В чаще тихой

      Тихие переулки, разрозненные и спутанные, оградили от шума проспекта и погрузили в сонный полумрак. Я сознательно свернула не на том перекрестке и очутилась в Старом квартале. Ночная подсветка уже зажглась, и очертания фактурных барельефов над цепочкой окон обрели объем.       Я давно избегала этих мест и сейчас, к собственному удивлению, обнаружила, что квартал так сильно изменился: тротуары казались состарившимися, вязы осунулись, а тот самый поворот, замаячивший впереди, словно просел вниз, потянув за собой угол ветхого двухэтажного особняка. Что-то зашелестело под ногами. Я остановилась и посмотрела вниз. На почерневшем от грязи листе проступали красные буквы: «Будьте осторожны! …ведутся ремонтно-реставрационные работы. Приносим свои…»       Половину переулка за поворотом перегородили строительные леса, обнесенные хлипкой металлической изгородью. Пройдя вдоль нее, я остановилась напротив особняка, скрытого за грязно-серой фасадной сеткой.       Недолго думая, я протиснулась между железных прутьев и ступила на покрытый слякотью плиточный тротуар. Обойдя сваленные в кучу мешки с цементом, я приблизилась к зданию вплотную и взглянула наверх, но засомневалась, что вывеска еще на месте. Я просунула голову в брешь в сетке и явственно почувствовала запах сырого камня, размытого временем. Над пыльными стеклянными дверями, испещренными следами рук, поблескивали потемневшие от времени и схваченные грибком буквы: «Солнечный ветер».       Я закрыла глаза и вдохнула поглубже. Того запаха книг больше нет. За широкими пыльными окнами, в темном холле, виднелась стойка администратора, позади которой висели покосившиеся указатели, ведущие в книжный зал и кафетерий. Потертые перила лестницы из темно-бурого дерева скрывались в темноте наверху, оставляя лишь догадки о том, что происходит этажом выше.       Внутри меня нарастало чувство, похожее на увеличивающийся воздушный шарик. Оно давило на легкие и диафрагму, мешало дышать и вызывало покалывание в носу. Нет, я не зря столько лет обходила стороной это место. А прийти сюда сейчас было и вовсе попыткой оживить труп.       Мы с Айну говорили по телефону всего полгода назад, когда я поздравляла ее с днем рождения, но она и словом не обмолвилась. Почему она не сказала, что «Солнечный ветер» закрыли? Она же живет через две улицы и наверняка не раз проходила мимо, когда возвращалась в Медио. Неужели она добровольно все забыла и не жалеет об этом? Я со злостью отбросила фасадную сетку, протиснулась между решеток изгороди, зацепившись краем пальто за выступающий прут, и побежала прочь.       Стук каблуков звонким эхом отдавался в тесном безлюдном переулке, восходящем наверх, к улице Вегарда М. Я бежала до тех пор, пока не заныли мышцы ног. Выйдя на улицу, я свернула направо и прикинула кратчайший путь до площади. Впервые за долгое время мне хотелось долго и надрывно плакаться в чье-то плечо, хотя я и понимала, что это просто-напросто глупо — убегать от своих чувств, как испуганный ребенок.       Когда я смогла различить вдалеке вывеску «Белого ворона», с неба посыпался мелкий и почти не ощутимый дождь. Увлажненный асфальт заиграл красками вечернего города. У входа в кофейню никого не было — наверное, встречающие решили переждать неприятный сюрприз погоды внутри.       В помещении было натоплено до духоты. Нос мгновенно наполнился ароматом приторного капучино с крепкой молочной пенкой. В дальнем углу небольшого зала, декорированного виниловыми пластинками, сидела лишь небольшая компания студентов. Когда я развернулась и открыла входную дверь, кто-то едва не сбил меня с ног.       — А я уже решила, что опоздала, — сообщила я, увидев, как из-под черной кепки показалась кучерявая голова. Мати стряхнул капли воды с козырька и позволил мне выйти.       — Алоха, соучастница… — растерянно пробормотал он и посмотрел в обе стороны улицы. — Идем быстрее. Дождь усиливается, — наконец констатировал Мати и передернул плечами от холода. — Здесь недалеко.       Юноша повел меня вглубь квартала. Я еле поспевала за ним, хотя точно не меньше хотела поскорее спрятаться от дождя и ветра.       Мы свернули в переулок и оказались около трехэтажного особняка, какими заполнен Старый квартал. Эти места в Медио издавна оккупированы интеллигенцией и разительно отличается от окраин. Здесь живут ученые, крупные предприниматели и почти весь городской бомонд. Мати распахнул передо мной резные деревянные двери, расположившиеся между колоннами с капителями.       В центре плохо освещенного холла встречала монументальная мраморная лестница с фигурными балясинами, ведущая на балкон. Мати взбежал наверх, уже не особо дожидаясь меня. До ушей донеслась приглушенная музыка и радостное перекрикивание множества голосов. Мати дернул бронзовую поворотную ручку, но дверь оказалась запертой. Он несколько раз сердито ударил в дверь кулаком, отчего та подпрыгнула на петлях, и снял промокшую ветровку.       — Что это за место? — спросила я.       — В смысле? — с искренним удивлением пробурчал Мати. — Мы тут живем. — Он постучал снова. — Ну… Сестра тут почти не появляется после…       Дверь распахнулась. Из проема вырвалась лавина шума и показалась голова Юнаса. Его белые волосы рассыпались по плечам и словно экран отражали на себе сияние светодиодного прибора, расположенного где-то в квартире. Юнас изящно держал двумя пальцами пластиковый стаканчик с ярко-оранжевой жидкостью.       — …а я предупреждал: это годится только для травли тараканов! — прокричал он кому-то и повернулся к нам. — О, ну наконец. — Он хлопнул Мати по плечу и кивнул на меня. — Да вы уже подружки!       Я смущенно поздоровалась и вошла в квартиру, когда Юнас грациозным жестом пригласил меня. В прихожей было темно, хоть глаз выколи, если бы не разлетающиеся по стенам разноцветные пятна прожектора. Справа, на добротном деревянном полу, стояли два кожаных пуфа, высокое псише из дорогого дерева и стеллаж с множеством фарфоровых фигурок. Наверное, сувениры из дальних стран. Влево уводил темный коридор, а перед нами были гостеприимно распахнуты двери в большую гостиную с камином.       — Кому тараканьей отравы? — громогласно поинтересовался Юнас, пока мы раздевались, и помахал рукой с полупустым стаканчиком.       — Э, следи за словами, — нахмурился Мати. — Это мой лучший коктейль!       — Но это же не мешает ему быть отравой! — прокричал в ответ Юнас и тут же подозвал кого-то рукой. Из гостиной, попивая «лучший коктейль» и потягиваясь, вышла Бирте. — Смотри, кого я привел!       Юнас кивнул на меня, обнял Бирте и начал что-то оживленно говорить ей на ухо, заботливо заправляя ее волосы за ухо.       — Они пара? — спросила я, шагая в гостиную вслед за Мати.       — Что? — переспросил тот.       — Я говорю, Юнас и Бирте — пара?       Мати прокричал что-то нечленораздельное. Его слова утонули в шуме.       В центре гостиной, стараясь попасть в такт музыке на порядком обмякших от выпитого ногах, извивалось несколько человек. На длинном кожаном диване возле левой стены валялись парень с девушкой, тщетно пытаясь о чем-то беседовать рядом с массивным проигрывателем. Всех присутствующих, кроме Мати, Юнаса и Бирте, я видела впервые.       Возле дивана расположился стеклянный журнальный столик, оба яруса которого были заставлены чашками всех мастей и пластиковыми стаканчиками, а в центре красовался хрустальный графин с неопознанной жидкостью, переливающийся, как и все в этой комнате, всеми цветами прожектора.       — Как тебя зовут? — раздалось у меня за спиной, и я вздрогнула от неожиданности.       Передо мной появился парень с невообразимым начесом на длинных черных волосах, из которых торчали хаотичные красные пряди. Незнакомец смахнул их с лица и слегка склонился ко мне в ожидании ответа.       — Дарин, это Лис! — К нам тотчас подбежал Юнас. — Лис, это Дарин, мой сосед по общаге.       — Рада знакомству, — стараясь перекричать музыку, сказала я.       Красные, синие и желтые пятна прожектора скользили по стенам и одежде присутствующих. Я продолжала всматриваться в лица, то и дело возникающие из полумрака.       Гости перекочевали к столику с пойлом. Мне вручили стакан с пузырящимся коктейлем, по запаху напоминающим дешевый ром с добавлением апельсиновой газировки.       Я вышла из гостиной и направилась на поиски ванной комнаты, чтобы сполоснуть руки. Глаза привыкли к темноте, и я смогла рассмотреть сводчатый потолок, украшенный замысловатыми резными панелями.       Первая дверь в коридоре была открыта. Из проема на стену падала косая полоска мигающего зеленого света. Я осторожно заглянула внутрь: по ту сторону окна обосновался огромный неоновый крест аптеки. Залитая кислотным светом комната была заставлена коробками и мебелью. В дальнем углу, грустно подпирая деревянную этажерку, стоял скрипичный чехол, а из-за шкафа выглядывал пюпитр. Большое окно с широким подоконником выходило на безлюдный переулок.       Этажерка была покрыта слоем пыли. Стопка конвертов, какой-то хлам, подарочные статуэтки и единственное фото в большой и тяжелой гипсовой раме: совсем юная девушка направляется навстречу фотографу, уверенно держа за ошейник огромного добермана. Пес явно рад видеть того, кто остался за кадром, и вот-вот сорвется с места, протащив девушку за собой. Ее длинные кучерявые волосы рассыпались по плечам, а на лице застыло предчувствие улыбки. Вслед за ней бежит юноша. Их лица так похожи, что кажется, будто произошло двоение или это просто брак негатива. Мати? Нет, не похоже. Но девушку я узнала моментально, и это почему-то было приятно.       На стене висели картины с городскими пейзажами. Кому-то в этой квартире явно нравится холодное очарование Медио. Вот площадь Кода, а вот — старинное здание городской администрации. Я направилась левее и боковым зрением заметила стоящую в дверном проеме фигуру. Я вздрогнула от испуга. Рама выскользнула из рук и разбилась вдребезги. Музыка поглотила шум.       На пороге комнаты стояла Герда. Не знаю, что могло сделать ее появление эффектнее, разве что вспышки молний за спиной. Она не двигалась и не моргая смотрела на меня. Не успела я шелохнуться и открыть рот для извинений, как виновница моего испуга вскинула руку и приложила указательный палец к губам. Я замерла.       Двигаясь боком и искусно переступая осколки, словно ниндзя, Герда приблизилась ко мне. Выражение на ее лице даже не изменилось. Девушка остановилась в метре от меня и протянула руку. «Чего она хочет?» — подумала я, взглянув на ее ладонь. Лицо Герды смягчилось, и она поджала губы, чтобы не расплыться в снисходительной улыбке от моей нелепости. Она терпеливо поманила меня, сложив вместе средний и указательный пальцы. Я взяла ее за руку.       Герда помогла мне перешагнуть через гипсовые осколки, подвела к кушетке у противоположной стены и жестом предложила сесть. Все ее движения источали уверенность и спокойствие, а рука была твердой, как металлическая свая. Герда подошла к этажерке, взяла с полки лист бумаги и аккуратно собрала осколки в кучу. Пригнувшись и окинув взглядом пол, она кивнула самой себе и похлопала рука об руку. «Какая пластичность», — пронеслось в голове.       В соседней комнате стало тише. Похоже, собравшиеся придумали какую-то игру вроде «Правда или действие» и даже не заметили моего отсутствия. Я и сама себя не особо искала. Герда закрыла дверь и сняла с плеча рюкзак. Она снова приблизилась и опустилась передо мной на колени. Я не понимала, что она делает, но боялась задавать вопросы. Взглянув на меня снизу вверх, Герда приподняла мою левую ступню и спросила:       — Больно?       Я посмотрела вниз: на носке багровело пятно. Должно быть, от неожиданности я даже не почувствовала, как увесистая рама ударилась о ногу. Я неуверенно мотнула головой. Герда расстегнула рюкзак и достала флакон с антисептиком и бинт. «Зачем она носит с собой аптечку?» — удивилась про себя я, но это, как и кровоточащая рана, было просто неспособно отвлечь мое внимание.       Герда осторожно сняла носок с моей ноги и проследила за реакцией. А я следила за Гердой. На ней была черная обтягивающая футболка, открывающая шею и руки, которые прежде всегда были спрятаны. Кожа демонстрировала мышечный рельеф. На это явно ушел не один год тренировок. На тыльных сторонах предплечий темнели старые гематомы. Из-под ворота футболки выглядывал фрагмент татуировки: змея, словно нашептывая что-то на ухо, ползла по шее, немного скрытая под толстыми, как проволока, светло-русыми волосами. Судя по размытым контурам, рисунок был сделан несколько лет назад.       Прическа Герды заслуживала отдельного внимания: ее словно стригли садовыми ножницами. Крупные, густые волны, выбивающиеся во все стороны, были небрежно перекинуты на правый глаз. Выглядывающие из копны волос ушки добавляли в образ что-то от эльфов.       — Прости, — выдохнула я, наблюдая за тем, как руки с синяками и ссадинами на костяшках протирают мою рану и завязывают бинт вокруг ступни.       — Ничего, — строго ответила Герда, сосредоточенно изобретая узел. — Мне все равно не нравилась эта рама.       Ее чистое лицо с вздернутым носом, длинными ресницами и фарфоровым румянцем было абсолютно детским, будто позаимствованным у маленькой девочки из мультфильма. И так странно на нем выглядело серьезное, волевое выражение, которое исчезало только в те редкие моменты, когда Герда улыбалась. Это создавало странное противоречивое сочетание. Как… приторный персиковый сок с пугающим привкусом металла.       — Готово, — сообщила Герда и посмотрела на меня. Ее большие глаза с чуть опущенными внешними уголками, как у куклы, всегда были полуприкрыты, и потому взгляд казался безразличным или уставшим.       Она поднялась с пола и отряхнула колени.       — Глотни. Тебе сейчас не помешает расслабиться, — добавила она.       — А ты? — поинтересовалась я.       — Я такое не пью, — фыркнула Герда и усмехнулась, словно я предложила ей проглотить лягушку. Она подняла с пола фотографию. — Давно нужен был повод убрать это, — задумчиво добавила она.       — Кто это с тобой? — спросила я.       — Это Юкка, наш брат, — ответила Герда, не поменявшись в лице, и вздохнула. — Сегодня его день рождения. — Она положила фотографию на подоконник и устало потянулась. — Это, кстати, его комната.       — Если бы знала, не пришла бы в такой затрапезной одежке… — смутилась я и отпила. — Мати не представил нас. Юкка еще не пришел?       — Вряд ли, — ответила Герда. — Он умер два года назад. Да и выглядишь ты вполне прилично.       — Прости, я не знала… — начала было я.       — Ничего. Откуда ты могла знать? — ответила Герда. — Почему ты перестала пить?       Я смутилась еще больше и отставила стакан в сторону. Это было неприлично, но я нутром чувствовала, что хочу узнать все. К тому же за то недолгое время, что мы были знакомы, Герда редко так охотно разговаривала, не пыталась никого избить и никуда не спешила.       — Что с ним случилось? — осторожно спросила я. Возможно, это прозвучало бестактно.       Герда подошла к шкафу и достала толстый фотоальбом, а затем присела на кушетку в метре от меня.       — Юкка жил творчеством. Человек искусства. Тонкая душа. Совсем на меня не похож, — начала она, открыв первую страницу и смахнув со снимков слой пыли. — После школы он в консерваторию поступил. Скрипка. — Герда кивнула на чехол, задумчиво почесала в затылке и протянула мне снимок, на котором был изображен кучерявый паренек. Он стоял на крыльце того самого особняка, где мы находились, сунув руки в карманы джинсов. — А потом он влюбился.       Я всмотрелась в улыбчивое лицо юноши и снова удивилась его сходству с сестрой и Мати. Я вернула фотографию Герде и молчала в ожидании продолжения. А она тем временем уже протягивала мне следующий снимок. На нем Юкка крепко сжимает в объятиях красивую, длинноволосую брюнетку в коротком джинсовом сарафане. В такую нимфу сложно не влюбиться, должно быть. Она стоит вполоборота к фотографу, смущенно уткнувшись носом в плечо возлюбленного.       — Ее звали Линде. Она была пианисткой, — глухо рассказывала Герда, задумчиво листая альбом. — Обычная девчонка, каких тысячи. Красивая, конечно… Знаешь, у нее почти всегда был такой странный испуганный взгляд. Она будто все время извинялась за что-то, — говорила Герда. — Юкка в ней души не чаял.       Герда протянула мне следующее фото: на нем Юкка выглядывает из оркестровой ямы, заполненной увлеченными своими делами музыкантами.       — На третьем курсе они поехали на день в Гело и остановились в одном из центральных отелей. Хотели сходить на концерт и развеяться. — Девушка приняла фотографии из моих рук и задумчиво ковыряла край альбома. — Как сейчас помню — десятое число. Они собирались вернуться на следующий же день. Но не вернулись. Ночью, под утро, мне пришло сообщение с номера Линде. Там было сказано: «Не пытайся ничего понять». Я решила, что Линде ошиблась номером, и набрала ей, но ее телефон был недоступен. — Герда встала и прошла в другой конец комнаты, осматривая пол на предмет незамеченных осколков. — Я решила не накручивать себя и легла спать. А днем, матери позвонили из полиции. Когда пришло время выселения, администратору отеля никто не открыл, и он воспользовался своим ключом.       Герда подняла с пола незамеченный осколок и бросила к остаткам рамы, похлопав рука об руку. Затем повернулась ко мне, облокотилась о подоконник и задумчиво посмотрела на переулок. Ее лицо окрасил неоновый зеленый свет.       — Юкка лежал на полу без сознания. Администратор подумал, что он мертв.       — Что было дальше? — тихо спросила я, когда Герда замолчала.       — Мы с матерью и Тиму — это наш отчим — сразу же сорвались туда. Юкка пришел в себя, но ничего не помнил, даже кто он сам. На Линде я сперва и не подумала. То сообщение и из головы вылетело. — Герда сгорбилась, скрыв лицо за кучерявыми прядями, и долго не могла продолжить. — И не придала значения красной нити, которая была у него на руке.       Невидимая иголка уколола меня в сердце, и я судорожно втянула носом воздух.       — Врачи только разводили руками: никаких травм и повреждений, которые могли бы привести к амнезии. — Герда вздохнула. — Мать не захотела оставлять его в больнице. Первую неделю Юкка просто лежал тут, как овощ. А потом словно сошел с ума. Он хотел уйти. Просил отпустить его. Говорил, что мы что-то перепутали. Что он не знает, кто мы, и что остаться он не может. Однажды чуть не сбежал ночью. — Герда посмотрела на дверь. — Тиму после этого даже замок с той стороны приделал и заколотил окно. Но брата это только сильнее пугало. Неудивительно, впрочем… — Лицо Герды становилось мрачнее и мрачнее. — Криков тогда было… Юкка нас материл последними словами. Так странно… Столько лет бок о бок, и вдруг — «кто ты?»       Музыка в соседней комнате стала громче, и гости нестройным хором начали подпевать.       — Так прошло недели две, — продолжала Герда, складывая параллельно друг другу валяющиеся на подоконнике карандаши. — Мы жили словно на пороховой бочке. И в итоге она рванула. — Рассказчица глубоко вдохнула. — Тридцатого марта я проснулась от маминых воплей. Они с Тиму открыли комнату и увидели, что Юкка вскрыл вены. Кто-то из нас забыл лезвие, которым он точил грифели. Он вставлял его в оконную раму… А вечером, в тот же день мне снова поступило сообщение с номера Линде. Там было всего пять слов: «Прошлое должно остаться в прошлом». Доблестная полиция меня на хер послала с этими СМС-ками.       Герда водила кончиками пальцев по стеклу, прижавшись лбом к оконной раме.       — Юкка лежал как раз там, где ты сидишь. Только диван пришлось заменить. Тот был полностью залит кровью. — Я непроизвольно поджала ноги, осмотревшись по сторонам, и снова взглянула на девушку. — Я с тех пор тут редко бываю, живу у бабушки. Не могу тут долго находиться.       — Забыть все — это тоже больно, — задумчиво пробормотала я. — Наверное, Юкка просто не нашел иного выхода.       — Ты думаешь? Впрочем, если бы незнакомые люди заперли тебя черт знает где…       — Может, Эн закончила так же, — с горечью предположила я.       — Не факт, — ответила Герда, захлопнула альбом и убрала в шкаф. — Ты же понимаешь, что реакция всегда разная?       — Реакция на что? — переспросила я.       — На похищение памяти. Кто-то забывает всю свою жизнь, а кто-то большую ее часть. Кто-то сходит с ума, а кто-то, надеюсь, спустя время начнет жить заново… Забыть все — это ведь почти как умереть и реинкарнировать. — Герда села, устало запрокинула голову и уставилась в потолок. — Ты начинаешь все сначала. Забываешь не только хорошее, но и плохое.       — И что ты сделала потом?       — Линде исчезла. Я пошла в общежитие при Консерватории и вытрясла душу из каждого встречного. Я допрашивала всех ее одногруппников. Надеялась найти зацепки, поймать ее след. Безуспешно. Там, кстати, я и встретила Юнаса. — Герда слабо улыбнулась, но тут же помрачнела снова. — Я делала все, что было в моих силах.       — А что полиция?       — Дело давно закрыли. — Герда махнула рукой. — А Линде так и не нашлась. Хотя, знаешь… — замялась Герда, понизив голос до шепота. — Иногда, в толпе, я видела вдалеке высокую темноволосую девушку. И ловила на себе ее взгляд. Испуганный, извиняющийся взгляд… И иногда вижу до сих пор. Но не могу догнать…       Герда долго-долго молчала, а я терпеливо ждала продолжения, уже не надеясь на счастливый конец.       — Мать тоже вскоре умерла. — Герда снова посмотрела за окно. — Сердце не выдержало.       — Это ужасно… — прошептала я и посмотрела вниз.       — Кому еще теперь восстанавливать справедливость? — с сарказмом сказала девушка. — Этим и занимаюсь.       — Время от времени угоняя машины? — спросила я, сама не знаю зачем.       Герда внимательно осмотрела меня, будто оценивая мою адекватность.       — Тебе когда-нибудь говорили, что ты сумасшедшая? — спросила она.       Я стыдливо кивнула, вспомнив каждый такой случай.       — Знаешь, в этом вонючем городе у меня в последнее время много недоброжелателей. Норс… этот мудак… — Герда сжала руки в кулаки. — Он сказал мне, что я сумасшедшая, один раз. Я предупредила, что начищу ему ебальник. Сказал два — я привела приговор в действие. Он не понял — я угнала его корыто, которое и так на ладан дышало. Теперь он знает, что в следующий раз лучше молчать. А ты?       — В смысле? Что — я?       — Что ты делала, когда тебе говорили, что ты сумасшедшая?       Герда задала вопрос, который я никогда и ни за что не задала бы самой себе. Ведь, в сущности, когда меня называли сумасшедшей или говорили, что я все выдумала, я бездействовала. А я могла что-то сделать? Оказывается, я могла не согласиться?..       Дверь в комнату с шумом распахнулась, и на пороге появился Дарин.       — Эй, а вы чего тут? Все в гостиную! Юнас всех собирает уже.       — Мы сейчас будем. — Герда одобрительно махнула рукой, и растрепанный юноша скрылся. — Идем, — с озабоченным видом позвала она. — Черт, чуть не забыла… — Девушка поднялась с дивана и достала из рюкзака коробочку. — Держи.       Это был новенький, явно недешевый телефон последней модели. Я с удивлением взглянула на него.       — Я не могу такое принять. Мой телефон был старым.       — Считай, что это за моральный ущерб, — ответила Герда, надела рюкзак на одно плечо и поднесла коробку ближе.       — Говорю же, я не могу его взять! — воскликнула я.       — Держи, сказала, — грубо бросила Герда, буквально всучив мне телефон, и направилась к выходу. У двери она обернулась. — Мы во вторник встречаемся у меня. Нам нужно собрать твои показания. Ты же больше не упадешь в обморок? Короче, часам к семи приходи. — Сделав два шага, Герда опять вернулась. — И да… Прости, что схватила тебя тогда. — Она кивнула на мое предплечье. — Я могла не рассчитать силы.       Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.       Когда мы оказались в гостиной, все присутствующие устремились ей навстречу, словно в помещение вошел Папа Римский. Герда принялась здороваться с гостями. Кому-то она подавала руку, а кого-то мимолетно обнимала за плечи.       В углу зажегся старинный торшер, озарив всех совершенно иным светом. Юнас прошел в центр гостиной и расположился на стуле, деловито выудив гитару из чехла. Гомон голосов стих, и все взгляды устремились на светловолосого музыканта, который с важным видом восседал у всех на виду и нетерпеливо поглаживал струны.       — Друзья! — Юнас встал со стула. — Я хочу посвятить эту песню одному классному парню. К сожалению, я не был с ним близко знаком. И сегодня его здесь, увы, нет… — Юнас сбился и вздохнул. — Не судите строго, в общем.       Когда Юнас тронул струны и слуха коснулась неторопливая, ненавязчивая мелодия, все собравшиеся задышали снова. Мягкий, пронзительный тенор произнес первые слова:

Я знаю, что жизнь не вечна И все обратится в прах, Но я буду жить бесконечно В твоих самых сладких снах…

      Голос Юнаса вибрировал и струился, переливаясь от тягучей нежности до звенящей хрипотцы. Некоторые гости закрыли глаза, другие — вздрагивали от накрывающих волнами мурашек.       Почти физически ощутив на себе чей-то взгляд, я оторвала внимание от музыканта и направила его в другой конец комнаты. Герда не моргая следила за мной, как следят за диковинным зверем, не понимая, чего от него ждать. А голос Юнаса все лился и лился по комнате и коридору, проникал в открытые форточки и устремлялся ввысь, делая дождливую весеннюю ночь немного теплее.       Когда Юнас смолк, уронив голову в драматичном поклоне, толпа слушателей взорвалась пьяными овациями.       — Это офигительно! — верещал Мати, повиснув на шее долговязого музыканта.       — Все, теперь можете напиться вдрызг! — объявил Юнас, обнимая Мати в ответ. — В вертикальном положении вы здесь больше никому не нужны.       Когда Мати отошел в сторону, Герда подошла к Юнасу и без слов жарко поцеловала в губы, слегка приподнявшись на цыпочках. Отклеившись друг от друга, парочка обменялась многозначительными ухмылками. Кто-то засвистел, кто-то расхохотался, а я посмотрела в сторону Бирте, которая лишь молча закатила глаза. Наверное, в их компании было принято целовать в губы своих друзей. Затем Герда достала сигареты, бросила рюкзак в кресло и как ни в чем не бывало вышла из комнаты.       Конечно же, Юнаса упросили спеть на бис и исполнить еще немало других песен. А музыкант мило и нелепо ломался, соглашаясь играть еще и еще и важно потягивая виски между подходами. Вечеринка незаметно переросла в тихий, сонный квартирник.       Я и сама не заметила, как почти задремала под убаюкивающие мелодии, устроившись в кресле около камина. Голос Юнаса, мастерски играя мелизмами, обволакивая, словно густой мед, и расщепляясь на высоких нотах, казался частью сновидения.       Около двух гости начали разбредаться по домам.       Я вышла в прихожую, где уже горел светильник, и увидела Герду, которая стояла у самых дверей, прислонившись спиной к косяку, и затягивалась сигаретой. Напротив, уперев ладонь в стену прямо возле ее лица, стоял мужчина. Он тихо и вкрадчиво что-то говорил ей на ухо. На нем была черная кожаная куртка в цвет его свисающих почти до плеч волос, напоминающих перья птицы, а его профиль, нахмуренный, несмотря на улыбку, вызвал у меня подсознательное отторжение и испуг своими резкими линиями.       Уловив движение сбоку, Герда посмотрела в мою сторону. Ее собеседник сделал то же самое, и его взгляд, сравнимый со скоростным поездом, стремительно протаранил мой, подобный хлипкому велосипеду. Спрятав глаза от разлетающихся во все стороны осколков, я посмотрела вниз.       — Уходишь? — спросила Герда.       — Да, уже пора, — сказала я, все же взглянув в глаза незнакомцу, который оценивал меня с головы до ног.       — Стоять! — раздалось над ухом, и меня нагло схватили за плечи.       Юнас вышел на свет, на ходу надевая гитарный чехол и безмолвно жестикулируя, потому что мысли явно опережали речь. Затем снова положил руку мне на плечо, с трудом сфокусировал взгляд и с серьезным видом, слегка глотая звуки, констатировал:       — Ты живешь на «Общежитии».       — Есть такое, — ответила я, сняла его руку с плеча и начала одеваться.       — Щас… — Юнас снова ушел в гостиную, споткнувшись на ковре, и вернулся с бутылкой виски. — Пшли… — Он взял меня под локоть и направил к выходу.       Мы вышли из особняка в начале третьего. К счастью, дождь закончился пару часов назад, и сейчас о нем напоминал лишь запах сырого камня и редкие капли, срывающиеся с карниза особняка. Улица Ансгара Рига, причудливо изогнутая и спящая даже в дневные часы, казалась мертвой. Каждое движение отдавалось эхом в замкнутом каменном устье.       — Что это был за тип с Гердой? — Я провела кончиками пальцев по стене проплывающего мимо дома, и кожа почувствовала шершавый холод шпаклеванного фасада.       — Миге?       — Откуда я знаю? Потому и спрашиваю.       — А что?       — Любопытно. — Выпитое сказалось и на мне. Наверное, мой нос действительно длиннее, чем надо. — Это ее парень?       — Герда похожа на человека, который бегает на свиданки под луной? — расхохотался Юнас. — Впрочем, не знаю… Вроде они встречались когда-то. — Юнас глотнул виски, его лицо снова стало серьезным. — Миге ходил на наши собрания одно время. Потом пропал.       — Выходит, он сдался?       — Хрен знает… — Юнас сделал глоток и шумно выдохнул. — Наверное, кому-то стирают память насильственно, а кто-то хочет забыть все добровольно. Не думала, м-м?       В этом пьяном бреду было и рациональное зерно. «Забыть все добровольно…» Слова Юнаса противно скользнули по сердцу, как острый листок бумаги.       Я остановилась, почувствовав легко головокружение. Я еще не выпила столько, чтобы блевануть прямо на асфальт, но мне очень хотелось осесть на землю.       — Эй, алло, — Юнас остановился и пощелкал пальцами у меня перед лицом.       — Айну забыла все добровольно, выходит, — сказала я самой себе и опустилась на тротуар.       — Что за Айну? — Юнас присел на корточки, прикуривая.       — Наша с Эн подруга. Она никогда меня не поддерживала. Бросила меня со всем этим. — Я закрыла лицо руками, чтобы не показывать слез, но они уже струились по шее.       — Та самая Эн?       — Да… — Юнас участливо гладил меня по плечу, выдыхая в сторону клубы дыма. — Даже не сказала, что «Солнечный ветер» закрыли…       — Какой-какой ветер?       — Это антикафе, — пояснила я и убрала руки от лица, встретившись со взглядом светловолосого юноши, похожего на ангела. — Мы часто ходили туда все вместе.       — Вставай. Задница отсыреет.       — Не могу…       — Можешь. Идем, — настойчивее позвал Юнас, явно загоревшись какой-то идеей. — Я тебе покажу место, где всегда царит спокойствие. — Он осмотрелся по сторонам. — А еще тут часто патруль ездит. Нас с Гердой уже упаковали в том месяце за распитие. Не хочу больше…       Мы брели по спящему глубоким сном городу и почти не разговаривали. Наверное, по большей части из-за того, что я не могла унять слезы. Иногда Юнас указывал на какое-нибудь встречное здание и говорил: «А здесь жил знаменитый поэт». Или: «А вот тут классная забегаловка. По четвергам третий коктейль в подарок». Это было заботливо и трогательно, хотя язык у Юнаса уже заплетался.       Когда мы подошли к территории общежития, я почти успокоилась, но страшно устала. Вторя движениям моего спутника, я прошла через металлические ворота и направилась в сторону небольшого садика.       — За мной, — направлял Юнас. — Только не споткнись. Вот, возьми меня под руку.       Ноги подворачивались на чем-то жестком. Я приоткрыла налившиеся свинцом веки и посмотрела вниз: корни деревьев сплетенным узором вели к старой деревянной скамейке.       — Я часто бываю здесь после занятий, — сказал Юнас, когда мы разместились рядом. — Это единственное место, по которому я буду скучать, когда свалю, наконец, из общежития.       — Ты на каком курсе? — проговорила я и положила голову ему на плечо.       — На третьем, — ответил Юнас.       — Корица…       — А? — переспросил Юнас.       — Корица, — повторила я. — От тебя пахнет корицей.       — А-а… — протянул Юнас. — Мы пекли печенье на утренник для Теи.       — Тея? Кто это? — поинтересовалась я.       — Это дочь Бирте. Она настоящий ангелок, знаешь. Такая маленькая, а уже столько умеет. Вот вчера, например…       Юнас говорил и говорил, а я дремала на его плече и уже начала видеть обрывки беспокойных видений. В них были и Эн, и Айну, и Лайне, и Кьют. Подумав о последнем, я встрепенулась и открыла глаза. Это он должен сейчас успокаивать и убаюкивать меня.       — Мне очень понравилась твоя песня, — прошептала я.       Юнас начал тихонько напевать себе под нос, время от времени выдыхая густой белый дым. Без музыки его голос звучал еще прекраснее.       — А капелла даже лучше…       — Ты вот что послушай, — прервал меня Юнас и приподнял указательный палец.       — Что?       — Слышишь? Где-то поблизости гудят высоковольтные провода. — Я зажмурилась и вслушалась в окружающие звуки. Юнас не спеша прикурил новую сигарету. — Слышишь? Ветер раскачивает ветки. День явно будет неспокойным. — Я кивнула. — О… а вот, кажется, первый трамвай тронулся…       Голос расслаблял и убаюкивал, словно колыбельная, написанная свободными стихами. Свет понемногу проникал сквозь закрытые веки, и я слегка поежилась от холода, охватившего уязвимое тело, как это обычно бывает на самом пороге сна. Юнас осторожно снял кожаную куртку и набросил на мои плечи прямо поверх пальто.        — А хочешь, покажу, как еще лучше? — спросил он и положил теплую ладонь на мое левое ухо, изолировав от всех окружающих звуков и образовав безмолвную, умиротворенную пустоту.       С каждой секундой я проваливалась все глубже и глубже, выпуская из расслабленных пальцев нить, связывающую реальность и сновидение. Когда за нашими спинами показалось грязноватое зарево весеннего восхода, я уже почти спала.