Acribus ignis

Если она меня коснется, подумал он, то, так и быть, я попробую сделать хоть что-нибудь — возможно, узнаю её поближе — только чтобы закрыть вопрос и больше не думать. Только чтобы разочароваться — окончательно. Только чтобы... Заслышав её шаги из-за правого плеча, Дэйн инстинктивно задержал дыхание и с глухим стуком опустил на стол глиняную чашку, чудом не выронив ложку и не расплескав чай за край. Это была его третья попытка договориться с самим собой. Третья! И вновь — безуспешная. Не то чтобы он действительно ожидал от себя чего-то иного, но все равно раздражало. И как вообще люди завязывают разговоры с другими людьми? Тем более — с женщинами. В особенности с женщинами. — Аккуратнее нельзя? — фыркнула Кара, отвлекшись от сосредоточенного балансирования с подносами и на мгновение закусила губу, стоило ему поднять на неё взгляд. — Не хочу убирать ещё и за тобой. Её губы — очаровательно тонкие — отчего-то всегда были алыми, будто спелой клюквой подкрашенными, и красиво контрастировали со светлой, усыпанной прозрачными веснушками кожей. — Я бы даже просить не стал, — сухо ответил Дэйн и отвёл взгляд, посчитав, что не стоит пялиться на неё вот так. Собственно, как и думать о её губах: прошлого раза, когда он чуть было не опоздал на службу, потому что по определенным причинам просидел за столиком добрых двадцать минут, уныло размышляя об исключительной подлости мужской физиологии, ему хватило сполна. Кара привычно резко дёрнула плечом и чуть не подпрыгнула, когда за спиной возник Дункан. — Ну-ка, ну-ка, за кем ещё ты бы убирать не стала, не расскажешь? — скрестив руки на груди, строго спросил трактирщик. Кислое выражение его лица не предвещало ничего хорошего. — Если ты так же с клиентами разговариваешь, то имей ввиду, что до жалованья тебе… — Как ползком до Уотердипа, — закатив глаза, докончила за него Кара. — Слышала тысячу раз. Тебе стоит... — Всё в порядке, дядя, — вклинился Дэйн, понадеявшись, что она не успеет сказать слишком много лишнего. — По крайней мере было. Ты не так понял. Трактирщик нахмурился, недоверчиво глянул на него и обтер ладони о застиранный фартук. — Не похоже. — Но это так. Дункан открыл было рот, чтобы вновь шумно усомниться, но в итоге только махнул рукой и улыбнулся — бесконечно дружелюбно и тепло, так, как только он и умел, моментально переключившись с гнева на милость. — Так и быть, на первый раз поверю, — совершенно спокойно произнес он. — Не будем портить пустыми склоками такое утро. Но если девчонка будет тебе докучать, ты говори, не стесняйся. — Уверен, проблем не будет. Кара вопросительно изогнула бровь и сверкнула зелеными глазами, будто кошка, узревшая нерадивую добычу. Из короткой, небрежно собранной прически выбился рыжий локон. Дэйн старался не смотреть, но смотрел, видел, и — к собственному несчастью — запоминал. — Я что, по-твоему, на деву в беде похожа? — выпалила она полушепотом, стоило Дункану отойти. На стол глухо ухнули подносы, забряцали миски, полные утренних каш и дымящегося овощного рагу. Что-то разлилось. Кара подбоченилась, сделав вид, будто совершенно не заметила жирный подтёк на столе. Очень хотелось вернуться к её собственному вопросу об аккуратности, но Дэйн тактично смолчал, вместо этого сказав: — По-моему, в беде здесь только я. — Отвратительный троп. Не увлекайся. Он пожал плечами, сделав вид, будто всё понял, а затем кивком указал на помятого рябого мужчину, что, вытянув шею, беспокойно смотрел в их сторону. — Тебя там заждались, по-моему. — И без тебя знаю, Фарлонг, — ответила она, поудобнее сгребая утварь, и, мазнув взглядом по его сцепленным на чашке пальцам, по ложке и мерно плавающим чаинкам, спросила: — С сахаром что ли? — С сахаром. — Не понимаю, как вы это пьёте. Сказав это, она подхватила подносы и, осуждающе глянув напоследок, гордо удалилась, унося с собой ворох ароматов и собственное недовольство. Дэйн отодвинул от себя чашку и вздохнул. Чая больше не хотелось. Жить — тоже. Как же так вышло, что из всех девушек мира он совершенно по-идиотски влюбился именно в эту? Он ведь даже не выбирал её — она просто с ним случилась. Так, как случается талый снег, весенним днём сходящий на голову с покатой крыши амбара. Как случается стрела в подреберье, неожиданно, с треском входящая меж костей да рвущая наконечником плоть. Вот только Кара была хуже любой стрелы — стрелы хотя бы убивали быстро. В отличие от её слов. Он уже пережил стадию, в которой наивно полагал, будто у него получится просто проигнорировать то, что с ним происходит, но хорошо помнил, как тяжело было с самого начала. Когда за шрамом на груди расцвело нечто неуместное, несвоевременное, абсолютно неправильное, и даже собственное тело — понятное и привычное — вдруг перестало слушаться, он испугался. Всё отрицал, не желая даже думать о том, что это действительно случилось. И отчего-то чувствовал себя обманутым. Он думал о Каре бесконечно много. Бесконечно много наблюдал — украдкой, исподтишка, выхватывая обрывки взглядов и фраз. Пытался отстраниться, не искал ее, бежал без оглядки, вместе с тем сильнее всего желая, чтобы судьба столкнула их, чтобы что-то случилось само собой, развязав внутри пульсирующее, разрушающее сердце нечто, и иногда ему даже казалось, будто у него получается, вот только стоило ему увидеть ее вновь — и он снова сгорал в огне собственных, совершенно неподконтрольных эмоций. ...и когда он решил, что хуже уже быть не может, она начала ему сниться. Она приходила к нему разной — разговорчивой и нет, но всегда отчаянно нежной. Такой, какой никогда не была наяву. — Ради всех богов — молчи, — улыбаясь, шептала Кара из его снов, проводя хрупкими пальцами по волосам так, что мурашки бежали по коже. И он молчал, не мог, не хотел ей противиться, неспешно пробуя её мягкие губы на вкус. Молчал, когда она, отвечая на поцелуй, тянула за завязки его рубашки. Молчал, когда задирал её мантию до самой талии, дурея от ощущения её тела под пальцами и собственной смелости. Молчал, когда она, нависнув над ним, игриво касалась его рта аккуратными бледно-розовыми сосками и вжимала в узкую скрипучую кровать, обхватывая бедрами так горячо и сладко, что он исступленно кусал губы, напрочь теряя голову от чувств. Во снах всё ощущалось острее. Чувства, запахи, прикосновения рассыпались в сознании мириадами звёзд. Во снах он не помнил о собственной неопытности, страхе и утраченном покое. Во снах все было ненастоящим. Дэйн понятия не имел, какой Кара была наяву. Да, она его злила. Злила страшно — надменностью и беспричинной грубостью, высокомерием и заносчивостью. Бесконечным раздражением, но ведь за маской раздражения должно было быть что-то ещё? Он не знал, что в действительности произошло с ней в Академии. Не знал, почему она продолжала оставаться здесь, имея все возможности уйти. Не знал, какова на ощупь её бледная кожа. Не знал, как она смеется, когда ей действительно хорошо. Не знал о ней ничего: ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Как не знал того, почему его так сильно к ней тянет. Коснись меня. Коснись меня. Коснись. Из раздумий его вырвал мокрый звук шлёпнувшейся об стол тряпки. Кара стояла над ним, невозмутимо протирая пятна от рагу. Так близко, что он чувствовал запах жасминового масла, исходящий от её волос. — Что не так с тем тропом? — вдруг спросил он и оперся щекой о кулак, решив, что стоит обязательно выяснить значение этого слова. Кара подняла на него взгляд. — С девой в беде? — она задумчиво надавила на тряпку, из которой тут же вытекла мутная жижа. — Как по мне, он слишком пропитан романтическим фатализмом. Уродливой идеей слабости, унылым ожиданием помощи извне и обманчивой мыслью, что кто-то придет и спасет тебя. — Сдув упавшую на глаза прядь, она продолжила. — Терпеть не могу такое. Уж лучше протирать грязные столы в захудалой портовой таверне, нежели ждать дьявол знает чего. Если коротко: девы в беде скучны, немощны и не принадлежат сами себе, а мне такое претит. Почему ты спрашиваешь, Фарлонг? — Интересно, что ты думаешь. — В таком случае знай, что я за решимость. О чем бы ни шла речь. Мир, знаешь ли, принадлежит смелым. Он молча кивнул и медленно выдохнул. Настоящая, она была в тысячу раз лучше того, что он себе выдумал. В тысячу раз живее. Настоящая Кара… …уходя, мимолетно коснулась его плеча — и тут же отпрянула, будто обожглась или сделала что-то не то. Дэйн улыбнулся одним уголком губ: касание больше ни на что не влияло. Он уже понял, что хочет знать о ней ещё.