Save your soul before it's too late, Save your soul before it's too late, 'cause nothing gonna change my mind, And nothing gonna change your ways. She wants revenge — Save your soul
— Опаздываешь, — бросил Курапика, услышав шаги позади себя. К нему размеренно шел Куроро, несший в руках две банки лимонного пива. Голос Курапики звучал громко и уверенно, прямо как до того злополучного семинара. — Говорят, на свидания принято опаздывать, — только услышав, как Курапика едва слышно хмыкнул, Куроро осознал, что случайно произнес это вслух. Он присел рядом с юношей и, не глядя последнему в глаза, протянул ему банку пива. Курапика принял напиток, послышался щелчок, сопровождающий вскрытие банки. — Лимонный Радлер? Недаром говорят, что хейтер — самый преданный фанат, это мой любимый, — Курапика, конечно, удивился, что Куроро принес его любимое пиво, однако решил не подавать виду и как обычно лакировать все сарказмом. — Чистая интуиция, — соврал Куроро (какое пиво Курапика любит больше всего он узнал у Мачи), — и вообще, когда это я говорил, что я тебя ненавижу? — Мне казалось, ты ненавидишь всех, отклоняющихся от христианского вероисповедания. — Я правда произвожу такое впечатление? — спросил Куроро. — Не бери в голову, я просто паясничаю, — ответил Курапика и, сделав глоток, замолчал. Куроро тоже было нечего сказать, и какое-то время они провели в тишине. Солнце садилось, и начинало холодать: заметив, что Курапика мелко дрожит, Куроро повернулся к парню, снял с себя снуд укрыл им шею Курапики и нижнюю часть его лица, — отдал мне шарф, какой добренький, — создавалось ощущение, что даже в такой интимной обстановке Курапика не мог не язвить, пусть ему самому и хотелось опустить весь этот фарс и завернуться в шарф Куроро, впитавший запах тела его владельца. — Я могу забрать его обратно, — произнес Куроро абсолютно будничным тоном, глядя Курапике в глаза. — Ой, заткнись, — произнес Курапика, поддерживая зрительный контакт и приближаясь к лицу Куроро. — Заставь меня заткнуться, — Куроро довольно улыбался. Проговаривая это, он чувствовал небывалый азарт. В какой-то момент он начал воспринимать все происходящее как странную игру, и Куроро решил пойти ва-банк, рискнуть ради шанса, что этот самый риск окупится. Он никогда ранее так не делал, это было абсолютно не в его характере, однако сожалеть о сказанном или забирать свои слова обратно было уже поздно. — Только потом не жалуйся, — произнес юноша, после чего он снял шарф и накрыл губы Куроро своими. Это случилось так неожиданно и так ожидаемо для Куроро одновременно. Ураган мыслей и сомнений окончательно завихрился в его разуме и унес его далеко от этого места. Его прежние вопросы так и остались без ответа: целоваться можно и не из-за большой любви, возможно, ему просто скучно, возможно, это просто увлечение. К тому же сам поцелуй был грубоватым: не то, чтобы Куроро было с чем сравнивать, однако в том как Курапика целовался присутствовала какая-то агрессия. Однако, надо признать, целовался он неплохо, губы у него были мягкие, хотя для Куроро все эти детали едва ли имели значение. И что-то побуждало ответить: помутнение ли, человеческая ли натура — это не играло роли. После этого поцелуй в какой-то степени начал напоминать борьбу: Куроро несколько переборщил с интенсивностью, из-за чего Курапика начал кусаться. Когда им стало тяжело дышать, они оторвались друг от друга и распахнули глаза: тёмные глаза Куроро выражали недоумение и смущение, карие глаза Курапики же горели азартом и каким-то победоносным блеском. — Не думал, что тебе нравятся парни, — выпалил Куроро первое, что пришло к нему в голову. — Ты вообще умеешь думать? — огрызнулся Курапика, — клянусь, ещё раз ты начнёшь предложение с «не думал», и я тебя стукну. А вообще, смело с твоей стороны полагать, что я гетеро. Почти сразу за первым поцелуем последовал второй, инициатором которого был уже Куроро. Первый блин всегда выходит комом, да и Куроро не то чтобы интересовался поцелуями, но несмотря на это Курапику, видимо, все устраивало — он прикрыл глаза и положил руки Куроро на плечи. — Твоя религия вроде как запрещает целовать парней, разве нет? — поинтересовался Курапика. Со стороны это было похоже на очередную попытку задеть Куроро как раньше, однако сейчас парень был абсолютно искренен в своем вопросе: он никак не ожидал, что тихий верующий мальчик, каким он считал Куроро, может не только страстно спорить о религии, но и так же страстно, пусть и абсолютно неумело, целоваться. У Куроро же в свою очередь абсолютно не было ответа на этот вопрос, но сейчас он был ему и не нужен: задумайся он о происходящем, погружения в откровенное самобичевание было бы не избежать. А потому он промолчал, притягивая Курапику ближе. С каждым поцелуем расстояние между ними все уменьшалось, пока парни не прижались друг к другу вплотную. Остатки Радлера на дне банки Курапики охладились до отвратительно низкой температуры, солнце почти село, а какая-никакая укладка, что Куроро делал каждое утро, из-за рук Курапики превратилась в сущий кавардак. Сами по себе поцелуи тоже становились все продолжительнее и откровеннее, и оба понимали, что только ими они не ограничатся. Когда Куроро по чистому наитию потянулся к шее Курапики, тот жестом его остановил: — Не здесь. И не сейчас, — эти слова будто отрезвили Куроро и ненадолго вернули его к мыслям о том, что подобную любовь к ближнему ни Бог, ни родители не одобрили бы. Вообще все происходящее казалось сюрреалистичным в силу своей спонтанности, но что-то, что разрушит это сказочное очарование должно было рано или поздно произойти. — Тогда… — Приходи ко мне в пятницу вечером, нам никто не сможет помешать, — с этими словами Курапика коротко чмокнул Куроро в губы на прощание. — И все же, — неуверенно начал Куроро, — враги не целуются — Ты до сих пор считаешь нас врагами? — спросил Курапика с ноткой истерического смеха в голосе. — Тогда кто мы? На этот раз уже Курапика ответил молчанием. Он не мог так просто признаться в своей симпатии, не после того, что он пережил, однако Куроро не мог этого знать. И они снова вернулись к странной, неприятной, вяжущей тишине, правда на этот раз они встретили её чуть ли не обнимаясь. Руки Курапики подушечкам пальцев Куроро казались сотканными из бархата, а от его тела приятно пахло чем-то то ли цветочным, то ли фруктовым. — Я не знаю, — честно признался парень. Никто не знает, сколько времени они просидели вот так: внизу уже начали зажигаться фонари, где-то далеко послышался рев несущегося на всех парах мотоцикла, и тут же затих. Температура воздуха опустилась настолько, что даже Куроро начал уже мелко дрожать от неприятного мороза.***
«Ощущение, что сам господь Бог издевается надо мной, » — думал Куроро на следующее утро, поедая свой завтрак. Столовая была полупустой из-за раннего утреннего часа: многие студенты предпочитали отоспаться в законный выходной, Мачи же уже поела и сидела за работой в их общей комнате. Так было даже лучше — сейчас Куроро ощущал необъяснимо сильную потребность остаться наедине с собой и не чувствовать, как чужие разговоры извне перебивают его собственные мысли. Он был прав, предположив, что вечер среды все изменит, однако парень так и не получил ответов на свои многочисленные вопросы. Создавалось впечатление, что даже Курапика этих ответов не знал. Более того, количество этих самых вопросов росло в геометрической прогрессии: почему он сам предложил целоваться, почему Курапика согласился, откуда в нем столько желания этой порочной близости и почему ему так хочется услышать от Курапики такие слова как «мой парень» или «возлюбленный» в собственный адрес. На большую часть вопросов он прекрасно знал ответы, но ему не нравилось, как они звучат. Проще было думать, что всем заправляют демоны гомосексуализма, гнездящиеся близ его ануса*, чем признать, что от начала и до конца все было его собственной инициативой, его собственным желанием, которому Курапика был не прочь потакать. Проблема была только в том, что подсознательно он понимал, что никакой экзорцизм не избавит его от этого. «К черту это все, » — произнес Куроро, принявшись поспешно доедать безвкусную кашу на воде. Рассветное солнце чуть позолотило поверхность стола, и это не могло не напоминать теплый блеск волос Курапики. Он поднялся из-за стола и понес тарелку и чашку в пункт сдачи. Прошло всего несколько часов, но ожидание уже казалось неприлично долгим. *отсылка к словам священника, сказанным во время реального случая «изгонения демона гомосексуальности» — обряде экзорцизма, призванного «изменить» сексуальную ориентацию.