«Я не знала, что такое справедливость. Единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности, были объятия Бога.» Марджане Сатрапи. Персеполис: история детства.
«Вера это ведь не все, что во мне есть. Или же…все?» Эта мысль, казалось, не отпускала Куроро с того момента, как он, хлопнув дверью комнаты Курапики, бегом вернулся к себе. Его собственный экземпляр «Персеполиса» остался лежать раскрытым на полу чужой комнаты, но едва ли парень об этом жалел — будь комикс при нем, Куроро бы все равно к нему не притронулся. В Персеполисе взаимодействие главной героини, Марджане, с Богом не было основой сюжета, однако являлось достаточно важной частью мира десятилетней девочки, жившей в Иране во время революции в восьмидесятых, любимой книгой которой являлся комикс про диалектический материализм. Если Куроро был убеждённым верующим, а Курапика — воинствующим атеистом, то большинство людей были где-то посередине — нельзя было сказать, что они искренне верили во что-то такое, однако привычки кидаться на верующих у них не наблюдалось. Для этих многих Бог — не более, чем вымышленный персонаж, обладающий внешностью длинноволосого мужчины и ассоциирующийся в первую очередь с распятием Иисуса Христа. А что до Куроро? Чем для него был Бог? Он верил, потому что верили родители, потому что так было с самого детства, молитва для него была таким же обычным ежедневным ритуалом, как чистка зубов. И он продолжал верить из благодарности, потому что именно верой родителей он обязан тому, что у него была приёмная семья, крыша над головой, еда, одежда, любимая сестра, да буквально все. И он не перестал верить даже когда его сестра плакала в его объятиях, впервые признавшись кому-либо, что осознала себя как лесбиянку и просившая не говорить об этом их верующим родителям. Христос говорил возлюбить ближнего своего, правильно? И Курапика мог сколько угодно язвить про то, как в голове юной Марджане уживалась вера во Всевышнего и марксисткие идеалы, но Куроро сам был, честно признаться, не лучше, ведь его голове уживались полное принятие собственной сестры и такое же сильное неприятие себя. Куроро вздохнул. Эти мысли о Боге, о детстве, о будущем, приходившие лишь к одному вопросу «а есть ли в тебе что-то, кроме веры?», оккупировали его разум. Зашедшая в комнату Мачи заметила, что он чем-то сильно обеспокоен, но лишь пожала плечами — сам расскажет, если захочет. Куроро хотелось, чтобы Бог был похож на того бородатого мужчину из Перспеполиса, что может обнять и подарить чувство безопасности, пусть в комиксе объятия Бога всего лишь являли собой символ религии, что расставила ориентиры морали для главной героини. Люди часто обращаются к религии в тяжёлые времена, но к кому обращаться, если тяжёлые времена наступили именно из-за религии? — Ложись поскорее, тебе завтра вставать рано, — послышался щелчок выключателя лампы, стоявший на прикроватном столике Мачи. — Угу, — парень погасил свою лампу и перевернулся на другой бок. Из-за этих навязчивых мыслей, он не сделал домашнее задание по математике, но даже если бы Куроро и попытался, то с головой, разрывавшейся от мыслей о собственном я, он бы вряд ли понял логарифмические уравнения. Черная полоса не закончилась, едва часы пробили полночь. Тот понедельник был откровенным дерьмом: проспав завтрак, опоздавший на пару живописи Куроро клевал носом, сидя за мольбертом. Несмотря на то, что сегодняшней ночью спал он не меньше обычного, у Куроро сильно болела голова, и его ужасно клонило в сон. Едва ли он понимал о чем вещал преподаватель; его объяснения казались жутко туманными и будто доносившимися из другой вселенной. На дом дали закончить натюрморт. В тот момент Куроро был уверен, что Бог действительно ненавидел его за грех гомосексуальности. К сожалению, после занятий лучше Куроро не стало. Наоборот, через нескольких часов работы он чувствовал себя выжатым и пустым. Витая в облаках, но при этом не концентрируясь ни на одной конкретной мысли достаточно, чтобы прийти к какому-то внятному выводу, он плелся по коридору. Совсем отвлекшись от происходящего вне его головы, Куроро врезался в незнакомца. Ему действительно стоило начать учиться не уходить в себя в неподходящее время, особенно на ходу. Ничего по-настоящему серьезного не случилось, он лишь задел парня плечом, и уже обернулся было, чтобы извиниться. Но не успел: кулак прилетел ему прямо в лицо. Несколько секунд ушло на то, чтобы осознать произошедшее. Куроро приложил руку к пострадавшей скуле, убеждаясь, что серьезных повреждений нет. Было даже не столько больно, сколько унизительно и обидно, и он завис ненадолго, размышляя о том, как стоит поступить, но быстро пришел к выводу, что бесполезно было как-то отвечать: драка ни к чему не привела бы. Поэтому Куроро лишь поморщился, потер нос, молча развернулся и зашагал прочь. Шел он нарочито медленно, так, будто ничего и не произошло. «Твое рождение было ошибкой,» — донеслось до него. Вероятно, он даже не должен был эти слова услышать, потому что произнесены они были себе под нос. Куроро даже не ускорил шаг. Он не мог позволить себе даже на секунду показать, что эта нелепая попытка оскорбить его действительно ударила в больное место. Может быть, ему стоило бы ответить, но Куроро, как бы это ни было банально, счел парня просто-напросто недостойным такой чести. К тому же, драки всегда казались ему низостью, до которой он опускаться не собирался до тех пор, пока обстоятельства не прижмут к стенке. Но все же… Глубоко внутри него затаилось желание ранить в ответ так же сильно. И дело было даже не в ударе, а в словах, потому что последнее, в чем Куроро сейчас нуждался — это незнакомцы, задевающие его за живое. Будто бы кризиса веры ему было мало. Снова погрузившись в свои мысли, он и не заметил как опять задел кого-то плечом. Куроро повернул голову и увидел, что этим кем-то, остановшимся после его случайного толчка, был Курапика, и ему казалось, что если прямо сейчас в это место ударит молния, он не удивится такому неудачному повороту событий. Однако Курапика не выглядел так, будто собирался вступать с ним в словесную или физическую перепалку, Куроро даже на секунду показалось, что где-то на дне этих глаз он видит вину и раскаяние. Какое-то время они простояли, не проронив ни слова, молчание прервал опустивший свой взгляд в пол Курапика. — Я хочу извиниться, — каждое слово звучало отрывисто, будто оно давалось парню с огромным трудом, что было совсем не похоже на его обычную плавную и витеватую манеру речи — он волновался, — я пересёк черту и сказал тебе то, чего не должен был говорить. Это прозвучало оскорбительно и низко, мне стоило предположить, что вера многое для тебя значит. Прости меня. Пожалуйста. — Извинения приняты, — ответил Куроро будто бы на автопилоте, ему потребовалось ещё несколько минут, чтобы полностью осмыслить происходящее. Курапика мялся. — Из-за того инцидента мы не смогли закончить подготовку к семинару, а он уже завтра. Ты зайдешь ко мне сегодня вечером? — парень все так же смотрел в пол и нервно теребил краешек своей футболки. — Да, конечно, — отвечал Куроро медленее обычного, — но как же твоя соседка? — Ей пришлось задержаться. Не беспокойся об этом. — А-ага. — Ну, тогда до встречи? — Да, давай. Сегодня в шесть? — Сегодня в шесть, на том же месте. После этих слов, Курапика развернулся и побежал сломя голову. Куроро так и остался стоять в недоумении, из-за чего опоздал на следующую пару на несколько минут.***
За окном уже стемнело, и в комнате свет исходил лишь от настольной лампы. Все тело Курапики затекло от проведенного лежа на полу вечера, но ни сил, ни желания вставать не было. Краем глаза юноша улавливал справа от себя движения тени Куроро, склонившегося над комиксом в неестественной позе. Вряд ли оставаться в таком положении на протяжении нескольких часов было полезно для спины, но по какой-то причине Куроро предпочитал сидеть именно так, и было бесполезно читать ему нотации. У Курапики, конечно же, были к этому претензии. Неудивительно, учитывая, что возражения у него были практически на каждое слово, произнесенное Куроро за время их знакомства. Иногда он даже ловил себя на том, что встает на сторону, которая изначально нравилась ему меньше, лишь чтобы поспорить с Куроро. И хотя он работал над тем чтобы устранить эту неприятную привычку, сам факт ее появления наталкивал Курапику на пугающие размышления. — Кстати, — начал он, вынуждая Куроро оторвать взгляд от Персеполиса и плавным движением отложить его в сторону. — Я тут подумал… «Побег в наркоманию как побег от себя» — зачем-то заметил Курапика, прежде чем усилием воли заставить себя подняться. Он оглядел тускло освещенную комнату, оценивая обстановку: Куроро, засыпающий на ходу, разминал плечи, повсюду валялись распечатки, выданные учительницей литературы, вырванные из тетради страницы в клетку, новые и смятые в комки в приступе злости, покрывали все доступные поверхности, и все это было украшено чашками из-под кофе — в общем, последствия в пределах нормы. Бывало и хуже. — А впрочем, не важно, — отмахнулся он, не решаясь озвучить свою идею. Может быть, чуть позже. — Нашел что-нибудь? — Не так много, — зевнул Куроро. — И тебе вряд ли понравится то, что я успел заметить. — Когда мне нравилось хоть что-то из того, что ты успел заметить? — И правда, — он снова зевнул и вернулся к работе. Комикс состоял из двух частей, объединенных издательством в один том, и Куроро анализировал первую часть; несмотря на поздний час, работы оставалось немало. Куроро упустил тот момент, когда белокурая голова Курапики коснулась раскрытого экземпляра Персеполиса, послужившего усталому парню подушкой. Он тихо позвал его, но ответа не последовало; напарник по проекту провалился в сон прямо на странице, где был изображён интерьер католической церкви. Часы на прикроватной тумбочке показывали четверть пятого утра, а работали парни с семи часов вечера фактически без перерыва. В какой-то момент, Куроро настолько увлекся, что успел забыть о вопросе, мучившем его большую часть времени, что он находился в комнате Курапики — когда вернётся его соседка — и он как-то не придал значения тому, что девушка так и не появилась. Страница, на которой уснул Курапика, повествовала о поездке главной героини в Тироль, о ее знакомстве с тамошними жителями и о ее первой в жизни рождественской службе. Слева от головы парня покоились его заметки о тех главах комикса, что он все это время анализровал. Куроро поднял записи с пола и пробежал их глазами. Сейчас, когда Курапика спал, он мог отбросить маску враждебности и признать, что несмотря на отличный от Куроро подход, анализировал Курапика очень и очень хорошо. Анализ главы «прятки» особенно понравился Куроро, пусть и отдался как что-то слишком личное. «В этой главе поднимаются такие темы как каминг-аут, проблемы с выражением собственной сексуальности, употребление наркотиков и поиск собственного я. Название главы может быть отсылкой к тому, что через анархизм, отношения и употребление наркотиков главная героиня пытается убежать от самой себя, от своего тягостного прошлого,» — писал Курапика в своих заметках. Это все невольно мысленно возвращало Куроро к событиям этой пятницы и размышлениям, за ними последовавшим. А не пытался ли Куроро через религию сбежать от самого себя? Парень помотал головой. Отложив бумаги в сторону, Куроро поддался соблазну и заглянул в лицо своему спящему возлюбленному. Несмотря на то, что Курапика уснул в не самой удобной и естественной позе, выражение лица его было крайне спокойным: кошмары его вряд ли мучали. Вид его был крайне безмятежным, и Куроро невольно им залюбовался. У Курапики были длинные ресницы, а губы маняще алели даже сейчас, при свете одной лишь тусклой лампочки. Куроро заметил, что некоторые пряди Курапики упали ему на лицо, и невольно потянулся к парню, заправив непослушные локоны за его левое ухо. Далее он чуть приподнял голову Курапики над полом, чтобы убрать из-под нее комикс, аккуратно положил ее обратно, стараясь не разбудить юношу, а затем поднял его на руки, подложив левую руку под коленные чашечки, а правую — под лопатки. Он чуть согнул правую руку, и в итоге ее ладонь оказалась под мышкой у Курапики, так было меньше шансов, что он упадет и больно ударится головой об пол. Курапика был худощавым и как следствие достаточно лёгким, а нести его предстояло не так уж и далеко. То какая именно кровать принадлежала уснувшему хозяину комнаты Куроро определил по сигаретам, лежавшим на прикроватной тумбочке. Уложив парня на кровать, Куроро накрыл его тёмно-синий пледом, который покоился у её изножья, а сам сел на стул — спать на кровати так и не объявившейся соседки Курапики он не решился, а больше было негде. Возвращаться в комнату и будить уже свою соседку ему не хотелось. Куроро очень старался не заснуть, однако сон настиг и его почти в той же неудобной позе, что и Курапику ранее, с той лишь разницей, что в отличие от первого, голова Куроро коснулась не мягких страниц комикса, а грубой пластиковой поверхности письменного стола.