A hundred kisses

Соседка Курапики объявилась в общежитии на следующий день после обеда. Неон Ностраде — высокая девушка с лазурными волосами — зашла в комнату после обеда, как раз в тот момент, когда Курапика, стоя перед зеркалом, наводил марафет перед тем, как отправиться в студенческий театр — место, где он мог забыть о мирских заботах, побыть собой и зарядиться энергией жить и двигаться дальше. Неон и Курапика технически являлись друзьями детства, так как их родители часто виделись и, как следствие, брали детей с собой, однако фактически они едва ли общались до переезда в общую комнату: они были слишком разными. — Как съездила? — спросил Курапика девушку, не отрываясь от своего занятия. — Да как обычно, устала я от этих поездок посреди недели, — Неон зевнула, но тотчас же прикрыла рот рукой. — Очередной благотворительный бал? — девушка вздохнула. — Да, на этот раз прямо-таки квинтэссенция скучнейших благотворительных балов. Добровольно я бы туда не пошла. — Моих не видела? — Только по телефону говорила. Передавали, чтобы ты звонил им почаще. — Курапика скривился и мысленно произнес «хрена с два», — слушай, из-за того, что я пропустила основы бизнеса, могу ли я… — парень понял ее с полуслова. — Тетрадь на моем столе, не благодари. — с этим словами Курапика покинул комнату и направился в театр. Театр колледжа был чем-то типа школьного кружка. Его базой была комната на последнем этаже учебного корпуса, совмещавшая в себе функции гримёрки и репетиционной одновременно. Постановки театра приходились в основном на праздники и проводились в актовом зале, репетировали два-три раза в неделю. Курапику с детства тянуло к искусству всех видов и мастей, однако театральное было ему ближе всего, хотя бы потому что позволяло перевоплощаться. Искусство перевоплощения это то, чему Курапика в совершенстве овладел за свою жизнь: были моменты, когда на сцене, в образе абсолютно другого человека, он был более искренним, чем в разговорах с другими и с самим собой. Театр также являлся для него местом социализации, ведь там можно было найти людей с похожими интересами и взглядами в лице актёров и костюмеров. По правде говоря, Курапика мечтал стать актером, однако эта идея не встретила одобрения у родителей; доход в актерской профессии крайне нестабилен, а огромная часть успеха определяется случайностью. Поэтому Курапика решил, что сперва он заработает денег чтобы впоследствии заниматься тем, что действительно влекло его без мыслей о том, будет ли завтра у него крыша над головой. Благо он был достаточно одаренным молодым человеком, а медиа начинало все больше популяризировать истории людей, которые добились успеха не выбрав дело всей своей жизни в раннем детстве. Пока он был молод, ничто не мешало ему играть в театре при учебных заведениях и хоть в какой-то степени удовлетворять потребность в самореализации. Первой, кого Курапика увидел, зайдя в гримёрку, была Пакунода — высокая блондинка с низким голосом и горбинкой на носу, его одногруппница, подруга Мачи и Шизуку, и, как водится в театре из-за нехватки кадров, на все руки мастерица. При взгляде на нее он чувствовал проходящий по коже холодок, но не от страха; было в Пакуноде что-то, из-за чего при ней его ноги немного подкашивались. Каждый раз встречаясь с ней лицом к лицу, он чувствовал какое-то странное благоговение перед всем, что она делала: как она смеялась над шутками Мачи, сосредоточено колдовала над чьей-нибудь прической или снимала мерки, как она мастерски отыгрывала различные эмоции и как бархатисто звучал ее низкий голос. Он не рассчитывал на отношения с ней, на какую-либо близость, кроме дружеской, и даже не идентифицировал это как влюбленность, Курапика просто радовался тому, что был знаком с Пакунодой и иной раз мог играть с ней на сцене или попасть в ее заботливые руки для того чтобы перевоплотиться в абсолютно другого человека. Пакуноде тоже было приятно его общество, пару раз они делали вместе домашнее задание, бывало, они обсуждали что-то, связанное с театром в перерывах между общими парами, а однажды они даже беседовали в более неформальной обстановке у Пакуноды в комнате о литературе и мировых культурных тенденциях за банкой пива. — Привет, Паку, — поздоровался Курапика, ввалившись в гримёрку. — Здравствуй, Курапика, — ответила девушка, сидевшая на мягком диванчике, — и поздравляю с самым высоким баллом в группе, — парень слабо улыбнулся, — выглядишь неважно. Кофе? Сигарет? — он кивнул, и через несколько минут Пакунода вручила ему чашку кофе с молоком и одну из своих тонких Мальборо (они отдавали предпочтение почти одинаковым сигаретам). — Спасибо, — ответил он, сделав пару глотков, — хотя сердце мне за это, конечно, «спасибо» не скажет. Ты не в курсе, что там задумал Хисока? — спросил Курапика, затянувшись. — Новую пьесу? Подробностей не знаю, надеюсь, ничего нового шить не придется. — Возможно, нам стоило выбрать управляющим не Хисоку, — сказал Курапика куда-то в пустоту. — Зря ты так, когда дело касается театра, он очень серьезен. Думаю, они не дают нам денег, полагая, что если они обеспечивают нам жилье и еду, то можно ожидать, что работать мы будем на чистом энтузиазме, оплачивая расходы из своих карманов, а не потому Хисока выкинул какой-нибудь номер прямо в кабинете директора. — Хисока не настолько глуп, чтобы паясничать в такой ситуации, — произнесла появившиеся из ниоткуда Мачи, — он может быть исключительным дипломатом если захочет, просто директор — говнюк. — Какие люди, — протянул Курапика, прихлебывая свой кофе. — Здоров, — ответила ему Мачи. Пакунода мягко улыбнулась ей в знак приветствия, и на мгновение парню показалось, что от этого дружеского жеста Мачи зарделась, — кстати, мы сегодня в актовом, Хисока только что написал, — Курапика присвистнул. — Нихуя себе, — он одним глотком прикончил остатки кофе и поставил чашку в раковину, — выдвигаемся? — Мачи и Пакунода дружно кивнули. Актовый зал располагался в другом корпусе и открывался специальным ключом, существовавшим в единственном экземпляре и покоившимся на стойке администрации. Преодолев с десяток лестничных пролетов и легонько толкнув дверь, троица обнаружила, что театральный кружок уже начинал собираться в зале: Шизуку как обычно занимала свое место в технической будке, откуда осуществлялось управление звуком и светом, миниатюрный Фейтан и широкоплечий Финкс сидели на зрительских креслах, ожидая начала репетиции, полноватая девушка в шляпе — Сенрицу, ещё одна подруга Курапики, помогавшая актерам разучивать песенные партии и иногда делавшая аранжировки для спектаклей, — сидела чуть поодаль. На сцене же разворачивался самый настоящий спектакль без декораций, ранее упоминаемый Хисока стоял на одном колене перед Иллуми Золдиком — высоким черноволосым парнем, — и читал ему монолог Джульетты. — Зовись иначе как-нибудь, Ромео, и всю меня бери тогда взамен, — громогласно вещал Хисока со сцены, держа руку Иллуми в своей ладони. Последний, казалось, вообще не понимал где он находится и что, собственно, происходит: в его глазах тяжело было прочитать даже намек на эмоцию. Как его вообще взяли в театр — загадка; актерским magnum opus* Иллуми являлось правдоподобное изображение трупа. — Снимите номер, — крикнула Мачи, повернувшись к сцене и сложив руки треугольником перед своим лицом, дабы её голос звучал громче. Подобные спектакли были неотъемлемой частью их рутины: Хисока вечно зачитывал Иллуми романтические стихотворения и отрывки из любовных пьес, а тот то ли делал вид, то ли реально не понимал таких очевиднейших намеков из раза в раз. Весь состав театрального кружка уже знал, что Хисока неровно дышит к Иллуми, кроме самого Иллуми, и со стороны Хисоки эта ситуация выглядела крайне трагикомично. — Он реально всё ещё не понял? — шепотом спросил Курапика у Мачи, когда троица отошла подальше от сцены. Девушка лишь покачала головой. Они проследовали в самый конец зала. Подойдя к технической будке, Мачи и Пакунода обняли Шизуку, Курапика ограничился словесным приветствием. Окончив свой импровизированный спектакль, Хисока спрыгнул со сцены и попросил всеобщего внимания. Затем он в свойственной ему манере толкнул речь о том, что к сожалению администрация не считает нужным увеличивать финансирование из-за чего действие новой пьесы переносится из девятнадцатого века в наши дни (на этом моменте Мачи едва слышно проговорила «спасибо, Хисока»). После этого парень раздал копии сценария и некоторое время спустя после недолгого обсуждения каждый актер был утвержден на свою роль. Троице Шизуку, Пакуноды и Мачи досталось две копии сценария — одна принадлежала Паку, так как из-за нехватки кадров ей тоже пришлось выйти на сцену, вторая — Мачи и Шизуку, для костюмерных и постановочных пометок. Спустя какое-то время все рассредоточились по залу: Курапика, утвержденный на главную роль, расхаживал туда-сюда неподалеку от окна и вполголоса читал свои реплики, начиная вживаться в роль, остальные актеры делали то же самое, расположившись по разным углам зала, Шизуку и Сенрицу заперлись в будке, обсуждая технические моменты и музыкальное сопровождение, Хисока, Мачи и Пакунода стояли у сцены и обсуждали будущие костюмы и грим, рядом с ними находился и Иллуми, накручивавший свою смоляно-черную прядь на палец. В какой-то момент Мачи, что все это время была чем-то обеспокоена, наконец поняла, что именно она забыла в своей комнате, и, негромко выругавшись, достала из кармана телефон и быстро набрала сообщение кому-то. Через пару минут в дверь зала постучали. — Входи, — крикнула она, и дверь распахнулась. На пороге стоял Куроро с каким-то пакетом в руках. Парень уверенно проследовал к сцене и передал Мачи пакет, параллельно поприветствовав Пакуноду и стараясь не замечать Хисоку. В тот же самый момент Курапика повернулся лицом в зал, и взгляды юношей на мгновение пересеклись. В глазах обоих читалось удивление от этой неожиданной встречи, и оба будто хотели что-то сказать друг другу, но не могли обличить в слова свой немой вопрос. Это был не первый раз, когда они смотрели друг другу в глаза напрямую, но в этот раз им обоим казалось, будто окружающий их мир начинает потихоньку расплываться перед глазами. Через несколько секунд оба почти одновременно отвели взгляд в сторону. Какое-то время Курапика пытался исподтишка посматривать на Куроро, однако как только в его голову пробрались не самые приличные мысли в отношении того, на кого он смотрел, пусть и используя для этого исключительно периферическое зрение, парень резко развернулся на сто восемьдесят градусов и уставился в окно. На какой-то момент ему показалось, что взгляд, румянец на щеках или выражение лица выдаст его Куроро и всем вокруг, хотя на тот момент никто в зале не смотрел на Курапику, а Куроро, похоже, едва ли был заинтересован в нем вообще — вскоре он спешно попрощался и покинул зал. И все же, несмотря на всю неловкость, Курапике было приятно смотреть Куроро в глаза. Было в его взгляде что-то, от чего все внутри Курапики переворачивалось; он уже давно понял, что то, что он испытывал не было мимолётным чисто физическим влечением, однако даже мысленно он избегал слова «влюбленность» в попытках описать свои чувства. Это было похоже на то, что он испытывал к своему другу, тогда, в четырнадцать лет, но сейчас это чувство было сильнее, глубже и противоречивее, ведь его собственные фантазии абсолютно расходились с тем, что он показывал на людях. Он заранее решил (в качестве защиты, естественно), что его чувства не будут взаимны, однако игнорировать факты, говорившие об обратном становилось все тяжелее — взять хотя бы тот эпизод с кроватью. Курапике хотелось попытаться признаться Куроро — да, это будет тяжело, да, отказ очень даже вероятен, но все эти рациональные доводы разбивались о его желание сказать об этом вслух, пусть ему и было до одури страшно, будто ему предстояло не сказать три простых слова, а прыгнуть со скалы в пропасть. — Курапика, — он очнулся лишь когда услышал, как его зовут по имени и трясут за плечо. Это была Мачи, — ты чего завис? Все хорошо? — Да, все в порядке, извини. Просто устал немного, — тихо ответил парень. Он заметил, как отражение Мачи обеспокоено нахмурилось. — Все точно хорошо? — Курапика слабо кивнул, — тогда поднимайся на сцену, у нас первый прогон. Прогон прошел без эксцессов: Курапика за секунды мастерски накинул маску абсолютно непохожего на себя человека. Хисока, взявший на себя роль режиссера, не сделал ему ни одного замечания, хотя оба понимали, что до идеального попадания в образ Курапике ещё далеко, да и выкладывался он не на все сто процентов, ведь мысленно он вовсе не был на этой репетиции. Курапика продолжал думать о себе, о Куроро, о возможном признании, взвешивать все «за» и «против», продумывать возможные пути отступления. Повторяя одни и те же слова героя на сцене остаток репетиции, Курапика понял: он относительно готов к этому сумасбродному поступку, пусть и абсолютно не сможет проконтролировать его последствия. *magnum opus(лат. великая работа) — в науке или искусстве используется в значении чья-либо лучшая, наиболее амбициозная работа.