Бесчувственные люди

“Daylight I must wait for the sunrise I must think of a new life And I mustn't give in When the dawn comes Tonight will be a memory too And a new day will begin” ♫ Joseph William Morgan - Memory (cover)

Му Цин смотрит на них троих, как мать — на детей, разнесших весь дом в ее отсутствие. В его взгляде целая смесь эмоций: усталость, раздражение, непонимание. Фэн Синь в нем сразу теряется, так что появляется желание то уменьшиться до точки, то, наоборот, выйти вперед, отстранив Се Ляня, сказать, что все это шутка, поехали в Ираклион, в лаборатории твои, куда хочешь — поехали, только не смотри так. У них нет выбора — Му Цина необходимо освободить от проклятых оков, чтобы он мог использовать свою силу, чтобы знал, кто он, и имел возможность себя защищать. Но если бы этот выбор был — что бы Фэн Синь решил? Об этом слишком тяжело и страшно думать. Будь у него право оставить Му Цина в неведении о том, что произошло столетия назад, оградить его от воспоминаний об их роковой ошибке, пошел бы он этим путем? Это была бы возможность хотя бы попытаться заново завоевать его доверие, окружить его пониманием и заботой, которых он заслуживает, дать все то, чего в прошлой жизни он был лишен — как друг и как самый дорогой и близкий человек, что у него когда-либо был. Будь у Фэн Синя выбор — стал бы он добровольно причинять Му Цину такую боль теперь, когда тот считает себя простым человеком, занимается тем, что ему интересно, живет в доме с людьми, которые искренне желают ему только добра? Правильно ли вообще решать за него? Нет. Теперь, вернув знания об уже прожитой вечности, Фэн Синь это очень хорошо понимает и чувствует. Му Цин живет, боясь сделать лишний неправильный шаг. Живет, постоянно ставя под сомнение любое свое чувство и слово. Потому что невозможно не ощущать, что ты не тот, кем кажешься самому себе. Не будет в такой жизни покоя и счастья, даже если они все положат свое бессмертие на то, чтобы попытаться сделать его счастливым. Не этого Му Цин заслуживает. Да, Фэн Синь сделал бы что угодно, отдал бы все, не раздумывая, ради того, чтобы Му Цину больше никогда не довелось испытать даже отголосок той боли, что он испытал перед своей смертью, но судьба жестока. Ей ничего не нужно от Фэн Синя. У него был шанс оградить Му Цина от этого — тогда, на Тунлу. Не раздумывать, а делать. Что он выбрал тогда? Пришла пора расплачиваться за недоверие, за неспособность видеть дальше холодной внешности и сдержанных, а порой и колких фраз. За нежелание когда-то принять кого-то, кто так сильно отличался от него самого. Тогда Фэн Синь считал себя правым. Был уверен, что дружба, любовь — понятия крепкие и устойчивые, непоколебимые, как фундамент храма. Что не бывает у этих чувств других оттенков, иных форм и проявлений. Каким же непроходимым, упрямым, вспыльчивым глупцом он был. — Почему мне не нужно ехать в лабораторию? — спрашивает Му Цин, глядя на Се Ляня. — У нас есть работа, ты забыл? Се Лянь качает головой и, прочистив горло, отвечает: — Я все тебе объясню, обещаю. Но сейчас тебе нужно остаться дома. Му Цин хмурится и трет пальцами лоб. — Что происходит? Он приезжает утром и рыдает, как будто кто-то умер, — кивнув на Фэн Синя, говорит он. — Потом вы втроем куда-то уходите, не объяснив мне ничего. А теперь ты просишь меня отменить встречу с Ио, о которой я уже договорился. Она звонила тебе? — Нет. — Се Лянь сжимает пальцы в кулаки, но потом, будто опомнившись, снова расслабляет их, опустив руки вдоль тела. — Но исследования с колоколом продолжать больше нет смысла. — Ты что-то узнал? — В глазах Му Цина мелькает интерес. — Так говори, зачем ходить вокруг да около? Фэн Синь пытается незаметно стереть выступившую на лбу испарину, чтобы не привлекать к себе внимание. Если Му Цин начнет задавать все эти вопросы ему, он не сможет держаться так же хорошо, как Се Лянь. Скорее всего вообще слова в ответ выдавить из себя не сумеет. По пути к дому от лавки Джонаса Се Лянь рассказал ему, что колокол, намеренно подброшенный господином Баем в котлован, чтобы его обнаружили и остановили строительство, действительно раньше, столетия назад, украшал главную площадь Небесной Столицы. Это была еще одна плата, которую Цзюнь У потребовал с него за проклятые оковы на шее Фэн Синя. Никто и предположить не мог, что после тот использует эту реликвию, чтобы начать свою игру, дергая за ниточки, как кукловод. По мнению Его Высочества, у Безликого Бая не было других мотивов, кроме развлечения. Новая эпоха завораживала его своими нравами, свободой, обилием того, во что слепо верили люди, не прося ни доказательств, ни объяснений. Он вновь пытался дотянуться до Се Ляня, проверить, как тот себя поведет: снимет ли сам проклятые оковы с Фэн Синя, заставит ли Му Цина вспомнить свою горькую судьбу. Станет ли в результате играть своими друзьями, как камнями для вэйци на доске, уподобившись своему наставнику. Разумеется, продолжать исследования теперь бессмысленно. Примесь, найденная Ио в материале колокола, — лишь отпечаток его пребывания на небесах, которые когда-то были иным миром, куда смертным не было иного пути, кроме вознесения. — Я тебе все объясню, — повторяет Се Лянь, внимательно глядя на Му Цина. — Но это долгий разговор. Му Цин закатывает глаза, скрещивая руки на груди. Отворачивается. Он и раньше так делал, даже став небожителем, не мог избавиться от этой привычки. Фэн Синь всегда думал, что это — его способ привлечь к себе внимание, унизить окружающих, показать свое презрительное к ним отношение. Теперь же для него очевидно — Му Цин нервничает. Он боится показаться слабым и уязвимым. А кто бы не ощущал себя так на его месте? У Се Ляня, несмотря на спокойный вид, на лице все равно написано, что что-то не так. Потом зачеркнуто и исправлено: «все не так». — Хорошо, — наконец, произносит Му Цин. — Говори. Се Лянь кивает и делает шаг к нему. Му Цин вдруг хмурится еще сильнее и, подавшись навстречу, берет Жое, которая так и осталась в своем истинном обличье, за свисающий с плеча Его Высочества кончик. — Что ты опять на себя нацепил? — спрашивает он, расправляя безвольно обмякшую белую ткань. Чего Жое стоит вот так оставаться неподвижной и никак не демонстрировать свою реакцию, Фэн Синь и представить не может. — Рваное же! Если ты считаешь, что это можно назвать шитьем, у меня для тебя очень плохие новости. Почему меня не попросил починить, если сам не умеешь? Взгляд Се Ляня смягчается, но между бровей пролегает глубокая складка. Фэн Синь через силу сглатывает и больно впивается зубами в нижнюю губу. — Я уверен, у тебя это получилось бы намного лучше, — говорит Его Высочество, протянув руку, чтобы положить ее Му Цину на плечо, но в последний момент расслабив пальцы и опустив ее. Му Цин отпускает Жое и садится за стол. — Я тебя слушаю. К задержавшему дыхание Фэн Синю подходит Хуа Чэн, дергая его за локоть. — Идем. — Но… — Идем. У тебя еще будет время. Поймав взгляд Му Цина, Фэн Синь с трудом отводит глаза и следует за Хуа Чэном к двери. Он мельком видит грустную улыбку, с которой их провожает Се Лянь, опустившийся на стул напротив Му Цина, пока не выходит на улицу. От яркого солнечного света щиплет глаза. Тира продолжает жить в круговороте самых обычных дней, наполненных теплом, ощущением непроходящего лета и пьяного, праздничного веселья. Край, где ничего не случается. Это всегда было и останется странным чувством. Насколько бьет в глаза обыденность и чужая беспечность, когда для тебя самого все уже никогда не сможет стать прежним. Фэн Синь, не в силах стоять без дела, заворачивает за угол дома и направляется к загону Эмина. Ослик, который в истинном обличье — смертоносная демоническая сабля, имеющая на счету тысячи убитых врагов, доверчиво льнет к ладони, когда он протягивает руку к его морде. Хуа Чэн облокачивается на деревянное ограждение, положив на него предплечья и опустив сверху подбородок. Молчит. — Быть демоном — ведь примерно то же самое, что быть небожителем? — наконец, неуверенно спрашивает Фэн Синь, не поворачивая голову и продолжая гладить Эмина. Фыркнув, Хуа Чэн отзывается: — Никакой разницы. Я думал, ты давно это понял. — Да. Но мне хотелось услышать это от тебя. — Ты услышал. — Спасибо. — Фэн Синь выдыхает, чтобы не трясло так, — кажется, что в теле все натянулось дрожащими струнами, по которым кто-то без устали водит пальцами. — За все. Как бы это ни закончилось, это того стоило. Возненавидит его Му Цин или нет — он останется в этом мире. Добьется всего, чего захочет. Всегда добивался. Пусть даже Фэн Синь не сможет быть рядом, пусть станет самым отвратительным его воспоминанием, тем, о чем не захочется больше и думать, но он вернулся. Настоящим, таким же, каким и был. Даже почему-то куда более понятным и близким, чем раньше. Или это горе, что сводило с ума, дало возможность понять то, что казалось закрытой книгой на протяжении не одного столетия, пока они оставались небожителями, делившими юг напополам? — Если хочешь знать мое мнение, не все так однозначно, — говорит Хуа Чэн, не отреагировав на его благодарность. — У нас было много поводов повести себя так, как мы повели. Фэн Синь мотает головой, едва не задев дрогнувшими пальцами ухо Эмина. — Нет. — За тебя сейчас говорит чувство вины. А тогда ты поступал, исходя из фактов, которыми располагал, — спокойно произносит Хуа Чэн. Все же повернув к нему голову, Фэн Синь встречает взгляд темных, блестящих глаз. — Когда мы с Его Высочеством обнаружили его каменные статуи в твоем логове, это тоже стало фактом. И таких фактов было куда больше, чем необъяснимых поступков Му Цина. Что бы ты сделал, если бы Се Лянь тогда поверил нам, а не тебе? Хуа Чэн моргает, но не разрывает зрительный контакт. Упрямый. Все демоны такие упрямцы? — Принял бы это. И я был готов к тому, что он мне не поверит. — Но он поверил, — с нажимом говорит Фэн Синь. — Поверил, несмотря на все, что указывало против тебя. Мы сочли тебя сумасшедшим, безумным преследователем, который все это время гнался за Его Высочеством по пятам. У нас были все доказательства, но Се Лянь, едва завидев тебя, забывал их все. Разве поступки Му Цина вызывали больше подозрений? Пожав плечами, Хуа Чэн тоже протягивает руку к Эмину и, спустя секунду, сжимает пальцами рукоять своей сабли, отливающей на солнце белым серебром. Лишившись возможности гладить мягкую шерсть ослика, Фэн Синь безвольно опускает руку, так и не убрав ее из-за заграждения. — Не мне судить, — наконец, отвечает ему Хуа Чэн. — Мы с гэгэ и вы двое очень разные. — Вы с Му Цином оба демоны… — Это ничего не меняет. — …и я буду верить ему, что бы ни случилось, — заканчивает Фэн Синь. Хуа Чэн опускает взгляд на саблю, качнув ею и поймав лезвием еще один солнечный блик. — Главное — чтобы теперь он сам поверил в это, — говорит он и, не выслушав ответ, направляется обратно вдоль стены, скрывшись в ее тени. Фэн Синь и не знает, что ему на это ответить. Он тоже возвращается к двери, глядя на нее, как молящийся на поднимающийся под своды храма дым благовоний, ожидая знамения от богов. Ему больше не о чем просить. И некого. Все, что Фэн Синь сейчас хочет, это побыть с Му Цином еще немного, даже пару минут, сказать ему хотя бы несколько слов, пусть он и не решил пока, каких именно. В голове пустеет, будто он больше не знает ни единого языка, чтобы изъясняться. Се Лянь выходит на улицу, спустя, по ощущениям, не одну вечность. Фэн Синь сразу вскидывает голову, поймав его взгляд. — Поговорите, — произносит Его Высочество. — Позови Саньлана, когда будешь готов. Больше ничего не объясняя, он гладит горестно свисающую с его плеча Жое и отходит в сторону, пропуская Фэн Синя в дом. Му Цин поднимает голову, так и сидя рядом с кухонным столом на стуле, и, когда Фэн Синь, сократив расстояние между ними, опускается перед ним на колени, удивленно восклицает: — Сядь нормально, ты чего? — Я нормально сижу, — отвечает Фэн Синь, взяв обе его руки в ладони. Нахмурившись, Му Цин вздыхает и чуть подается вперед, упираясь локтями в колени. — Почему вы все ведете себя так, словно я смертельно болен? — спрашивает он. — Се Лянь нес какую-то чепуху про то, что я должен что-то узнать о своем прошлом, что это даст мне все ответы. Ты что-нибудь об этом знаешь? Уже бросив попытки проглотить вставший в горле ком, Фэн Синь кивает и, не выдержав, опускает голову, прижимаясь губами к костяшкам его больших пальцев, к запястьям. — Знаю, — говорит он, не глядя Му Цину в глаза. — И, пока ты еще можешь меня выслушать, я очень хочу тебе кое-что сказать. — Что?.. — выдыхает Му Цин. — Пожалуйста, прости меня, — закрыв болящие, но сухие глаза, просит Фэн Синь. — Поверь, если бы я только мог что-то изменить, я бы все ради этого сделал. Когда… когда ты все узнаешь, умоляю, просто вспомни о том, что я тебе это сказал. Больше я тебя ни о чем не прошу. Пальцы в руках Фэн Синя вздрагивают. Му Цин тянет руки на себя, но он просто не может отпустить их, лишь поднимая голову и пытаясь поймать его взгляд. — Не проще сначала рассказать мне это все, а потом — разговаривать? — спрашивает Му Цин. — Зачем вы так? Я ничего не понимаю! Они его только мучают. Еще сильнее мучают, не решаясь сделать то, что должны. Как бы Се Лянь ни пытался подготовить его к этому удару, что бы ни говорил Фэн Синь, Му Цину это приносит только новые страдания. Безликий Бай действовал быстро, не давая возможности осознать что-либо, как в ледяную воду бросал — не выплывешь, никто и плакать не будет. Но сделать так с Му Цином они просто не способны. Правильно говорят в мире смертных — врач не может оперировать того, кого любит. Страх причинить боль творит с людьми ужасные вещи, подчиняет себе, лишая воли, и под его влиянием легко сделать только хуже, навредить. — Вряд ли ты захочешь разговаривать, когда все узнаешь, — честно отвечает Фэн Синь, пообещав себе не врать ему, чего бы это ни стоило. — Мы… я плохо с тобой поступил. Я тебя предал. Причинил тебе боль. И я жалею об этом больше всего на свете. И без того черные глаза Му Цина будто темнеют еще на тон. Он уже не хмурится и никак не реагирует. Так и замирает, молча глядя на сидящего перед ним на коленях Фэн Синя, не давая ничего прочитать по собственному лицу. — Прости, — повторяет Фэн Синь через несколько мгновений. — Прости, Му Цин. Я думал, что знаю о дружбе все, разбираюсь в ней лучше тебя, точно знаю, как надо и как должно быть, но… — с трудом сглотнув, он заканчивает: — …но я не повел себя, как друг. — Се Лянь тоже об этом говорил, — медленно произносит Му Цин, не сводя с него глаз. Не выдержав его взгляда, Фэн Синь снова наклоняет голову, стискивая пальцами его сомкнутые руки и поглаживая большим белую тень проклятых оков. — Ты не болен. С тобой все в порядке. Правда, честно, клянусь тебе… — Фэн Синь… — Обещаю, еще минуту, и я… — Фэн Синь! — громче зовет Му Цин, высвободив из его хватки одну руку и обвив холодными пальцами его запястье. Еле заставив себя поднять голову, Фэн Синь все же смотрит на него вновь. — Я не хочу, — говорит Му Цин. На лице — ничего, кроме упрямой решимости. — Что?.. — Я не хочу, — повторяет он, сильнее сжимая его запястье и качая головой. — Если это изменит мои отношения с вами, оно того не стоит, я не хочу знать… — Нет! — Фэн Синь подается вперед, окончательно забыв, что обещал себе не трогать Му Цина, потому что не имеет на это никакого права. Потому что должен быть ему противен. — Ты должен узнать. — Я никому ничего не должен, — строго отвечает Му Цин. — Если я не хочу знать, значит, вы не можете сделать это со мной насильно. Такого Фэн Синь не мог и ожидать. Му Цин столько времени провел в поисках ответов, даже стал заниматься этнологией, будто чувствовал, что искать свой собственный след необходимо в истории, уводящей в глубину веков, но теперь вдруг решает отказаться, когда эти самые ответы уже готовы ему дать? Ради них? — Нужно, — умоляющим тоном говорит Фэн Синь, пытаясь держать себя в руках. — Оставаться в неведении для тебя опасно. — Я не первый день живу в неведении, судя по всему, — серьезно произносит Му Цин. — И пока ничего со мной не случилось. Лучше так, чем… — он замолкает, а потом вдруг, коротко прикусив нижнюю губу, наклоняется ближе к Фэн Синю, выбивая из-под него последнюю хлипкую опору. Фэн Синь сам себе противен. Он заслуживает самых ужасных мучений за то, что делает. Он оказался бессилен перед вечностью, сбежал от нее в мир смертных, позволив стереть из своей памяти тоску и боль. И, едва пообещав себе больше не проявлять подобной слабости, поддается ей опять — когда губы Му Цина касаются его. Фэн Синь отвечает на поцелуй, зажмурившись и обхватив дрожащими ладонями его лицо. Его трясет. Его ломает, но он снова и снова, растеряв последние крупицы разума, прижимается к чужим холодным губам, прихватывая то верхнюю, то нижнюю, касаясь их языком, впиваясь в них, словно борется за свою жизнь подобно пойманному дикому зверю. Изнутри ребра как бензином окатили, а потом сразу — подожгли. Му Цин ни единого раза не позволил даже прикоснуться к своим губам во время их занятий сексом. И теперь, когда Фэн Синь готовился к тому, что он возненавидит его, поцеловал его сам, взглянув перед этим так, что дрогнул и поплыл перед глазами весь мир. Мелькает позорная, трусливая мысль в голове: что, если так и останется? Что, если Му Цин правда не хочет узнавать свое прошлое? Вдруг так будет лучше? Но кому? Снова — лишь ему? Опять лучше и легче будет Фэн Синю. Это еще один выбор в собственную пользу, и это очевидно. Он не может снова так поступить. Только не сейчас. Только не с ним. Придвинувшись ближе к краю стула, Му Цин упрямо обвивает руками его шею, и Фэн Синь чудовищными усилиями останавливает себя от того, чтобы обхватить его за талию, привлечь к себе, наплевав на все, лишь бы раствориться в этом моменте, решив: будь, что будет. Ощущая себя, как человек, решившийся вырвать собственный позвоночник, Фэн Синь кладет ладони на запястья Му Цина, отстраняясь и убирая его руки со своей шеи. Нет, позвоночник вырвать было бы намного проще. — Фэн Синь?.. Не глядя ему в глаза и повторяя про себя снова и снова, что заслужил эту боль, заслужил сделать этот выбор, который сейчас оказывается куда тяжелее, чем растоптать свою гордость и умолять скалящего зубы в безумной улыбке демона о смерти, Фэн Синь отпускает его и, поднявшись на ноги, широкими шагами идет к двери, распахивая ее. Встречает взгляд Се Ляня. Пропускает в дом Хуа Чэна, не видя перед собой ничего, кроме размытых силуэтов. Ни лиц, ни оттенков. Му Цин смотрит на него с таким непониманием, почти неверием, что Фэн Синю становится еще больнее, хотя он уже не знает, что еще в нем осталось, способное болеть. Смотрит так, будто он его предал. Не тогда — сейчас. Прости меня, прости, прости, думает Фэн Синь вновь и вновь, стискивая челюсти и прикусывая щеку с внутренней стороны, чтобы не заорать это во весь голос. Чтобы не броситься прямо сейчас к присевшему перед Му Цином на соседний стул Хуа Чэну и не закрыть от него Му Цина собой, прервав это безумие. Он вжимается лопатками в стену у двери и мечтает лишь о том, чтобы это поскорее кончилось. Сколько можно растягивать эту пытку для Му Цина? Сколько ему еще предстоит вынести, все вспомнив? Что он подумает, осознав, кого только что целовал? — Се Лянь, — зовет Му Цин, но Его Высочество лишь кивает, уже даже не улыбаясь в ответ. Хуа Чэн берет Му Цина за руку. Фэн Синя трясет. Если он еще хоть один раз скажет, что не хочет этого, он сломается окончательно, он не выдержит. Он прекратит все это. Если еще хоть раз… Однако Му Цин молчит, глядя на свое запястье в чужих пальцах. Его кожа на месте белой рваной полосы будто покрывается полупрозрачным серебристым мерцанием, похожим на блеск крыльев призрачных бабочек. Это длится лишь несколько мгновений, а потом этот свет тускнеет, исчезая в следующий же миг. Фэн Синь сглатывает. Опускает голову, решив не смотреть, но тут же снова вскидывает ее, поняв, что не может не видеть сейчас Му Цина. Тот сидит, не двигаясь, хотя Хуа Чэн уже отпустил его руку, выпрямившись на соседнем стуле и внимательно наблюдая за ним. О чем он думает? Какое первое воспоминание хлынуло в его сознание, как горная река, с пути которой убрали огромный камень? Когда это произошло с Фэн Синем, первое, что он вспомнил, были вовсе не собственная юность, не знакомство с ним, не их перепалки и ссоры, не служение у Его Высочества, не падение Сяньлэ, не вознесение в Небесное Царство и не то, что он счел предательством со стороны Му Цина. Его смерть. — Му Цин? — тихо зовет его Се Лянь. Му Цин не реагирует. Его взгляд направлен в одну точку — он смотрит прямо перед собой, слегка опустив глаза. Даже ресницы не дрожат, и грудь не вздымается и не опадает от дыхания. Как кукла, которую, наконец, прекратили тянуть за ниточки, оставив в покое. Краски исчезают окончательно, сделав мир холодным и черно-белым, когда Му Цин, спустя долгое время тишины, все же моргает, поднимая взгляд на Се Ляня. Фэн Синь с ледяным ужасом, сжавшим все его тело в огромные тиски, смотрит на то, как по его щеке скатывается одна-единственная слеза. Он никогда за все столетия, проведенные с ним рядом, порой сутками напролет, не видел, как Му Цин плачет. Это безмолвное горе и собственная беспомощность сводят с ума. Поняв, что больше ни секунды не выдержит, что не знает, что делать, что собственная боль до этого была лишь слабым отголоском, по сравнению с чужой, Фэн Синь отводит глаза за мгновение до того, как чувствует на себе взгляд Му Цина, и, еле заставив ноги двигаться, выходит за порог. К серому морю. Серым домам и крышам. Серому дню. Серой горе, что подарила Му Цину второй шанс, и за это Фэн Синь, несмотря ни на что, вечно будет благодарен Хуа Чэну и этому бесцветному небу над головой.