В чаще тихой

      Папа ходил кругами по комнате. На каждом третьем круге он останавливался у окна и смотрел в сторону трамвайной станции, нервно потирая подбородок. Словно кто-то вот-вот должен был появиться из зыбкой осенней темноты. Я знала это нетерпеливое подергивание рук, учащенное дыхание, застывшее в глазах смятение. Я видела это когда-то в детстве, но никто так и не объяснил мне, как с этим быть.       Кого он там видит? Сущностей из преисподней? Привидений? Все это пугало не больше, чем перспектива промочить ноги сегодня вечером — за окном целый день накрапывал дождь. Только противное чувство, похожее на начинающееся несварение, циркулировало туда-обратно по пищеводу.       Никаких гостей. Никаких сцен. Никакого шума. Эти три заповеди сами собой родились в моей голове вскоре после того, как от нас ушла мама. Я стала самым тихим и послушным ребенком на свете. Ведь папа был болен много лет. Скорее всего, намного дольше, чем я подозревала.       «Болезнь»… Странно — только сейчас я без тени сомнения произношу это слово. Возможно, нужно сказать спасибо врачам и длительной ремиссии. А в детстве всегда мысленно спотыкалась.       Папина любовь к кулинарии и коллекционированию безделушек вызывали умиление у немногочисленных знакомых, и мне даже порой казалось глупым то, что я должна помнить о его странностях. Если закрыть глаза на то, что он всегда был нелюдимым и тихим, папа вполне походил на обычного человека.       Я видела его срывы всего пару раз еще в глубоком детстве. Но и их мне хватило, чтобы те эмоции врезались в память на долгие годы. В такие моменты папа становился совсем другим, как оборотень в полнолуние. Ему мерещились чужие люди, подозрительные звуки, неведомые угрозы. Он видел что-то, что его очень пугало. Что-то, чего не могла видеть я.       Произошедшее с Эн всколыхнуло привычный уклад жизни. Все родители в округе потеряли покой и посходили с ума. Забавно, что папа их опередил. Черт знает, что виделось ему в тот вечер. Но тревогу, которая витала в нашем доме, я ощущала явственнее, чем запах свежезаваренного кофе. И несмотря на то, что моя голова была занята совершенно другим, я понимала, что лабильная психика папы, подкрепленная спящей болезнью, начинает выходить из строя, будто стрелка компаса в Бермудском треугольнике.       Я знала, что он боится за меня, но пропустила мимо ушей его просьбу не пропадать по вечерам. Оставаться и медлить было нельзя, чем бы это ни обернулось. Я попятилась в тень, нащупывая ручку и натягивая на ходу ботинки, пока папа не успел заметить даже мою тень, и беззвучно закрыла за собой входную дверь.       На углу дома стоял внедорожник с забрызганными глиной крыльями. В темном салоне виднелись очертания взлохмаченной беловолосой головы, кивающей в такт громкой музыке. Лайне с утомленным видом постукивал по рулю. Он пару раз обменялся короткими гримасами с Кьютом и бросил кислый взгляд в мою сторону, надменно чавкая жвачкой.       — Убавь звук! — крикнула я, поравнявшись с машиной, но реакции не последовало. Он видел мое недовольство, но неубедительно изображал глухоту.       — Садись! — позвал Кьют.       — Выруби эту хрень, — повторила я, плюхнувшись на заднее сиденье и захлопнув дверь. Для верности я шлепнула ладонью по крепкому плечу, обтянутому кожаной курткой.       Лайне лениво подался вперед и выкрутил ручку громкости.       — Началось, — пробубнил он, выплюнув в окно жвачку, поднял стекло и полез в бардачок.       — Ты сказал, что приедешь на такси.       — Лайне подарили тачку. Только взгляни на эту красотку! — Кьют с восхищением осмотрелся и обернулся ко мне. — Так ведь даже лучше будет. Не парься.       — Пятый километр? — безразлично бросил Лайне, листая песни.       — Ага.       В нем самым банальным образом сочетались разгильдяйство, стремление к хаосу и бесцельность существования. Лайне был до скукоты хорош собой и знал, как и когда этим воспользоваться. Невыносим? Да. Опасен? Пожалуй, нет. Совсем не тот неуловимый белый кролик, каким он хотел казаться. Он скорее напоминал песню, играющую из всех утюгов. Конечно, девчонки пубертатного возраста с ветром в голове ее обожают. А те, что сидят допоздна за учебниками, считают своим долгом сказать, что это кошачий концерт. А сами нет-нет да станцуют, пока никто не видит. Прямо как Айну. Но обо всем по порядку.       В детстве я не понимала, какая сила связывала Лайне и Кьюта. Они были совсем из разного теста, хотя особняки их семей стояли через два дома по одной аллее. Да что там не понимала — меня это совершенно не заботило. Только заглядывая в прошлое, словно в заднее стекло машины, которая медленно набирает скорость, мне удается кое-что заметить: между этими двумя никогда не было никакого дружеского равенства. И вот Кьют бросает на Лайне снисходительный взгляд, пока тот закуривает и рассказывает об очередной глупой выходке, которую они осуществят сегодня вечером. Кьют согласится просто от скуки. Но «машина» резко срывается с места, фигуры приятелей в масках животных теряются в дурацком полумраке, который почему-то всегда заполняет все мои воспоминания, и мне снова не удается ничего понять.       Почти со дня нашей встречи в заброшенном доме я знала, что вызываю у Лайне аллергическую реакцию. Я читала это в его взгляде, чувствовала в невзначай брошенных язвительных фразах и отчего-то принимала как абсолютную закономерность. Наверное, думала я, так и должно быть, когда в жизни твоего лучшего друга появляется первая девчонка. Ведь она приковывает к себе все внимание и нежность, которой не лишена мужская дружба. Мужчины отчего-то так ее боятся…       Впрочем, это было взаимно.       Плотная городская застройка мало-помалу рассасывалась, по левую руку показалась мрачная промзона. Промозглый октябрь близился к концу. Уже скоро Эн должно было исполниться семнадцать, и тот факт, что я впервые не смогу поздравить ее с днем рождения, переворачивал все в моей голове вверх тормашками. Вернее не так: Эн самой было плевать на то, что ей вот-вот исполнится семнадцать, как и на все, что происходило вокруг. И что-то необъяснимое и сильное встало между ней и мной, сколько бы я ни пыталась этому противиться. Два месяца миновало с тех пор, как Эн потеряла память. Нет: с тех пор, как меня вырезали из ее памяти.       — Да какой там «Черный рассвет», — зевнул Лайне, захлопывая бардачок и протягивая Кьюту CD-диск с изображением крокодилов. — Вот это вещица что надо. Платиновый.       — Какая на хрен разница… — Кьют вставил диск в магнитолу и принялся с усилием нажимать на кнопки.       — По башке себе потыкай, слышь! — гаркнул Лайне. — Нежнее, она же новая.       — Да не рассыплется. — Кьют отмахнулся и прибавил громкость. Салон наполнил густой речитатив, повествующий о тяготах влюбленности и запрещенных веществах.       — А права тебе подарить не забыли? — Я вцепилась обеими руками в кожаное сидение, когда машину повело влево.       Лайне невозмутимо дал по газам, отчего всех тряхнуло назад по инерции.       Сквозь тонированное стекло казалось, что и без того мрачные пейзажи уже накрыла ледяная осенняя ночь. «Там точно что-то есть, — навязчиво свистело в ушах. — Угрозы. Ответы. Знаки. Секреты. То, чего Эн, возможно, просто не успела мне рассказать…» После найденной на днях записки я была одержима идеей заполучить вещи Скарна, которые остались у Эн. В тайнике, о котором знала лишь я и куда не смогли бы добраться ее родители.       Проселочную дорогу развезло. Ворча и матерясь, Лайне подъехал к воротам, заглушил мотор и наконец выключил тошнотворную музыку.       — Десять минут, — оповестил он.       — О, спасибо, — ехидно улыбнулась я, открывая дверцу и спрыгивая прямо в грязь. — Очень мило с твоей стороны…       Чтобы добраться до ворот, пришлось испачкать ноги почти по щиколотку. Дождь противно барабанил по лицу и медленно пропитывал куртку. Я нажала на кнопку звонка три раза для верности. Спустя пару минут калитка приоткрылась, и в щелке показалось обеспокоенное лицо.       — Эльза, — начала было я, но от волнения позабыла заготовленную речь. — Мне нужно… У Эн остались кое-какие вещи…       — Лис, что ты тут делаешь? — спросила мать Эн, будто не слышала моих слов, и посмотрела в сторону черного внедорожника. — Какие вещи?       — Мои, — солгала я. — Они нужны мне.       — Постой, — перебила Эльза. — Я не могу пустить тебя в дом. Врач не велел. Ведь мы это обсуждали. Так что прошу тебя…       — Нет, это мы вас просим, — вмешался появившийся из-за моей спины Кьют. Он заблокировал калитку рукой. — Позвольте забрать вещи, и больше мы вас не побеспокоим.       Эльза поджала губы и смерила нас подозрительным взглядом.       — Я могу вынести их сама, — упрямилась она.       — Нет, вы их не найдете. Они спрятаны, — пояснила я.       Эльза взглянула еще раз на припаркованную перед домом машину, на Кьюта, который уверенно держал калитку рукой, и неопределенно вздохнула. Кто как не она могла знать, с какой изощренностью и мастерством Эн умеет заметать следы.       — Что там такого? — упиралась Эльза.       — То, что мне очень нужно. — От холода и нетерпения начинали подрагивать плечи.       Мать Эн замолчала на несколько секунд. Ее взгляд оценивающе бегал по моей куртке.       — Ей сейчас стресс противопоказан, — строго сказала она. — Не шуметь. И чтоб ни шагу от меня!       В старом деревянном доме пахло сыростью. Эн говорила, что осенью здесь безбожно течет крыша, а родители едва сводят концы с концами, чтобы закончить ремонт. В углу холла горел торшер, но его света было явно недостаточно. Помещение казалось мрачным и холодным. Я была здесь всего лишь раз, когда Эн приглашала меня вместе со своими одноклассниками на новоселье. После этого лимит щедрости у ее папаши исчерпался.       — Я отвела ее в гостевую. Но это не значит, что можно галдеть и вести себя, как стадо обезьян, — строго произнесла Эльза, спускаясь к нам со второго этажа и подзывая рукой. — Идем.       — Жди здесь, — прошептала я Кьюту, рассматривающему развешанные на стене вышивки.       Ступеньки старой лестницы, покрытые растрескавшейся краской, завыли на разные лады, словно клавиши расстроенного фортепиано, когда я шагала вслед за Эльзой. Она остановилась и приложила палец к губам.       — У тебя пара минут, — шепотом оповестила она.       Когда дверь в комнату открылась, я сразу уловила запах дешевой туалетной воды, которую обожала Эн. То ли «Сладкая девочка», то ли «Сладкая вата», я не запомнила названия этого произведения парфюмерного искусства. Запах походил на кондиционер для белья с примесью апельсина, и до этой секунды я даже не замечала, что все ее вещи, как и сама Эн, были пропитаны им.       В комнате, как и в холле, было сумрачно. Около окна, выходящего в липовый сад, горела настольная лампа, украшенная бусами из ракушек. Одежда была сложена в ровные стопки на комоде, накрахмаленная школьная форма, ставшая ненужной, висела на гвоздике, а письменный стол был пуст и стерилен. Никогда бы не подумала, что в комнате Эн может быть такой порядок, хотя была тут всего лишь раз.       Обои слегка выцвели, а на окне сменились занавески. Я подошла ближе: за стеклом, покрытым разводами, почти на горизонте, мигал огонек телевизионной башни. Когда нам удавалось поговорить по телефону вечерами, Эн часто спрашивала: «Видишь башню?» А я вздыхала и отвечала: «Мое окно выходит на восток, сколько тебе повторять»? А потом мы снова обсуждали последний альбом «Ножей» или письмо от Скарна.       Письма. Осмотрев пол, я поняла, что Эн не стала бы прятать их на видном месте. Ее мать пристально наблюдала за мной из противоположного угла. Я включила верхний свет и присела на корточки, осматривая выпирающие старые половицы.       — Эти твои вещи — они на полу, что ли? — удивленно спросила Эльза.       — Почти, — пробормотала я, отбрасывая полосатый коврик в сторону.       «Десятая слева, пятая сверху…» — вспоминала я про себя. Я достала из кармана куртки складной нож и подцепила деревяшку. Моему взору открылся укромный уголок, в котором в стопку были сложены бумажки, фотографии и сверток ткани. Я почувствовала себя искателем сокровищ, хотя и знала, что эти безделушки вряд ли таят что-то радостное.       — Что это еще такое? — Эльза округлила глаза и подошла ближе.       Я не ответила и принялась сгребать содержимое тайника в сумку.       — Постой-постой. — Мать Эн наклонилась и выхватила из моих рук фотографию. Увидев лицо Скарна, она повела бровью и заметно помрачнела. — Уж лучше забери весь этот хлам… — Эльза кивнула и бросила фото обратно на пол. — Не хватало еще, чтоб ее отец это увидел.       — Ведь его найдут? — глухо произнесла я, с надеждой взглянув на Эльзу. — Скарна… Его найдут?       Она молчала, безвольно и устало опустив плечи.       — Ей стало лучше? — продолжала вопрошать я, не надеясь на вразумительный ответ и сгребая остатки фотографий в сумку.       Эльза потерла глаза тыльной стороной ладони.       — Перестала нас бояться, если считать это за лучше, — устало выдохнула она. — Почти не ест.       — А что врач?       Внизу раздался скрежет ключа в замочной скважине. Сердце мгновенно ухнуло вниз. Мужской бас прогудел что-то нечленораздельное. Я испытала противное чувство дежавю. К сожалению, я не успела взять у Эн пару уроков акробатики и не отважилась прыгать в окно.       — Что эти малолетние дебилы делают в моем доме… — громко ворчал голос, приближаясь к комнате. Тяжелые шаги ударяли по ступенькам.       — Лис, уходи. — Эльза побледнела и начала ходить из стороны в сторону. — Зачем я только тебя послушала…       Схватив вещи, я направилась к двери. Но было поздно бросаться наперерез. Знакомая дебелая фигура преградила мне дорогу. «Какого черта?.. Ведь сегодня он должен был вернуться в десять». Я моментально вспомнила все редкие, но незабываемые встречи с этим ненормальным. И пусть сейчас его лысеющей головы коснулась заметная проседь, а лицо оплыло и покрылось всеми признаками алкоголизма, внутренность осталась прежней. Возможно, даже более пугающей. Я впервые поймала себя на мысли, что каждый отец, должно быть, немного псих. Но каждый по-своему.       — Что тут происходит?! — прогремел папаша Эн, выпучив глаза на вещи в моих руках и дыру в деревянном полу.       — Лис, уходим, — позвал взбежавший следом по лестнице Кьют.       — А ну дай сюда! — Старый психопат попытался отнять сумку.       — Нет, это мое… — кряхтела я, сжимая пожитки Скарна, как Святой Грааль.       — Сейчас проверим! — вскричал отец Эн и схватил меня за плечо. — Вы уже сделали с моей дочерью невесть что! Вам все мало?!       — Отвали от нее! — Кьют заслонил меня и с остервенением толкнул разбуянившегося алкоголика. Тот не устоял и рухнул на пол, как мешок с мусором. — Лис, быстрее!       — Я звоню в полицию! — кричал отец Эн, с трудом поднимаясь с пола. Думаю, он уже принял на грудь и плохо управлял собой. — Ублюдки! Проваливайте отсюда! Больше вы до моей дочери не доберетесь!       Эльза стояла в углу комнаты, закрыв рот руками, и остекленевшим взглядом наблюдала за потасовкой. Мы вот-вот скроемся, а ей придется приводить в чувство это безобразное тело, подумала я. Эльза всегда нравилась мне. Возможно, потому что сама мысль о том, что у кого-то есть мать, вызывала во мне светлое, но в то же время горькое чувство.       Кьют волок меня к лестнице, будто у меня отказали ноги. На самом же деле, я не меньше его хотела сбежать отсюда как можно быстрее. До тех пор пока не заметила в другом конце коридора девушку. Она отдаленно напоминала мою лучшую подругу.       Эн выглядела сонной и какой-то… другой. Ее волосы успели отрасти и были заплетены в тугую косу. Эн ненавидела косы. А что это за нелепая пижама? Она в жизни не надела бы эти тряпки в голубой горошек. Болезненные тени залегли под глазами и скулами. Эн смотрела на меня с испугом и опаской. Такой же взгляд был у папы, когда ему мерещились чужаки у нас дома. Но для Эн я была не галлюцинацией, а реальностью. И страх в ее глазах был таким же неподдельным и искренним.       — Эн! — крикнула я, пока Кьют за руку тащил меня к выходу. — Энсио! — Я подумала, что если назову ее полным именем, которое она так не любила, она точно меня услышит. Я споткнулась на ковре у входной двери и чуть не растянулась. — Это Лис! Найди меня, когда все вспомнишь!       Повернулся замок, тяжелая деревянная дверь захлопнулась за нашими спинами. Если бы я знала, что больше никогда ее не увижу, возможно, я и сама полезла бы в драку, вцепилась в дверной косяк и отказалась уезжать, созвала бы всех врачей мира, которые помогли бы ей все вспомнить.       Кьют невнятно бормотал проклятья, хотя вывести его из себя было практически невозможно. Когда мы влезли в машину, Лайне метнул на нас недовольный взгляд.       — Вы мне тут все до блеска начистите, — проворчал он.       — Хоть сейчас заткнись, — пристегнув ремень, огрызнулся Кьют. От ярости его щеки светились румянцем.       Взревел мотор, машина стремительно набрала скорость. Свет фар встречных автомобилей отбрасывал замысловатые тени на крыше. По спине градом стекал горячий пот. Нетерпение и желание поскорее сунуть свой любопытный нос в чужие секреты вызывали ненормальное возбуждение и тремор. Сейчас, всего через несколько секунд я узнаю какую-то мрачную и ужасную тайну. Я расстегнула куртку и вытащила из сумки первый попавшийся лист.

«Раньше трех сбежать не получится. Придется делать это вместе со всеми. Я буду ждать тебя у запасного выхода. Пятнадцатое августа. Четверг. Три. Я люблю тебя. Твой Скарн».

      — Почерк похож, — жуя растрескавшиеся губы, промямлила я. — Наверное, это было перед Праздником города…       — Читать чужие письма нехорошо, — подметил Лайне.       — Тебе-то какое дело, моралист хренов.       — Что там? — полюбопытствовал Кьют.       — Я говорю, что почерк похож, — ответила я и дрожащей рукой протянула Кьюту письмо и записку, которую я нашла в парте. Я принялась переворачивать вверх дном содержимое тайника. Старые помятые конверты были пусты, лишь некоторые из них были подписаны заветной фразой «Твой Скарн». — Но здесь больше нет писем… Что она… Съела их, что ли?       Кьют прищурился, всмотрелся в текст, нацарапанный на бумажках, и перевел взгляд на меня. В нем отчетливо читалась опаска за мой рассудок.       Здесь же были тетради Скарна — по физике и по химии. Зачем Эн складировала их? Я бегло перелистала их, но не нашла ничего примечательного. Пара плакатов, которые, скорее всего, принадлежали Эн и попали сюда по ошибке, два билета из кино, разрисованные романтичными розовыми каракулями и скрепленные вместе степлером, целая стопка фотографий, сделанная на пленочный фотоаппарат и в фотобудках, и спортивная футболка. Раньше Скарн был заядлым бегуном, а чуть позднее стал нападающим в городской сборной по регби и, как любой самовлюбленный нарцисс, считал необходимостью подарить своей девушке напоминание об этом. Я поднесла ткань к носу, и по спине пробежала волна мурашек. В последнее время эти голубки даже пахли как-то одинаково.       Я развернула футболку и уронила на пол что-то увесистое. Это была медаль с лентой цвета городского герба. Вдоль нее тянулись выведенные черным маркером слова: «Эту победу я посвящаю тебе. Твой Скарн».       — Что ты хочешь найти там, сумасшедшая? — спросил Лайне, одной рукой держась за руль, а другой распаковывая жвачку.       — Не знаю. — В глазах собирались слезы.       Может, Лайне прав? Может, я и впрямь сумасшедшая? Хотя с такой-то генетикой — неудивительно. Я бегло перелистала фотографии. Скарн. Скарн. Снова Скарн. На некоторых Эн даже потрудилась вырезать свое лицо, чтобы остался только он. Вот уж не думала, что она настолько помешалась.       Лайне свернул на подступах к городу и мчался по объездной дороге. Я снова и снова перелистывала фотографии и пустые конверты, но не могла найти ни одной зацепки. Будто и не было никаких писем, которые Эн и Скарн оставляли друг другу в тайном закутке под школьной лестницей. Или кто-то предусмотрительно все уничтожил… Загадка, которую я так жаждала разгадать, ускользала от меня. Одни лишь фотографии с мордой Скарна, от которой меня начинало потряхивать. «Это он. Это он. Это он».       — Тормозни. Меня укачало… — Не успела я проронить это, как машину занесло и она остановилась у пустынной обочины.       — Иди-ка проветрись, а то заблюешь мне все сиденье, — стараясь говорить мягко, скомандовал Лайне.       Я приоткрыла дверцу и свесила ноги. Кьют выскочил из машины, обогнул ее и встал напротив.       — Ну что, лучше?       — Это он, — дрожащим голосом произнесла я и с надеждой посмотрела на Кьюта. — Я чувствую...       — Лис, успокойся. — Кьют погладил мое плечо и спрятал руки в карманы.       — Это он…       — Даже если и так, — заговорил Кьют, — с этим будет разбираться полиция. Ты сама не своя. Ты вообще себя видела? Ты на смерть похожа.       — Меня никто не хочет слушать. И ты туда же…       — Куда? — воскликнул Кьют и всплеснул руками, но тут же сбавил тон. — Я тебя слушаю. Но я волнуюсь. Неужели ты не понимаешь, что ты не можешь ничего сделать?       Я кивнула и продолжала рассматривать свои грязные ботинки. Дождь закончился, слегка потрескивала ЛЭП в сотне метров от нас. Я вытерла лицо и посмотрела вдаль: справа на горизонте виднелись крошечные очертания элеватора, и я усмехнулась, вспомнив, что так и не показала Эн это место. Мне хотелось, чтобы она тоже ничего не боялась.       Я достала одну из фотографий Скарна и машинально ковыряла дырки перочинным ножом в том месте, где были глаза.       — Он всегда мне не нравился… — Нож прошел насквозь, и я прокрутила его несколько раз вокруг своей оси. — Что он с ней сделал? Почему оставил там… в опасности? Хочется найти его и накостылять как следует.       — Кому ты можешь накостылять? — вставил свои пять копеек Лайне. — Разве что кошке.       — Да. Он мне тоже не особо нравился, — признался Кьют и, подойдя ближе, погладил меня по щеке.       Кьют неуверенно полез в карман и достал металлический футляр. Он рассеянно смотрел то на зажигалку, то на меня.       — Может, устроим ритуальный костер? Его позлит, если мы это подпалим, как думаешь?       — В смысле?       — Куклу вуду делать слишком долго. — Кьют протянул мне ладонь. Я взяла его за руку, и мы вышли на асфальтированный пустырь.       Лайне проводил нас безразличным взглядом. Наверное, если бы не я, в это время он только проснулся бы и отправился на очередной пьяный кутеж.       Кьют взял из моих рук фотографию и занес над огоньком зажигалки. Лицо Скарна начало чернеть и скукоживаться, превращаясь в пепел. Эта картина завораживала настолько, что я незамедлительно поднесла к огню следующий снимок.       — Ты же помнишь, что я твой личный психотерапевт? — улыбнулся Кьют, не сводя взгляда с огня.       Не дав фотографии догореть, Кьют бросил ее на асфальт. Его глаза, полные спокойствия, придали мне уверенности. Я швырнула к тлеющему снимку тетради и пустые конверты, и пламя разгорелось с новой силой. В нем стремительно исчезало лицо Скарна и немногочисленные каракули, нацарапанные его рукой.       Из темноты позади нас послышались шаркающие шаги. Лайне подошел ближе, присел на корточки и протянул руки к «костру». Когда бумажки начали затухать, он поспешил прикурить от тлеющих тетрадей. Я бросила в огонь футболку. Туда же полетела и медаль.       — Так тебе, урод, — сказала я, чувствуя обманчивое удовлетворение.       — Полоумная… — Лайне потер рука об руку. — Классно прогулялись, — пробормотал он, а затем встал и направился обратно к машине. — Костер можно было и на заднем дворе разжечь.       — Лис, я знаю, как тебе больно. — Кьют мягко развернул меня к себе и положил ладони на мои щеки, убрав влажные пряди за уши.       — Правда? Откуда? — угрюмо отозвалась я.       — Мне знакомо это. Возможно, даже лучше, чем тебе… — Кьют продолжал теребить мои волосы. Его взгляд застыл где-то на уровне моего левого уха, а на лице отразилась сосредоточенное выражение.       Я ждала его слов, заранее зная, что они не облегчат моих страданий.       — У меня был брат. — Плечи Кьюта бессильно опустились, а руки сползли с моих щек. — Он умер два года назад.       Позади Кьюта зажглись фары внедорожника. Лайне уныло поправлял зеркало и переключал радиостанции на магнитоле, всем своим видом демонстрируя, как он устал от наших похождений. Я почувствовала, что на глаза вновь наворачиваются слезы.       — Он был моим лучшим другом, — прошептал Кьют. — Так что я знаю, каково это — потерять того, кто тебе так… важен… — Кьют почему-то пожал плечами. Наверное, ему было нелегко подобрать слова.       Только в этот момент я поняла, сколько всего я еще не знаю о нем. Может, именно поэтому Кьют редко смеется и рассуждает так хладнокровно и по-взрослому? Совсем не так, как эта бестолочь Лайне. Сейчас Кьют казался настолько уязвимым и беззащитным, что я невольно отвлеклась от свистящей дыры в сердце.       — Но Эн жива, — вновь заговорил Кьют, и его блестящий взгляд сосредоточился на моих глазах. — Она есть… И, возможно, когда-нибудь она еще вспомнит тебя.       Кьют изобразил подобие вымученной улыбки и прислонился своим лбом к моему. Я давно потеряла веру в то, что он сказал, но не стала произносить вслух. Ведь Кьют прав: Эн всего лишь забыла меня. Это чертовски эгоистично — хотеть быть в чьей-то памяти. Но когда-нибудь я смогу смириться с тем, что меня там больше нет. Хотя там было так уютно…       Кьют отпрянул и посмотрел на черный небосвод.       — Ну вот. — Редкие капли снова застучали по лицу. — Скорее, в машину. Не хочу, чтобы ты простыла…       Конечно, папа как всегда нелепо отчитал меня за то, что я пропадала до ночи черт-те где. Он обижался на меня не как на ребенка, а как на своего ровесника. И это злило еще сильнее. Он не разговаривал со мной несколько дней. Объявил только, что очень огорчится, если я продолжу искать опасностей на свою голову. Радовало лишь то, что его крыша осталась на месте. Тогда я почти начала верить, что папа окончательно выздоровел.       Жизнь постепенно начала возвращаться в привычную колею. По выходным мы с Кьютом делали вместе уроки, а иногда просто бездельничали, перекидываясь в карты или играя в бестолковые игры на приставке. Погода давно не благоволила к прогулкам, торчать в четырех стенах уже чертовски надоело, а впереди ждала долгая и мрачная зима.       В первое воскресенье ноября после физики и геометрии Кьют предложил пройтись по аллее, пока не начался обещанный синоптиками снег с дождем.       Я спустилась во двор и ждала, пока он отыщет свой свитер. По левую руку, за мутными стеклами небольшой оранжереи, его мать возилась с остатками цикламенов. Сдается мне, выращивание цветов было для нее лишь поводом поменьше смотреть в глаза сына и предлогом смыться от него в выходной день. Родители Кьюта развелись полгода назад, и застать их дома вместе мне ни разу не удалось.       Я беззвучно подошла к приоткрытой дверце оранжереи. На стеклянной крыше собрались грязные разводы вчерашнего, уже растаявшего снега. Размытые тени сводчатого потолка мягко очертили клумбы и женскую фигуру. Мать Кьюта, по всей видимости, закончившая с основной работой на сегодня, сидела на садовой скамейке, запрокинув голову. Она положила ногу на ногу, забыв о тлеющей в руке сигарете. На ней была бесформенная вязанная шапка и резиновые галоши. Весь ее вид источал печаль и усталость. «Еще бы, — подумала я. — Страшно представить, через что ей приходится проходить».       Проклятая дверца предательски скрипнула, когда я заглянула внутрь. Мать Кьюта вздрогнула и уронила сигарету. Наверное, она успела задремать.       — А, это ты, — пробормотала она, подняла окурок и аккуратно положила в пепельницу.       — Простите. — Я почувствовала, что начинаю краснеть.       — Ничего. — Она помотала головой. — Заходи, если хочешь. Только смотреть тут уже точно не на что.       Кроме пустых вазонов и садового инвентаря смотреть и впрямь было не на что. Но меня, откровенно говоря, интересовали вовсе не растения.       Стараясь украдкой ее рассмотреть, я в который раз отметила про себя, что на мать Кьют был похож куда больше, чем на отца, которого я видела от силы пару раз. Мне порой казалось, что у него вовсе нет родителей.       — Я видела ваши цветы летом. Очень красивые, — сказала я, теребя край куртки.       Мать Кьюта мрачно улыбнулась и ничего не ответила.       — Кьют рассказал мне про то, что случилось, — выпалила я.       — А что случилось? — женщина, чьего аристократизма не умаляла даже рабочая садовая одежда, встала со скамьи и устало собрала в охапку сухие цветы.       — Я про его брата… Мне… я очень сочувствую, что так вышло, — неуверенно пролепетала я. Стук сердца гулко отдавался в ушах.       Женщина остановилась на полпути и бросила бесцветный короткий взгляд через плечо. Затем швырнула охапку цветов в небольшую яму и взяла со скамейки сигареты. Пока она снова прикуривала, глядя куда-то сквозь пространство, я уже начала жалеть, что позволила себе ляпнуть глупость.       — Ты же знаешь, что после школы он уедет? — все тем же ровным тоном, каким она говорила о цветах, произнесла мать Кьюта и затянулась.       Я неуверенно приоткрыла рот, но не нашла подходящего ответа.       — Ты можешь пообещать мне, что не обидишь его? — Ее холодный взгляд буравил дыру в стенке оранжереи. — Я вижу, он к тебе привязался… Дай слово, что не сделаешь ему больно. Он уже и так натерпелся.       — Ты здесь? — Кьют нехотя заглянул в дверь. На нем был синий дождевик, капюшон которого смешно закрывал почти всю верхнюю половину лица.       Земля под ногами казалась мягкой и вязкой. Зачем мне делать ему больно? Неужели я похожа на человека, которому нельзя доверять? Она не воспринимает меня всерьез?       Я вышла из оранжереи не попрощавшись. Кьют брел в сторону аллеи и молча вставлял батарейки в большой фонарь. Он остановился только у ворот, когда заметил, что я медленно плетусь позади.       — Ты идешь?       Когда мы поравнялись, я посмотрела в его лицо, скрытое за синим полиэтиленом. Солнце, которое не появлялось уже неделю, ненадолго преодолело глухой слой облаков и окрасило бордовым светом все вокруг. Поцеловало на ночь… Лицо Кьюта заиграло фиолетовыми красками, а кадык судорожно шевельнулся. Мягкие ямочки в уголках губ, придающие его виду такую милую детскость и так и не исчезнувшие с возрастом, слегка дрогнули. Я подошла ближе и обхватила его шею руками, прижавшись виском к холодной щеке. Мы стояли неподвижно до тех пор, пока набежавшие тучи вновь не поглотили мягкие солнечные лучи. «Никогда не брошу. Не сделаю больно. Никогда».       Я потянула Кьюта за руку. Мы шли по пустой сумеречной аллее, а ветер насвистывал неказистые мелодии, путаясь в голых липовых ветвях. Ни один прохожий не встретился нам на пути, отчего казалось, что никто не высунет нос из дома до самой весны. Все вокруг замерзало, в то время как во мне разгоралось и чадило спасительное согревающее чувство. Я понятия не имела, куда оно меня заведет, и покрепче сжала горячую ладонь Кьюта.