Я буду пляжем, что твои тревоги смоет, Я буду пляжем, о котором ты грезишь, Я буду пляжем, где твоё сердце затрепещет Так, как, думала ты, уже никогда не будет. И, если позволишь рядом мне быть, Твоим пляжем, твоим спасением. Ты себя снова научишься любить, И все тревоги предашь забвению.
Когда силы закончились, слёзы высохли, дыхание выровнялось под норму спящего человека, было уже ранее утро. Казалось, что вот, наконец, Мацури может отдохнуть. Но не тут-то было: сон напомнил о мрачной реальности... Детишки в начальной школе частенько слышали, как их родители сплетничают о родителях их одноклассников и одноклассниц. Так что достаточно скоро Мацури Мидзусава прослыла среди всех классов как «сирота с живыми родителями». И, будучи серой мышью, она ничего не могла поделать. А попытки остановить издевательства закончились достаточно быстро. — Перестань, пожалуйста. Мне больно, — тихим голоском просила девочка, оборачиваясь к мальчику позади, который тягал её за волосы. — Что-что? Я тебя не слышу, повтори! — он расхохотался и дёрнул сильнее. — Я сказала, что мне больно! Хватит! — Мацури ударила чужую руку, дабы её отпустили. — Ах ты! — ущемился задира, — Мерзкая наглая сиротка. Ты ещё поплатишься за это. Последним уроком в тот день стояла физкультура. Форму Мидзусавы порезали и изваляли в уличной пыли, так что девочке пришлось в последние минуты перемены бежать на этаж к третьегодкам и просить одолжить одежду у единственной подруги. В спорте Мацури была ни плоха, ни хороша, но мальчишки определённо были лучше и пользовались своей силой: ставили подножки, кидали мяч в живот, после чего он болел, толкались. Она терпела, но когда всё заходило слишком далеко, удалялась на скамейку в угол и молчала, слушая одноклассниц: — Придурки. Могли бы позариться на кого-то своего уровня. Лишь бы повыделываться. — Может ей это даже нравится. В конце концов, это единственное внимание, которые она получит от мальчиков. — А если нет? Даже пожаловаться не может. — Зато она не стукачка. Крутая. — Это не крутость, Мари. Это слабость. — Согласна, она такая жалкая. — Интересно, будь её родители мертвы, что-нибудь поменялось бы? — Думаю, нет. — Вам не стоит говорить такие вещи, — произнесла девочка постарше — её блондистые волосы выглядели очень красиво, — Что если про ваших родителей скажут такое? Вам это понравится? Кроме того, шептаться за спиной — низко. Мидзусава глядела на Окоги с удивлением, а когда та подошла к ней и протянула руку со словами «идём — покажешь, кто тебя обидел», её глаза заблестели. Юдзу надрала задницу противным мальчишкам и сама получила пару синяков с выбитым зубом, а потом и выговор от директора, но с того случая Мацури больше не обижали. Пока она не пошла в среднюю школу. Там шутки оказались ещё более жестокими и грязными. Мальчики наровили нагло полапать тихоню, не способную дать отпор, а девочки называли шлюхой, что зарабатывает натурой, ибо родителям нет до неё дела. Но и там Юдзу помогла, пусть и не особо сильно: ребята уже были вполне осознанными, так что порой помощь обращалась ещё более худшими последствиями, с которыми подруги справлялись вместе, так что в итоге зачастую всё заканчивалось хорошо. А потом прошёл год, Мидзусава перешла во второй класс, а Окоги — Аихара — в первый старшей школы и переехала. Мацури осталась одна. Она понимала, что подруга не хотела её бросать, но где-то глубоко голос сомнений говорил об обратном. Ведь довольно скоро их общению пришёл конец. Вдруг всё то время она являлась обузой для Юдзу? С ней возились из-за жалости? Как бы то ни было, доверие подорвалось, а страх повторения произошедшего крепко и надолго въелся в сердце. Девочка сидела на асфальте платформы, с которой недавно отъехал поезд, забравший её личное солнце — лучик света среди серого неба жизни. Она плакала в свои ладони, пока рельсы, вагоны, прохожие, машины, облака, трава, деревья — всё растворялось, обращаясь ватной неслепящей белизной, в которой сидела уже не маленькая девочка, а девушка с розовыми волосами, которая шептала: «Ты мне нравишься, Танигучи-семпай, нравишься с тех пор, как мы провели вечер в том кафе, и я даже думаю, что влюбилась в тебя тем летом в пансионе, я думаю, знаю, что влюблена в тебя и сейчас, поэтому-». — Глупая, глупая Мацури, — прозвучал над головой знакомый голос: похожий на тот, каким Харуми говорила с вызовом, но сейчас в нём ясно слышались чужеродные издевательски снисходительные нотки, — Думаешь, я буду с тобой всегда? Хочешь этого, мечтаешь по ночам? — непривычно холодная рука взялась за мокрый от слёз подбородок и заставила Мацури посмотреть вверх, — Ты так одинока, — на фоне послышались крики чаек — «мы на пляже?», — Я подарю тебе тепло, внимание, поддержку... — протянутая рука и улыбка напомнили о Юдзу — очертания двух девушек накладывались друг на друга, рябили, и выбитый зуб периодически мелькал; Мидзусава приняла предложение и поднялась, — Но что ты будешь делать, когда я растопчу твои чувства и брошу тебя? Толчок в грудь быстро наполнил её щекотным страхом, ужасом вместе с солёной водой океана. Девушка шла ко дну, видя, как вокруг темнеет, но больше не пытаясь протянуть руку в ответ. Больше не решаясь довериться, открыться. Мацури проснулась в отвратном состоянии с четвёртого будильника: в горле пересохло, а во рту ощущался привкус металла и перебродивших фруктов от недосыпа, шея и спина ныли из-за неудачной позы во время сна, а глаза были красными и опухшими, несколько тощих прядей прицепилось ко лбу холодным потом, а телефон истошно орал где-то на кровати. В квартире было тихо, и она подумала, что родителей уже нет. Догадки подтвердились запиской от мамы на холодильнике, в которой говорилось, что они с папой уже уехали на работу и будут поздно, так что брат с сестрой могут купить на ужин что захотят и поесть одни. Мидзусава вздохнула и выкинула скомканную бумажку, а затем, выпив целую кружку холодной воды из-под крана, достала из холодильника молоко, с нижней полки над столом — тарелки, с верхней — сухой завтрак в виде цветных крокодилов, что так любил Инори, которого она после пошла будить. Мацури наблюдала за тем, как мальчик наливал молоко, но капал им на стол, насыпал хлопья, но ронял их мимо тарелки. Старался сделать лучше, но всё портил. Девушка невольно вспомнила, как старалась помочь Юдзу и Мэй сохранить их отношения в безопасности, но в итоге первую ударили, а тайное стало явным. Старалась сделать лучше, но всё испортила. На самом деле, Мидзусава с детства была неуклюжа, как и её брат. Начиная с простых мелочей: из рук порой всё валилось, нога спотыкалась о другую, скорлупа падала в яичницу и прочее, прочее, прочее. Намерения сделать хорошо обращались обратным — эта черта присутствовала в ней до сих пор. Даже в образе стервы всё могло валиться из рук, планы срываться, молоко проливаться.***
Харуми вышла на кухню вся помятая после плохого сна, и Мицуко сказала, что завтрак готов, но получила в ответ «я не голодна». — Ты плохо выглядишь, Харуми. Тебе надо поесть. Или ты собираешься ждать обеда в школе со своими подругами? — произнесла старшая неконтролируемо строго, однако младшая не содрогнулась, как бывало зачастую, а лишь попросила сварить кофе. Брюнетка тут же взбодрилась и удалилась греметь сбоку от плиты, пока её сестра сидела за столом, уставившись в телефон. «Аихаре Юдзу пишет, наверное». — Мицуко, — позвала бабушка девушку, и та чуть не уронила взятую с полки чашку, — Тебе стоит быть помягче с людьми. Подумай об их чувствах. Последние слова старушки особо тронули Харуми. Ей, как и сестре, стоит научиться более мягко выражать свои мысли, чтобы не ранить окружающих. Так что, обуваясь в прихожей будучи уже собранной для нового учебного дня, Танигучи младшая подумала, что они с Мидзусавой противоположно похожи: одна безуспешно старается прятать свою чёрствость потому, что боится ранить людей, а вторая наоборот старается быть жёстче, ибо боится, что ранят её. «Верно: Мацури, если игра выходит из-под её контроля, бежит от неё и, спрятавшись, винит себя, никого к себе не подпуская... — размышляла шатенка, дожидаясь Юдзу с Мэй неподалёку от школы, на их месте, — Если я подпущу её, не воспользуется ли она этим? Вряд ли. Но подпустит ли она меня?... Вероятно, мы обе-». — Харумин! — позвала подругу старшая Аихара, и когда та подняла на неё взгляд, она широко улыбалась и махала свободной рукой — вторая нашла место под рукой младшей сестры. — Привет, Юдзучи. Утра, президент, — постаралась ответить с улыбкой Танигучи, что вышло весьма неплохо; Мэй кивнула в знак приветствия. — Мацури не говорила с тобой? — поинтересовалась блондинка, на что её лучшая подруга отреагировала несколько буйно: — Ч-что?! Нет. С чего бы ей СО МНОЙ говорить? «Чёрт...». Не сдержалась. Мэй глядела на неё многозначительно. — Ну, она всегда писала тебе, когда это касалось нас всех, — констатировала Юдзу, потирая подбородок двумя пальцами. — Она.. Мы не говорили.. Наверное, она спала вчера и не хотела никого слышать, — Харуми нервничала незаметно для зелёных глаз, но для фиолетовых — наоборот. — Но почему она не написала утром? — М.. Может, опаздывает? — Танигучи с опаской глядела вперёд — до левого поворота оставалось всего ничего, и если они встретят Мидзусаву у школьных ворот.. вчера она решила, что будет вести себя как обычно, делать вид, будто бы ничего не произошло, просто плыть по течению, и если чему-то суждено случиться — оно случится, но сейчас эта решимость стремительно рушилась, — Я, пожалуй, подожду немного, а вы идите. — Уверена? — Аихара старшая выглядела обеспокоенной — после случая с Саякой и её невнимательности к Мацури она стала ещё больше волноваться и заботиться о своём самом близком окружении. — Да. Опоздаем вместе — посмотрю, как она будет драить туалеты, — Харуми подмигнула и показала подруге большой палец, что её успешно успокоило. Перед тем, как повернуть, Мэй обернулась к шатенке всё с тем же взглядом, что её озадачило. — Она что-то знает? Будто в душу смотрит, кошмар... — бормотала себе под нос Танигучи, опираясь спиной об ограду академии, — Нет, нет, это же президент. Президент, которая видит лишь поверхностные проблемы, верно? Успокойся, — она вздохнула и закрыла ладонями лицо, — Как же мне быть?...***
Мацури проводила Инори до школы — она располагалась очень близко к дому, и направилась к вокзалу, откуда поезд довезёт её до академии Аихара, но не торопилась, даже зная, что опаздывает: было страшно встретиться с Харуми. Она знала, что её семпай — добрая девушка, которая по какой-то причине боится сокращать дистанцию, переступать черту, «боится обжечься». Знала, что она видит её насквозь: и уязвимую сторону, которая ей не кажется жалкой, которую она не захочет и не будет использовать в своих целях, и наиграно-настоящую маску эгоистичной и надоедливой девчонки, которая раздражает зачастую, и интересную красивую девушку, взрослого ребёнка. Быть может, Танигучи пугала непостоянность Мидзусавы? Определённо, отчасти это правда. Но, по большей части, Танигучи пугала она сама. — Не могу, — Мацури остановилась в шаге до поворота вправо к школьным воротам, — Не так скоро. «Что если она решится, но испугается и оставит меня?»«Что если я сделаю что-то не так и причиню ей боль?»
Мацури вздохнула с правого угла, в то время как Харуми — с левого. Первая развернулась и пошла назад, попутно набирая сообщение, а вторая вскинула голову и простояла так, пока мобильник не завибрировал между грудей. «Живот. Сегодня дома» — гласило пересланное от Мидзусавы Юдзу СМС на экране телефона Танигучи, с души которой после прочтения будто камень свалился, и она наконец смогла двинуться вперёд и повернуть — первый урок вот-вот начнётся. Мэй смотрела в окно, сидя за партой, пока розовая макушка не скрылась за кронами деревьев у пешеходного перехода, а каштановая — за воротами академии.