***
С того момента, как он встретил Черепа на первом собрании Сильнейшей Семерки, что-то в пурпурноволосом каскадере заставило нервы Реборна напрячься, заставило волосы киллера метафорически встать дыбом. Находясь рядом с Черепом де Мортом, Реборн чувствовал себя как кошка, которую неправильно гладят, и он не оценил это чувство, большое спасибо за это. Но он не обращал на это внимания; он выдавал это чувство за досаду, за раздражение. Он сказал себе, что это потому, что Череп был гражданским лицом без связей в мафии, без контроля над пламенем Облака, которое практически вытекало из его долговязого тела, и без реальных навыков, которые могли бы быть полезны группе. Он никогда не любил лгать самому себе, но все равно делал это. Хуже всего было то, что он верил в ложь, которую говорил себе, позволял себе не обращать внимание на то, что чувствовал на самом деле, позволял себе поддаться на уловки Черепа. Часть Реборна (его гордость, как он думал) горела при мысли о том, что, если бы не один промах, Реборн клюнул бы на поступок Черепа, продолжал бы клевать. Потому что правда заключалась в том, что там было больше, чем кажется на первый взгляд, когда дело касалось Облака Аркобалено.***
Реборн не всегда был Реборном. До этого дня у него было другое имя. В детстве его имя произносили по разному, и для того, чтобы проявить ласку, и чтобы показать то, на сколько зла его мать, а еще его использовали жители его родного города, чтобы поздороваться с ним. Во взрослом возрасте, его имя шептали с благоговением и страхом как мужчины, так и женщины. Он взял имя, данное ему при рождении, и превратил его в нечто такое, чего надо бояться, в нечто такое, что заставляло взрослых мужчин трепетать при одном упоминании. Именно это имя принесло ему приглашение стать одним из Сильнейшей Семерки, которое привело его к Люче ближе, чем он, вероятно, когда-либо мог приблизиться к гармонизации, привело его к группе людей, которые медленно и неумолимо, через общие страдания, стали его семьей. И именно это имя привело его к тому, что он был проклят провести время до своей смерти в теле младенца. После того рокового дня, после того, как Люче повела их, как ягнят на бойню, после того, как проклятие взяло верх, это было имя, которое он больше не мог использовать, не мог больше выносить. Он больше не был тем человеком. Он переродился.***
Из них всех Череп был тем, кто наиболее легко принял смену имени Реборна. Остальным потребовалось некоторое время (и немалая плата для Вайпера), прежде чем они могли использовать его новое имя так же легко, как когда-то использовали старое, прежде чем они перестанут спотыкаться об него и должны будут исправиться. У Черепа такой проблемы не было. Когда Реборн объявил об изменении (то есть в приступе ярости, поклялся никогда не использовать свое имя, данное при рождении, пока он был проклят), Череп просто кивнул и начал называть его «Реборн-семпай» без каких-либо проблем. И когда однажды ночью Аркобалено Солнца загнал его в угол, требуя объяснить, почему Череп так легко согласился и как ему удалось так хорошо приспособиться, когда даже Фонг протестовал против изменения и все еще боролся, его имя и форма больше не были единственными измененными вещами. В глазах Черепа читались глубокое понимание и сочувствие, такое, которое приходит из опыта. Когда он заговорил, то делал это очень тихо. — Имена обладают собственной силой. Вы выбрали свое имя; кто я такой, чтобы называть вас иначе, кроме как именем, которое вы сами для себя выбрали? Во вспышке озарения, своего рода скачкообразной логики, которая помогла ему стать величайшим киллером в мире, Реборн понял: Череп де Морт не всегда был Черепом де Мортом. Это было имя, которое он выбрал для себя, имя, которое обрело свою собственную силу, пока кем бы Череп ни был раньше, он не был сейчас, и возможно, никогда не будет снова. Череп понимал необходимость стать кем-то новым, сбросить старое имя, как змея сбрасывает старую кожу. И Череп не будет устанавливать границы того, кем Реборн был в прошлом, и человеком, которым он является сейчас.***
(С того момента, как он встретил Черепа на первом собрании Сильнейшей Семерки, что-то внутри киллера — внутреннее чувство, шестое чувство, инстинкт, называйте это как хотите — смотрело на громкую и неуклюжую бесполезность и знало, что это была маска. Какая-то часть Реборна, та часть, которая сделала его таким отличным киллером, посмотрела на буйного подростка и узнала себя. Как бы хорошо он ни прятал его под своим безобидным фасадом, как бы глубоко он ни прятал его, Реборн смотрел на Черепа и знал, что тот опасен. Он посмотрел на Черепа и увидел свое отражение в зеркале).***
Это осознание понимания Черепа не облегчило их отношений. Во всяком случае, это только сделало Реборна еще более жестоким, потому что теперь он знал, что в фиолетововолосом подростке было нечто большее, чем то, что он показывал миру, а Реборн всегда был любопытным и любил все контролировать. Ему нравилось знать все, что он мог, о тех, кем он себя окружал, не только в целях манипуляции, но и потому, что он как-то должен был заботиться о чем-то (о ком-то), если он не знал всего, что мог? Что, если он не знал ни одной ключевой информации, и это отсутствие знаний было катализатором катастрофы? Реборн продолжал насмехаться и физически толкать Облако, но его слова никогда не были нацелены на истинные слабые места Черепа, и его удары никогда не были достаточно сильными, чтобы ранить, только жалить. И когда потеря его имени стала слишком болезненной, когда бремя проклятия стало слишком тяжелым, когда всего стало слишком, Облако закрыло Солнце и в Черепе Реборн нашел не столько друга, сколько родственную душу. (Возможно, даже семью).***
Реборн узнавал о Черепе постепенно. И не по своей воле, а потому, что он должен был это сделать. Череп, черт бы его побрал, был удивительно хорош в поддержании своей маски, так что собирать правдивую информацию о нем было все равно что охотиться на дичь, где каждый маленький лакомый кусочек приближал его на шаг к призу: знакомству со своим (он никогда не признается в этом, даже под страхом смерти) лучшим другом.***
Его неуклюжесть была не таким уж большим недостатком, как сначала подумал Реборн.***
Череп был неестественно хорош в разведке.***
Раз в месяц он любил съесть бифштекс, приготовленный на сильном огне.***
Он с трудом переносил сладости, настаивая, что они слишком сладкие и «вредны для зубов». Несмотря на это, у него была не такая уж и тайная любовь к шоколадным батончикам, которые он никогда не мог съесть за один раз. Скорее, он найдет укромное место, отломит кусочек и будет смаковать его. Одной шоколадки ему вполне хватало на месяц.***
Его любимым блюдом был домашний пирог с патокой.***
Ему действительно нравилось подшучивать над людьми, говоря, что это «у него в крови».***
Он был единственным ребенком в семье, но имел «большое количество двоюродных братьев и сестер».***
Череп был усыновлен. Мать, которую он любил с несравненной глубиной, не была той, кто родила его, но изначально была крестной. Она приняла его как своего после смерти его биологических родителей, выбрала его и снова дала ему дом и семью, сделала его цельным.***
(Реборн задумался, не было ли в этой связи чего-то большего, чем просто связь матери и сына. Череп никогда не чувствовал такого же уровня предательства от Люче, как остальные…)***
Череп ужасно скучал по матери. Он не видел ее уже много лет. Точнее, два десятилетия. — Со времени наложения проклятия не видел, — горько усмехнулся он, и впервые Реборн увидел, скрываемые Черепом гнев, боль, и тоску.***
(Реборн услышал то, что осталось невысказанным, скрытым за правдивым признанием. Череп хотел вернуться домой. Реборн сомневался, что у него получится).***
Одна из самых важных вещей, которую узнал Реборн, заключалась в том, что мать черепа все еще была жива. И Череп защищал ее, так сильно защищал, что, как бы сильно он ни доверял Реборну, он не сказал ему имени своей матери. Еще нет. — Имена обладают силой, — настаивал Череп, его слова и тон эхом возвращались к той давней ночи, когда единственный момент понимания разрушил предположения Реборна.***
Через тридцать три года после того рокового дня, когда Луче повела их, как ягнят на бойню, после того, как проклятие вступило в силу, Реборн почувствовал, что цепи, приковавшие его к пустышке, к его положению Аркобалена Солнца, спали. Тсуна сделал это, освободил их всех.***
К удивлению многих, когда они пошли навестить Черепа в больнице, они обнаружили, что Реборн уже там и полностью игнорирует (или, возможно, терпит) слезы, которые падали из фиолетовых глаз Облака и впитывались в его волосы и рубашку.***
Два месяца спустя Реборн вышел из дома, который арендовали Аркобалено, чтобы прийти в себя, и оказался в текущем свете дня. Он уже подумывал о том, чтобы прогуляться, но недавно обнаружил, что простое движение одной ноги перед другой — это удивительный вызов. Кто бы мог подумать, что рост от размера малыша до полностью взрослого человека менее чем за два месяца приведет к такому нарушению его координации? Его планы изменились, когда он увидел Черепа, сидящего на ступеньках крыльца и смотрящего в небо. С досадным отсутствием грации Реборн сел рядом с фиолетововолосым подростком, свернувшимся калачиком и нахмурившимся, когда тот чуть не ткнул Черепа локтем в голову. Однако он ничего не сказал, только сидел и ждал, пока Череп переведет взгляд на него. Затем Череп оторвал взгляд от небес и уставился на Реборна, словно ища ответ на вопрос, который знал только он. — Хочешь увидеть силу имени? — спросил Череп, и хотя слова прозвучали неожиданно, Реборну показалось, что он ждал целую вечность, поэтому он кивнул. Губы Черепа изогнулись в улыбку, его фиолетовые глаза горели надеждой, волнением, с таким количеством эмоций, смешанных вместе, что киллеру было трудно выбрать и назвать их все. — Холли Джамиле Поттер.***
Через несколько секунд раздался хлопок мягко перемещаемого воздуха, и на дорожке, ведущей к дому, появилась женщина. Она была невысокой, едва достигая нескольких дюймов за пять футов, с бледной кожей и волосами цвета полуночи, которые уже явно давно выпали из неряшливого пучка, в который она их затянула. На ней были клетчатые пижамные штаны, большая футболка с рекламой метел, длинный черный кардиган и никакой обуви. Когда Череп поднялся со своего места на ступеньках, женщина задрожала и сделала глубокий вдох, выпустив его в порыве головокружительно-истерического-задыхающегося смеха. — Я все гадала, когда ты позовешь, — она попыталась улыбнуться, но ее лицо исказилось от радости и горя, а из потемневших от волнения изумрудных глаз полились слезы. Череп улыбнулся. Что было частью ослепительного счастья, частью полного облегчения, когда он, спотыкаясь, спустился на несколько ступенек к тропинке. — Привет, мам, — сказал он почти застенчиво, голос его слегка дрогнул на втором слове. Брови Реборна исчезли в волосах, доказывая, что это действительно был тот, о ком он думал. — О, мой медвежонок, — всхлипнула она, бросаясь через несколько футов расстояния между ней и Черепом и крепко обнимая его более высокую фигуру. Реборн наклонил свою фетровую шляпу вперед, прикрывая глаза и давая паре столько уединения, сколько можно было позволить без его ухода. Очевидно, Череп получил свою способность создавать бесконечное количество вопросов от своей матери.***
— Зовите меня просто Холли, — радостно наставляла мать Облака несколько минут спустя, когда она стояла, обняв одной рукой Черепа за талию, пара мать-сын сияла одинаковыми кривыми улыбками. Глаза у нее опухли, нос покраснел, на щеках все еще виднелись следы слез, и она буквально светилась от счастья. Вполне возможно, что она была одной из самых милых женщин, которых он когда-либо видел. (И не только из-за пламени Неба, льющегося из нее). Его ликование, должно быть, отразилось на лице, потому что в следующее мгновение Череп прищурился и обвиняюще ткнул пальцем в торс Реборна. — Даже не думай флиртовать с моей матерью. — Слишком поздно. Звук дикого, эльфийского смеха вырвался из Холли, ее нескрываемый восторг за несколько секунд растопил лицо ее сына и, звук открывающейся входной двери был хоть каким-то признаком, что вытащил других Аркобалено из дома. Реборн был совершенно очарован.