Бесчувственные люди

“I've turned into a statue And it makes me feel depressed Cause the only time you open up is when we get undressed You don't love me, big fucking deal I'll never tell you how I feel” ♫ Marina & The Diamonds - Starring Role

Кружится голова. Изнутри грудную клетку обжигает так, что на глаза наворачиваются слезы, и сквозь эту пелену почти ничего не видно. Фэн Синь поворачивает голову набок, прижимаясь щекой к ледяному каменному полу. Размытый взгляд цепляется за пузатый сосуд с высоким горлышком прямо напротив, и он тянется к нему, расплескивая сладко пахнущую жидкость. Хуже все равно не будет. Хуже просто уже некуда. Даже если его сейчас вырвет на этот бледно-розовый, как парное мясо, пол, и он будет лежать лицом в своей рвоте, хуже не будет. Чья-то рука гладит его волосы. Он смутно видит белые одежды, чьи-то согнутые колени рядом, но упорно подтаскивает ближе руку с сосудом, пытаясь выпить из него, но только обливается, так и не сумев нормально поднять голову. — Фэн Синь, — раздается сверху чей-то голос. — Фэн Синь, это сделает только хуже. Смотри выше, думает Фэн Синь, претерпевая приступ тошноты. Хуже некуда. Но не хочется запачкать эти белоснежные одеяния. Он едва шевелит языком, но все же говорит: — Мы могли что-то… сделать… — Мы и сделали, что могли. Пальцы, которыми Фэн Синь так и цепляется за сосуд, сводит, и глиняные стенки лопаются под ними, рассыпаясь крупными осколками. Пол заливает бордовым. От ставшего еще более резким сладкого запаха только сильнее тошнит. — Ничего… мы не сделали, — пытаясь встать или хотя бы отвернуться от лужи на полу и утешающей руки, выплевывает Фэн Синь. — Не ври мне… Не ври… Кто-то горько вздыхает, слабо стискивая пальцами его пряди у виска. Волосы длинные, спутанные, и Фэн Синю с ними неудобно, хочется снять их вместе с кожей, чтобы ничего не касалось лица. — Я больше не хочу чувствовать, — на выдохе говорит Фэн Синь. — Я думал… думал, что мне будет все равно. — Фэн Синь… Разум вдруг на мгновение проясняется. Вот, что ему осталось. Вот и решение. — Убей меня, — четко произносит он, цепляясь пальцами за белую ткань, что маячит рядом с лицом. — Ты всегда был милосердным. Убей. Голову окутывает слабая, как отголосок эха, боль, когда чужие пальцы стискивают волосы, сжимают их, оттягивают. — Нет! — Если это… не сделаешь ты, — задыхаясь, шепчет Фэн Синь, выворачиваясь и пытаясь отползти подальше, пачкая пол кровью из рассеченных пальцев и развозя по нему пролитый алкоголь, — я найду того, кто сделает. — Фэн Синь, не смей так… — Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! — кричит он, срывая горло. Лицо мокрое. Фэн Синь пытается стереть с него влагу, но только ударяет себя рукой по скуле, когда помещение, которого он и не видит толком, смазывается перед глазами еще больше. На губах становится солоно. Он переворачивается, снова предпринимая попытки встать, но лишь утыкается лбом в пол. — Не могу больше… * * * На этот раз, просыпаясь, Фэн Синь не вскакивает, как в первую свою ночь в этом доме, а просто открывает глаза, видя застывшие на потолке кровавые рассветные краски. Тело словно придавило к кровати камнем, который положили прямо на грудь. И он вот-вот проломит ребра и провалится в пустоту, потому что внутри — черная дыра, бесконечная и пульсирующая такой болью, что невозможно нормально вдохнуть. Он приподнимается, шире распахивая окно у кровати, и роняет голову на пахнущий сухим деревом подоконник. Хватает ртом еще не успевший раскалиться от солнечных лучей воздух. Все это кажется наваждением, от которого нет спасения. Фэн Синь пытается логикой убедить себя, что это лишь ночной кошмар, пусть их у него почти и не бывает. Странный, не поддающийся никаким объяснениям сон, не оставивший в нем живого места. Он хватает с подоконника свою пачку сигарет и не с первого раза прикуривает одну, беря фильтр дрожащими губами. Дым, который должен отрезвлять, приводить в чувство, делает лишь хуже. Черная дыра в груди становится едкой, как кислота, но не перестает быть дырой. Его словно насквозь проткнули, вытащили все внутренности и забыли вложить их обратно. Если он прямо сейчас не услышит чей-то голос, не поговорит, сойдет с ума. Путаясь в смятом покрывале, Фэн Синь выбирается из кровати и, не выпуская из пальцев сигарету, выходит в коридор. В доме тихо, как на кладбище. Се Лянь встает очень рано и почти каждый день удаляется на другую сторону острова, где есть поля, чтобы собирать сезонные травы. Фэн Синь очень удивился, узнав, что на этой безжизненной, серой, как пепел, почве еще что-то растет. Под дверью Му Цина видна красная полоска света. У них у обоих окна выходят на восток, и это заря, что расползается по полу, как медленно текущая густая кровь. Не зная, зачем это делает, Фэн Синь стучит, делая затяжку и выдыхая сигаретный дым. Се Лянь разрешил ему курить в своей комнате, а не во всем доме, но на это сейчас наплевать. Он слышит тихие шаги, а потом дверь открывается. Му Цин стоит перед ним полностью одетый, но босой. Фэн Синь тупо смотрит на его бледные ноги, подсвеченные алым пожаром за окном. — Фэн Синь? — негромко зовет Му Цин. И в этот момент путы пережитого во сне ослабевают, как узлы жесткой веревки, которую перерезали ножом. В груди затихает, сердце начинает биться ровнее. Фэн Синь так и стоит, зажав в пальцах тлеющую сигарету и не зная, что сказать и как объяснить, с какой целью он сюда пришел. За спиной Му Цина видно убранство его комнаты, в которой Фэн Синь за все это время ни разу не был, кроме того случая, но тогда ничего и не удалось рассмотреть. Все в таком порядке, что становится даже страшно. Шкафы с книгами, как в национальной библиотеке. Стопки записей на столе с торчащими из ежедневников язычками-стикерами. И кровать снова заправлена без единой складочки, будто на ней и не спали вовсе. — Ты пожар хочешь устроить? — недовольно хмурится Му Цин, опустив взгляд на вытянутую вдоль тела руку Фэн Синя. Словно в подтверждение его слов, на пол с кончика сигареты падает пепел. Фэн Синь стирает его, уже не горячий, голой ногой, размазывая по дереву. Только сейчас до мозга медленно доходит, что он стоит в шесть утра напротив чужой двери взъерошенный, в одних трусах и любимой черной футболке, в которой всегда спит. Что там себе думает по этому поводу Му Цин, неизвестно. По нему никогда нельзя понять, что он думает. — Я шел в ванную, — говорит он первое, что приходит на ум. Му Цин поднимает глаза от сигареты и моргает. — Это не здесь. И не кури в доме. Когда он закрывает дверь, Фэн Синь еще какое-то время стоит перед ней, бесцельно разглядывая дверную ручку. Даже на ней нет и следа пыли или разводов от пальцев. Как новая. У Му Цина и спальня, как лаборатория. Сигарета, дотлев до фильтра, обжигает пальцы, и Фэн Синь, тихо прошипев себе под нос, осторожно идет в свою комнату, стараясь не сеять пепел по дороге. Выбросив все в чашку, которую Се Лянь ему выдал под пепельницу, он садится на кровати и тянется к телефону. В Китае сейчас день, так что самое время сделать то, что он должен был сделать еще вчера. Позвонить господину Баю. Трубку берут сразу после первого гудка. — Фэн Синь, я уже заждался, — мурлычет инвестор. — Что-нибудь обнаружили? Я хочу знать все подробности. Фэн Синь трет ладонью лицо и смотрит за окно на выныривающий из моря огненный диск солнца. — Пока не особо много. Только то, что фрагмент колокола, что мы нашли в котловане, на самом деле пробыл там около месяца, — говорит он. — Его возраст еще не установили. — Как интересно, — не взяв даже паузу на раздумья, чтобы переварить услышанную информацию, отзывается господин Бай. — Получается, кто-то намеренно его туда поместил? — Выходит, что так. — М. — В трубке слышится звук, будто на том конце связи мужчина смакует что-то очень вкусное, но говорит он чисто и ясно, словно во рту у него ничего нет. Может, звонок Фэн Синя застал его за обедом? — Есть идеи, кто бы это мог быть? Вероятно, кому-то очень мешает успех вашей фирмы. Это логично. Такая находка остановит строительство, а значит, компания потеряет деньги. Но что-то Фэн Синь не может припомнить подобных случаев в прошлом. В Шанхае полно и более успешных и крупных организаций. Зачем мешать именно ему? — Может, кому-то помешали вы и ваши планы? — спрашивает он. — Я бы подумал, что это происки религиозных фанатиков, все-таки был снесен храм, но откуда у них деньги на такую аферу? — Я? — с весельем в голосе интересуется господин Бай. — У меня нет врагов, Фэн Синь. Я самый простой человек, который никогда и никому не переходил дорогу. Вы — может, и нет, думает Фэн Синь. А вот ваши миллионы… — Пока я этого не знаю, — нейтральным тоном говорит он. — Что ж, звоните, как будут еще новости. Вас приняли хорошо? Уважаемый господин Се предоставил вам все удобства? Фэн Синь зачем-то кивает. — Да. Гостеприимство на высоте. — Это прекрасно. Держите меня в курсе. — Господин Бай, — поняв, что разговор подошел к концу, быстро произносит Фэн Синь. — Да? — Вам знакомо имя Цзюнь У? Стоит хотя бы попробовать. В трубке на какое-то время воцаряется тишина, но потом инвестор отвечает все так же спокойно, как до этого: — Нет. Не припомню такого господина. Мне это выяснить? — Нет. Не… не обращайте внимания, я просто спросил. — Ладно. Желаю хорошего дня. Звонок обрывается. Фэн Синь откладывает телефон на подушку, смятую к середине, будто он с ней во сне боролся. Затылок все еще холодит от пота. Если ему с такой периодичностью продолжат сниться подобные сны, стоит попросить у Се Ляня каких-нибудь успокаивающих трав. Бред какой-то… Зачем и кого в своем кошмаре он просил себя убить? И почему было такое ясное, реалистичное чувство, что его и не нужно было убивать? Умереть можно было от одной только боли, что он испытывал. Дни вновь начинают идти своим чередом. Фэн Синь уже привычно объедается по утрам выпечкой Аго, кормит Эмина и Жое сельдереями, ходит с Се Лянем к Джонасу, у которого уже почти зажил прокушенный палец. Саньлан регулярно пропадает у соседей, то помогая что-то строить, то вытаскивая попавшего в яму чужого ослика, то развозя продукты из порта в местные кафе. У Фэн Синя появляется привычка не сразу открывать дверь, когда он возвращается к дому, а сначала прислушиваться к разговорам за ней, однако больше он не слышит ничего подозрительного. Тот грозовой день, когда они с Му Цином ездили в Ираклион, словно случился с кем-то другим. Если бы Фэн Синь тогда был один, решил бы, что ему померещилось. Но он был не один. Му Цин точно слышал то же, что и он, но говорить об этом отказался как в тот вечер, так и после. Он почти не выходит из своей комнаты, а иногда, наоборот, пропадает на весь день, и никто не спрашивает его, где он был. Се Лянь на вопросы Фэн Синя только пожимает плечами: Му Цин взрослый человек, делает то, что считает нужным, ходит, куда захочется. Не переживай. Фэн Синь и не переживает. Он бесится. Тогда в машине они впервые нормально поговорили, пусть и скомкано, не доведя друг друга парой фраз и не скатившись в скандал. Ему даже показалось, что с Му Цином можно ужиться и не ругаться. Что он сам сумеет удерживать эти рамки и не позволять себе зацикливаться на прошлом. Начать заново, как говорил Се Лянь, что бы он ни имел этим в виду. Однако Му Цин его словно избегает. Сталкиваясь с Фэн Синем на кухне, он закрывается книгами, а к ужину, что они заказывают у посыльного Джонаса, даже не спускается. Фэн Синь все ждет, когда он скажет, что звонила Ио и им снова нужно ехать в Ираклион, но не происходит и этого. Так продолжается полторы недели, пока одним утром, когда Фэн Синь пребывает в особенно дерьмовом настроении, Се Лянь не заявляет, что они с Саньланом до следующего вечера уезжают на Крит. — Зачем? — вяло спрашивает Фэн Синь, допивая вторую чашку кофе. — У нас кончились некоторые вещи, а вечером обещают шторм, — спокойно говорит Се Лянь. — Так что мы вернемся только на следующий день. — Как насчет съездить на Балос, гэгэ? — предлагает Саньлан, закидывая на спину полупустой рюкзак. — Там точно нет шторма. — Балос? — поднимает на них взгляд Фэн Синь. Се Лянь улыбается ему в ответ. — Это бухта за западном побережье. Там очень красиво. Может, хочешь съездить с нами? Лицо Саньлана вытягивается. Он явно не предполагал такого развития событий. Конечно, им хочется побыть вдвоем, они же… все вот это вот. А тут полон дом народу и животных. Фэн Синь отмахивается. — Езжайте одни. Я схожу к Джонасу, он давно обещал угостить меня своим домашним вином. Саньлан сразу расслабляется и подмигивает Се Ляню. Тот, кажется, не совсем разделяет этой радости, будто его что-то беспокоит. — Пожалуйста, звони мне, если что, — просит он. — Если что — это что? — фыркает Фэн Синь. — У тебя нет вертолета. Не волнуйся, дом останется стоять, как стоял. Я весь вечер буду пить. Му Цин все равно безвылазно сидит у себя. Се Лянь недоверчиво хмурит брови, но потом все же кивает. Проводив их, Фэн Синь, следуя собственному плану, направляется к Джонасу. Он явно встал сегодня не с той ноги, хотя ему даже ничего не снилось. Солнце слепит глаза, жара раздражает, от пота чешется лоб, а конца исследованиям так и не видать. Он обгорел, облез и потом снова обгорел, потому что так и не привык, как местные жители, ходить с длинными рукавами и прятаться под соломенные шляпы по примеру Се Ляня. Путь к лавке Джонаса ведет мимо храма с высокой башней с мраморно-белыми часами. Он постоянно, стоит пройти мимо, навевает на Фэн Синя тоску и мрачное настроение, однако сегодня это скорее злость. Так и хочется открыть дверь с ноги и заорать: чего ты смотришь? Что тебе надо? Пусть он и будет выглядеть, как поехавший, но чувство, словно из-за монолитных тяжелых стен за ним кто-то следит, треплет нервы. Нет никаких богов. И демонов — нет. Ни рая, ни ада, ни небесных чертогов, ни подземных миров. Они одни, и каждый сам себе судья. Если когда-то все это разделение и существовало, мир все равно давно сплющился, как печенье с молочной начинкой. И начинка вытекла, раздавленная великим небом и проклятым мертвым царством. Джонас, по уже сложившейся за это время традиции, благодарит за свой вернувшийся к нормальным размерам палец, передает приветы «друзьям», и все это — жестами. В греческий Фэн Синь так и не может, как ни пытается. Даже зная некоторые слова, он все равно произносит их так, что его мало кто понимает. Хотя про вино Джонас очень даже неплохо улавливает. Серьезно, бывают дни, когда проще засесть за бокалом, не дав и солнцу провалиться за горизонт, засветло, чтобы мир не казался таким раздражающим. Меньше вреда всему окружению от твоей недовольной мины. Окружения у Фэн Синя и нет, но зато есть две бутылки вина без этикеток и опознавательных знаков — у Джонаса все гордое «свое». Жое играет с сыном Аго и не идет домой, как Фэн Синь ее ни зовет, а Эмин только меланхолично передергивает ушами в ответ на предложение выпить. Делать нечего, придется в одиночестве. Для Фэн Синя в этом и нет ничего необычного. Он устраивается на кухне с телефоном, бездумно листая все подряд приложения, даже не вчитываясь ни в новости, ни в чужие посты о жизни. Домашнее вино прохладное и кисловатое на вкус, но приятно обволакивает горло, проваливается в живот, создавая ощущение, что внутри есть что-то, кроме гулкой пустоты, что не дает покоя с самого утра. Фэн Синь так и просидел бы до ночи, не замечая ничего вокруг, но, когда Санторини за окном начинает наливаться сочными лиловыми оттенками, как бугенвиллия у дома Се Ляня, со второго этажа спускается Му Цин. И это как бросить зажженную спичку в колодец, не зная, что там на дне. А там может оказаться и бензин. — Закончились книги? — хмуро спрашивает Фэн Синь. — Снова пьешь? — вопросом на вопрос отвечает Му Цин, доставая стакан и наливая в него воды. Он вообще ест? Последнее взаимодействие Му Цина с едой Фэн Синь видел в первый день у Джонаса, когда тот катал по тарелке оливку, которую так и не положил в рот. Когда Му Цин уже направляется обратно к лестнице, Фэн Синь не выдерживает: — Так и будешь бегать от меня? Тот поворачивается. Вода в стакане лижет прозрачные стенки поочередно с одной и другой стороны. — Я от тебя не бегаю. Фэн Синь хмыкает, качая головой, а потом кивает на стул напротив. — Так выпей со мной. Я просто хочу поговорить. Уже немного улегшееся после двух бокалов вина раздражение не позволяет сказать это грубо настолько, чтобы Му Цин в очередной раз фыркнул и ушел. Он какое-то время стоит, не двигаясь, но потом все же подходит и садится за стол. Смотрит вопросительно на Фэн Синя. На его правую щеку ложится красный солнечный свет, подсвечивая мелкие волоски, отделившиеся от прядки у лица. — О чем ты хочешь поговорить? Фэн Синь морщится и, дотянувшись до его стакана, выплескивает из него воду в раковину, а потом наливает ему вина из бутылки. — О том, что мы слышали в тот день. Может, хватит делать вид, что ничего не произошло? Почему Се Лянь упоминал наши имена? С кем он говорил? Му Цин качает головой, опустив взгляд на золотисто-белое вино в стакане, который Фэн Синь подтолкнул к его руке. — Я не знаю. Какой смысл это обсуждать, если я задаюсь теми же вопросами? — Да потому что две головы — не одна! — выпаливает Фэн Синь. — Ты только книжки читаешь, а за ними ничего будто не видишь! Тебе не кажется все это странным? Му Цин вдруг подается вперед, положив обе руки на стол и глядя ему в глаза. — Да мне вся моя жизнь кажется странной, что с того? — спрашивает он. — Ты считаешь, что чем-то можешь мне помочь? Или я — тебе? Фэн Синь отпивает вино и прикуривает сигарету, несмотря на осуждающий чужой взгляд с другой стороны стола. Выдохнув дым, он вновь смотрит на Му Цина. — Когда мы с моей женой думали, стоит ли нам жениться, она уже была беременна. Я хотел воспитывать сына, но она сомневалась, что мы сможем нормально жить, потому что друг друга не любим. Говорила, что рано или поздно станет для меня причиной всех бед. Просто потому, что я не испытываю к ней чувств, а она привязала меня к себе, родив. Знаешь, что мы сделали? Му Цин закатывает глаза, прокручивая пальцами стакан, который тихо шуршит стеклянным дном по дереву. — Поженились. — Это потом, — говорит Фэн Синь. — А тогда она предложила мне сыграть в «я никогда не». Тупая игра, и я напился раньше, чем мы узнали подноготную друг друга, как она тогда хотела. А затем да, мы поженились. Нахмурившись, Му Цин вновь поднимает на него взгляд. — И ты предлагаешь… Фэн Синь кивает. — А почему нет? Главное правило — не врать! Может, хоть честь игрока у тебя есть, и ты не станешь это делать хотя бы сейчас? Му Цин напряженно выдыхает, крепче обхватив пальцами стакан. — Я тебе не врал. — Да? Ну тогда начинаем. Я никогда не учил французский язык. Если ты это делал — пьешь, — затянувшись сигаретой, произносит Фэн Синь. Му Цин убирает руки со стола и скрещивает их на груди. Ждет. Пожимает плечами и качает головой, не глядя на Фэн Синя. — Я тебе уже говорил, я не знаю французский. Подавив злость, потому что Фэн Синь как раз уверен в обратном, он медленно говорит: — Ну ладно. Твоя очередь. Интереснее, когда используешь факты, которые знаешь. Или хочешь узнать. — Хорошо. Я никогда не был женат, — спокойно говорит Му Цин. Фэн Синь усмехается и, зажав сигарету, вливает в себя глоток вина. — Это было слишком просто. Я никогда не был влюблен. Посмотрев на него пару мгновений, Му Цин молча отпивает из своего стакана. Ухмыльнувшись, Фэн Синь делает то же самое. На чужом лице мелькает что-то, похожее на удивление, но Му Цин продолжает игру, никак не прокомментировав этот раунд: — Я никогда не делал татуировки. Тронув шею, Фэн Синь кивает и вновь пьет. — Я никогда не носил белый медицинский халат. Му Цин пожимает плечами и делает небольшой глоток. — Что, было? — спрашивает Фэн Синь. — Я же работаю в лаборатории. — На то и был расчет. Темнеет. Пятно алого света уже переползает на край стола, ложится углом на пол, готовясь сгинуть за окном, когда солнце окончательно завалится за морской горизонт. Очертания предметов теряются в сумерках, но они не включают свет. — Я никогда не ел то, что готовит Се Лянь, — говорит Му Цин. — Подловил, — усмехается Фэн Синь, осушая стакан и наливая себе еще, заодно плеснув вина Му Цину. — Мог бы и предупредить меня, что от этого можно кони двинуть. — Я думал, ты догадаешься. — Меня сгубила вежливость. Я никогда не врал о своем прошлом. Му Цин прикусывает нижнюю губу. Только начало казаться, что на кухне становится легче дышать, но это было лишь короткое мгновение. На чужом лице нет и следа улыбки, что едва на нем не появилась. — Я тебе не врал, сколько раз мне нужно это повторить? — спрашивает Му Цин. — А что у тебя, амнезия, что ли? — взрывается Фэн Синь. — Давай тогда по-другому: я никогда не забывал ничего из своего прошлого, о чем помнят другие! Лицо Му Цина словно становится еще бледнее. Он какое-то время смотрит на стакан в своих пальцах, а потом делает из него глоток, прикрыв глаза. Фэн Синь хочет испытать облегчение, но, вместо этого, в груди сжимается от укола совести. Что, все настолько серьезно? — Так я не первый, кто говорит тебе о чем-то, чего ты не помнишь? Му Цин отводит взгляд, смотрит куда-то за спину Фэн Синя, где постепенно тускнеет закатное зарево. — Вроде того. — Ты пытался в этом разобраться? — А ты как думаешь? — Му Цин встряхивает головой, убирает со лба волосы пальцами. — У меня отличная память. Я помню все книги, которые прочел. Что, когда и кому сказал. Но как, по-твоему, можно забыть, что ты учил иностранный язык, и при этом знать из него только “bonjour”? Фэн Синь прочищает горло и пьет вино уже безо всякой игры — потому что хочется глушить в себе волнение снова и снова. Почему его вообще так беспокоит эта ситуация? Это проблемы Му Цина, которые его никак не касаются. — Может, ты скажешь мне, что не помнишь и то, почему мы перестали общаться? Му Цин отворачивается, снова скрещивая руки на груди, обнимая ладонями бока, словно, будь его воля, закрылся бы ими весь. — Я так и думал, что ты все вывернешь вот так. — А как мне еще выворачивать? — спрашивает Фэн Синь. — Ну давай! Я никогда не предавал своих друзей. Тишина. Капает вода из крана, разбиваясь об металлическую раковину. Шумит морской ветер за приоткрытым окном. — Сейчас моя очередь, — наконец, говорит Му Цин. — Я дам тебе фору в два следующих хода, но сначала: Я. Никогда. Не. Предавал. Своих. Друзей. Му Цин одним резким движением отодвигает от себя стакан, так что он едва не летит на пол со стороны Фэн Синя. Тот ловит его рукой в последний момент и бросает в пепельницу потухшую сигарету. — Пошел ты, — ровным тоном произносит Му Цин. Фэн Синь вскакивает с места, но не успевает обойти угол стола и приблизиться, как Му Цин тоже поднимается на ноги. Они едва не ударяются друг об друга. Фэн Синю в таком состоянии и не нужно повторять дважды. Он хватает Му Цина за руки, но тот вырывается и вдруг ударяет его по лицу. Так и знал, что этим закончится, мелькает в голове мысль, как вспышка, и в следующее мгновение они уже валятся на пол, не устояв на ногах. У Му Цина разбита губа, и Фэн Синь не помнит уже, как это получилось. Скула, в которую пришелся его удар, пульсирует от боли. Неплохой выпад для человека, который питается солнечным светом. — Как это удобно, твою мать, — бормочет Фэн Синь, валяя Му Цина по полу, — делать хорошее лицо при плохой игре. Чуть что — «я просто забыл». Так я тебе напомню! Му Цин пихает его локтем в ребра. У него растрепались волосы, глаза горят в темноте, как у разъяренной кошки, лицо перекошено, и кровь течет по подбородку. — Отвали от меня! — шипит он. — Мне плевать, что ты там помнишь, я себя знаю! — Один ты себя и знаешь! И как тебя самого еще не тошнит?! — пыхтит Фэн Синь, выворачивая ему руки. Пальцы обжигает холодом на месте, где кожа Му Цина белее сахара на запястье. Все-таки высвободившись из его хватки и вскочив, Му Цин сплевывает кровь в раковину, смывает ее водой и, не сказав ни слова, поднимается по лестнице. Фэн Синь, по-прежнему лежа на полу, слышит, как закрывается дверь в его комнату. Без хлопка, но звук плотный, будто ее закрыли спокойно, а потом с силой прижали с обратной стороны. Фэн Синь какое-то время смотрит в темный потолок. Голова немного кружится, потому что он много выпил, а теперь еще и приложился затылком об деревянный пол. Хорошо еще, что посуда осталась целой. Кажется, в этот раз они ничего не разбили. Этого опасался Се Лянь, когда так неуверенно предлагал ему поехать с ними на Крит, а не оставаться с Му Цином дома? Внутри что-то недовольно ворочается, колет, жжет. И это не злость уже даже, непонятный коктейль эмоций, который не заглушить и алкоголем, однако Фэн Синь все равно пытается. Поднявшись, он открывает вторую бутылку вина и пьет прямо из горла. Во что он превратился всего за две с половиной недели? Он и до этого был вспыльчивым, но рядом с Му Цином это непредсказуемая игра с самим собой, как гадание — неизвестно, какая карта выпадет, шут или дьявол. Еще немного посидев и прихватив с собой ополовиненную бутылку, Фэн Синь поднимается на второй этаж. Он даже делает несколько шагов к своей комнате, но, остановившись, разворачивается и заходит к Му Цину. Тот в темноте сидит за столом и неизвестно, что делает, потому что ни читать, ни писать без света невозможно. Он поднимается на ноги. Фэн Синь видит только его силуэт в золотом свете из-за приоткрытой двери. — Уходи, — говорит Му Цин, но Фэн Синь подходит ближе и отставляет бутылку на стол за его спиной. Что он собирается делать? В голове будто грохочущие фейерверки взрываются, и в груди, как в топке, горячо, раскалено добела. Он его ненавидит, ненавидит всей душой, но и что-то еще. Что-то еще. Даже под страшными пытками Фэн Синь не признается, что рядом с Му Цином у него появляется ощущение реальности. Словно все вокруг — сплошной сон, и только, когда они вместе, эти оковы спадают, а мир становится четким. Нисколько не более понятным, но — настоящим. И это чувство не покидает его с той секунды в ресторане, когда разбилась гора из десятков рюмок, приковав к ним внимание всех гостей в зале. Словно проснулся. Щелк. — Я не хочу с тобой драться, — говорит Му Цин, но Фэн Синь только делает шаг вперед, и так стоя к нему вплотную. Не ожидавший этого Му Цин пятится, и они оказываются на его идеально застеленной кровати. Фэн Синь не понимает, что делает. Тело словно двигается само, руки и ноги будто не ему принадлежат, и сердце бьется в ушах, не давая слышать и воспринимать иные звуки вокруг. Му Цин лежит под ним, не притрагиваясь и прижав руки локтями к бокам, но потом, словно что-то поняв по одному взгляду из темноты, прикрывает глаза. Когда Фэн Синь тянется к нему, Му Цин отворачивает голову. — Не вздумай целовать меня. — Больно нужно. Это просто секс. Потому что Фэн Синь уже не знает, как утихомирить бурю внутри, у которой нет ни описания, ни названия. Таким чувствам никто до сих пор так и не дал имени, а стоило бы. Он пьян. Он пьян, у него стоит с самой их потасовки на кухне, и это просто секс. «Просто секс» срывает башню, разметав винтики, на которых что-то в ней еще держалось, по густой ночной темноте. Фэн Синь ненавидит Му Цина и хочет его до цветных пятен перед глазами. Целовать нельзя, но рот так и хочется куда-нибудь пристроить, так что Фэн Синь кусает его в шею, царапает щетиной бледное плечо, сжимает руками так, словно хочет сломать. Если Му Цину и больно, он ни звука не издает. Ни во время этих ласк, которые напоминают продолжение драки, ни когда Фэн Синь наспех готовит его, хотя дрожат пальцы и кружится хмельная голова. Му Цин даже не дает нормально это закончить, берет инициативу на себя, и у мира не остается никаких ощущений, чтобы предложить, кроме темноты, звуков дыхания, чужой ледяной кожи, что обжигает, как угли, и возбуждения до искр перед глазами. Му Цин совершенно не похож на Цзянь Лань. Ни мягких округлостей, ни полной груди, ни тихих смешков на ухо. Он твердый, потому что в его теле будто напряжена каждая мышца, горько пахнет, как травы, что Се Лянь собирает на полях Тиры, ледяной на ощупь, и от этого в груди только горит еще сильнее. Вопреки всему, Фэн Синь впервые в своей жизни забывается настолько, что пропадает реальность. Он ненавидит Му Цина. Его сейчас хочется либо бить, либо облизывать, нет ни третьего варианта, ни промежуточных, и что с того, что Фэн Синь сегодня выбирает другую опцию? И это правильно. Фэн Синь, забывшись, пытается поцеловать его в губы, но Му Цин запрокидывает голову, отворачивается, ломаясь в пояснице. Это правильно. Они оба — бесчувственные люди, жестокие друг к другу и к самим себе. Это… правильно?