Acribus ignis

      Он сталкивается с ней в полумраке коридора; ловит случайно, едва не врезаясь на полном ходу, и с долю секунды мажет взглядом по её хитро прищуренным зелёным глазам. Мажет коротко. Полувопросительно. Слишком, слишком многозначительно. А в следующий миг уже тянет за собой в комнату, спешно захлопывает дверь и вжимает в стену, тут же напрочь позабыв, куда шёл.       — Я работаю, — шепчет Кара, даже не пытаясь звучать убедительно и, вопреки собственным возражениям торопливо пробирается ладонями под его рубашку, пока он жадно покрывает ее шею быстрыми поцелуями. — Знаешь же, что если не вернусь, твой дражайший дядюшка снова закатит истерику.       — Знаю, — слегка замешкавшись, негромко выдыхает Дэйн куда-то ей в ключицу.       И даже не пытается остановиться.       С ее губ слетает легкий смешок. Кара не сопротивляется, только запрокидывает голову назад и прижимается крепче.       Эта пожирающая сопричастность длится между ними уже пару недель — пару горячих, сумасшедших, самых лучших недель в его жизни, на протяжении которых он живет лишь их хаотическими ночными встречами — раз за разом воображая происходящее в самых ярких красках. Дэйн старается не обманываться, помнит, что с ним все снова случилось неправильно, не так, как он предполагал, потому что когда они всё-таки поговорили, обсудив то, что случилось в лесу, Кара предложила ему только партнёрство. Просто секс без обязательств, и ничего более. И он согласился, конечно. Переступил и через себя, и через бьющуюся внутри правду.       Переступил через все свои чувства.       И не сознался — попросту не смог, как не смог ей отказать.       Это было выше его сил. Она была выше его сил.       Долбаный слабак.       Иногда мысли об этом мучают, но куда чаще разум плавится от эмоциональной ломки, и в такие моменты Дэйну кажется, будто он утратил всякий стыд — потому что дорвавшись до этой девушки, он забывает обо всем разом, так, будто в его внутренней системе координат никогда не существовало самоконтроля.       Только огромный, всепоглощающий голод.       Раздирающая изнутри потребность.       — Тише, — шепчет Кара, пока он, опустившись на колени, расцеловывает ее плоский, покрытый созвездиями родинок живот, попутно стягивая с нее штаны вместе с бельем. — Там кто-то… за дверью.       — Это его проблемы.       — И не стыдно тебе, Фарлонг, — сбивчиво говорит она, всматриваясь в подрагивающую под дверью тень, и закусывает костяшку пальца, когда Дэйн проводит языком по внутренней стороне ее бедра. — А казался таким скромным.       — Попал в дурную компанию, — выдыхает он, опаляя дыханием нежную кожу ее лона.       — Ах, в дурную компанию, — совершенно неправдоподобно сетует она и мимолетно приподнимает его подбородок, призывая к ответу. — Ты не выглядишь разочарованным.       — Как и ты, — шепчет он, не ожидая никакого ответа; перехватив ее руку, целует запястье, а затем, слегка запрокинув голову, мимолетно встречается с Карой рассеянным, мутным взглядом и, улыбнувшись, припадает губами к её естеству. Кара глухо охает и подается вперед — сначала инстинктивно, затем порывисто, направляя и зарываясь пальцами в его жесткие темные волосы.       Дэйн ласкает ее жадно и напористо, смакуя каждое касание, улавливая каждое движение ее бедер навстречу и каждый вздох. Кара — сладкая, дурманящая, желанная. Он хочет ее всю. Хочет вылизывать ее долго, досуха, все сильнее распаляясь от вкуса ее смазки. Хочет проникать в нее языком и пальцами.       Хочет, хочет, хочет — и больше абсолютно не пытается этому противиться.       Это почти невыносимо — желать кого-то вот так, раз за разом распадаясь внутри самого себя мириадами эмоций; запутанных чувств, оплавляющих грудную клетку так сильно, что хочется вырвать собственное сердце, положить к ногам и растоптать, подобно Данко — герою древних сказок, но с той лишь разницей, что его сердце — глупое и живое — больше похоже на пепельницу, нежели на факел, и не способно вывести из тьмы даже его самого.       Это больше, чем любовь, понимает он немного погодя, и от этой мысли его бросает в жар. Это то, что помогает выжить. Не сойти с ума. Не думать о правильности поступков. О том, скольким еще суждено умереть от его руки. Из-за него. За него. О том, что он самый обычный самозванец — и рано или поздно все наконец об этом узнают.       Представлять теплые, пьянящие губы Кары куда приятнее, чем теряться в догадках о том, каким будет завтра — и Дэйн отдается этому, будто безумец, жадно глотающий жизнь.       Кара поворачивается к нему спиной, выгибается, требовательно приподнимает зад, и Дэйн чувствует, как дыхание перехватывает от возбуждения — он еще не пробовал делать это так. В неверном сиянии небольшой лампы он видит, как поблескивают соки на слегка порозовевших половых губах, и придвигается ближе, бесстыже скользит по ним припухшим ртом, снизу вверх, жадно вбирая смазку — капля за каплей, — все сильнее теряя голову от того, как нетерпеливо Кара насаживается на его язык. Дэйн сминает и оглаживает ее белоснежные бедра, проникает в неё пальцами, глубже, быстрее, резче, чувствуя, как лихорадочно дрожат ее узкие колени. Он и сам давным-давно готов, но попросту не может от нее оторваться — ее приглушенные стоны оплавляют рассудок, растекаясь по венам магмой.       Кара резко выгибается, подается навстречу его губам еще сильнее, прижимается плотнее и, громко всхлипнув, вздрагивает.       Дэйн напоследок проводит языком вдоль ее лона — и резко вскакивает, заслышав стук в дверь.       Сердце колотится, словно бешеное, пока он приглаживает растрепанные волосы и расправляет рубаху, тщетно пытаясь привести себя в порядок, а Кара спешно натягивает штаны и вжимается в стену, прикрыв ладонью рот. Ее дыхание — глубокое и рваное — кажется безумно громким.       Очень, очень некстати.       Наконец, постаравшись придать себе как можно более будничный вид, Дэйн распахивает дверь, заранее сожалея о грядущей лжи. Стоящий на пороге Дункан кажется раздраженным.       — Дэйн, извини за беспокойство, но ты Кару не видел? — говорит дядя, окидывая его подозрительным взглядом. — Народу набилось — тьма, а девка куда-то запропастилась. Она у меня так в жизни по долгам не рассчитается.       — Не видел, — отвечает Дэйн, опираясь рукой о дверной проем, и мысленно благодарит всех богов за то, что выпущенная из штанов рубашка так удачно прикрывает стояк, а Кара, кажется, все-таки сумела задержать дыхание. — Но если увижу, обязательно передам.       — Хорошо, — вздыхает Дункан. — И, э-э, ты как? Бледный как поганка. Может, помощь нужна?       — Все в порядке, Дункан, не беспокойся, — убеждает Дэйн, стараясь не коситься на Кару. — Я просто немного... приболел.       Помолчав несколько секунд, Дункан отирает ладони о замызганный передник и кивает.       — У меня там настойка есть. Если нужно — бери, не стесняйся. Накатить всегда помогает.       — Спасибо, дядя, — неловко улыбается Дэйн.       И когда Дункан уходит, Дэйн приваливается спиной к двери и медленно, облегченно выдыхает. Сердце до сих пор шумно стучит, отдаваясь глухими ударами где-то в горле.       Угораздило же.       Кара громко прыскает и, не удержавшись, заливается звонким смехом.       Предвосхищая нечто, Дэйн улыбается одним уголком губ, смиренно поворачивает голову и вскидывает бровь.       — Можешь начинать.       — Ну во-первых, у тебя засос, — смеется Кара, стараясь делать это не слишком громко, и замечает, как Дэйн жалобно вздыхает, тут же принимаясь ощупывать пальцами шею. — Во-вторых… чем ты там приболел, прости?       "Тобой", хочется ответить ему. Но он вовремя прикусывает язык и говорит лишь:       — Полагаю, тем же, чем и ты.       — Не хотелось бы шутить про заболевания, передающиеся половым путём, но ты прямо-таки напрашиваешься…       С его губ — по-прежнему алых от того, что он проделывал ими несколько минут назад — слетает смешок.       — Предлагаю воздержаться от твоих устрашающих академических познаний.       — Коссут великий, сколько заумных слов! И где только понабрался?       — Я же говорил, что связался с дурной компанией, — отвечает он, наблюдая за тем, как она затягивает завязки штанов — и совершенно отчетливо жалеет, что нельзя развязать их вновь, — а затем прикусывает щеку изнутри, вспомнив о том, что давным-давно стоило сказать. — Кара?       — Да?       — Прости, что назвал тебя дурой. Тогда, в лесу. Я на самом деле так не считаю.       Она поднимает на него взгляд, попутно перевязывая глупый, изукрашенный рюшами передник, и улыбается одним уголком губ — очередная, не поддающаяся толкованию эмоция.       — Ты это серьезно сейчас?       — Серьезно, — он коротко кивает и опускает глаза. — Некрасиво вышло.       — Некрасиво... но довольно интересно, — Кара усмехается. — Признаться, я уже и забыла.       — Зато я помню. И готов загладить свою вину.       Она вскидывает бровь, слегка склоняет голову набок и некоторое время смотрит на него — хитро и изучающе, будто лисица.       — Ладно, Фарлонг. Я тебя, так уж и быть, прощаю. Не благодари! Но, — пару мгновений Кара молчит, наблюдая за его растерянностью, — если одних только слов по мнению твоей разыгравшейся совести недостаточно, после смены можешь "попросить прощения" еще раз. Не возбраняется.       — Ты... очень великодушная, — отзывается Дэйн, всеми силами стараясь не рассмеяться. — Ты знаешь?       — Знаю, — улыбается Кара.        И целует его в губы — еще раз. И еще раз. И еще. Сладко и порывисто. Горячо.       Так, что сердце-пепельница вспыхивает огнем и бьется в груди часто-часто.