Бесчувственные люди

“And so I wake in the morning and I step outside And I take a deep breath and I get real high And I scream from the top of my lungs "What's going on?" ♫ 4 Non Blondes - What’s Up?

Едва расставшись с Му Цином, Фэн Синь понимает, что дышать становится легче. Он без труда добирается в одиночестве до порта Ираклиона, небольшого, простого в вопросе навигации, как улица с односторонним движением. Найденное на ходу в поисковике ευχαριστώ позволяет хотя бы не строить из себя немого. Фэн Синь уверен, что как-то неправильно произносит это греческое «спасибо», и злится на себя за то, что то и дело пытается вспомнить, как это звучало от Му Цина в самолете. Язык непривычный, округлый и острый на слух одновременно, в нем и тягучая мягкость на концах слов, и железобетонные сочетания согласных. Ломает мозг похуже, чем приятный во всех смыслах голос Му Цина, когда тот им гадости говорит. Эгейское море искрится гранатовым цветом, потому что солнце, плюхнувшись в водную гладь на горизонте, так и остается болтаться на ней, как поплавок. Морской запах сильный и насыщенный. Он не исчезает, даже когда Фэн Синь, взойдя на паром, пробирается в крытый салон и погружается в обитое бежевой, как некрепкий кофейный напиток на молоке, кожей. Без Му Цина рядом, подле которого каждая мышца в теле напрягается и вибрирует, тело вспоминает и про выпитый до рейса виски, и про вино в самолете, и про десять часов в воздухе. Фэн Синь вырубается под льющийся в голову из наушников греческий и плеск воды, который даже с заткнутыми ушами почему-то слышно. Просыпается он от внезапно упавшей на лицо тени. Пассажир неизвестной национальности, задрыхший еще раньше него на соседнем месте, уже куда-то исчез. Фэн Синь смотрит за широкое окно с брызгами воды с внешней стороны и понимает, что паром никуда не двигается. Снаружи — опоясанная узкой дорогой-серпантином каменная стена, закрывшая собой кровавые солнечные цвета. Спросонья кажется, что гора эта совершенно безжизненная, темная, как остывшая магма. Подсвеченная с задней части почти севшим солнцем, она выглядит и вовсе как настоящий вулкан. Фэн Синь трет глаза, прогоняя неприятное наваждение. Это прекрасный остров, окруженный лазурной водой на всех фотографиях, и сюда в очередь туристы со всех стран выстраиваются. Почему ему вдруг почудилось, что он прибыл в место из ночных кошмаров? С неохотой выбравшись из удобного кресла, Фэн Синь, захватив вещи, сходит с парома самым последним из пассажиров. Сумерки, казавшиеся очень густыми в салоне, немного рассеиваются перед глазами. Вода мягко облизывает каменистый берег. Порт очень маленький и тесный — сюда и два корабля не пришвартуются. Му Цин что-то говорил про автобус, и Фэн Синь замечает высокий двухэтажный транспорт, который как раз начинает ползти по серпантину вверх, опасно накреняясь на резких поворотах. Отлично, а ему что, взбираться на эту гору пешком? Он успевает лишь сделать несколько шагов в сторону небольшого заведения с кассами и столиками под белыми зонтиками, чтобы узнать, как можно подняться, когда ловит взгляд незнакомого юноши за одним из них. Тот тут же вскакивает на ноги и направляется к нему. У него гладкое, очень приятное лицо с красивым разрезом глаз и мягкой, почти женственной линией скул. Однако тонкие напряженные губы и точеный подбородок ясно дают понять — перед Фэн Синем обманчиво нежная внешность, за которой может прятаться все, что угодно. Волосы незнакомца чуть прикрывают уши и вьются крупными волнами. Их треплет ветер вместе с белой льняной рубашкой с удлиненными рукавами. Если здесь все так ходят, неудивительно, что Му Цин бледный, как магнолия. Хотя этого человека нельзя назвать таким же — он совсем не выглядит так, словно вот-вот растает в морской пене. — Καλό απόγευμα, — выдает Фэн Синь едва подошедшему к нему юноше то, что вертелось в голове монотонным голосом озвученного разговорника все время, пока он спал. Тот недоуменно моргает, а потом улыбается, глядя так по-доброму, что у Фэн Синя почему-то ноет сердце. — Добрый вечер, — на чистейшем китайском отвечает он, — господин Фэн. Мое имя Се Лянь. Да, конечно. Фэн Синю хочется дать самому себе по лицу. Зачем здороваться с ним на греческом, если с самого начала ему сообщили, что встретит его соотечественник? Да и на грека юноша похож не больше, чем Китай на Грецию. — Очень рад, — вежливо говорит Фэн Синь, слегка склонив голову. В глазах напротив мелькает что-то странное, что никак нельзя объяснить происходящим. Искренняя радость? Грусть? Кажется, на Фэн Синя слишком повлияла смена часовых поясов, что он замечает то, чего нет. В Шанхае ведь глубокая ночь. — И я… очень рад познакомиться с вами, — отвечает Се Лянь, продолжая смотреть ему в глаза. Фэн Синю становится душно, невзирая на почти утонувшее в море за горой солнце и легкий ветер, так что он ставит на землю свою сумку и расстегивает ворот рубашки. Взгляд Се Ляня тут же оказывается на его татуировке на шее. — Что? — спрашивает Фэн Синь, прикрыв ее рукой, будто душить себя собрался. — Здесь запрещены татуировки? Се Лянь быстро мотает головой. — Нет. И я человек без предрассудков. Сказав это, он кивает куда-то в сторону, прося следовать за ним, и ведет Фэн Синя к припаркованному почти у самого серпантина автомобилю. Это Fiat Panda неизвестного года с плоской задницей, маленький, как спичечный коробок, и красный, как спелая дикая вишня. Се Лянь открывает багажник без единой выпуклости и ждет, пока Фэн Синь догадается бросить в него свои вещи. — Я туда вообще влезу? — с сомнением спрашивает он, неуверенно берясь за ручку пассажирской двери. Рассмеявшись, Се Лянь кивает, ныряя на водительское. — Я же влезаю! Садитесь, Фэн Синь. Что правда, то правда. Се Лянь не особо ниже него. Фэн Синь все же забирается в салон. Внутри приятно пахнет чем-то травяным, с горькой свежестью. Сиденья обтянуты мягкой тканью. С зеркала заднего вида свисает на плетеной веревочке, слегка покачиваясь, миниатюра соломенной шляпы с заостренным верхом. — Я думал, на этом острове нет машин. Се Лянь заводит двигатель, не прекращая улыбаться, и ловко выруливает на серпантин, с легкостью прокрутив руль влево почти до упора. — Есть, но все вот такие маленькие, совсем скоро поймете, почему. И Фэн Синь понимает, когда от неожиданности едва не выпрыгивает из этой крошечной коробочки на ходу, когда на них из-за поворота серпантина выплывает высокий автобус. Се Лянь невозмутимо уводит машину к самому краю, так что Фэн Синю кажется, что они вот-вот протаранят хлипкое ограждение и полетят с черного обрыва прямо в море. — Твою мать… — Обычное дело, — тронув его запястье правой рукой, левой продолжая вести, успокаивает Се Лянь, разъезжаясь с автобусом на узкой дороге, где едва четверо пройдут. Вот-вот точно послышится скрежет металла, когда крыло бедного Фиата сомнется внутрь под давлением автобуса, но этого не происходит. Гигант продолжает стекать вниз, как капля по стеклу, а они двигаются вверх, и с каждой пройденной петлей серпантина краски вокруг становятся на тон светлее. — А другой дороги наверх нет? — спрашивает Фэн Синь, успокоившись. — Есть, — кивает Се Лянь. — Можно подняться по лестнице. — По лестнице? Тут же высоко! Сколько же в ней ступеней? — Восемьсот. — Сколько?! Се Лянь усмехается, но не повторяет, понимая, что Фэн Синь все правильно услышал. Если лаборатория в Ираклионе, а он сам — здесь, сколько же им придется мотаться туда-сюда? Да и колокол остался там, на острове Крит! — Здесь есть лаборатория? — спрашивает он, поняв, что окончательно запутался. — Вы про найденный в Шанхае фрагмент колокола? — уточняет Се Лянь, вновь входя в поворот. От этих извилистых дорог уже начинает укачивать. — Его направили в «Музей Критской этнологии». Му Цин там работает. Фэн Синь поворачивается к нему всем корпусом, наплевав на неприятное ощущение, что он теперь сидит спиной к отвесному обрыву, вдоль которого они двигаются. — В музей?! С какой стати китайскую реликвию отправили в местный музей? Я думал, вы будете ее исследовать. — Так и есть, — мягко говорит Се Лянь, коротко взглянув на него. — При музее отличная лаборатория. Му Цин возьмет необходимые образцы. Вам не стоит беспокоиться. Выдохнув, Фэн Синь снова садится ровно. — Музей… Кем он там работает, смотрителем? Се Лянь издает странный звук, тщетно пытаясь сдержать смешок. — Он этнолог, Фэн Синь, — почти ласково говорит он. — И очень неплохой. Ничего этого Фэн Синь не мог даже ожидать. Не сказать, что Му Цин в юности интересовался чем-то подобным. Их пути разошлись незадолго до окончания старшей школы, так что он не имел ни малейшего представления о том, как потом сложилась его жизнь, на кого он учился и учился ли вообще. Впрочем, преподаватель истории в школе был от Му Цина в восторге и готов был едва ли не жениться на его докладах. — Простите за прямолинейность… — медленно произносит Фэн Синь. — О, я привык, — бросает Се Лянь. — Что? — М? — Се Лянь поворачивает к нему голову, сильнее нажимая на педаль газа, чтобы машина вползла в крутую гору. — Му Цин тоже редко отличается умением подбирать правильные слова. — Ну да. Так вот, ваша-то какая роль в этом всем? Се Лянь постукивает пальцами по рулю. Фиат въезжает в город с такими узкими улицами, что они скорее похожи на пешеходные. И ни единого дорожного знака. Это вообще дорога? — Добро пожаловать в город Ия, — говорит Се Лянь. — А что касается моей роли, я подключусь, когда появятся готовые отчеты из лаборатории. До этого момента я всецело доверяю Му Цину. — А после? — хмурится Фэн Синь, который никогда и подумать не мог, что услышит от кого-то в адрес Му Цина хоть что-то похожее. — И после — тоже, но это уже моя работа, — коротко отзывается Се Лянь, давая понять, что больше все равно ничего не объяснит. Наверное, стоит смириться и ждать, пока ученые на Крите оближут половинку колокола со всех сторон и решат, что он все-таки упал прямо с Плутона. Только после Се Лянь будет сидеть и думать, как такое могло произойти. Припарковав машину на тихой улочке, где составлены и другие автомобили, тоже похожие на спичечные коробки, некоторые — вообще двухместные, Се Лянь выбирается наружу и успевает достать из багажника вещи Фэн Синя быстрее, чем тот умудряется открыть дверь так, чтобы не шарахнуть ею стоящий рядом Мерседес Смарт. — Нужно будет немного пройтись, — улыбается Се Лянь, послушно выпуская из руки лямку сумки, в которую Фэн Синь сразу вцепляется. Уже почти стемнело, и узкие улочки полны людей. Они сидят за столиками, выставленными прямо на тротуарах, смеются, пьют белое вино из запотевших графинов и общаются на такой смеси языков, что у Фэн Синя начинает звенеть в голове. Здесь много туристов, но еще больше — ослов. Они встречаются целыми колоннами, и все расступаются перед этими флегматичными животными, не обращающими на толпы никакого внимания и лишь подергивающими на ходу длинными ушами. — Ослики здесь — почти священные, — объясняет Се Лянь. — По сути все, что вы видите, появилось тут, благодаря им. Фэн Синь читал об этом еще в тот вечер, когда господин Бай сообщил ему о предстоящей поездке. Ия — главная достопримечательность Санторини — практически построена ослами, которые затаскивали на гору все необходимое. Сайты не врали — здесь действительно очень красиво. Место, где люди счастливы. Фэн Синь не видит никого, кто шел бы навстречу без улыбки. Время от времени он чувствует на себе взгляд Се Ляня, словно тот присматривается, проверяет его реакцию: нравится? И Фэн Синь бы соврал, сказав, что не нравится. Если отмести в сторону необходимость общения с Му Цином, которого пока и нет рядом, эту командировку можно счесть неплохим отпуском. Запахи моря, вина и простого, незамутненного веселья людей вокруг расслабляют и будто укачивают на теплых волнах. Единственное, что омрачает это легкое и пьянящее ощущение, это храмы. Их здесь столько, что миниатюрные кресты на куполах и силуэты колоколов в арочных выемках видно, куда ни повернись. Фэн Синя тяготят эти монументальные стены, белые, как лебяжий пух, лазурные в вечернем свете купола и устремленные в темное небо часовни. Сам он старается не смотреть на эти строения, но они везде, и из каждого кто-то словно глядит на него тяжелым, пронзительным взглядом, как будто вывешенным внутри иконам не мешают стены, чтобы увидеть его. Се Лянь ведет его за собой по каменной лестнице с почти плоскими и широкими ступенями, что уводят вверх и вверх, как изгибы штопора. Когда Фэн Синь уже готов спросить, не те ли это восемьсот проклятых ступенек, о которых они говорили в машине, Се Лянь вдруг начинает спускаться вниз, повернув на одной из улиц направо. Они проходят совсем немного и оказываются подле дома с простыми белыми стенами. К одной из них льнет пышно цветущая лиловыми гроздьями бугенвиллия. По крошечному саду, огороженному ярко-синим забором с низкой калиткой, проходит лишь одна прямая каменная дорожка, что утыкается в массивную деревянную дверь. Тоже синюю. Фэн Синь оборачивается и понимает, что передняя часть дома выходит прямо на обрыв, за которым сейчас темно, и слышно лишь, как где-то внизу глухо рокочет море. — Красивее всего здесь во время закатов и рассветов, — тихо говорит Се Лянь. — Представляю, — отвечает Фэн Синь. На самом деле — нет. Сложно представить, какой вид открывается с этого места посреди моря на высоте, когда лучи солнца только начинают касаться воды или, наоборот, тонут в ней, чтобы угаснуть на целую ночь. По обеим сторонам от двери на стенах горят неяркие уличные фонари. Се Лянь распахивает ее и позволяет Фэн Синю войти первым. Внутри немного душно от морской влажности и пахнет, как в салоне хозяйского Фиата: горькими травами. Дощатый светлый пол устлан тонкими циновками. Прихожей почти нет — пространство сразу переходит в обжитую уютную кухню, круглый стол которой заставлен пузатыми кружками. В центре — нежно-голубая ваза с хрупкой веточкой бугенвиллии. Все очень простое и не броское в оттенках, как в настоящем деревенском домике у моря. Озираться Фэн Синь прекращает, когда из-за полукруглого свода стены, отделяющей это помещение от коридора, выныривает юноша. Войдя, Се Лянь не включал свет — он уже горел. Му Цин в Ираклионе. Так значит, здесь живет кто-то еще? — Гэгэ, ты вернулся! — глядя не на Фэн Синя, а ему за спину, улыбается незнакомец. У него густые черные волосы, волной лежащие наискосок и сцепленные потерявшейся за прядями резинкой сбоку от лица. Чуть длиннее, чем у Се Ляня, но такие же непослушные. Кожа едва ли не белее, чем у Му Цина, правда этот человек совсем не выглядит полупрозрачным — скорее даже наоборот. Это общество противников солнечного света? Как можно жить в подобном месте и абсолютно не загореть? — Саньлан, — приветствует его Се Лянь. — Фэн Синь, это мой помощник. — Добро пожаловать на Тиру, — наконец, переводит на него взгляд блестящих темных глаз юноша. — Господин Фэн. На вид он младше Се Ляня. С большой натяжкой ему можно дать двадцать три. Решив, что познакомился уже со всеми, с кем должен, Фэн Синь спрашивает у Се Ляня, где ванная, и уже направляется туда, куда сказали, когда из коридора, цокая копытцами, в комнату заходит… белая коза. — Эм, — растерявшись, Фэн Синь останавливается на полпути, глядя в янтарный глаз животного, что его тоже пристально рассматривает. — У вас тут… — Жое! — восклицает Се Лянь. — Ты почему не на улице? Козочка маленькая и безрогая, белая, как весь Санторини, и серьезная, как сотни его храмов. Если бы у нее было человеческое лицо, Фэн Синь уверен, она хмурила бы брови и поджимала губы. Се Ляню она, разумеется, не отвечает. Вместо этого, постояв и поглядев на Фэн Синя еще пару мгновений, она бросается вперед и утыкается безрогим лбом ему в ногу, трется об черные джинсы, оставляя на них россыпь жестких волосков. — Жое! — опять зовет ее Се Лянь. — Прекрати! Фэн Синь стоит, как фонарный столб, приподняв руки и не зная, что ему делать. Животное сначала выглядело весьма недовольным, но сейчас ласкается так, словно он ей родной. — Жое! — Се Лянь все же оттаскивает от него козочку, едва не повалившись на пол, потому что та рвется обратно к многострадальным джинсам Фэн Синя. — Извините! Она немного с характером. — Немного? — усмехается Саньлан, убирая кружки со стола и гремя ими на всю кухню. — Забавная, — говорит Фэн Синь. — Она тоже тут живет? Се Лянь неловко смеется. — Формально нет, но обычно она не спрашивает. Уважаемый господин Бай, я прекрасно долетел и устроился. Нас тут четверо: я, ваш эксперт по падающим с Плутона колоколам, его малолетний помощник, похожий на вампира, и коза. Все под контролем, не извольте беспокоиться. Именно так Фэн Синь представляет себе первый отчет перед инвестором. — У нас еще есть ослик, — словно прочитав его мысли, говорит Саньлан. — У него характер куда сговорчивее, но не пугайся, когда утром проснешься от стенаний под окнами. Если что, его зовут Эмин, и он очень не любит, если кто-то высказывается о его внешности. — Чего? — совершенно сбитый с толку и даже не среагировавший на сменившуюся с формальной речь Саньлана, спрашивает Фэн Синь. — У него один глаз, — подсказывает Се Лянь. — Это давно случилось, так что не обращайте внимания. Он правда очень ранимый. Господин Бай, у меня еще новости, нас, как оказалось, пятеро. Только что добавился осел. Поднявшись наверх по лестнице, у которой звучно скрипит третья снизу ступенька, Фэн Синь оказывается на втором этаже. Он успел напрочь забыть, какая по счету дверь, по словам Се Ляня, ведет в ванную, поэтому идет наугад. Интуиция срабатывает плохо. Он проходит в темную комнату, которая на первый взгляд кажется нежилой. У широкого деревянного окна стоит кровать, застеленная без единой складки. Рядом на тумбочке — гора книг, сложенных корешок к корешку. Свет, падающий из приоткрытой двери и рассеивающийся бледным золотом по деревянному полу, позволяет разглядеть лишь это. За спиной вдруг слышится голос Се Ляня: — Это комната Му Цина. Фэн Синю не нужно повторять дважды. Он пятится, едва не столкнувшись с хозяином дома, и закрывает дверь. — Я заблудился. На плечо ложится легкая и теплая ладонь. — Вы устали. Я вас провожу. Когда Фэн Синь, наконец, принимает душ и падает в постель в предложенной ему комнате, у него нет сил даже на то, чтобы включить свет и нормально осмотреться. Дотянувшись, он приоткрывает окно, впуская в помещение насыщенный морем и звуком чужого отдаленного веселья воздух. По пути из ванной он слышал, как внизу негромко разговаривают Се Лянь и Саньлан, как коротко блеет Жое, словно пытаясь участвовать в этой беседе, но принял решение не спускаться. Усталость все же берет верх, и Фэн Синь, спихнув легкое покрывало, засыпает лицом в подушку, даже не потрудившись развернуть одеяло и забыв написать Цзянь Лань. * * * От жара трудно дышать. Очень сильно болит затылок — так, что порой кажется, что голова просто лопнет, как мыльный пузырь, стоит ткнуть в него пальцем. Фэн Синь бежит так быстро, словно от этого зависит его жизнь. Путаные коридоры уводят его все дальше и дальше, а одинаковые каменные стены сужаются, душат, петляя и утягивая глубже во тьму. Кто-то окликает его по имени, но он не оборачивается. Сердце бьется в груди и глотке одновременно, заставляя тело вибрировать и дрожать. И лишь один вопрос звучит внутри, навязчивый и громкий, как чужой крик, застрявший в черепной коробке: неужели это правда? Неужели правда? Когда Фэн Синь выбирается на открытое пространство, облегчение длится недолго. Стены вот-вот начнут плавиться от жара и стекут черными масляными каплями в озеро лавы, что простирается перед ним в каменной чаше. Он закрывает лицо предплечьем, спасаясь от раскаленного воздуха, но это почти не помогает. Кожа болит, губы пересохли и потрескались. Лава в озере течет густой смертоносной массой, и ее становится только больше. Она прибывает, как воды ручья в дни весеннего паводка, готовая выбраться за пределы каменного углубления и залить собой выступ, по которому передвигается Фэн Синь. Он продолжает свой путь, но идти с каждым шагом только труднее. В какой-то момент жар становится нестерпимым, а вдохнуть не получается. Фэн Синь оседает на горячие камни, понимая лишь одно — он сгорит в этом вулкане заживо и даже не сможет позвать на помощь. Вопреки всему, на помощь звать и не хочется. Глаза застилает черный дым, раскаленный, как зола из кострища. Он попадает в рот и нос, окутывает собой. «Ты уверен? Ты точно этого хочешь?» — слышится прямо над ухом насмешливый шепот. * * * — Нет! — вскрикивает Фэн Синь. Лоб сковывает тупой болью, и он вздрагивает, поняв, что слишком резко сел в кровати и ударился об распахнутую настежь створку окна. От частого и тяжелого дыхания горит в груди. Фэн Синь роняет лицо в ладони и массирует пальцами ушибленную голову. Снаружи тихо. Похоже, он проспал несколько часов, и за это время все веселье на острове закончилось, сделав это место таким, каким и подобает быть исторической святыне, — тихим. Фэн Синь выбирается из постели и бредет в ванную, чтобы умыться, но на полпути сворачивает к лестнице и спускается на первый этаж, машинально перешагнув через скрипящую ступеньку. Хочется глотнуть свежего воздуха, и окна для этого слишком мало. Он выходит в сад. Фонарики у двери уже не горят. Ночь черно-синяя, как чернила шариковой ручки. Бесшумно открыв калитку, Фэн Синь босиком идет по теплой мостовой и опирается локтями на парапет, слушая плеск морских волн внизу. Кажется, он слишком много читал накануне про это место, и вся эта информация спровоцировала вот такой сон. Вода в море больше не горит, как накануне во время заката. Она темная, лишенная серебра луны, потому что месяц, висящий в небе, маленький и тонкий, белый, словно вырезанный из бумаги. Россыпь холодных звезд, что его окружает, молчалива. Они здесь куда выше, чем где-либо, где Фэн Синь на них смотрел за всю жизнь. Небосвод похож на угольно-черную канву для вышивки крестом. Цзянь Лань любит вышивать такие картины, где почти нет элементов, только что-то яркое на обсидиановом фоне, как пятно краски. — Не спится? Обернувшись, Фэн Синь видит Се Ляня и цокающую за ним по мостовой Жое. — Все нормально, — отвечает он, снова глядя на пропасть за парапетом. — Джетлаг. — Понимаю. — Се Лянь подходит ближе, но не облокачивается тоже, просто стоит на почтительном от высоты расстоянии. — Вы ведь не хотели сюда приезжать, верно? — Хватит формальностей, — морщится Фэн Синь. — Мы, вроде, ровесники. Се Лянь прочищает горло и, помолчав, отзывается: — Да. — Вот и прекрасно. И да, я не хотел сюда приезжать. Извини. — Не стоит за это извиняться. Я понимаю, что эти исследования заставили тебя отложить свою работу, а потом и ехать на другой конец материка. Мне очень жаль. — Ты-то тут при чем? — вздыхает Фэн Синь. — Не знаю, в курсе ли ты, но мы с Му Цином давно знакомы. Он не знает, зачем говорит об этом. Просто вдруг хочется, чтобы между ним и Се Лянем не было недосказанности. Лучше, если Фэн Синь сообщит об этом сразу, чтобы потом никто не удивлялся его кислой мине, а она точно будет, когда утром Му Цин вернется. И он не готов с этим что-то делать. — В общих чертах — в курсе, — после длинной паузы отвечает Се Лянь. — Мы тоже… знакомы не один год. Фэн Синь фыркает. — Сочувствую. — Вы не ладили? — Мягко сказано. Я его терпеть не мог. Не сразу, но… Ай! От резкого удара по бедру чуть выше колена боль простреливает до самых почек. Фэн Синь опускает взгляд вниз, видя Жое, глядящую на него своими миндалевидными глазами с такой злостью, будто он отобрал у нее последний капустный лист, оставшийся на планете. — Ты чего? — восклицает Фэн Синь, недоумевая, чем помешал козе, которая до этого преспокойно стояла рядом. — Жое! — укоризненно произносит Се Лянь. Жое не слушает, только замахивается безрогой — к счастью — головой для нового удара. Фэн Синь отступает от нее, а Се Лянь ловит своего питомца за белые щеки. — А ну прекрати! — требует он. — Все Эмину расскажу! Почему-то упоминание ослика, с которым Фэн Синь еще не имел радости познакомиться, действует благотворно. Жое мотает коротким хвостиком и опускает длинные уши. Фэн Синь замечает на ее боку странное пятно, словно шерсть с одной стороны выдрана клочками. — Что это у нее? — спрашивает он Се Ляня. — А… — Тот выпрямляется и неловко чешет в затылке. — Пустяки, старая история. — Как и то, почему у вас осел без глаза? — Вроде того, — посмеивается Се Лянь. — Эмин тебе понравится. — Надеюсь. И не бодай меня больше! — указывая пальцем на Жое, говорит Фэн Синь. Козочка коротко блеет и, цокая копытцами, отходит от них к синему забору у дома. Обиженная. И что на нее нашло? — Не ругайся при ней с Му Цином, — советует Се Лянь, вновь повернувшись к обрыву, с которого дует прохладный ветер. — Ну, если это возможно, конечно. — Ах вот, в чем дело? — саркастично произносит Фэн Синь. — Твоей козе нравится Му Цин? Се Лянь с коротким смешком пожимает плечами. — Нравится. Они старые друзья. — Я думал, это твоя коза. — Моя, но это ничего не меняет. Ладно, наверное, с Му Цином могут дружить только козы. Подумав, Фэн Синь все же говорит: — Я… буду стараться не встревать с ним в конфликты. В конце концов, прошло пятнадцать лет. Мои с ним личные счеты не должны мешать вашей работе. Он чувствует на себе внимательный взгляд Се Ляня, но почему-то не может повернуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я выбираю думать о людях хорошо, — произносит Се Лянь. — Лучше думать хорошо, потом разочароваться, снова начать думать хорошо и снова разочароваться, чем… думать хуже, чем есть на самом деле, а после не иметь возможности что-либо исправить. — Обычно говорят наоборот. Чтобы не разочароваться — не жди от других многого. — Люди часто ошибаются. Фэн Синь не знает, что на это ответить. Просто стоит и смотрит на ледяные и далекие звезды, пытаясь найти хоть одно знакомое созвездие. Прав Се Лянь или нет, ему это разочарование принесло только горечь. Проще не очаровываться вовсе. Так и жалеть ни о чем потом не придется. — Поспи еще, до рассвета часа три, — говорит, наконец, Се Лянь, отходя от парапета. Фэн Синь оборачивается, глядя ему в спину. Когда тот приближается к калитке, он негромко спрашивает: — Се Лянь, здесь ведь раньше был вулкан? На этом острове. Се Лянь останавливается, положив руку на калитку. Жое рядом с ним трясет лопоухой головой. — Был. Очень давно. Не волнуйся, сейчас тут совершенно безопасно.