У каждого свои причины

Харуми не спалось: мысли о сегодняшнем терзали её уже второй час с момента, как она легла в постель. Множество воспоминаний о Мацури всплывали в её сознании, и девушка пыталась заметить сейчас то, чего не замечала тогда. «Когда мы начали тусить вместе?» — думала Танигучи, но точка отсчёта так и оставалась для неё загадкой. Самым ранним — и наименее размытым — был жаркий июльский день, который она, Мидзусава и Намура проводили в прохладном бассейне. Точно — старшая Аихара тогда мучалась с дополнительными занятиями в школе. Но их — Харуми и Мацури — совместное времяпровождение, определённо, началось раньше. Почему же шатенка выделила именно тот день? Наверное — размышляла она — потому что тогда пришло осознание, что с ней Мацури более тактильна, нежели с другими: с Нэнэ, с Химэко, с Мэй, даже с Юдзу — не важно, Харуми Мацури касалась чаще всего. И наглее. А затем пришло и осознание того, что после бассейна и сама Танигучи стала больше касаться Мидзусавы. Правда, по-другому, по-своему: закидывала руку на шею, совершая захват, легонько стукала по голове, тягала за щёки, трепала розовые волосы — и всё это, зачастую, но не всегда, происходило, когда младшая вела себя, по мнению старшей, невежливо, неприлично, раздражающе. А со временем это превратилось в привычку, и Харуми стала касаться Мацури неведомая негативными чувствами. Она незаметно для себя любила опускать кулак на её макушку и с улыбкой называть глупой. Впервые она сделала это тогда, на фестивале, после чего её кохай была удивлена и — совсем чуточку — покраснела. Танигучи было дано всего несколько мгновений, чтобы запомнить это выражение лица, прежде чем подошли остальные и отвлекли их друг от друга — оставались ещё палатки, которые хотелось обойти. Но Юдзу тогда почти сразу умчалась домой, как и Химэко — раз уж Мэй нет. Нэнэ принялась рассказывать о «ХаруЮзу на сегодня», увиденных ею на фестивале, даже после отказа послушать обеих девушек, которые закатили глаза, а потом посмотрели друг на друга, мол, «игнорируем», и, кивнув в согласии, принялись к исполнению немого решения, а вскоре Мацури потащила Харуми посоревноваться в том, кто сколько рыбок сумеет поймать бумажным сачком. И шатенка, непривычно для себя, пошла на это — то ли потому, что настроение было замечательным, то ли потому, что наказания для проигравшего и награды для победителя не было. Она хорошо помнила, как Нэнэ жужжала над ухом (большинство их последующих прогулок были такими же), пока Мацури подбивала её сачок своим и перехватывала пойманную ею рыбку, за что отхватывала возмущения на повышенном тоне, что периодически сопровождались лёгкими затрещинами. Хорошо Харуми помнила и то тепло, которое она чувствовала всю дорогу, пока Мацури провожала её до дома и они говорили о домашних питомцах. Тогда её кохай не ехидничала, не выкидывала извращённые фразочки и не пыталась влезть в душу и сердце, нет. Она была открытой, простой и расслабленно весёлой, а её вечную ухмылку заменяла улыбка. А ещё, юката очень ей шла. Танигучи удивляла и тайно привлекала их с Мидзусавой способность быть и понимающими друг друга с полу слова и без слов вообще, дружными, заинтересованными друг в друге, и перекидывающимися колкими словечками, спорящими, дрязнящими, раздражёнными, наиграно или же нет, и могло это относиться как к обеим, так и к одной из них — зачастую Харуми. Как в тот день, когда она впервые посетила кафе Удагавы. Тогда они быстро успокоились, вернее, успокоилась Танигучи и даже приняла предложение о бесплатном кофе, когда Мидзусава решила таки перестать доставать её, а старшая Аихара покинула их. «Я бы хотела устроить барбекю» — ответила тогда младшая на вопрос семпай о «чем же мы там (в пансионе) займёмся», которая после сообщила, что ей хотелось бы собраться всем вместе и поиграть. «Только не бей меня слишком сильно» — ухмыльнулась Мацури, когда речь зашла о боях подушками, и пьющая тогда кофе Харуми чуть не поперхнулась и поняла то, что сейчас кохай опять начнёт лезть к ней, а лежащая сейчас в постели Харуми — то, какой она может быть с другой стороны: уязвимой, смущающейся, плачущей и дрожащей. Гадкую мысль о «пожёстче» шатенка тут же отогнала, как и последующую о том, что это — влияние мелкой бесстыдницы. Но в итоге жёстко била всех и вся Нэнэ. Это была, как она призналась, её первая такая игра, так что она выложилась наполную. Под сверкающий взгляд Намуры, готовящейся нанести очередной удар, Мацури нашла укрытие в груди Харуми и, обняв её за талию — хотя точнее будет сказать, вцепившись в неё — согревала её кожу своим горячим утяжелённым дыханием даже через ткань футболки. Но к тому моменту главная и единственная поклонница ХаруЮзу уже вымоталась, так что почти сразу прекратила все свои устрашающие атаки и быстро и незаметно для всех зарылась в подушки на полу и забылась крепким ярким сном счастливой пятнадцатилетней девочки. Мидзусава всё ещё утыкалась в Танигучи. Засыпающая Юдзу что-то бормотала, сидя у кровати и положив на неё голову — Мидзусава утыкалась в Танигучи. Аихара вырубилась — Мидзусава утыкалась в Танигучи. Всё то время, пока блондинка болтала с лучшей подругой, та невольно поглаживала розовые волосы. И только когда разговор закончился, Харуми позвала их обладательницу и аккуратно попыталась отстраниться, но та прижалась крепче, однако уже не отчаянно, а непривычно нежно. «Ты вкусно пахнешь, — сказала Мацури, и шатенка списала несильный жар на своих щеках на последствия подушечной бойни, но он исчез, стоило младшей продолжить и наконец отпустить, сесть напротив достаточно близко и ухмыльнуться, — Я воспользовалась твоим шампунем и кремом. Теперь наши тела пахнут одинаково. Хочешь проверить?» «Я устала, — закатила глаза Танигучи, — У меня нет сил на твои извращения». Она легла, так что Мидзусаве пришлось повернуться, и теперь её колени касались чужих, пока она не устроилась рядом на боку: «Звучит двусмысленно, семпай». «Заткнись, — зашипела Харуми, улавливая от другого тела запах собственного, но её голос звучал тихо и не так раздражённо, как ей хотелось; через пол десятка секунд она добавила спокойно, — Нам тоже стоит поспать, иначе завтра ты будешь как амёба». «Волнуешься за меня?» — «Просто не хочу, чтобы ты угнетала меня своим мрачным видом». Младшая закрыла глаза и прошептала: «Вот как». А старшая глядела на неё несколько минут тишины, после чего произнесла тоже шёпотом: «Но.. если ты называешь это так, то да — я волнуюсь за тебя». Однако очень скоро выяснилось, что Мацури уже отключилась. Сон после ванны и бурного вечера был отличнейшим завершением дня, и, укладывая ладонь на руку своей кохай чуть ниже её плеча, Харуми и не предполагала, что их радость и безмятежность скоро будут нарушены. Когда Танигучи проснулась, в комнате кроме неё и Намуры никого не было. Она села и, взявшись за футболку в районе груди, притянула ткань к носу. Принюхалась, опустив веки. Запахи шампуня и крема казались ей более приятными после того, как она почувствовала их на Мидзусаве. Но не успела она как следует задуматься об этом, как из коридора послышался приглушённый крик — писклявость говорила о том, что принадлежал он Мацури. Тревожность тут же охватила её, и она, будучи хорошим другом, пошла проверить, в чём дело. Тогда Харуми впервые видела девушку такой.. озлобленно печальной. Она почувствовала то, как та тряслась, когда дотронулась до её плеча, а взгляд упал на побелевшие костяшки её рук — так сильно сжимала кулаки. Шатенка прижала свою кохай к груди, стоило появиться Юдзу — не хотелось заставлять и лучшую подругу переживать. Она сама успокоит Мидзусаву, в пустой, небольшой ближайшей комнате с одной достаточно широкой для двоих кроватью. Свет так и остался выключен, а дверь была закрыта, и девушки опустились на постель. Какое-то время Танигучи просто поглаживала чужую спину, смотря, как розовые пряди скрывают лицо — царил полумрак, а луна серебристо светила в окно прямоугольником. И лишь когда напряжение под ладонью немного спало, она предложила: «Не хочешь прилечь?.. Я останусь с тобой, если позволишь хочешь». И младшая легла на бок, а старшая — напротив, как совсем недавно. Харуми, поколебавшись, протянула согнутую в локте руку — они находились довольно близко друг к другу — и убрала пару прядей, кожей ощущая влажность мягкой щеки. Кисть невольно дёрнулась: «Мацури...». Испуганное удивление сменила горечь и смешалась с прежним волнением, когда Мацури уже сама уткнулась лицом в пышную грудь, но теперь не вдыхала их запах, а орошала ткань не своей футболки слезами. Шатенка не сразу, но скоро вернула ладонь на спину кохая и возобновила движения, иногда поглаживая и голову — медленно и осторожно. Хрупкие плечи подрагивали от плача, и это побудило её придвинуться ещё ближе, так что теперь их бёдра, колени и ступни соприкасались. «Какая я жалкая» — попыталась усмехнуться Мидзусава, но вышло не очень, а через мгновение ей показалось, что её поцеловали в макушку. Танигучи зашептала: «Это не так.. У всех бывают моменты слабости. Все мы люди.. Это нормально». И у младшей что-то вспыхнуло щекоткой в груди, сердце ускорило ритм, а потом до боли сжалось от какого-то тёплого, приятного чувства, похожего на счастье. Она, краснея, чуть улыбнулась, прижалась крепче и заплакала сильнее, а длинные тонкие пальцы нежно, но будоражаще дотронулись до её уха, большой вытер со щеки одну из слёз. Харуми не знала, сколько они лежали так, но судя по её отёкшему боку и исчезновению лунного света — долго. Мацури успокоилась, только изредка тихонько всхлипывала, однако не отстранялась, и тогда это сделала её семпай — совсем чуточку: «Я принесу тебе воды, — кохай помотала головой, всё ещё пряча лицо, — Утром у тебя может заболеть голова». «Всё в порядке» — еле слышно молвила младшая, но старшая понимала, что это не так: «Мацури...». «Просто побудь со мной, хорошо?» — «Хорошо...». И Танигучи осталась рядом с Мидзусавой в ту ночь. Утром Харуми проснулась первой. Они не заговорят о том, что случилось — девушка прекрасно понимала это, поэтому не стала задумываться о произошедшем в тот момент. Она просто смотрела на умиротворённое лицо Мацури и удивлялась, как эта милая и ранимая девчонка может быть такой буйной, извращённой и надоедливой. Тогда шатенка неосознанно отрицала, что ей нравится ребячество её кохай. Отрицала она и в тот дождливый день, когда та проследила за ней до книжного магазина. Танигучи почти всю дорогу до дома игнорировала Мидзусаву, увязавшуюся на ней, но под зонтом подвинулась, дабы той хватило места. Однако младшая всё равно каким-то образом промокла — старшая обнаружила это, когда взглянула на неё, останавливаясь у своего крыльца. «Ну что, Танигучи-семпай, я зайду в гости?» — ухмылялась Мацури, стоя под крышей и стряхивая с рукавов капли дождя, которые ещё не успели впитаться — знала, что в такой ситуации Харуми не сможет отказать. И она оказалась права: девушка цокнула, но согласилась. «Только веди себя прилично». И Мидзусава послушалась. Она была искренне вежлива с бабушкой семпай и вызвалась помочь шатенке, когда та взяла приготовление ужина на себя. Мацури не умела резать овощи — куски выходили кривыми и либо слишком мелкими, либо слишком крупными. Но при виде её стараний в груди Харуми что-то ёкнуло, и она подумала бы об этом тщательнее, если бы подруга не порезалась. Они находились на кухне одни, но усмешка Мацури всё равно была тихой: «Поцелуешь, чтобы не болело?». И Харуми, туманно очарованная тогда ею, наверное, действительно поцеловала бы раненый палец, если бы не бабушка, зашедшая к ним узнать, как идут дела. За столом добрая приветливая старушка кратко рассказывала, как в «её время» они с друзьями тоже любили ходить в гости друг к другу после школы, чтобы вместе делать уроки, но в итоге веселились, и им приходилось сидеть над учебниками уже у себя дома до поздней ночи. Мидзусава внимательно слушала её, а потом интересовалась, какие «в то время» были игры, и когда бабушка отвечала, она слушала ещё более внимательно. Улыбка, порой мелькающая на молодом лице, была настоящей, и в один из таких моментов Танигучи отметила, конечно же, про себя, что эта девушка очень красива, не придавая значения или же не замечая, как уголки собственных губ приподнялись. Они оставались в таком положении и когда Мацури засекла выражение лица семпай, и когда протянула ей кривой кусочек картофеля, предлагая съесть, и когда их обладательница вздохнула, говоря: «Не дурачься. Ешь спокойно». «Харуми, дорогая, Мидзусава хочет угостить тебя. Не будь грубой» — мягко упрекнула старушка внучку. Последняя очень любила её, и, пожалуй, одной из ужаснейших вещей, что могут произойти в жизни тайной гьяру — это то, если бабушка разочаруется в ней или то, что она её расстроит. Поэтому Танигучи сделала это — съела картофельный кусочек с ложки, что протягивала ей Мидзусава (которой принадлежала очередь быть очарованной румянцем подруги, и не впервой, на самом деле). Потому, что так хотела бабушка. И немного потому, что и она желала, но осознавала это желание как-то отдалённо и тяжело. Как и желание провести ночь под одним одеялом — подруга значительно задержалась в гостях, так что возвращаться домой было уже поздно, да и дождь усилился до ливня, так ещё и с грозой. Готовясь ко сну поздним вечером, когда старушка уже храпела в соседней комнате, Харуми соврала, что запасных одеял нет, и предоставила Мацури выбор: спать под её или же без. Она отрицала надежды на то, что та предложит поспать вместе, но расстроилась, когда девушка сказала, что без одеяла ей будет вполне нормально. Шатенка расположила их футоны рядом, чуть ли не вплотную, и они легли. Мидзусава устроилась спиной к Танигучи, так что последней пришлось смотреть ей в спину и на оголённое плечо, с которого сползла её большая футболка, что она одолжила подруге на эту ночь. Хотелось поправить. Протянуть руку. Коснуться. Девушка определённо чувствовала притяжение к кохай, но то ли не принимала его, то ли боялась сделать это, то ли списывала на беспокойство или что-то ещё. В итоге Харуми решила поддаться своему желанию, и вот её кисть уже показалась из-под одеяла, как Мацури вдруг заворочалась, села, а затем и вовсе подошла к окну, дабы закрыть форточку, из которой в комнату попадал прохладный ночной воздух. «Замёрзла?» — спросила Танигучи, когда Мидзусава вернулась на место; ей ответили: «Немного». И сейчас шатенка думала, подвинулась она к ней тогда и накрыла своим одеялом, прижимаясь грудью к чужим лопаткам, потому, что беспокоилась о друге, или потому, что хотела этого друга коснуться. Вероятно, и то и то. Харуми нравилась Мацури. Определённо. Но она не знала, что такое любовь. Вернее, не испытывала её никогда. О чём и поведала младшей подруге в общем, скрывая подробности, когда они опять вместе направлялись к дому старшей после времяпровождения с сёстрами Аихара в кино и кафе. В средней школе Харуми было одиноко. Мицуко со всей серьёзностью относилась к соблюдению правил и к тому, какие оценки у её сестры, которая от такого давления прятала настоящую себя за маской, что требовала от неё старшая Танигучи. Она хотела бы, чтобы рядом был человек, знавший её. Она хотела бы быть собой рядом с ним. Они были бы так близки, и понимали бы друг друга лучше всех... Но Харуми никогда не влюблялась. В академии все были прилежными скучными ученицами. С ними у шатенки не было ничего общего. Поэтому, дабы почувствовать, что она не одна, девушка — естественно, тайно — посещала групповые свидания, где проводила время с парнями. Ей могло порой быть очень весело и комфортно в их компании, можно было делать так, как хочется, однако когда встречам подходил конец, она понимала, что ничего особенного не чувствует и снова одинока. Более того, Танигучи не могла понять, какая же есть она настоящая. Не могла понять саму себя. Да, Харуми жила в тени строгой сестры, не менее строгих правил и отсутствии любви Мицуко из-за того, что последней сложно проявлять истинные чувства, делающие её слабой. Ведь она должна быть сильной старшей сестрой. На ней лежит столько ответственности... Это, к счастью, стало известно после их разговора, которому стоило бы случиться ещё давно. Теперь было ясно, что Мицуко не такая бесчувственная и помешанная на правилах, как может показаться. Но тогда Харуми, будучи младшей, по всем психологическим канонам оказалась бунтаркой в душе, не понимая и не принимая глупых правил старшей. Она не хотела быть как Мицуко. С появлением Юдзу необходимость проводить время в окружении парней пропала, ведь блондинка оказалась тем самым особенным человеком. И Танигучи почти больше не чувствовала одиночества. Благодаря ей. Она поняла, что тот, кто ей был нужен — друг. Друг, который так похож на неё, но.. Харуми действительно весёлая и добрая бунтовщица-гьяру, или же совсем наоборот? Вдруг, в душе она такая же, как и сестра, а подобное поведение было обусловлено тем, что она хотела быть замеченной ею или, опять же, не быть на неё похожей? Ей не хватало банального внимания и любви, то есть, Мацури в чём-то была права. Однако, даже после разговора сестёр, младшая из них не могла до конца понять себя. Харуми, хоть и немного, мягче Мицуко, но всё же очень на неё похожа. Как и на Мидзусаву. Мицуко скрывает свои чувства из-за обязанностей и ожиданий. Харуми — для того, чтобы казаться нормальной, не такой чёрствой, как сестра. А Мацури — из-за своего полностью противоположного характера. Она очень ранимая и стеснительная. Дабы спрятать это, она показывает себя в точности да наоборот. Будто ей на всё плевать, включая нормы. Если кто-то поведёт себя не так, как она того ожидала, она сломается. Поймёт, что её раскрыли. И попытается убежать от игры. Это и случилось с Харуми. Она не реагировала на её действия так, как реагировали другие. Она будто понимала, что это маска, понимала, кто под ней скрыт. Возможно, подсознательно. Поэтому ей также казалось, что та просто дурачится, глупая девчонка. Что же до Мицуко... Объединяет их то, что они обе не хотят и/или не могут показывать свои естественные эмоции и чувства, хотя младшая, да, мягче и не выглядит такой строгой и злой как сестра, как минимум потому, что ведёт себя как гьяру. Да, она встречалась с парнями чтобы убедить себя в том, что что-то чувствует, что она нормальная и весёлая девушка вроде Юдзу, что не как сестра. И да, это была она настоящая. Однако, нотки той сестринской чёрствости и личные принципы присутствовали в ней, и от них было не избавиться. Можно сказать, Харуми была противоречивой. И снова да, она не понимала свою истину. Когда Танигучи начала нравиться Мидзусава, она не осознавала, а затем стала отрицать это, потому что не могла признать, что влюбилась именно в Мацури — девушку, ребёнка, довольно странную личность. Похожую на старую Мицуко, что отталкивало. Но.. шатенка очень быстро смогла видеть её насквозь. Именно поэтому, узнавая и понимая её сильнее, её чувства также росли. Мацури же прекрасно знала, что влюблена в семпай, но боялась показать ей ту самую слабую, незащищённую сторону и сказать честно и правдиво, без шуток, о своих чувствах. Что ей не всё равно. Что она совсем не та, какой кажется. Поведать о своих причинах. Дело в том, что обычно Мидзусава анализирует других, думая, что читает их. Юдзу, например. Говорит различные факты о ней, наподобие «я знаю о чём ты думаешь и что ты чувствуешь». Но когда такой анализ произошёл с ней, она сломалась. Танигучи особенная, для неё в частности. Она достучалась до неё, практически не думая об этом.

Они услышали мысли друг друга на расстоянии.

Разговаривая. Осознавая. Они всегда будут особенными друг для друга, потому что увидели то, чего не видят другие. Хотя Мацури всё ещё предстоит до конца узнать о том, что из себя представляет Харуми, которой она поможет принять свою чёрствость, что мучает её и мешает разобраться в себе. А Харуми предстоит по-настоящему любить кого-то, кроме Юдзу — лучшей подруги, которую она наконец-то нашла. И им обеим предстоит открыться друг другу полностью. Да, Харуми, определённо, противоречивая личность. Но люди и есть противоречие — это нормально. Носить маски — нормально. Хотеть человека, с которым можно находиться без неё — нормально. Бояться сделать это — нормально. И сейчас Танигучи боялась. Она думала о том, что будет избегать Мидзусаву. Винила себя в этом. Решалась, что поговорит с ней при первой же возможности. А потом страх вновь охватывал её. — Сегодня мне удалось выкрутиться, сказав, что школьная медсестра отправила Мацури домой, наказала ей принять лекарство и отдыхать, — вздыхала шатенка, наконец начиная погружаться в сон, — Но как быть дальше?