моей спине прошлись мурашки, ведь это точно приехали Россия и СССР. В животе всё начало тянуть, а я неслабо так занервничал и в то же время мне хотелось закричать от счастья. Приглядевшись я смог различить знакомые силуэты, которые сейчас вылезали из машины. Сообщив отцу, что русские на месте, отчего тот тоже стал более взволнованным, мы прошли к лифтам принимать долгожданных гостей. В кабинете одного из них у нас завязался краткий диалог, где британец сообщил, что волнуется об Италии, мол, опоздает. Я спешил его успокоить, но это не помогло, папа никогда особо не доверял итальянцу. У него есть на то причины, потому я не стал подкалывать собеседника на этот раз очередной шуткой. Мы выходим из лифта и через стеклянные двери я вижу Росса, что сейчас изредка что-то говорил «отцу», а низ живота продолжает тянуть от волнения, только в разы сильнее. Я даже на секунду замер, с широко распахнутыми глазами уставившись на партнёра. Я не мог поверить, что вижу его, что сейчас мы пересечёмся взглядами и пожмём друг другу руки в знак приветствия. Теперь я чувствовал исключительный страх и возникало желание прямо сейчас рвануть с места и убежать обратно в кабинет, запереться там и закрыть красное от стыда лицо руками. Мой взгляд не мог оторваться от серьёзного лица любимого человека. Я решил поправить чёлку причёски и пригладить некоторые пряди, что выбились из укладки, но тут заметил, как мои руки предательски начали дрожать. Смотря сначала на них, затем на объект своего обожания, я понимал, что не могу сдвинуться с места, мои ноги отказывались двигаться. Даже уже отец обернулся на меня, буравя пристальным злым взглядом, который так и говорил: «Что ты стоишь? Если ты обломаешь мне всю встречу, я тебе задам». Это заставило меня отвлечься и наконец пройти на улицу, широко улыбаясь и приветствуя гостей. — СССР, РСФСР, как приятно Вас видеть! — стараюсь очень правдоподобно пародировать радостную интонацию я, поправляя очки, — Как Вы долетели? Надеюсь, Вы успели забронировать номер, а то комнаты в отелях в данном районе разлетаются очень быстро, — надеясь избежать смущения, я старался смотреть только в глаза Союзу и продолжать улыбаться, параллельно поглядывая на своего отца. — Здравствуйте, — здоровается папа и по очереди пожимает руки гостям, — Про номера — правда, сам чуть без комнаты здесь не остался два дня назад. — Приветствую Вас, мне очень приятно волнение с Вашей стороны по поводу отеля, но мы прибываем только на один день. Сегодня вечером улетаем, — отвечает грубый низкий голос коммуниста. — Как же так? — драматично показываю, что я явно взволнован данными словами, что, по правде, являлось ложью, — Вы хотите покинуть нас уже сегодня? — я протягиваю руку Союзу и, который раз отмечая, что ростом я не вышел, раз даже ниже плеча того, пожимаю его большую руку. Теперь же мне стоило проделать рукопожатие и с Россией, но волнение превратило банальный процесс во что-то непреодолимое. Мне стоило поднять на него глаза в знак уважения, что я с трудом, но сделал, молясь, дабы мои щеки не стали красными. Пересекаясь с взглядом партнёра, я вижу в том холод и полное отсутствие эмоций. Это заставляет меня погрустнеть и уже подтвердить свои самые ужасные догадки в голове, ведь я ожидал хоть чего-то большего от альфы. Я не думал, что такие прекрасные глаза будут когда-нибудь вновь смотреть на меня с безразличием. Быстро пожимаю холодную руку русского, чувствуя на той мозоли, чему не удивляюсь. Скоро отстранившись, я буквально вырываю свою кисть из лёгкой хватки оппонента и открываю дверь, с улыбкой на лице приглашая войти и осмотреться в здании. Данным действием я пытаюсь отвести внимание от своей персоны, у которой сейчас возьмут эмоции верх. — Да, дел на Родине ещё много, — недовольно отвечает Союз. — Союзик, но мы не успеем всё обсудить, да и договаривались мы, что вы останетесь на два дня, — позволяю себе выразится достаточно дерзко, употребляя в речи уменьшительно-ласкательное слово. На политической арене я король, даже СССР мне в подмётки не годится, и совершенно не боюсь язвить и делать из себя бога драмы. Всё равно никто не посмеет меня упрекнуть в этом, чем я и пользуюсь. Зачастую для меня собеседование — это развлечение, в котором я могу выпустить эмоции. Я могу быть серьёзным, использовать совершенно неуместные слова, кричать и обвинять людей во всём, что выдумал. Ловлю от этого, не скрою, удовольствие. Так как у меня достаточно низкая самооценка, самоутверждаться я могу только за счёт своей удачи быть одним из самых лучших в мире. Даже на этом собрании я обещал быть серьёзным, но стресс, копившийся во мне все эти дни, я могу снять только подобным образом. Периодически меня бесит, когда кто-то пытается подражать моей манере общения, даже не зная её причину. — Прошу прощения за такие резкие смены планов, но мы действительно должны вернуться сегодня. Возможно, сможем подписать все документы побыстрее и просто задержаться сегодня на подольше, чем растягивать всё это дело на два дня, — поджав губы, извиняется Совет, осматривая первый этаж здания, — Не могу не отметить, что Ваш проект всё-таки шикарен, США. Всё сделано так красиво, аккуратно, а ещё и быстро. — Почему о том, что Вы прибудете только на день, нельзя было сказать раньше? Вы сегодня оба решили мне всё сорвать? — хмурясь, я смотрю на отца и коммуниста. — Я правда очень извиняюсь, что не смог сообщить об этом раньше, — пытается потушить мой разгорающийся пыл Союз, — Но я уверен, что мы справимся и за сегодня. Наследников, надеюсь, уже сегодня привезут и мы сможем решить, куда деть их? — Что же нам остаётся ещё делать? Постараемся сегодня уложиться во время, — тяжело вздыхаю я, массируя виски и вдруг замечая как на меня без остановки то и делает, что смотрит Росс. Смотрю тому в глаза в ответ и, видимо, не ожидая этого, он отводит всё ещё холодный взгляд. Я так и думал, что разлюбил. Иначе он хоть какой-нибудь сигнал подал, что рад меня видеть, — Да, сыновья Рейха будут тут через три часа, после мы будем решать, что делать с ними. Я показываю присутствующим первый этаж, у которого были высокие потолки, чем он мне до безумия и нравился, отвечая на какие-то редкие вопросы. Такую подставу от СССР я никак не ожидал и теперь я волнуюсь за свой запах. Если Росс и Британия знают о том, что я омега, (но в случае с русским я бы предпочел не рассказывать свой гендер до последнего, если бы не то происшествие) и они будут вести себя спокойно, если вдруг от меня пойдет характерный для омег запах, то реакцию Союза я предугадать не могу. Конечно, он вряд ли начнет кричать на меня о моём гендере или вообще придаст значение, но факт того, что он теперь знает тайну будет не давать мне спать по ночам. Я что-то спокойно рассказываю о том, как мне было сложно найти людей, которые готовы были сделать за такой небольшой срок отделку и прочие рабочие работы, наблюдая за тем, как СССР действительно заинтересован моими разговорами. Даже его лицо подобное своей эмоциональностью камню, сейчас показывало интерес. Я на это только хмыкаю, продолжая повествовать уже о бумагах, которые нужно было собрать для возведения данного здания и проводя гостей и отца к лифту. Заходим в кабину и я на какое-то время замолкаю, ведь у папы и этого коммуниста завёлся разговор о войне. Отмечая, как нелепо мелкий британец смотрится рядом с Советом, я отворачиваюсь к зеркалу, вздыхаю, переводя взгляд на высокую фигуру Росса, что была только на половину головы ниже его «отца». Неужто русский так не рад меня видеть, раз даже улыбнуться мне не может? Блять, каким идиотом должен я быть, дабы поверить, что он не разлюбит? Тогда зачем все эти слова восторга обо мне, зачем было писать, как он меня любит? Я вновь запутался в своих чувствах и снова из-за него. Что в пустыне была постоянная пытка, когда я не мог перестать думать о нём и боялся принять себя, копаясь в прошлом и в чувствах, чего я терпеть не могу, так опять. Я именно этого и боялся, принимая для себя решение вступить в отношения с практически незнакомым человеком — игры на моих и без того искалеченных чувствах. Никто не отменял, что Россия может быть манипулятором и только прикрывать это подобным милым отношением. Что, если на самом деле тот сейчас просто сажает меня на эмоциональные качели? Я не зря боялся нашей встречи. «В любом случае, нужно поговорить», — решил для себя я, уверенно поднимая голову, — «Могут быть причины на его подобное поведение, верно? Может, он позже хотя бы улыбнется мне?», — стал успокаивать себя я. Всё-таки тогда в пустыне я тоже себе столько выдумал, а по итогу правдой оказалось ровным счётом ничего. «Потому, лучше я сейчас сосредоточусь на собеседовании, а затем попытаюсь переговорить с моей любовью», — шепчу себе под нос я, выходя из лифта на нужный этаж, провожая за собой остальных в нужный кабинет. Открываю дверь и предлагаю оставить верхнюю одежду тех у входа, что гости и делают, проходя внутрь и окидывая внимательным взглядом кабинет. Чёрт, я не могу отвести глаз от Росса. Я вспоминаю события, произошедшие три года назад в пустыне, и краснею. Я помню, как он пел мне, помню, как тот носил меня на руках, обнимал, целовал, гладил по руке или волосам, прижимал к себе, заботился. Сейчас я должен воспринимать его, как сына своего врага и не больше, но мой мозг просто отказывается принимать подобное совершенно безразличное отношение ко мне, выдавая очередное милое воспоминание. Что-то явно должно было произойти, раз с русским происходит подобное. — Ну что же вы? Присаживайтесь. Обсудим сначала документы про ООН, дабы наконец завершить наш план? — снова широко улыбаюсь я, ведь данное движение заставляет доверять и налаживать связь, приглашая удобно разместиться на диване. — Предлагаю сначала пройтись по проверке бумаг, — выдвигает отец, когда все удобно присели на свои места. Я занял кресло напротив дивана, на котором расположились Россия и Союз. Между родственниками было приличное расстояние, это могло говорить о том, что Росс чувствует себя некомфортно вблизи с «папой», но сейчас я должен думать совершенно не про это. — Позже я оглашу кое-какую идею, — сразу добавляю я, пока все присутствующие доставали документы, — Я думаю, она вам может понравиться. — Почему же ты не предлагаешь гостям выпить, мы так долго подбирали алкоголь, — упрекнул меня отец, на что я закатываю глаза, но не подаю виду, как данное высказывание выбило из колеи. — Совсем забыл, спасибо, что напомнил, — снова актерски показываю, как я разочарован в себе, — Коньяку? — наконец предлагаю я. — Воздержусь, — серьезно произносит Союз, смотря в бумаги. — А я не откажусь, — вдруг говорит Россия, на что получает осуждающий взгляд со стороны Совета, но этот фактор совершенно не смутил просящего. До этого момента Росс предпочитал молчать, а тут его мелодичный бас отражается звоном в моих ушах. Я даже вздрогнул, как услышал данную фразу и тут же подумал о том, какой же у него ахуенный голос. Немного взволнованно наливаю из флакона небольшое количество дорогого коньяка сначала гостю, затем отцу и только потом себе, — Благодарю, — коротко отвечает русский, пробуя алкоголь. — Эта война была ужасной для мира, я так рад, что мы всё-таки сошлись во мнении создать подобную организацию, — разложив нужные документы на стол, начинаю я. — Согласен, столько людей погибло. Союз, надеюсь, потери в сорок два миллиона человек сейчас имеют возможность окупиться. Если что, всегда рассчитывайте на мою поддержку. Моя экономика, конечно, тоже страдает, но я не против оказать Вам помощь в некоторых сферах, — с лёгкой улыбкой произносит отец, что заставляет меня искривить губы в недовольстве, ведь мои отношения с СССР всегда были плохие и после войны они только стали только напряжённее, а британец — один из немногих моих союзников в происходящем. Меня всегда смешило, что Британия ненавидит политику коммуниста и считает его потенциальной угрозой, но одновременно бегает за ним хвостом, настаивая на своей любви. И ведь дураку ясно, что данные чувства не взаимны, так зачем постоянно доставать человека с этим? Так ещё, зная своего, в некоторых местах даже до безумства смелого отца, он может столько устроить, лишь бы Совет проявил любовь. Хотя они переспали тогда и до сих пор ведут себя, как максимум партнёры по экономике или торговле. Но самое интересное, что одновременно Брит ненавидит СССР, каждый раз скалясь, как слышит в новостях что-то про того. Всегда знал, что мой папка идиот. — Спасибо за Ваше предложение. Россия, найди мне документы про нынешние проблемы в стране и про работу заводов в Москве, — буквально приказывает Союз своему правопреемнику, на что тот молча выполняет сказанное. Лицо Раши не изменилось и оставалось всё таким же каменным. Его совсем не смутил тон его «отца»? Видимо нет, ведь тот спокойно откидывается на спинку дивана и начинает перебирать какие-то бумаги, быстро читая текст на них, — Я считаю, что у нас бы вышло хорошее сотрудничество. Можем ли мы обсудить данную перспективу сегодня? — Да, почему нет? Закончим разборки с бумагами об ООН и можем перейти к обсуждению. Все равно у нас подозревался небольшой перерыв после этого, вот во время него можно будет, — я хмурюсь, слушая слова Великобритании, которые тот сейчас произносит с улыбкой. Ещё не хватало, чтобы он перешёл на сторону коммуниста. — Хотите, я тоже могу чем-то Вам помочь? — желая посмеяться, обращаюсь к Союзу я, — Может, с Вами стоит поделиться чертежами моей новой разработки? — ухмыляюсь, гордо смотря на оппонента через стекла очков, — Кстати, как она Вам? У Вас пока люди не догадались изобрести что-то подобное. Но учтите, если Вы будете пытаться снова вести себя агрессивно на мировой арене, то я могу использовать его и против Вас, — договариваю я, в душе радуясь за свою столь удачную разработку. Россия на мгновение отвлекается от прочтения очередного листа документов и поднимает на меня глаза, выражавшие лёгкое раздражение. По моей спине прошёлся холодок и мне стало немного стыдно за сказанные слова. Росс снова продолжает читать бумаги, а у меня остаётся неприятный осадок на душе от его взгляда. «И что же? Мне теперь резко нужно завести дружеские отношения с его «отцом», дабы он не кидал на меня подобные взоры?!», — немного зло реагирую я у себя в голове, и без того имея обиду за его ноль реакции на меня. — Благодарю Вас, США, но пока что я не нуждаюсь в Вашей помощи, — сцепляет зубы СССР. Неужели завидует, что я обогнал его? Бедненький, так глазками забегал. Ха-ха, пусть привыкает, я так просто не сдамся. — Но Вы только подумайте, прежде чем пробовать изобретать что-то подобного масштаба. Моя ядерная бомба стёрла с лица земли два города ЯИ. — Вы так горды этим. Смогли убить сотни невинных людей и хвастаетесь. Я понимал бы, если Вы победили войско солдат или вовсе сломили Японскую Империю другим, менее подлым поступком. А в реальности же Вы просто убили беззащитных людей и гордитесь. Низко и глупо, — отрезает собеседник, складывая руки на груди. — Я хотя бы не опускаюсь до геноцида своих же людей, — усмехаюсь я и протягиваю свои собранные документы на проверку коммунисту. А то ведь, как Раша говорил, он у нас параноик, мало ли я решу сломать его с помощью этой организации. Господи, какой он жалкий.***
Проверка бумаг оказалась достаточно лёгкой и быстрой, но позже мы очень долго обсуждали будет ли открытие данного заведения плохо отражаться на нашей политике, экономике, отношениями с другими странами. Это всё так утомляюще. Ясное дело, что я не хочу разрушить им жизнь, открыв ООН, но отцу и Союзу это, видимо, не понятно. Мы поговорили про реализацию некоторых проектов внутри организации, решение проблемы с дальнейшими собраниями, ведь эта тема очень болезненная для многих стран. Я предполагал, что это здание станет местом собраний и работы стран, ведь мотаться по нескольку раз в месяц по разным концам земного шара только ради сбора на несколько часов — очень утомляюще. Недалеко от данной местности ещё до войны начал застраиваться новый район частных домов, после окончания же той строительство наконец закончили и теперь я готов был предложить странам дома недалеко от работы, в которых те могут проживать на постоянной основе или же по нескольку дней в неделю. Эти двое поддержали мою идею, но предложили её высказать на торжественном открытии перед всеми странами и послушать уже их мнение. Всё бы хорошо, мы говорили даже без конфликтов, быстро обсудили план работы организации на первый пару недель, поставили подписи на окончательный документ. Казалось бы, я должен чувствовать себя прекрасно и быть гордым за удачную первую часть совещания, но я ощущаю себя словно в пустоте. Мы сидим в этом чёртовом кабинете уже часа два точно, а за это время Росс так и не посмотрел на меня ни разу. Я буквально ощущал напряжение между нами, усиливающееся с каждой минутой. Меня невольно начали доставать самые ужасные мысли насчёт России, хоть я и старался это контролировать. Будучи под конец первого совещания опустошенным, я изредка поглядывал на русского, каждый раз надеясь, что тот посмотрит на меня в ответ и улыбнется. Я понимал, возможно, есть причины на такое поведение, но одновременно мне становилось очень больно. А если он больше не любит? Три года прошло, а за весь этот период времени он только игрался на моих чувствах, как делают это остальные альфы? Я так боялся вступать в эти отношения, у которых не было банальной надежды на существование, а теперь он даже не смотрит в мою сторону. Может, я себя накручиваю, но я не могу перестать думать про иной исход событий. Агхт, я не знаю! Тяжело вздыхаю, уже чувствуя, как начинают сдавать мои нервы. У меня даже началась паника только от мысли услышать слова своей любви наподобие: «Ты мне больше не нравишься, боялся признаться всё это время, но теперь понимаю, что невозможно дальше врать». Даже голова разболелась из-за стресса. Я не хочу себя накручивать и желаю просто поговорить, но меня бросает в холод о мыслях про больше не взаимную любовь. Я пытался представить, что же будет после этих слов. Скорее всего, у меня на глазах выступят слёзы, в голову полезут счастливые воспоминания, которые сделают только больнее и я потеряю единственный смысл жить. У меня ощущение, будто я только от представлении данной ситуации заплачу! Я так надеялся, что наконец стану любимым и смогу любить сам. Господи, нам надо поговорить и всё. Я устал выдумывать что-то и потом бояться этого же. «Но как это сделать?», — тихо бубню я, оглядывая сидящего Рашу, который подавал найденные документы Союзу. Отец же сейчас открывает окно, дабы проветрить душное помещение, а Совет терпеливо ждет моего папашу для обсуждения их торговли. Фу, прям тошнит от этих голубков… — Я выйду, — решительно говорю я, вставая с кресла. Я не могу больше находится в этой обстановке, где только и думаю про «сына» этого коммуниста. Покидаю кабинет, тяжело вздыхая и направляюсь по коридору до туалетной комнаты. Прохожу в просторное помещение, уложенную плиткой и облокачиваюсь руками на белоснежную раковину. Поднимаю голову и вижу в зеркале перед собой своё отражение. Мне кажется, даже через очки прекрасно видны мои измученные глаза. Выгибаю брови в отчаянии и продолжительное время просто смотрю на себя, понимая, какое я ничтожество. Я не знаю, что и думать о Раше. Я не хочу себя накручивать (хоть уже успел это сделать), но и перестать волноваться не могу, — Как же я себя ненавижу, — снова произношу эту фразу, открывая кран и набирая небольшое количество прохладной воды в ладонь, я брызгаю той себе в лицо, дабы мне хоть немного стало лучше. Бинт на пальце намокает и теперь неприятно ощущается на коже, а через секунду и вовсе развязывается и начинает спадать с пальца. Тихо промычав от неприятных ощущений, ведь рана все ещё болит от любых прикосновений, я снимаю бинтик и выкидываю тот в рядом стоящую урну, — Как я хочу, чтобы была какая-то причина подобных взглядов у Росса. Влюбился, словно подросток, и теперь мучаюсь…***
Британия берёт из рук СССР парочку бумаг, внимательно вчитывается в текст, после смотрит в серьёзные глаза оппонента и вновь в документы. Они остались практически наедине, не считая Росса, которому сейчас на самом деле и не интересны их взаимоотношения и очередные нудные обсуждения. Русский не желает беспокоить двоих, потому отсел на другой диван и слегка грустно думает о чём-то, иногда поглядывая в окно, за которым ярко светит солнце. Хоть правопреемник Совета и чаще всего имеет холодный взгляд, но его глаза всё ещё остаются одной из самых эмоциональных частей его лица. Он нечасто улыбается, но зачастую позволяет себе ухмыляться, в то время как его «отец» постоянно выглядит недовольным и раздражённым, глядя на людей на собрании. А вот моя любовь другая. Она любит посмеяться, а при улыбке у неё появляются просто очаровательные ямочки на щеках. Потому сейчас видеть в подобном состоянии партнёра мне совершенно не нравится и хочется обнять того и заставить улыбнуться. Только лишь бы я смог это сделать ещё хотя бы раз… — Я тоже отойду, — немного неуверенно произносит Раша, бросая взгляд на «отца». — Надеюсь, без глупостей? — хмурится коммунист, явно подозревая в этой фразе что-то личное. — Конечно, — кивает Россия, быстро покидая кабинет и захлопывая дверь. — Вау, — говорит с восхищением Великобритания, всматриваясь в бумаги, — Да Вы очень хорошо восстанавливаете свою экономику. Конечно, немного жёстко по отношению к людям, но, мне кажется, такими темпами она придет в норму уже через восемь или десять лет. — Пять лет. Через пять лет, — уверено говорит Совет, смотря в удивлённые глаза собеседника, — Я дал себе такой срок на восстановление экономики. Хорошо, возможно, два года сверху для её укрепления. — Я могу Вам чем-то помочь. Какие товары для закупки у Вас в приоритете? — Разные, это зависит от времени, когда происходит закупка. Но, в любом случае, я стараюсь налаживать внутреннее производство и предпочитаю полагаться больше на него, чем на торговлю с другими странами. — Это, — британец старается подобрать слова, — Достаточно необычно. Я тут уже перевёз какие-то свои документы в кабинет, что будет в будущем принадлежать мне. Давайте сходим туда и посмотрим, что за помощь я могу Вам предложить? Наши сыновья подождут, — немного неуверенно предлагает Британия. — Хорошо, — СССР сначала хмурится, видимо, ему не нравится эта задумка, но через мгновение тот ухмыляется едкой улыбкой, — я не против, милый, — добавляет он. Услышав подобные слова, Великобритания округляет глаза, а потом краснеет и старается игнорировать неожиданное обращение со стороны возлюбленного. Совет лишь хитро щурится, следуя за бетой по коридору на этаж выше. Британец не может унять мысли о фразе коммуниста. «Милый…», — невольно повторяется у него в голове вновь и вновь. Мой отец подходит к нужной двери и достаёт ключ из кармана, с помощью которого открывает её. Тот до сих пор чувствовал себя неловко из-за огромного количества мыслей в голове и одновременно радостно. Всё-таки он добился возможной взаимности от возлюбленного. — Вот, посмотри на мои отчёты за прошлый месяц. Сейчас я найду тебе про товар бумаги, — протягивая пару листов с мелким текстом оппоненту, что бета уже успел взять со стола, он отворачивается, пытаясь тем самым скрыть смущение. Брит чувствует себя так неловко с Союзом не только из-за своей влюбленности, но и из-за большой разницы в росте. Мой отец всегда был низким и к тому, что зачастую он самый низкий в компании уже привык, но тут разница в пятьдесят сантиметров его заставляет нервничать. Помню, как при первой встречи этих двоих британец знатно так обалдел, увидев огромного Совета. — Да и Вы тоже неплохо восстанавливаете свою экономику. Хотя Вам сложнее это сделать, всё-таки помогли многим странам в войне. И мне помогли, — ухмыляется Союз, — Спасибо Вам. Без Вашей помощи я бы вряд ли выиграл эту войну. — Д-да что Вы? Я просто помогал, — голос британца дрогнул, но обладатель сразу стал говорить более уверенно, собравшись, — Вот ещё. Изучите и эти документы, — немного нахмурив брови, он протягивает десять листов. Совет пробегается глазами по строчкам новых бумаг. — Вы же мне помогали, верно? Значит победа частично и из-за Вас. Даже вспомнить ту историю с пропажей США, Вы же послали мне гуманитарную помощь, она помогла моим солдатам и те победили. — Помощь другим странам отразилась на моей экономике достаточно сильно, но я ни о чем не жалею. — Я вижу, — прочитывает ещё пару строк и отвечает СССР, — Колониальный распад, потеря двадцати пяти процентов национального богатства, на десять процентов сократился объём промышленного производства. — Да, но я уже принимаю меры, по крайней мере стараюсь. Потому торговля мне сейчас не помешает. — Можно поподробнее про это? — указывая на один из пунктов в бумаге, говорит коммунист и, уставляясь на внимательное лицо собеседника, складывает руки на груди. Мой отец облокотился на стол и, сосредоточенно перечитав бумагу, начал разъяснять оппоненту отдельную тему подробнее. Великобритания любит свою работу, ему нравится управлять государством, возиться со всеми этими бумагами, (что лично я просто терпеть не могу). Потому, если его спросить на тему каких-нибудь сфер его страны, то вас ожидает длинная лекция, которая может растянуться даже на час и больше. Самое интересное, что во время повествования Брит может даже не обращать внимания на то, что происходит вокруг, полностью окунаясь в рассуждения. Даже в данный момент он с удовольствием рассказывает о возможных товарах, что может продать при сделке Союзу и, совсем не замечая, как собеседник его вовсе не слушает. СССР рассматривает бету и наверное о чём-то размышляет. Мой отец полностью погружен в мысли, продолжая рассказывать, и уверен, что коммунисту важна данная сделка. Поэтому, когда грубый низкий голос прерывает повествование британца, тот был очень удивлён. — А знаешь, — медленно произносит СССР, наклоняясь к оппоненту, — Я так устал врать тебе. — Ч-что? — растерянно произносит отец, снова заливаясь краской, когда Союз приблизился к нему. — Я люблю тебя. — Но ты же… — совершенно теряется Великобритания, выпадая из реальности после данных слов. — В тот момент, когда мне перестали приходить письма от тебя, я очень начал скучать. И в один момент понял, что люблю, — с грустным лицом шёпотом говорит коммунист, кладя руки собеседнику на бедра. Британец отводит взгляд, не веря в услышанное, — Я так боялся, что ты осудишь, скажешь, что больше не любишь. — Нет, я… — только и может промямлить бета, отстраняясь. В голове всё смешалось и теперь так до ужаса стыдно. Хочется спрятаться от всех этих чувств. — Ты больше меня не любишь? — печально произносит СССР. — Люблю… Я просто не могу поверить… — Ты такой красивый, я периодически даже засматриваюсь на тебя. Ты такая сильная страна, одержала победу в войне, помогаешь, даже не смотря на своё положение, — шепчет на ухо покрасневшему собеседнику Союз, а, окончив свои недолгие комплименты, прикусывает мочку уха беты, на что низкий вздрагивает и отпрыгивает от возлюбленного, — Ты чего? — вновь приближается к оппоненту альфа, кладя свои руки на талию того. — Что Вы делаете? — это должно было прозвучать грозно, но смущение не давало проговорить простые слова более уверенно. — «Вы»? Нас столько объединяет, а ты всё на «Вы», — коммунист прижимает своим большим и тяжёлым телом моего отца к недалеко стоящей от стола стене. Великобритания роняет лист бумаги, стараясь сопротивляться движениям со стороны возлюбленного, — Чего же ты вырываешься? Ты мне все-таки соврал, что любишь, верно? — в момент грустнеет Союз, — Я так долго таил свои чувства, боялся, что ты не примешь их… — Нет, я люблю Вас, — неуверенно говорит Британия, совсем не понимая, что делать в подобной ситуации. Его любовь грустит, но одновременно он почему-то не хочет внимание с её стороны, — То есть тебя. Я просто- — Что просто? — начинает злиться Совет, но не подаёт виду, продолжая прижимать маленького британца к стене, не давая вырваться. — Я… — совсем не ожидая, что такими словами может разозлить оппонента, тот начинает чувствовать себя ещё более неловко. — Ты же любишь меня, почему тогда так хочешь уйти? — СССР прижимает руки пассии к стене, начиная проходиться языком по шее той, тем самым как бы намекая на то, что он хочет. — Я не готов… Я не хочу, — решается сказать британец, поборов свой страх. Тот вертит головой и не хочет, чтобы подобное сейчас делали с ним. — Что ты из себя недотрогу строишь? — не останавливаясь, продолжает действовать коммунист, начиная кусать кожу партнёру, — Ты разве не хочешь сделать приятно тому, кого ты любишь? — Хочу, но не сейчас… — А что я такого попросил? Все это делают, это ты какой-то зажатый, — на это Великобритания не отвечает, а только прячет глаза, пока в голове столько мыслей: «А если он после этого не захочет быть вместе или разлюбит?», «Он же может потерять интерес ко мне, а я ведь только его приобрел», «Я должен это сделать, правильно?», «Хочу, чтобы он не смотрел на меня такими грустными глазами и не считал, что я его не люблю», — М-м-м, что это у тебя? — беря из рук моего отца трость, альфа немного отстраняется от залитого краской беты, — И зачем же ты её постоянно таскаешь с собой? Будто из позапрошлого века вылез. Ах да, точно, так и есть, — Союз ухмыляется, подходя к растерянному британцу сзади и проводит своими руками от талии до бедер, стараясь подцепить жилетку из синей плотной ткани или рубашку, дабы залезть под них. Великобритания стоит и даже не понимает, что он может сделать сейчас. Ему всё ещё не хочется иметь интимную связь прямо сейчас, но тот не может заставить себя отказать СССР. Словно его что-то удерживает. Поэтому тому только и остаётся, что недовольно мычать и краснеть от движений рук возлюбленного, надеясь на чудо. Коммунист уже не церемонится, ощущая свою власть над беспомощным телом, что боится даже лишний раз выразить своё недовольство. Тот быстро опускает руки на зад британца, без какого либо стыда сначала до боли сжимая в ладонях ягодицы, а потом и вовсе отвесив сильный шлепок, от которого бедный Великобритания вскрикнул. В голове Брита творилось что-то очень запутанное, ему хотелось уйти, но слова Союза держали на коротком поводке. СССР будто околдовал его разум и тело, раз тот не может даже двинуться, терпя подобное унизительное отношение к себе. Коммунист зажимает рот оппонента рукой, смотря на того с садистской улыбкой, что заставляет вздрогнуть британца. По Совету видно, он получает удовольствие от чувства доминирования и ощущения растерянности партнёра. Звук шлепка снова раздается по комнате, но мой отец лишь щурится, пытаясь сдержать очередной вскрик. Союз, насладившись реакцией Британии, поднимает с пола трость и просовывает ту между ног беты спереди. — Ты наверное для этого постоянно носишь её с собой? — буквально прошипел СССР, держа пассию рукой, дабы та не смогла сбежать, если одумается, и проводит тростью пару раз вверх и вниз между ног, надавливая на член оппонента. — А-ах! Союз, — неожиданно даже для себя подобное вырывается из груди британца. Цвет щёк того стал уже таким же, как флаг возлюбленного, а этот самый возлюбленный ухмыляется стонам беты и продолжает давить тростью по головке немного выпирающего через брюки пениса. Найдя самый чувствительный угол, коммунист начинает двигать палкой именно под ним, иногда надавливая на гениталии сильнее. По телу Великобритании прошлась дрожь и небольшое расслабление. Тот смотрел в потолок, испытывая чувства от «Боже, когда это закончится?» до «Как я хочу, чтобы это не прекращалось». Выгибаясь в руках Совета, тот не мог определиться с эмоциями, продолжая вилять бедрами, дабы уйти от всех этих чувств, но твердая хватка альфы держала те с такой силой, что было больно двинуться. Возможно, бедра будут болеть ещё какое-то время после данных движений со стороны СССР. Мой отец томно дышал и пытался получить больше удовольствия от трения между его ног, ведь через грубую ткань ты скорее почувствуешь дискомфорт, нежели иные чувства, — Пожалуйста… Мх! — Что? Уже нравится? Видишь, а ты так не хотел. Правильно, что не вырываешься больше, а то я бы и мог устать к тебе искать подходы. Да и наши дети не должны нас найти. Надеюсь, в этот раз ты не будешь так орать, что это будет слышно в соседнем доме, — с отвращением произносит коммунист, снова отвешивая шлепок по заду беты, на что тот старается снова не отдаться эмоциям и крикнуть. Вдруг трость падает на пол, а Великобританию грубо берут за руку, — Ложись, — приказывает Союз, махнув головой в сторону стола. Британия даже не успевает подумать, что делает, как выполняет приказ, ложась грудью на стол и пытаясь принять более удобную позу, но это никак не выходило. СССР оглядывает покорного бету и быстро стягивает с того брюки, даже не стесняясь своей наглости. Британец даже охает от неожиданности, поджимая губы, — Ты же просил меня о большем, правильно? Тогда, раз ты такой неугомонный, — Совет стягивает нижнее бельё с оппонента, с хищным взглядом смотря на оголившийся зад того, желая почувствовать себя снова доминирующим и заставить пассию вскрикнуть. — Союз, я не хочу… — вдруг определился Великобритания, смотря на своего возлюбленного через плечо. «Мне будет больно, я не хочу этого, хоть что-то внутри меня и заставляет терпеть подобное», — размышляет британец. — Ну вот, точно не любишь, — отстраняется СССР, делая грустное лицо. Данное действие снова заставляет Брита ненавидеть себя за то, что расстраивает наконец ответившего взаимностью любимого и молча уткнуться носом в руку, покорно ожидая следующих действий, — Хороший мальчик, — усмехается коммунист. Проводя рукой по ягодице оппонента и сжимая ту, он вновь не боится принести боль своему партнеру. Союз берёт две половинки и разводит те в стороны, смотря на сжатое кольцо мышц, которое ему так и хочется разодрать. Бета тихо мычит от грубых действий, вновь двигает бедрами в сторону, пытаясь как-то избавиться от неприятных ощущений, но его возлюбленный не позволяет это сделать, сжимая длинными пальцами кожу. Великобритания уже представляет, какого размера синяки останутся после их секса, хотя они даже не перешли к акту, — Тебе так не терпится, раз мычишь? — мерзко посмеялся альфа, проводя пальцем по сжатой дырке. Надавив на неё, СССР чувствует, как та сжимается сильнее. Актив прям предвкушает последующие крики пассии. — Что? Нет, погоди! — елозит на столе Британия, желая встать, но его прижимает сильная рука к поверхности столешницы, на что тот скулит, в голове молясь о более-менее нежном входе. Но кто будет слушать его молитвы? Судьба жестока. Он сам выбрал себе такого партнёра. Совет ухмыляется вновь, беря с пола в руки трость. Он осматривает её с начала до конца, после на прижатого к столу оппонента, что сейчас с опасением глядит на любимого. Коммунист проводит пальцем по дырке снова, задевая нервные чувствительные окончания, от чего британец выдыхает. Понимая, что проникновения не избежать, даже умоляя не делать это на коленях, он старается максимально расслабиться, но это не выходит. Тело начинает подрагивать, когда Союз приставляет конец трости к сжатым анальным мышцам, — Что ты собираешься делать?! — опешил Брит, но уже через мгновение вскрикнул, после чего ему грубо зажали рот. СССР даже не видел смысла отвечать, сразу показывая на действие, что же он собирается делать. Тот нажимает концом палки, держа её за ручку, на анал и грубо проникает в него, сразу на большую длину. Великобритания выгибается в спине, округляя глаза от режущей боли из-за резкого и быстрого проникновения. Тот отрывисто дышит, мыча в руку мучителя, и боится даже двинуться, чтобы не испытать ещё большего дискомфорта. Стенки прямой кишки пульсировали и сжимали внутри трость, желая вытолкнуть её, но коммунист не позволял это сделать, отчего те и нервно сокращались, принося бете ужасные мучения. Немного уменьшила боль проникновения глянцевая поверхность палки, которая с меньшим трением проникла внутрь, но жёсткость Союза все равно восполнила то недостающее «удовольствие». Сколько бы Британия ни пытался хоть как-то поймать удовольствие в те секунды, (осознавая, что уже пусть он возьмёт хоть какое-то наслаждение от акта, чем будет кричать от боли) пока Совет не стал двигать тростью в нём, но это не выходило. В голове происходила полная каша, сейчас он понимал, что должен был настоять на том, чтобы его не трогали, может, даже убежать, но в то же время его держала взаимность любимого. Он не думал, что когда-то услышит «Я люблю тебя» от СССР, который совсем не смотрел в его сторону, а сейчас пассия же должна согласиться на секс, верно?.. Это некая обязанность, правильно? Но противоречащие мысли уходили на второй план, когда все, что Брит мог ощущать — это ужасно сильную боль. Совет не скрывал, что ловит кайф от боли Великобритании, даже периодически произносил короткие фразы по типу: «Да», «Вот так», «Правильно». Брит пытался вырваться, когда смог немного привыкнуть к дискомфорту и это было его ошибкой, ведь коммунист прижал того к столу ещё сильнее, чуть ли не навалившись на бедное тельце сверху, давя своим весом, и начал двигать тростью. Ощущая новую волну ужасной боли, британец кричит и изгибается в спине сильнее. Его тело дрожит, с каждым толчком ощущая себя всё хуже и хуже. Стенки внутри насильно раздвигала палка, проходя все глубже и оставляя ранки в прямой кишке из-за своего грубого конца. Они по ощущениям будто горели от новых и новых попыток альфы сделать проникновение ещё жёстче. Бета переходит на постоянные громкие крики, сжимая руки в кулаки и царапая собственное тело ногтями, надеясь, что так он сможет перенести внимание на другую боль. СССР ухмыляется, продолжая быстро двигать палкой, наслаждаясь криками, что слышались тише от того, что он закрывал рот кричащему. — Ах, да, твои крики просто шикарны. Я так люблю тебя, милый, — мечтая самому войти в это уже немного подготовленное тело, произносит Совет, будучи завороженным наблюдением процесса. Представляя, как он войдёт и бета будет кричать из-за него, решает реализовать данные мысли в жизнь. Тот останавливает движение трости, смотря на красное измученное лицо моего отца что тихо мычал, и где-то внутри себя благодарил кого-то свыше за прекращение этих пыток. Коммунист резким движением вытаскивает палку из Великобритании, из-за чего тот вновь вскрикнул и задрожал. Любуясь данной картиной, Союз откидывает трость в сторону, больше не видя в ней ценности, и бросает взгляд на пульсирующую дырку. Британия не может поверить, что всё наконец закончилось, выдыхая. Но тут он слышит звук звона металла, оборачивается и сглатывает, округляя глаза. Совет хмыкнул, расстёгивая пряжку ремня черных брюк и снимая нижнее белье, берет в руку свой вставший член. Проводя по нему от конца до начала и наоборот, надрачивая, альфа подходит к британцу, что сейчас готов закричать только от мысли, как ему будет больно от размера органа. СССР снова заметил, что его пассия пытается удрать, потому сразу же больно давит тому на спину, тем самым не давая даже поднять корпус со столешницы и обернуться назад без мучительных ощущений. Коммунист отвешивает шлепок по ягодице, звучащий намного громче и ощущавшийся больнее из-за нагого тела. Место удара в момент краснеет, а бета тихо скулит, ведь ничего другого сделать он не может. Союз подносит головку члена к аналу оппонента и чувствует, как Великобритания напрягается. Улыбаясь, словно садист, Совет сплевывает на крыльцо мышц, не желая делать больно себе, входя без смазки, и трётся членом между ягодицами. Британия скулит, пытается хоть как-то вырваться, но с каждой попыткой ему делают только больнее. Альфа входит, но узость прямой кишки не позволяет сделать это быстро и резко, а потом и вовсе через мгновение начать двигаться. Поэтому тот медленно толкается до середины размера, сам привыкая к дискомфорту, который должен пройти в ближайшие секунды. Его не интересовало состояние беты совсем никак, он хотел лишь получить удовольствие, а тут так удобно под руку попался этот по уши влюблённый британец. Мой отец был даже не в состоянии крикнуть в который раз, настолько чувство боли поглотило его и не давало трезво раздумывать, а крутить у себя в голове исключительно мысли: «Как мне плохо». Великобритания двигал бедрами, сопровождая это усталым мычанием, желая, чтобы из него вышли и все это прекратилось. Совет же исключительно наслаждался мучениями своей пассии и её жалкими попытками уйти от боли, потому входит ещё глубже, томно выдыхая и начиная испытывать удовольствие от того, как стенки сжимают его орган и пульсирующие вены на нем. На глазах британца выступили слезы, он кричал, чувствуя, как анальное кольцо было натянуто до предела и готово дать трещину, если подобная грубость продолжится. Тот царапал поверхность только купленного стола, в муках извивался, просил остановиться, но кто же будет его слушать? Коммунист немного выходит и делает толчок внутри анала, отчего ранки, что появились ранее, снова начинают до ужаса болеть. Вновь по комнате разносится вскрик, что начинает уже раздражать альфу и тот опять зажимает рот партнеру, который в свою очередь продолжает издавать громкие звуки. — Ты только согласился сделать приятно своему любимому, так тут же хочешь все сорвать?! Нас найдут из-за твоих криков! Я ведь могу и разлюбить тебя после этого, — хмурится Совет, начиная медленное движение бедрами, ведь самому ещё больно находится в таком узком пространстве. Бета, услышав это, тут же замолкает, начиная только мычать. Будто по щелчку пальцев негативные эмоции от боли, сразу заменяются стыдом за своё «плохое поведение», — Послушный мальчик, — тихо проговаривает СССР, ударяя партнёра по заднице и продолжая двигаться. Ягодицы бедного Брита уже красные, но альфа продолжает бить по ним снова и снова, наблюдая, как те немного трясутся после ударов. Великобритания стонет, неприятные чувства никуда не собирались уходить, даже простата и чувствительная зона вокруг не приносили никакого удовольствия от процесса. Конечно, когда тебя рвут изнутри получить удовольствие может только конченный мазохист. Союз вздыхал, показывая, что ему нравится видеть боль партнера. Британия же потерял уже любую надежду на прекращение этих мучений, потому лежал на столе и измученно стонал. Он не понимал, сколько прошло времени и казалось, что процесс длился уже несколько часов и будет длиться ещё бесконечное количество минут. Однотипная боль при каждом толчке, которые стали грубыми и резкими, отдавалась звоном в ушах. Совет же, придавливая своим телом, Британию к столу, чувствовал полный контроль над ситуацией, что приближало к пику в разы быстрее. Вдруг схватив бету за горло, тот начал душить его и звуки удушения, смешанные с кашлем заставляют проходить дрожь от члена по всему телу альфы. Брит хватается за руки своего мучителя, испуганно начиная кашлять и задыхаться, из-за чего стенки прямой кишки начинали сжиматься ещё сильнее, пульсируя, что заставляет СССР рыкнуть и, томно выдохнув, кончить. Через мгновение он отпускает горло Великобритании, который без сил валится на стол и пытается отдышаться, хватая ртом воздух. — Как ты сладко стонешь, — через сбившиеся дыхание говорит коммунист, нехотя выходя из оппонента. — Я… Ах… — прикрывая глаза и наконец радуясь завершению пытки, пытается ответить что-то внятное мой отец. Сейчас у него по телу расплывается чувство облегчения, ведь это конец. Он поднимается на локтях, ощущая, как зад до ужаса болит. Тот будет не удивлен, что он, когда найдет силы подняться и встать на ноги, увидит синяки и кровоподтёки на бедрах, ягодицах, — Тебе понравилось? — с надеждой в голове спрашивает Брит, глядя на то, как его возлюбленный спешно надевает на себя брюки и, выдавая в ответ что-то невнятное, покидает кабинет, хмурясь. Великобритания, тяжело дышит, надеясь, что пожертвовал собой не зря и теперь у них с Советом есть будущее. Он слезает со стола, проходит поднять лист документов, одновременно понимая, что сделку они так и не обсудили. Делает все эти движения он с трудом, ведь его анальное отверстие, зона вокруг него и бедра болели. Прошипев, британец убирает листы на стол, и натягивает брюки с боксерами, — Чёрт, я не получал удовольствия и теперь все болит… Мх, но зато СССР счастлив. Он так грустить начинал, если я отказывал. Но я же люблю его, значит могу пожертвовать собой… Тем более я теперь знаю, что он меня тоже.***
Я смотрю на своё отражение, облокотившись на раковину руками. В голове столько мыслей и появляется навязчивое желание спрятаться от них. Закрываю кран с водой и выдыхаю, грустно опуская взгляд на раковину. Я все эти три года задавался одним и тем же вопросом: «За что меня можно полюбить?». Каждый день, смотря в зеркало, я пытался найти хоть что-то в себе особенное, что привлекло Россию, но никак не мог это сделать. «Может, в моём характере есть интересные черты?», — тогда начинал размышлять я, но даже тут потерпел крах, не найдя совсем ничего необычного даже в своей манере общения. Что? Вот что может во мне привлекать так, чтобы влюбиться с первого взгляда? Бред же? Бред… Неужели он врал мне все это время? Но зачем? Ему нравилось играться со мной? Может, хотел сломить меня и убрать с престола одной из первых стран на мировой арене? А если это вовсе план Союза, который тот реализует через «сына»? Или России промыл мозги этот коммунист? Ведь он мог, иногда даже я на собраниях подмечаю его убедительность. Я боюсь уже думать о чем-либо, чтобы не психануть без повода. Опыт в пустыне дал понять, что я люблю что-то выдумать, а потом бояться этого. Но, да, я такой и ничего не могу с этим поделать. Поразмышляв ещё немного на эту тему, но не придя к единому мнению у себя в голове, решаю вернуться к остальным в кабинет. Я ушёл, чтобы немного побыть один и не волноваться из-за лица Росса, но теперь стоит возвратиться, ведь у меня могут начаться проблемы из-за долгого отсутствия. Уверен, после встречи мой отец ещё долго будет бубнить по этому поводу, потому стоит покинуть уже туалетную комнату. Уверенности за время пребывания здесь у меня не добавилось, но немного перевести дух я успел. Глянув на себя в зеркало ещё раз, поправляю причёску, отмечая, что мне даже местами нравится, как та подчеркивает моё лицо, направляюсь к выходу. Тянусь к ручке двери, как та открывается сама и я по инерции, не успевая до конца остановиться, влетаю прямо в человека, который, видимо, тоже решил зайти в комнату. Я немного смущаюсь от столь неловкой ситуации и что влетел прямо в грудь входящей страны. Только поднимаю голову, дабы узнать, кого же я позорно чуть не сбил и узнаю в строгих чертах лица знакомую физиономию Раши, как тот, оглянувшись пару раз по сторонам, заталкивает меня обратно в помещение и закрывает за собой дверь. — Что ты делаешь?! — возмущаюсь я, отпрыгивая, словно ошпаренный от тела, с которым столкнулся. Хмурюсь то ли от нахальства со стороны русского, позволившего себе впихнуть меня в комнату снова, то ли от смущения, смешанного с обидой на равнодушие. Отхожу от оппонента на пару метров, наблюдая за его действиями, ведь подобное совсем не характерно для его персоны, а мало ли он что-то сделает со мной? Нет, я надеюсь, что это всё недоразумение, но держу дистанцию. На всякий случай. Нахмурив брови сильнее, я смотрю в лицо русскому, что сейчас поднимает холодные глаза на меня. Тело того всё ещё крепкое, сильное, хоть это и скрывается за тёмно-синим строгим костюмом, который, не могу не отметить, очень идёт ему. — Америка, — устанавливает зрительный контакт тот и мягко улыбается, — Солнце моё, — я не могу поверить, что вижу его улыбку, она предназначена для меня и осознавать это так приятно. Мои щёки начинают гореть, когда я слышу интонацию, с которой Раша говорил только что-то искреннее. Моё сердце забилось чаще, будто сейчас выпрыгнет вовсе, я смотрел на собеседника и не мог верить глазам, — Я так скучал. — Я думал, ты меня разлюбил, — не найдя, что ответить, выдаю подобное, но тут же жалею, коря себя внутри. На моём лице расплывется улыбка, хотелось закричать на всё здание ООН, дабы все знали о моей радости увидеть любимого. Я не ожидал, что наша встреча случится подобным образом и так быстро, потому сейчас меня начало слегка трясти не только от переизбытка чувств, но и из-за волнения. Я не был готов, а если я сейчас выгляжу просто ужасно из-за подобного состояния? — Тебя? Да не в жизни! — отвечает альфа, уже не сдерживая радости видеть меня. А мне в это время было стыдно, я столько выдумал и теперь стою, краснею, глядя на него. Я до безумия счастлив и мне так хочется прокричать, накинуться на него с объятиями. Но если ему не понравится моя реакция? Вдруг он не так рад мне, как я ему, и моя бурная реакция покажется ему странной? Я все эти три года только и жил ради долгожданной встречи, думал о ней каждый день и теперь моя любовь передо мной и мне хочется визжать. Но я не могу… Я боюсь… Ему может не понравиться, — Что с тобой? Ты не рад мне? — слегка погрустнел тот, удивлённо глядя мне в глаза через очки. — Нет, совсем нет! — начинаю отрицать я, отчего краснею ещё больше. Видимо, проглядев моё смущение, Россия хмыкает и расставляет руки в стороны, немного наклоняясь. — Иди сюда, моя булочка, — с улыбкой произносит русский, понимая, что я просто волнуюсь, и делает «первый шаг». Я даже немного приоткрываю рот от приятной неожиданности, осматриваю Росса с головы до ног, вспоминая наше последнее объятие у меня в номере три года назад, неуверенно пару раз шагаю на встречу любимому и, не удержав себя, срываюсь на бег. Буквально влетаю в оппонента с объятиями. Тот даже немного пошатнулся, не ожидая подобного сильного прыжка, но это заставило его посмеяться, смотря на то, как я прижимаюсь к нему. Он обнимает меня в ответ, наклоняясь ближе ко мне и зарывается носом в моих волосах. — Раш, — шепчу я, крепко обнимая русского, словно у меня хотят отобрать его. Тепло тела, его несильный морозный запах заставляет меня прикрыть глаза, просто наслаждаясь моментом. Господи, три года я ждал нашей встречи, переживал, что не увижу больше партнёра, а теперь он здесь, я обнимаю его, — Я тебя так люблю, — с небольшим смущением говорю я и прячу глаза, утыкаясь в плечо партнёра, обнимая крепче. — Я тебя тоже, — умиляется альфа, целуя меня в макушку и щеки. — Ты всё это время так бесчувственно на меня смотрел, я даже начал бояться, что ты больше не любишь меня и врал всё это время, — признаюсь я. — Я никогда не смог бы так соврать тебе. Я выше этого, зачем играть на чувствах других? — пытается успокоить меня тот, прижимая сильнее к себе и показывая тем самым, насколько он любит меня, — А взгляд… Мне пришлось, скажу так. Знаешь, сколько нервов мне вымотал Союз от «Зачем ты ему помогал в принципе?» до «Так может теперь ты ещё и на сторону капиталиста перейдёшь?!». Он говорил даже про то, что я должен был пожертвовать собой и тем самым лишить его врага. Пару раз он грозил мне, чтобы я в жизни больше не подходил к тебе, но, — собеседник хмыкнул, — Я не мог сдержаться. Я боялся очередного скандала, потому решил, что пока сделаю вид, будто мне всё равно. — Боже мой, как я скучал по тебе, — таю от милых слов любимого и поднимаю взгляд на него. Какой я дурак, опять выдумал какую-то чушь. Как я вообще позволил себе усомниться в нем, ведь обещал, что буду доверять? Ведь на доверии строятся хорошие и долгие отношения. Мх, какой я придурок, — Ты не представляешь, как сильно, — я тяну руку к лицу России и начинаю поглаживать выбритую щеку того. Оппонент прикрывает глаза, накрывает мою кисть своей и наслаждается касаниями. — Я по тебе тоже, — шепчет тот низким голосом, отчего я чуть на седьмое небо не отправляюсь. Какой же Росс милый, а его бас, что совсем не вяжется с его настоящей натурой — это отдельное чудо света. Мне так нравится, как голос того звучит, особенно при пении и шёпоте. Ох, надеюсь, он мне споёт ещё хоть раз. — Господи, я и забыл, что у тебя такие маленькие ручки, — русский перестаёт тереться щекой о мою ладонь и восклицает, сжимая своей рукой мою. Действительно, размер наших кистей очень разный, особенно учитывая, что я никогда не имел длинных пальцев. Партнёр переходит к нежным поцелуям моей ладони, продолжая держать ту в своей и мягко улыбаться, смотря на меня. Я бы начал визжать от того, насколько всё происходящее мне приятно, но, боюсь, меня не поймут остальные присутствующие в здании. Ещё небось зайдут проверить, а я тут в обнимку с альфой стою. — Знаешь, я бы сейчас хотел увидеть твои глаза. Вспоминая их все это время, я понимал, что скучаю и по ним. Ни у кого больше нет таких красивых и необычных очей, — оппонент не перестает целовать мою руку, наоборот начиная спускаться ниже к запястью и венам. Я, подумав пару секунд, решаю осчастливить собеседника и потому снимаю очки, показывая своё отличие. Внимательно прислушиваюсь к звукам за дверью и готовлюсь в любую секунду снова надеть на нос тёмные очки, если кто-то решит зайти. Росс распахивает глаза, смотря на мои глазки и расплывается в ещё более широкой улыбке. Его безупречные ямочки на щеках, я не могу, — Какие же они у тебя красивые. Как две бусинки, — тот целует меня поочередно в веки и утыкается носом в мою шею. Я вздрагиваю, ведь не ожидал совсем, что холодный нос дотронется до кожи, — Хоть ты и, чувствуется, использовал много духов, но я всё ещё могу различить твой родной запах, — проговаривает русский, вдыхая остатки аромата клубники, — Он такой сладкий, прямо, как ты, — тот целует меня в шею, продолжая прижимать к себе, не в силах отпустить. — Раш, — тихо проговариваю имя любимого я, поглаживая того по волосам, пока в душе растекается тепло. — Вот «отца» ты моего Союзиком назвал, а я просто Раша? Может, тебе стоит с ним замутить? — в шутку обиделся собеседник, кладя голову мне на плечо. — Рашенька, Россиюшка — делаю имена оппонента ласковыми и, целуя в щеку того, прижимаю к себе. — Малыш, ты чудесен. — Малыш? — Да, а тебе не нравится, что я так тебя назвал? — Называй меня так почаще, — усмехаюсь я, наконец, найдя в себе волю, отстраняюсь от любимого. Всё-таки из-за большой разницы в росте ему приходится стоять в очень неудобной позе, дабы положить голову мне на плечо. — Хорошо, малыш, — посмеялся альфа, — А ещё твоя причёска, она просто прелестна. Я тебя когда увидел, сначала очень удивился, не думал, что ты решишь сменить имидж. Она так идёт тебе. Подчёркивает форму лица, щёчки. Мне кажется эта намного интереснее выглядит, чем твоя прошлая, хоть та мне тоже до безумия нравилась. — Правда? — восторженно спрашиваю я, улыбаясь, — Мне отец наоборот постоянно твердит, что она отвратительная и я думал уже начать отращивать волосы, дабы вернуть прошлую. — Не слушай ты его, она прекрасна. Тебе-то причёска нравится? — На самом деле да. — Вот видишь и мне она нравится. Потому зачем тебе прогибаться под мнение такого сомнительного человека, как твой папа? Другие что-то говорили про неё? — Ну, парочка человек удивились ей, но сказали, что классная. — Вот, это же прекрасно. Значит, выигрывает большинство, — продолжает поддерживать меня партнёр. За что я заслужил такое чудо? Он не теряет мотивации переубеждать меня в лучшую сторону. Боже, как я люблю его. Я бы не пережил, если бы он сказал, что больше не хочет меня видеть, как свою вторую половинку. — Спасибо тебе, — отвечаю я, уже собираясь предложить вернуться к нашим отцам, чтобы не вызвать подозрений, как партнёр берёт меня за руки и начинает что-то говорить. — Помнишь, я рассказывал, что хотел бы пожить за границей, увидеть страны Европы или Северной Америки? — поглаживает тот большим пальцем косточки на моих кистях. — Конечно, я помню каждую фразу, что ты мне говорил, — приятный тактильный контакт поднимает мне настроение ещё больше. Хотя, куда можно больше? — Ты читал моё последнее письмо? — Да, оно пришло пару дней назад. Прости, ответ не успел написать. — Ничего страшного. Я писал, что был занят последнюю неделю, готовя кое-что. — Меня очень заинтриговала данная новость, ха-ха. — Я решил всё бросить и сбежать за границу. Очень долго думал куда и как это сделать с меньшим скандалом — моё сердце замерло после слов России, — И я решил, что Соединённые Штаты Америки подходят для меня больше всего, — тот по-доброму ухмыляется, взволнованно ожидая моей реакции. — Всё, что ты сказал — правда? — не могу поверить своим ушам. — Конечно. Что ты об этом думаешь? Хочешь ли ты видеть на своих территориях грязного русского? — Что за глупые вопросы? — мои глаза засверкали, а широкая улыбка сама появилась на лице, — Хотел бы и ещё как! — чуть ли не визжу я, вновь заключая оппонента в крепкие объятия. — Ох, малыш, ха-ха, — обнимает тот меня в ответ, — Я специально уговорил Союза взять меня с собой сегодня, дабы посмотреть, как всё устроено. Те же аэропорты как работают, как люди живут в другой стране, как номер в отеле снимать, хоть последнее и подвело. — Так зачем отель? Ты можешь жить у меня. — Нет, я не хочу тебя тревожить. Тем более, я ещё не знаю, на сколько приеду. Может вообще раззадорюсь и на полгода останусь, — махнул рукой собеседник, отказываясь. — Это наоборот хорошо! Ты бы знал, как я скучал и хотел бы, дабы ты был рядом со мной. Я за дни в пустыне так привык к этому. Ты меня не потеснишь, не волнуйся, у меня дом большой и совсем одному жить скучно! — чуть ли не упрашивать начал я. — Я точно тебе не помешаю? — серьёзно уточняет Раша. — Не помешаешь! — Тогда решено. Приеду жить к тебе. — Раш, ты лучший! — радуюсь я, — Как хорошо, что ты приедешь! Я тебе столько покажу! Боже, у меня голова сейчас взорвётся от переизбытка эмоций! — Ха-ха-ха, я очень рад, что тебе понравилась моя идея. Я боялся, что ты не оценишь. — Как такое можно не оценить?! Спустя ещё пару минут моих нескончаемых радостей, я всё же угомонился и мы с собеседником приняли решение вернуться по очереди в кабинет, чтобы не вызвать гнев у Союза, который, как я понял, очень давит на мою любовь из-за того, что мы знакомы. Я возвращаюсь первым, напоследок коротко чмокнув альфу и сказав, что буду ждать его приезда. Кабинет пуст и это меня смутило, но, вспомнив, как мой отец и СССР обсуждали торговлю между собой, предположил, что те просто в другом кабинете и скоро вернутся. Не могли же они уйти, правильно? Я прохожу и сажусь обратно в кресло, после чего входит Россия, удивлённо осматривая помещение. Я говорю тому, что эти двое скоро вернутся, а пока мы можем обсудить его побег. Меня очень смущает формулировка «сбежать», ведь Росс не маленький мальчик, но почему-то должен за каждое действие отчитываться перед человеком, что его всего-то на десять лет старше. Русский объяснял это тем, что всё ещё вынужден находится дома ради маленьких, работы и своих личных убеждений, но поведение Совета его тоже до ужаса раздражает, ведь тот заставляет чувствовать себя виноватым из-за банальных вещей по типу лишний раз выйти прогуляться из дома. Но меня очень радует, что оппонент решает не сидеть на поводке у «отца», а действовать радикально и не подчиняться. Мне по душе такой нрав. Из-за неопытности собеседника в деле туризма и перелётов из одной страны в другую, я предложил, чтобы с аэропорта до моего дома того отвёз мой водитель, услугами которого я иногда пользуюсь. Партнёр снова отказывается, но в итоге принимает предложение, из-за моей настойчивости. Он же может потеряться в городе, а всё ни в какую! Но я рад, что смог его переубедить. Позже мы подошли к окну, на всякий случай я показал улицу, что ведёт к моему дому и взял с того обещание, если вдруг что-то произойдет, то первым делом он позвонит мне. Телефонных будок в районе много. Россия умилялся с моего волнения и говорил, что его останавливает заобнимать меня прямо тут только вероятность спалиться перед родителями. Также Росс немного углубил меня в суть своего плана и мы обсудили, как будем скрывать наши отношения уже на моей территории. Если нас вдруг сфоткает кто-то из репортёров, то это фотография разлетится по газетам всего мира. Да и стоит учитывать, что никто не должен знать, где находится русский, а на Родине его обещали прикрыть, хоть скандала по этому поводу не избежать в любом случае. Вдруг услышав шаги по коридору, мы поспешили сесть на свои места и сделать вид, будто не питаем друг к другу вовсе никакого интереса. Оппонент принимает снова каменное лицо, а я беру первый попавшийся лист со стола, делая вид, что читаю. Жалко, что сидим мы напротив и нас разделяет стол, а так бы я не отказался поудобнее устроиться на коленях партнёра и положить себе на талию его руки. В кабинет заходит Союз и, сообщив, что мой отец скоро вернётся, присаживается на диван, недалеко от моего возлюбленного, но все ещё сохраняя дистанцию. СССР достает из папки какие-то документы и молча протягивает мне. Я настороженно беру те и читаю пару первых строк. Это документ о разделении территории Рейха на две зоны влияния. Согласно бумагам, восточная сторона должна отойти по праву Союзу, а западная мне, Великобритании и Франции. Поражение Рейха во Второй мировой войне сразу же поставило вопрос о дальнейшей судьбе его территорий. Ко времени подписания Акта о безоговорочной капитуляции земли страны были оккупированы войсками стран-победительниц. Практически вся экономическая инфраструктура Рейха была уничтожена, правительственные организации и структуры управления после поражения в войне отсутствовали. Через полчаса или около того сыновей проигравшего приведут сюда и, в зависимости от решения с распределением территорий, будет оглашён их приговор. Дочитывая текст в документе до конца, я поднимаю глаза на Совета, пытаясь узнать, не хочет ли он обмануть меня. — Вы начали без меня? — вдруг появляется в дверном проёме Британия, сразу привлекая внимание всех присутствующих к себе. Тот опирается на трость и, быстро проходя в помещение, садится в кресло, тихо шипя. Я не придаю этому значения и снова смотрю в документ. — Будем действовать жёстко, — говорит коммунист, передавая документ на рассмотрение моему папаше. — Жёстко, но в меру. Я не хочу развязывание ещё одной войны из-за бунтующего народа немцев, — отвечаю я, устало выдыхая. — Каждый нацист сядет или будет сослан на принудительные работы за свои злодеяния, — решительно настроен Союз. *** Великобритания быстро одобряет документ, говоря, мол, ему всё нравится и он согласен на условия. Это было странно, ведь обычно он к чему-то придирается или задаёт кучу вопросов, уточняя отдельные моменты. Я, тоже всё быстро обдумав, соглашаюсь на разделение территорий Рейха подобным образом и на земли, что будут под моим влиянием. Меня немного огорчал факт того, что практически половина Берлина достается СССР, а мне только треть от, оставшихся не под его влиянием, земель. Но мне было уже все равно, ведь я до безумия устал обговаривать проблемы, что могли возникнуть из-за разделения территорий ещё ближайший час. Да и что уж говорить, мои мысли только о России, что сбежит ко мне и я наконец буду счастлив. Ну не варит у меня голова после такой неожиданной новости! Но всё-таки дискуссии принесли свои плоды и мы наконец определились, что делать с мальчишками. Одного я забираю себе в ученики на территории, а другого увозит сегодня Совет. Да, жестоко, но на иной исход событий британец в штыки не соглашался, а после и коммунист подхватил это же, настаивая на разделении братьев. Я, как человек, росший ненужным и нелюбимым, не хотел бы такого для других, ведь знаю, насколько это ломает. А ещё учитывая, что сыновья Рейха перенесли огромный стресс и все это время они были друг для друга всем, то я вообще считаю это садизмом. Конечно, я понимаю, зачем это разделение братьев. Каждая сторона (социалистическая и капиталистическая) будет промывать мозги своим ученикам, чтобы те в будущем могли дать отпор врагу из своих убеждений. Мне этого не хотелось бы, но все знают, что сейчас начнется гонка вооружений между мной и Союзом, так как я представил миру атомную бомбу, а спустя время это вовсе может перерасти в очередную войну. Да, я был союзником СССР, но это не отменяло, что я ненавижу его политику. Так просто сложились обстоятельства. Потому с одной стороны хорошо, что один из парней отойдёт на сторону капитализма и я смогу использовать его, но мне всё ещё больно, как жестоко они хотят разлучить. И это произойдет уже в скором времени. Звонил Италия, он приведёт братьев через пару минут, а пока СССР и отец давят на меня, в надежде, что я соглашусь на условия. Ясное дело, что Бриту плевать на чужих детей и их чувства, если ему было плевать на своего сына, но от Совета я такого не ожидал. Британец сам говорил мне, что тот семьянин и любит своих детей. Я понимаю, что Рейх принес много бед и ему, и его народу, но братья же не виноваты. Всё-таки, не они эту войну начали, не они убили миллионы людей. Я сам в небольшом шоке от того, что такие ярые любовь и сострадание проснулась у меня к подросткам, ведь зачастую мне плевать на остальных, если сделка несёт выгоду. Видимо, в них я увидел маленького себя. Только вот у меня никого не было, а они есть друг у друга и, я считаю, для них будет большой удар данное разделение. Я, поняв, что меня никто не собирается слушать, соглашаюсь на условия, но только если один из подростков перейдет ко мне на территории. Мои оппоненты не возразили ничего против и это меня порадовало. Я обязательно сделаю это расставание менее больным для одного из подростков. Возможно, окажу ему психологическую помощь. Постараюсь помочь хотя бы одному из них. Не желаю после их разделения мучиться с совестью, мол, обрёк сирот на то, что прошёл сам. — Здравствуйте, — заставил вздрогнуть от неожиданности Италия, резко появившийся на входе. Я обеспокоено смотрю на часы, понимая, что совсем забыл встретить гостя, да и к тому же перепутал время. Я тут же подскакиваю, подходя к итальянцу, сто раз извиняюсь, — Ой, да бросьте! Я наоборот даже раньше пришел. Боялся, что мальчишки изводиться будут и у меня начнутся проблемы с ними. Всё-таки они очень волнуются, — улыбнулся Ита, пожимая мне руку. — Всё равно было очень некрасиво с моей стороны не встретить Вас. Без приключений добрались? — Да, всё прошло отлично, спасибо за беспокойство. — Это Италия наконец пришел? — недовольно спрашивает у меня Британия. — О, и Вас я рад видеть, — с улыбкой на лице, прибывший входит в кабинет, ведя себя, как обычно, по-доброму. Я часто задаюсь вопросом, как вообще тот смог стать союзником нациста? Он вроде бы такой улыбчивый, сразу и не подумаешь, что он совершал такие ужасы. Но я бесконечно счастлив, зная, что тот перешёл на нашу сторону, — Я надеюсь, вы выбрали более-менее мягкое решение, касательно сыновей Рейха. — А где же ты их уже забыл? — спрашивает злой СССР, складывая руки на груди и откидываясь на спинку дивана. Совет ненавидит Иту, даже после его раскаяния, потому и отношение подобное. Он не воспринимает своего союзника кем-то важным. — Не волнуйтесь, они скоро придут. Я разрешил им рассмотреть этаж. Им очень понравился дизайн, да и таких высоких зданий они ещё не видели. — А если они сбегут?! Мало ли, что на уме у этих мелких нацистов?! — взбесился коммунист, но Британия тут же полез его успокаивать, прося перестать кричать. Россия недовольно посмотрел на поведение своего «отца», потом на меня и снова на «отца». — Да им бежать некуда. Они бояться вообще лишний раз двинуться, лишь бы их не расстреляли из-за Рейха, — сохраняет спокойствие и даже всё еще улыбается бывший союзник немца. — Вот и правильно, пусть боятся! Их бы на работы принудительные отправить, там они быстро научатся приходить вовремя! — не унимался гнев коммуниста. Он ненавидит бедных сыновей его врага и их отца. Был бы он единственным победителем и моё мнение не считалось авторитетным, так, я думаю, тот расстрелял бы чуть ли не всех немцев, а семью Рейха в первую очередь. Потом тот ещё удивляется, почему его считают агрессором. Я хотел возразить Союзу, настоятельно попросил бы его успокоиться, но заметил двух парней, зашедших в помещение и, видимо, те всё услышали, раз лицо того, что помладше, было искривлено ужасом. Посчитав, что сделаю своими криками ситуацию ещё хуже, я замолкаю. — О, вы уже всё посмотрели? — тут же переключает свое внимание на сирот итальянец, игнорируя высказывания взбешенного СССР, которого наконец смог успокоить мой отец, — Знакомьтесь, это страны-победительницы. — Наслышаны, — хмурится старший, поглаживая брата по плечу и тем самым пытаясь показать, что он здесь и с ним бояться нечего. — Вы столько пережили, представить не могу, — обращаюсь я с лёгкой улыбкой к подросткам, — Но сейчас может прозвучать достаточно суровое реше- — Не желаю медлить, тем более мы здесь находимся уже около пяти часов и желания продолжать тянуть это собрание у меня напрочь отсутствует, — снова берет слово СССР, перебивая меня. Я хотел как-то помягче огласить судьбу этих двоих, но наглый Совет решает не ждать конца моей речи. — Союз! — восклицаю я, желая пристыдить оппонента за прерывание моей речи, но тот не обращает внимания. — Мы приняли единогласное решение забрать вас к себе в ученики. Наследник восточных земель уезжает сегодня со мной в Москву, а западных — остаётся тут, вместе с США. — Что?! Вы хотите их разделить?! — растерянно вскрикивает Италия, смотря на сыновей немца. Младший совсем загрустил, хватает брата за руку, показывая, что без него никуда не уйдет, а старший же стоял в немом шоке. — Да, и их отца бы с радостью разделил, если бы тот не убил сам себя, как последний трус! — снова начинает вскипать коммунист, — Только я бы сделал это топором, что завалялся у меня в сарае возле дома! — Нет, не надо! Прошу, можем ли мы остаться вместе? — вдруг просит старший, прижимая своего братца к себе. В глазах того был виден испуг, но одновременно и решительность. Говорить что-то вопреки Союзу — опасное дело, но этот парень смелый, — Мы столько прошли вместе, да и у ГДР сейчас не лучшее состояние, дабы уходить с абсолютно чужими людьми! — Союз, может, действительно отсрочим это и поможем сначала им? Видно же, что они сейчас не в том состоянии, дабы их разлучать, — во мне проснулось огромное сочувствие к сыновьям Рейха, особенно к младшему. ГДР его зовут, теперь знаю. Тот чуть ли не трясется от страха, но, сжимая руку брата, держится молодцом. — Нет! Никаких отсрочек! Мы и так тут долго провозились, — поднимается с дивана Совет и подходит к старшему сыну его врага, пристально смотря тому в глаза, — Вы должны быть благодарны, что я не настоял на вашем расстреле, а то я был бы не против избавиться от наследников вашего папаши. Вы понесёте, за него наказания, ваши земли будут под управлением победителей. Вы — никто и позволять говорить мне и тем более упрашивать о пощаде не имеет смысла, — прищурился коммунист, сверля взглядом смелого из сирот. — Нет! Я не позволю так жестоко относиться к ним! Они ничего не сделали. Это Рейх был Вашим врагом, не они! — сделал ещё попытку достучаться до Союза итальянец. Я начал и сам паниковать, не желая больше столь трагичного разделения и от ощущения безысходности, начал смотреть на Россию. Где-то в душе я надеялся, что он что-то сделает, но было и без того понятно, что для его «отца» ничьё слово не закон. Но меня ужаснуло то, как Росс смотрел на немцев: с непризнанием и злостью. Я не мог понять, к чему такая реакция. Неужто СССР окончательно промыл ему мозги и теперь тот на коротком поводке у «папаши»? — А ты вообще молчи, сука! — огрызается Совет, обращаясь к бывшему союзнику нациста, — Я могу тебя поставить перед законом и ты получишь за своё сотрудничество с Рейхом! И мне не будет мешать засудить тебя факт того, что ты перешёл на нашу сторону! — Прекрати! — вдруг уверенно говорит Раша и встаёт с дивана, — Хватит этого цирка! — в ответ коммунист опешил и не мог найти слова ответить ещё пару мгновений, но, выдохнув, ухмыляется. — Ты прав. Действительно я тут позволил себе много, — хмыкает Союз, после чего присутствующие уже подумали, что конфликт закончен и мы можем решить всё мирным путём, — Кто обладатель восточных земель? — в ответ братья мнутся, — Отвечайте! — Я, — находит в себе силы подать голос ГДР, надеясь, что сделает так лучше, но его хватают за запястье и буквально вырывают из рук брата, — Что Вы делаете?! — испуганно кричит младший, начав вырваться и, смотря на остальных присутствующих в комнате, молит о помощи. Но все остальные страны лишь выпали в осадок от действий СССР и не могли ничего сделать, к своему сожалению. — Пожалуйста, отпустите его! — заступается старший, но его просьба игнорируется. Теперь уже Италия был выбешен и тоже начал кричать на Союза. Даже я, всё это время молчав, стал требовать отпустить ребенка и сесть за стол переговоров, но тот не слушал. Он наоборот ещё сильнее схватил подростка за запястье и, окликнув Россию, пошел на выход, объявив, что заседание закончено. Я был до бешенства возмущен происходящим, а хладнокровность моего отца так вообще добивала. ГДР выбивался из рук, кричал, а его брат был в такой жуткой растерянности и окутан страхом неизвестности, что не мог сдвинуться с места и хоть как-то помочь. Италия бежал за двумя высокими фигурами, что удалялись от кабинета всё дальше и дальше, пока не выбился из сил пытаться что-то сделать. Душераздирающие крики разносились по всему зданию, которые заставляют мурашки пробежаться по моей спине. Я представить не мог боль братьев, что они сейчас испытывают и только обещал себе сделать будущее хотя бы для одного из них хорошим, без слез, срывов и проблем. «Я сделаю всё для этого», — повторяю у себя в голове, положив руку на плечо немца, в глазах которых был ужас. — Они этого заслужили. А ты всё так же принимаешь всё близко к сердцу, — нахмурил брови Великобритания, шипя, вставая с дивана и проходя мимо меня. — От тебя я иного и не ожидал. Если тебе на меня было плевать, то на них тем более, — поджимаю губы я, смотря в глаза сыну нациста. У него словно весь мир перед глазами рухнул. Я лишь вздыхаю, боясь, что-либо сказать, дабы не сделать подростку ещё хуже. Если честно, я всё время спора надеялся, что Росс как-нибудь повлияет на СССР или, минимум, найдет смелость осудить поведение того. Но русский упорно молчал, питал отвращение и злость к двум немцам. Мои мысли путались, в невозможности понять, от чего такая реакция. Он же такой сострадательный, да тот и сам говорил об этом. Раз Раша спас жизнь врагу, то почему такой холод к братьям? Мне казалось, «любовь к детям» распространяется у него на всех. Это очень странно. *** Мрак в средних размеров комнате разгоняет свет луны, которая, на удивление, сегодня очень яркая. Размерное тиканье часов и волшебной красоты ночное небо создаёт атмосферу, словно ты находишься в сказке. Россия бы не пожалел времени для наблюдения за звёздами и жизнью мелких насекомых, что ещё не ушли в спячку из-за холода, но он считает минуты до исполнения своего плана. Росс лежит на кровати, подложив под голову руки, и продумывает свои последующие действия, уже с нетерпением ожидая громкий бой часов. Вещи были собраны в чемодан ещё вчера, буквально сразу после приезда на Родину с моих территорий. Вся семья спит и даже не подозревает, что наутро их брата уже не будет в доме, а на столе будет лежать небольшая бумажка с просьбами не беспокоиться и не искать. Да, решение сбежать было очень подлым поступком, как по отношению к семье, так и по отношению к своей работе, но только таким способом русским мог доказать себе и «отцу» свою независимость и нетерпение нынешним режимам. Несколько ударов часов разносятся по большому дому Союза. Удивительно, но члены семьи не встают от громких звуков, видимо, уже привыкли. Только Раша медленно поднялся с мягкой перины, оглядел на последок комнату с небольшим беспорядком и начал быстро доставать чемодан из-под кровати. Решив добавить лёгких вещей, тот быстро достает из шкафа пару футболок и закидывает те под крышку коричневого чемодана, закрывая. Когда все было упаковано, взгляд Раши падает на трость, без которой тот смог ходить только пару месяцев назад, хмурится и быстро покидает помещение. Выходя из комнаты, тот тихо пробирается по коридору к лестнице, параллельно заглядывая в комнаты к сёстрам и братьям, проверяя, спят ли те. Стараясь идти так, чтобы деревянные ступени на первый этаж не скрипели, тот наконец спускается, прислушиваясь к звукам. Если его сейчас поймают, то шанса сбежать ещё раз точно не будет, потому нужно вести себя максимально аккуратно и тихо. Заходя на кухню, тот кладет на стол ранее написанную записку и на момент задумывается. «А если я вдруг вызову огромные проблемы своим побегом? Все же будут волноваться. Может, я что-то спутаю и потеряюсь в аэропорту или уже за границей. Успокойся, у тебя есть Америка, он тебе поможет, если что», — вдруг заиграла совесть у альфы, но тот сразу её пресекает, уверенно в своей идеи уходя к двери. По пути его ещё мучают различные страхи за нервы своих близких, но тот вновь переубеждал себя, вспоминая, что его ждёт любимый человек. Чуть не споткнувшись о свою собственную ногу в темноте и не упав с грохотом на пол, тем самым разбудив весь дом, тот добирается до прихожей. Там он накидывает на плечи утеплённые пальто, смотрясь в зеркало и взволнованно поправляет выбившийся белоснежный короткий локон из и без того достаточно неряшливой прически. Беря с тумбочки ключи от дома, тот кидает их себе в карман, заодно проверяя наличие кошелька в том и уже собирается выходить, как обращает внимание на семейную фотографию. В голову России снова проникают мысли: «А если…», — но тот не позволяет взять им верх, потому сразу меняет те на воспоминания про наш первый поцелуй, покидая родной дом. — Я скоро буду рядом, милый, — тихо говорит себе воодушевляющие слова Росс, направляясь в сторону аэропорта. *** Ночью перед прибытием России, я снова не мог уснуть. Я ворочался, менял позы для сна, но ничего не выходило. Мне было до безумия радостно знать, что уже через сутки в одной кровати со мной может оказаться и Росс. По крайней мере, мне бы очень хотелось найти в себе силы спросить его, хотел бы он спать вместе. Я представлял, как обнимаю его, засыпая в блаженстве, а тот тихо напевает мелодию только для меня. Но скандал из-за разделения сыновей Рейха до сих пор разрывал мне сердце. Пока я выделил дом старшему на соседнем участке, он учится жить один, больше без присутствия брата рядом. Нормального разговора у нас так и не задалось ни разу за прошедший день его прибывания у меня на территориях. Я заходил к нему пару раз в свободное время, пытался разговорить, предложить помощь, но он лишь молчал, иногда коротко отвечая. Я не ожидал, что буду так переживать, но мне до жути жалко немца. Но хоть его имя я узнал, это уже прогресс. ФРГ его зовут. Я спросил у него разрешение называть кратко — Германия, на что тот согласился. Я хотел, чтобы к приезду моей любви всё было идеально, потому целая бригада убиралась у меня в доме, оставляя чистым даже самый маленький и незаметный кусочек поверхности. В это время я делал отчёты и другую работу на пару дней вперёд, дабы выделить себе несколько деньков, во время которых буду только с Россом, даже не вспоминая про государственные дела. Также я успел забегать к Германии, чтобы покормить его, ведь пока я не успел заказать доставку холодильника и прочей нужной продукции для только купленного дома. Благо, была плита, а значит я мог приготовить что-то прямо на кухне у немца. Хоть я и терпеть не могу готовку, мне доставляло небольшое удовольствие варить или жарить для бедного Геры, что становился немного счастливее, наблюдая за моим неумелым процессом. Чувствовал я себя, словно молодой папочка, у которого только появился ребенок. Хоть я никогда не питал удовольствия к образу жизни у плиты, но сейчас это всё ощущалось необычным. Возможно, такое чувство у меня возникает из-за непривычки, а если ты занимаешься этим целыми днями, то, извините, но тут есть путь только в окно от подобной скучной жизни. Иногда я задумывался, во что могла бы превратиться моя жизнь, если бы я вдруг завёл ребенка. Как бы я совмещал работу и уход за малышом или малышкой? С помощью организованности, я смог успеть сделать все дела за десять часов и даже суметь сбегать в магазин за продуктами, дабы не позориться с пустым холодильником. В общем, всё вышло на высоте, внутри меня играли нежные чувства, хотелось петь, танцевать, что я и делал, когда оставался один. Хоть я и не умею грациозно танцевать и красиво петь, но сделать это для себя мне желалось до безумия. Я напевал песни, которые утром услышал по радио, когда разбирал пакеты из магазина, приводил дом в окончательный порядок, шёл по дорожке к дому сына нациста. На удивление, даже никакого волнения не присутствовало у меня в мыслях, я просто не мог дождаться встречи с возлюбленным. Неужели наконец всё будет хорошо? Неужели я буду окружён любовью, как и мечтал долгие годы? Да, это действительно так и я до сих пор не могу в это поверить. Я представляю, как заобнимаю Рашу, увидев на пороге своего дома. Мне всегда казалось, что наше воссоединение будет когда-нибудь, в не скором будущем уж точно, а теперь же это произойдет через считанные минуты, ведь водитель уже доложил, что забрал мою любовь с аэропорта. Я прихорашивался, метался по дому, проверяя его готовность к приезду гостя. Я даже успел два раза сменить одежду, в которой буду приветствовать Россию. «Влюбленный глупец», — сказал бы я себе из прошлого, посмеявшись. Но в итоге я смог себя угомонить и спокойно сесть на кухне, ожидая звонка или стучания в дверь. Внутри меня порхали бабочки, а я уже представлял, как встречу Росса. А вы знали, что влюбленность приносит практически то же удовольствие, что и наркотики? Во время встречи влюблённых, верхняя часть мозга наполняется дофамином. То же самое происходит в то время, когда люди употребляют кокаин. Именно поэтому мы чувствует такое наслаждение партнёром. Что-то меня на факты потянуло, пока я уже в нетерпении от встречи. Я считал секунды и ожидал, что вот-вот русский должен появиться на пороге моего дома. И я наконец дожидаюсь этой секунды, вздрагиваю от резкого звука, что сообщал о гостях. Подпрыгнув на месте, я заулыбался, даже выдав довольный писк, и побежал открывать дверь. — Раш! — радостно воскликнул я, впуская гостя в дом, — Oh my God, — зачарованно произношу, видя в руках того большой букет белых роз. — Как я рад видеть тебя, малыш, — улыбается собеседник, заключая меня в объятия, на которые я отвечаю, сдерживаясь, чтобы прямо сейчас не пустить слезу от наконец сбывшейся мечты, — Система аэропортов запутанная до ужаса, конечно. Чуть на самолёт не опоздал. И да, как я мог забыть? Это тебе, — тот выпускает меня из объятий и протягивает букет. — Боже мой, не стоило. Спасибо огромное, — улыбаюсь ещё шире я, благодаря за такой неожиданный и приятный подарок и беря тот в руки. Вдыхаю свежий аромат цветов и у меня вдруг перед глазами начинают появляться воспоминания одни за другими. «Прости меня, я всё осознал. Я больше не позволю такого», — прозвучал голос бывшего у меня в голове. Я даже подумал, что тот стоит сейчас передо мной, дарит очередной букет белых роз и говорит это. Вздрогнув, я пытаюсь разогнать воспоминания, когда бывший кавалер поднимал на меня руку, а потом являлся ко мне под окна, прося извинить его. Я был глупый и каждый раз прощал, полагая, что больше не найду того, кто полюбит меня. Даже избиения в дальнейшем мне не казались проблемой, ведь все твердили, мол, ты заслужил, спровоцировал. — С тобой всё хорошо? — кладя руку мне на плечо, беспокоится русский. — Ох, да, всё отлично. Просто вспомнил кое-что, — сразу переключаюсь я на своего возлюбленного. Чёрт, всё хорошо, Аме. Он тебя любит, не то, что этот придурок из прошлого. Ты сам себе клялся больше не вспоминать все те ужасы, — Очень красивые цветы. Как ты узнал, что я люблю именно такие? — восторженно спрашиваю я у оппонента. — Секрет, — подмигивает тот, смотря мне пристально в глаза, — Ты не представляешь, как я ждал этого момента. Как все эти годы мучился, каждый день вспоминая тебя. Но я так счастлив, зная, что мои чувства взаимны. — Как я тебя люблю, — лишь смог прошептать я, прижимаясь к телу партнёра. Сейчас есть только мы вдвоём и больше никого. Нас не смущает, что альфа в верхней одежде, что я по правилам этикета должен пригласить гостя пройти и поинтересоваться, как тот добрался. — А я тебя больше, — целует меня в макушку тот и прижимает мою руку к своей груди, сжимая ту и поглаживая большим пальцем, — Что с твоим пальчиком? — поддерживает разговор шёпотом Россия. — Порезался, не обращай внимания. — Я ещё на собрании заметил бинт, а после и рану. Что же ты такой неаккуратный? — подносит к губам мою руку тот и начинает покрывать поцелуями рану. Благо, та уже немного зажила и от каждого касания не приносит дискомфорт, — Так не болит больше? — Ха-ха-ха, не болит — не могу сдержать умиления и утыкаюсь в плечо тому. Росс в свою очередь поднимает моё лицо за подбородок, глядит на него пару мгновений, проводит рукой по щеке и снимает с меня тёмные очки. Я сразу понимаю, к чему все идёт и когда наши губы соприкасается, начинаю таять от удовольствия. Прикрываю глаза, а свободной рукой приобнимаю любимого и начинаю делать поцелуй более чувственным. Так мило, что русский при поцелуе даёт мне выбрать, какой он будет на этот раз. От волнения у меня сбитое дыхание, потому уже через несколько секунд поцелуй приходится прерывать на мгновенье и снова продолжать сминать губы друг друга. Я бы мог делать то, что происходит, хоть бесконечное количество времени и проваливаться в ещё большую эйфорию от невесомых поглаживаний в процессе. Неужели это всё происходит наяву? Моя мечта теперь исполнилась. Боже, как я ждал этого.