Бесчувственные люди

“Oh, I hope someday I'll make it out of here Even if it takes all night or a hundred years Need a place to hide, but I can't find one near Wanna feel alive, outside I can't fight my fear” ♫ Billie Eilish, Khalid - lovely

Когда Жое, схватив раскаленную пустоту, вернулась обратно в руки Се Ляня, Фэн Синь решил, что это лишь один неудачный бросок и стоит попробовать снова. Он стоял, не шевелясь, и напряженно вглядывался вперед сквозь дрожащий от горячей лавы воздух, но не мог снова найти Му Цина над краем пропасти. Его сабля оставалась на месте, вонзенная в каменный выступ, но его самого — не было. — Он… упал? — не слыша себя, спросил Фэн Синь. Хуа Чэн рядом молчал. Не обронил ни слова и побледневший Се Лянь с выступившей на лице испариной. Жое трепыхалась в его руках, словно хотела снова броситься Му Цину на помощь, но ее не пускали. В этом больше не было смысла. «Вы же знаете, что я бы никогда не причинил вреда никому из вас!» — эти слова продолжали звучать в голове, биться внутри, будто силясь найти выход, но лишь заставляя содрогаться все тело. Последнее, что Фэн Синь видел на лице Му Цина, — это отчаяние. Того и гляди казалось, что с его губ сорвется ломкое, безысходное «помогите». Или ему это лишь померещилось? Они сомневались. Не сразу принялись пытаться спасти его. Се Лянь напряженно тер лоб, глядя вниз, а Фэн Синь метался из стороны в сторону, как бестолковое животное, испугавшееся лесного пожара. А теперь — слишком поздно? Как это выглядело со стороны Му Цина? Что они и не собирались что-то предпринимать, чтобы спасти его? Что было потом, Фэн Синь помнит одной слитной картинкой, долгой, бессмысленной, наполненной черными и кровавыми оттенками. Они нашли Безликого Бая. Они сражались. Жое разорвало пополам, и почему-то вид белой ленты, упавшей под ноги Цзюнь У во время этой жестокой битвы, навеки отпечатался в его голове. После ушел и Собиратель Цветов под Кровавым Дождем — растворился в воздухе полупрозрачными осколками-бабочками. Фэн Синь и Се Лянь остались одни внутри проклятой горы Тунлу, не зная, что делать дальше и плохо понимая, ради чего сражались. Спасение мира — такая призрачная цель, когда теряешь все, что было тебе по-настоящему близко и дорого. Безликий Бай до этого лишь улыбался безумной улыбкой в ответ на вопросы Фэн Синя о Му Цине. Он предавал их? Предавал или нет? Был ли он его приспешником, тем самым, кто заманил сюда Се Ляня, ранил Фэн Синя в Небесной Столице, использовал его сына Цоцо, чтобы вознестись грязным, нечестным способом? Все это осталось без ответа. И Фэн Синь решил, что у него и так были все эти ответы. Это было очевидно, как на ладони. На запястье Му Цина были проклятые оковы. Он сбежал от них, петляя по каменным коридорам бесконечных пещер, пока не рухнул в лаву. Он завидовал Се Ляню с того самого момента, как в пятнадцать лет оказался под его защитой, а потом стал его личным слугой. И после первого вознесения Его Высочества. И после третьего. Не о чем здесь было думать. Небожители не имеют возможности вернуться в круг перерождений, будь они предателями или святошами при жизни. Так что им больше не суждено было встретиться вновь. Фэн Синь был уверен, что его это устраивает. Собиратель Цветов под Кровавым Дождем вернулся однажды осенью, когда мир смертных утопал в коралловых кленовых листьях. Се Лянь снова стал прежним, и из его взгляда ушло отчаяние, в которое невозможно было смотреть. Фэн Синь решил, что все кончено, но избегал Се Ляня не одно столетие, потому что все равно не был готов долго всматриваться в его глаза. Боялся, что увидит в них то же сомнение, что терзало его собственную душу. Время шло, мир менялся, и в какой-то момент его стало не узнать. Людям больше не нужны были боги и молитвы, многие решили, что бог — в каждом из них. Фэн Синь и сам готов был поверить в нечто подобное. Они, пусть и бессмертные, могли не больше, чем простой человек. Нет никаких богов. И богов правда не стало. Через пятьсот лет после падения Небесной Столицы, которую разрушил Безликий Бай, новая вскоре оказалась не нужна. Демоны и без того жили среди людей, а теперь и вовсе затерялись в толпе, перестав прятаться в Призрачном Городе. Се Лянь все чаще проводил время в мире смертных, и весь пантеон, поняв, что пора жить иначе и прекратить ждать сил от последователей, спустился тоже. Вознесение просто заменилось просветлением. Бессмертие — бесполезной вечной жизнью, в которой не было ничего, кроме долгих одинаковых циклов, похожих на очень медленную смену сезонов. Забвение — не самое страшное, что может произойти с небожителем. И очень скоро Фэн Синь это понял. Да, они научились получать силы иначе, растеряв большинство последователей, а люди придумывали себе новых богов, поклонялись им совсем не так, как раньше, но это так и не стало чем-то роковым. Три мира превратились в один. Грани стирались и стирались, пока не исчезли окончательно. Все это время, наблюдая за тем, как постепенно тает расстояние между небом и землей, небом и миром духов, смертными и бессмертными, Фэн Синь невольно думал: что бы сказал Му Цин, если бы был рядом? Он бы один ничего не изменил. Скорее всего, как и они все, просто учился бы жить иначе. Генерал Сюаньчжэнь всегда умел подстраиваться под окружающую действительность, принимать те оттенки, которых от него требовала ситуация. Он был способен везде отыскать плюсы и получить собственную выгоду. Но что бы он сказал? Раньше он всегда был подле Фэн Синя. Пусть раздражал своим высокомерием, выводил из себя саркастичными словами, гордым видом, выражением лица, у которого всегда было двойное дно, но держался рядом. Как тень, по которой Фэн Синь узнал бы его среди миллионов других, даже если бы вокруг осталась лишь темнота, а единственным источником света оказалась далекая одинокая звезда на ледяных и никому больше не нужных небесах. Фэн Синь пил. Пил, чтобы заглушить в себе любые сомнения, что приходили к нему и садились у ног, как низшие демоны, жаждущие забрать душу. Ни Цзянь Лань, вновь ставшая главной его опорой, как во времена их с Се Лянем изгнания из Сяньлэ, ни Цоцо, который учился получать демоническую силу и пользоваться ею, не могли дать ему то, что было ему нужно. Потому что он и сам не знал, чего хочет. Все рухнуло в самый обычный день в череде таких же. Фэн Синь прятался от людей в горах, но Се Лянь регулярно приходил к нему, и они разговаривали, осторожно подбирая каждое слово, словно ходили по минному полю. Оба знали, о чем думают, но предпочитали носить маски. Потому что ничего нельзя было изменить. У них была эта возможность тогда, на горе Тунлу, но они упустили свой шанс. И теперь у них оставались лишь вопросы и грехи, отпущения которых даже не у кого было просить. В тот вечер Фэн Синь снова пил. Хватал Се Ляня за руки и встряхивал его за плечи, умоляя сознаться, что думает о том же, о чем и он. Что, если Му Цин никогда их не предавал? Что, если это была лишь ловушка Безликого Бая, который тоже навеки сгинул в проклятой горе, оставив их в тупике? В тупике ли? У них были последние слова Му Цина перед его страшной гибелью, но они выбрали им не верить. Сомневались. И поверили безумным улыбкам Безликого Бая, их главного врага? Се Лянь долго молчал, отводил взгляд, но потом все же сказал Фэн Синю то, что тот так жаждал услышать. То, что боялся услышать больше всего на свете. Они ошиблись. Был ли тот день роковым? Вряд ли. Изменилось ли что-то после? Едва. Стала ли черная дыра внутри Фэн Синя шире? Она стала необъятной. В нем мрака было куда больше, чем в закрытом от них мире мертвых. Единственным его желанием было уйти в небытие без шанса на перерождение. Он не видел никакого смысла в бессмертии, не понимал, зачем все еще живет в этой круговой поруке, гонимый одним лишь чувством вины. Фэн Синь напивался до беспамятства, а однажды в пьяном бреду пытался уговорить Се Ляня убить его. Услышал ли его бог? Нет. И тогда у Фэн Синя появилась новая одержимость. Те, кто еще помнил падение Небесной Столицы, опасались в своих жалких бесконечных жизнях лишь одного — возвращения Безликого Бая. Нынешний мир стал бы для него полем для новых игр, и этого не хотел никто. Никто, кроме Фэн Синя. Каждое новое извержение Тунлу превратилось для него в маяк, который мог сулить хоть какие-то перемены. Люди по-прежнему боялись силы природы, боялись вулканов и раскаленной лавы, а Фэн Синь каждый раз лез в самое пекло в поисках ответов на свои вопросы. И однажды судьба улыбнулась ему. Оскалила безобразный рот и впилась в горло острыми зубами. Надеялся ли он найти не только Безликого Бая, но и Му Цина? Да. Кем бы он ни стал, во что бы ни превратился: в духа или простой отголосок эха, — Фэн Синь принял бы все, что угодно. Но все они понимали — это невозможно. Му Цин любил свою жизнь и не хотел умирать. Даже боялся смерти. Однако она была необратимой. Цикл перерождений для него, как для небожителя, оказался закрыт. Стать демоном? Какие неоконченные дела удержали бы его в трех мирах, где люди, подле которых он провел почти вечность, стояли и смотрели, как он сгорает заживо? Но нельзя было сказать того же о Безликом Бае. Тот не упустил бы своего шанса. И в одну по-настоящему роковую ночь этот шанс все же был ему предоставлен. Перед Фэн Синем лежали две перспективы: сгореть заживо, как Му Цин, в недрах извергающей лаву Тунлу или найти Безликого Бая и любой ценой стребовать с него ответы. И то, и другое его бы устроило. Это было не рождение еще одного непревзойденного, это было возвращение великого бедствия, и обезумевший вулкан разбрасывал пепел на сотни ли вокруг, раскалялся и задыхался едким черным дымом. И Фэн Синь был там, чтобы встретить либо собственную гибель, либо боль, с которой ни разу в жизни ему не доводилось иметь дело. И никто не был способен уговорить его не идти на этот шаг, даже Се Лянь и Хуа Чэн. Единственным выходом для них было обречь его на заточение под горой на тысячи лет, но по какой-то причине они так и не решились претворить эти угрозы в жизнь. — Рождение демона всегда встречают боги, — такими словами поприветствовал его Безликий Бай среди мрака, черного дыма, копоти и кровавой лавы, одетый в белоснежные одеяния, от одного взгляда на которые слезились глаза. — Ты спал слишком долго, — ответил ему Фэн Синь, пришедший сюда даже без оружия. Его боевой лук валялся где-то среди прочего небесного хлама, позабытый, как и он сам. — Больше нет никаких богов. Безликий Бай с улыбкой подошел к нему ближе, не заставив отступить и на шаг. Его глаза горели неподдельным интересом, живым весельем, как у хмельного, нашедшего новый полный сосуд вина. — И как я мог это упустить? — выдохнул он зноем Фэн Синю в лицо. — Сяньлэ все же ошибся в одном из своих самоцветов, а я, выходит, сделал ставку не на того. — Ты говоришь о Му Цине? Бывший Владыка Небесного Царства прищурился и заложил руки за спину, как делал всегда, когда решал проблемы небожителей во дворце Шэньу. — А разве ты пришел сюда не из-за него? — спросил он. — Не побоялся ни мрака, ни призраков, что прячутся здесь, ни боли. — Я не боюсь боли, — процедил Фэн Синь сквозь зубы. — Чьей, своей? — оскалился Безликий Бай, резко повернув к нему голову. — Генерал Наньян, ты знаешь, как правильно пытать кого-то, не оставляя следов? Правдой! Горькой, чистейшей правдой, которая может причинить боль куда сильнее, — он сжал кулак, напрягая до дрожи свои пальцы, — чем вырванные из живой плоти кости. Фэн Синь попытался проглотить ком в горле, но тот только еще больше сдавил гортань. Ревела лава, продолжая литься рекой по каменным руслам и выжигая дотла даже воздух. — Он может вернуться? — тихо спросил, наконец, Фэн Синь. — Ты же вернулся. — Он? — насмешливо протянул Цзюнь У. — Да, ты прав. Богов действительно больше нет. Какая дивная настала эпоха, мне не терпится с ней познакомиться. Лишь жалкий смертный человек будет искать надежду там, где правит одна только смерть. Есть вещи, которые необратимы, Генерал Наньян. И смерть Сюаньчжэня — как раз такая. — Что ты с ним сделал? Тогда… тогда, когда искал встречи с нами на этой горе, — что ты с ним сделал? Безликий Бай посмотрел на него почти с сочувствием, от которого становилось тошно. — Кто бы мог подумать, что я так нелепо избавлюсь от такого оружия в своей власти? Если бы я только знал заранее… — Избавишься? — эхом отозвался Фэн Синь, но Цзюнь У вдруг бросился к нему и схватил за горло, плотно сжав на нем пальцы. — Ты не боишься боли? Не боишься? — встряхнув его так, что мотнулась голова, прошипел он. — Давай проверим. Знаешь, что происходит с человеком, смертный он или нет, когда он сгорает в лаве заживо? Последнее, что он чувствует, это запах собственной расплавленной плоти. И сознание не затухает сразу, нет, оно еще какое-то время улавливает тошнотворный звук, с которым плавится на костях кожа. И все это — ваше решение! Не меня вам в этом винить! Сказав это, Цзюнь У швырнул Фэн Синя, который даже не пытался сопротивляться, на горячие сухие камни, а потом обрушился сверху, как нападающая на добычу хищная птица. — Тебе больно? — продолжил он, хватая его за волосы. — О, я не причиню тебе никакого вреда. Я расскажу тебе, расскажу всю правду, которую ты так хотел услышать, потому что теперь она — лучший мой козырь. Так слушай же, раз за этим ты пришел встречать меня на саму Тунлу. Я пытал каждого небожителя, оказавшегося в Небесной Столице в тот день! Не пропустил ни одного. Я допрашивал их, пока они не начинали выть и не умывались собственными слезами. Но я не тронул Сюаньчжэня. Почему? Да потому что вы справились с этой задачей куда лучше! Безликий Бай отпустил голову Фэн Синя, оттолкнув его от себя так, что он ударился затылком об острый камень, но эта боль не шла ни в какое сравнение с пожаром, что бушевал теперь между ребер. Се Лянь был прав — они ошиблись. И Фэн Синю и не нужно было на самом деле приходить сюда, чтобы это узнать. Он знал об этом и в тот самый миг, когда отчаянное «помоги» едва не сорвалось с чужих губ на краю пропасти. Фэн Синь приподнялся и сел, не делая никаких попыток встать. Он задыхался и даже не мог думать о том, насколько жалким сейчас выглядит перед демоном, который говорил ему одну лишь горькую правду, как и обещал. — Тебе больно? — спокойно и уже куда тише спросил Безликий Бай. Колыхнулись белые одежды напротив лица Фэн Синя, который не был способен даже поднять голову, чтобы посмотреть на него. — Я… — Тебе больно?! — закричал Цзюнь У, наклоняясь почти к самому его уху. — Я не слышу! Сяньлэ знал все о боли. Люди, спасая свои жалкие души, вонзали в него по очереди клинки раз за разом, снова, снова и снова, пока он истекал кровью на алтаре. Так было до тех пор, пока он не разучился ее чувствовать. А теперь я хочу услышать от тебя — каково это? Наньян, что это за ощущение? Я хочу вдохнуть запах этой боли. Я уже ощущаю его. Согласился бы ты испытать то же самое, если бы я сказал тебе, что Сюаньчжэня можно вернуть? — Да, — не раздумывая, ответил Фэн Синь. — Громче! — ДА! — Какая жалость, что это невозможно даже для меня! Пока я не вижу выходов. Кто знает, может, какой-то способ все же появится. Спустя три сотни лет или тысячу! Кто знает? Безликий Бай засмеялся и толкнул Фэн Синя в плечо, снова выпрямляясь и отходя от него на несколько шагов. Его силуэт постепенно размывался, пока перед глазами не встала пелена. Фэн Синь заплакал. Согнулся пополам и разрыдался, даже не пытаясь вытирать слезы или закрывать лицо. — Я говорил Сюаньчжэню, что его уже считают предателем. Предаст он или нет, это не изменится. Я нацепил на него проклятые оковы, как маяк, и вы, как завороженные, приняли это за чистую монету. Она питалась его силой и кровью, но даже так он все равно зачем-то хотел спасти твою никчемную жизнь, пока ты метался по Небесной Столице, пытаясь разыскать свою семью. И что же — стала эта семья для тебя утешением? Это было именно то, о чем говорил в ту ночь Му Цин. Фэн Синь отказывался его слушать, не веря ни единому его слову, а это оказалось правдой. В одном Безликий Бай не ошибался — Фэн Синь не боялся боли. Своей. Мысли же о боли, которую довелось испытать Му Цину в момент, когда никто из них ему не поверил, и после, когда он цеплялся за свою жизнь, видя, как они в раздумьях стоят и не спешат ему помочь, ломали ему кости. Му Цин погиб с осознанием, что никто не протянет ему руки. Но за что? Фэн Синь сморгнул слезы, упираясь лбом в свои запястья. От мира, в котором они жили, ничего больше не осталось. Одно воспоминание. И ему предстоит жить с этим вечно. Всегда. Жить, задыхаясь от чувства вины, которое не заглушить ни алкоголем, ни сном, ни забвением. — Я не хочу больше чувствовать, — отчаянно прошептал он, видя перед собой лишь раскаленную землю под собственными коленями. — Что-что? — переспросил Безликий Бай. — Не хочу чувствовать. Я ничего не хочу чувствовать! — провыл Фэн Синь снова. — А это проще, чем вернуть Сюаньчжэня. Быть может, пойдем этим путем? — Умоляю, — едва слыша его за ревом лавы и шумом в собственных ушах, сказал Фэн Синь, — убей меня. — О, нет, это слишком просто. Фэн Синь вскинул голову, чувствуя, как по лицу текут слезы. — Мне больно! Мне больно, ты это хотел услышать? Я не могу… я не могу больше… — Можешь, — прищурился Цзюнь У. — Все могут. Ты бессмертный. — Нет, — прорыдал Фэн Синь, ощущая себя раздавленным насекомым на подошве чужой обуви, и даже это не заставило его прекратить умолять о смерти. Никакая гордость не стоит пребывания в этом мире, где для него не осталось ничего, кроме горя утраты, которое не прошло теперь, спустя столетия, не пройдет и спустя десять таких же. Лишь станет сильнее. — Пожалуйста… — Боюсь, я вынужден отказать тебе. Хотя… есть один способ. Я соглашусь, если Сяньлэ меня попросит. — Что? — стерев пелену слез с глаз, чтобы хоть что-то видеть, отозвался Фэн Синь. — Ты слышал. Пусть Сяньлэ придет и попросит меня об этом. Лишь тогда я подарю тебе забвение и жизнь смертного, в которой не будет воспоминаний о Сюаньчжэне. Не будет воспоминаний? Фэн Синь не хотел забывать его. Память о том времени, что они с Му Цином провели вместе, — все, что у него осталось. Но именно она и приносит ему такую боль. Именно она заставляет чувствовать. — Я… не хочу забывать его, — прошептал он. — Только не так… Безликий Бай наклонил голову к плечу. — Значит, не забудешь. Но сначала я жажду видеть Сяньлэ. * * * Фэн Синь оседает на пол, хватаясь за шею, которую будто выжигает каленым железом. В глазах стоят слезы, кружится голова, и кабинет господина Бая становится нечетким и размытым. Из горла вырываются хрипы, и он не может нормально вдохнуть, чтобы не подавиться воздухом и всхлипами. — Я… этого не может… быть, — произносит он. Господин Бай пинает ногой в лакированном ботинке проклятые оковы, от которых поднимается черный дым. Они прокатываются по полу и толкают Фэн Синя в колено. Солнце с искривленными лучами. Языки пламени, что идут от него, образовывая круг. — Ты сам умолял меня об этом, — жестко говорит он. Фэн Синь не может перестать трогать собственную шею, даже не видя ее понимая, что на коже больше нет татуировки. Она лежит перед ним на полу, медленно остывая и превращаясь в обезображенный черный ошейник, который он носил на себе все это время. Этого не может быть… Этого не может быть! — Я… бессмертный? — спрашивает Фэн Синь. — Генерал Наньян, не спеши. Если будешь торопиться, воспоминания сведут тебя с ума. В конце концов, времени у тебя — целая вечность, — отвечает господин Бай. — Что ты наделал?! — Фэн Синь вскакивает на ноги и едва не падает снова на пол, но чудом остается стоять, пошатнувшись. — Почему… почему я… Я все это время думал, что Му Цин предал меня! Безликий Бай поджимает губы и прищуривает глаза. — Ты не хотел его забывать. — Он распрямляет указательный палец, оставив остальные крепко сжатыми в кулак. — И при этом не хотел любить его и тосковать по нему. — Показывает уже два пальца. — Что же мне еще оставалось? Фэн Синь бросается к нему и что есть силы вцепляется обеими руками в отвороты его пиджака. — Ты! Ублюдок! — орет он, срывая горло. — Му Цин жив! Он жив! Я провел с ним целый месяц! Ты говорил… Господин Бай не двигается, даже не пытается защищаться. — Сюаньчжэнь мертв. Уже очень, очень, очень давно, — вкрадчиво, не повышая голоса, произносит он. — Он умер еще до меня, ты забыл? Фэн Синя так колотит, что он трясется вместе с человеком в собственных руках, которого готов задушить здесь и сейчас, сломать ему все кости, рвать зубами его плоть, чтобы кровь текла по подбородку. — Он вернулся! — отчаянно хрипит он. — Он вернулся, а я не знал об этом, пока это не стало угодно тебе! Господин Бай вдруг хватает Фэн Синя за запястья и сжимает их так, что они хрустят, но он не чувствует боли. Все тело затапливает такой силой, что Фэн Синю кажется, он сейчас взорвется и прихватит за собой весь этот сумасшедший мир. — Угодно стало не мне, а Собирателю Цветов под Кровавым Дождем, — говорит господин Бай. — Лучше задай все эти вопросы ему. Собиратель Цветов под Кровавым Дождем… Хуа Чэн! Саньлан, с которым они тоже жили под одной крышей на Тире. Это он! И Се Лянь также был в курсе, но они ничего ему не рассказали. Не позволили вспомнить. Вся жизнь Фэн Синя — фальшивка. Гребаный театр! Декорации, среди которых он — единственный, кто считал все это настоящей жизнью. Остальные лишь играли свои роли! — Му Цин, — произносит он, дрожа всем телом. — Му Цин… Он тоже… — Что? Знает обо всем этом? — Господин Бай возвращается к своему столу и берет пригоршню вишни из пиалы. — Нет, насколько мне известно. Сяньлэ порой оказывается удивительно нерешителен, когда дело касается тех, кто ему дорог. Фэн Синь опускает взгляд на проклятые оковы, уже остывшие и по-прежнему лежащие на полу. — Зачем? — спрашивает он. — Зачем ты это сделал?! — Ты меня просил, — напоминает господин Бай, вынимая изо рта вишневые косточки и отправляя их в пепельницу. — И условия были предельно ясными. Наньян, ты живешь в чудесную эпоху, но совсем не желаешь у нее учиться. Люди написали столько познавательных книг об этом. — Книг? — эхом повторяет Фэн Синь. — Да. — Господин Бай улыбается и садится в свое кресло, положив руки на живот и вытянув ноги под стол. — Заключая контракт с дьяволом, прочитай его до конца. Фэн Синь сглатывает снова и снова. Глаза застилают слезы. — Что ты такое? — в отчаянии спрашивает он. — Я уже говорил — демон. Кстати, Наньян, ты знаешь, кому принадлежал снесенный тобой храм, о котором так печалился Сюаньчжэнь? Последний в своем роде. — И кому же?.. — шепотом выдыхает Фэн Синь. — Тебе! — всплескивает руками господин Бай, не прекращая улыбаться. — Обожаю такие совпадения, а ты?