В чаще тихой

      Пережить зиму в Медио — задача со звёздочкой.       Пронизывающий и колкий ветер, промозглые ночи и короткие дни, больше напоминающие счастливую случайность, чем обращение Земли к небесному светилу. Мрак. Уныние. Безнадёга. На пороге зимы только самые стойкие знают, что встретят май без нервного тика.       «Детки устали. От недостатка солнечного света их мозговая активность снижается. Это всё климат! Дефицит витамина D приводит к повышенной возбудимости», — примерно так привыкли оправдываться перед педсоветом родители, чей отпрыск разрисовывал маркерами дверь завуча или выбрасывал из окна портфель одноклассника ещё в конце марта. Только мне всегда казалось, что дефицит витаминов тут ни при чём.       Как нет абсолютно здорового человека, нет и абсолютно здорового социума. И так же, как глупо искать скрытые смыслы в подростковом максимализме, было бы глупо искать причину, почему мирок в стенах нашей школы в очередной раз заболел в преддверии моего пятнадцатилетия. Заболел тяжелее обычного. В тот раз тлетворные миазмы добрались и до меня.       Гатар Раатти. Его имя громовым раскатом прерывало весёлый щебет в школьных коридорах и оживлённые споры в учительских. При одном лишь упоминании местного антигероя одноклассники предпочитали суеверно молчать, а учителя обречённо хмурились.       Как и многие болезни, Гатар выбирал жертв хаотично. Много ли надо школьному задире, чтобы найти очередную грушу для битья? Просто посмотреть вокруг и схватить за шкирку первого попавшегося бедолагу. Много ли надо неприметной длинноносой девчонке, чтобы стать грушей для битья? Всего лишь споткнуться на глазах у всего класса или получить по голове волейбольным мячом. Или просто неправильно дышать.       Кто-то избавлялся от болезни быстро, а кому-то так и не удавалось оправиться. Колесо Фортуны описывало окружности то быстро, то неторопливо. И вот оно в очередной раз совершило стремительный оборот и остановилось в самом невыгодном положении для самой обычной, неприметной длинноносой девчонки.       Обстоятельства встретились в одной точке, стоило мне зазеваться с тарелкой остывшего супа в руках: оживлённая перемена в школьной столовой, узкие проходы между столиками и гурьба оголтелых старшеклассников, чуть не сбившая меня с ног по пути к раздаче. Одного толчка в спину хватило, чтобы скользкая керамика выскользнула из рук и умудрилась перевернуться на лету. Сначала тарелка приземлилась на белую блузку, больно ударив тощую грудную клетку, а затем грохнулась на пол и разлетелась на кусочки, забрызгав тыквенным супом старенькие «Мэри Джейн».       Оранжевая жижа в два счёта пропитала тонкую ткань. За соседними столиками прокатилось сдавленное хихиканье. До этого я предавалась мечтам, что стану центром всеобщего внимания совсем по-другому: создам рок-группу, и наши песни будут на вершинах всех чартов. Или хотя бы приду на выпускной в дорогущем платье от-кутюр. Но у судьбы, похоже, были на меня свои планы.       Тупая улыбка застыла на лице в первые секунды замешательства. Айну по-доброму ворчала, салфеткой собирая ошмётки овощей с белых рюш и наивно атакуя промакивающими движениями пятно, которое вряд ли одолел бы даже самый мощный отбеливатель.       — Вот ведь дура криворукая, — плохо играя равнодушие, вздохнула я. Кровь вероломно приливала к лицу.       — Эй, остынь, светофор, — сдувая с лица волосы, снисходительно улыбнулась Айну и потянулась за новой салфеткой. — Вы хотя бы смотрите, куда прётесь! — крикнула она «слонам», ворвавшимся в и без того многолюдную посудную лавку.       Мокрая блузка прилипла к телу. Айну с рассеянным видом скомкала последнюю салфетку и потёрла переносицу.       — Идём, поищем Эн. У неё был кардиган. Переоденешься, — тут же сообразила она.       — У неё биология. — Я уже хватала рюкзак и прижимала к груди, мечтая поскорее скрыться от любопытных взглядов и гаденьких смешков. — Итоговый тест. Спорим на десятку, что их припахали.       Но цепкие пальцы, вынырнувшие откуда-то сбоку, не позволили отделаться малой кровью. Позор, которого я робко надеялась избежать, лишь увеличивался в геометрической прогрессии.       — У нас тут кое-кто намок?       Смысл слов до меня ещё не дошёл, но знакомая интонация уже пробралась под кожу мерзким насекомым. Она давала понять, что лучший выход — замереть и не рыпаться, чтобы не накликать ещё большую беду. Да и совершать лишние телодвижения, стоя в скользкой луже, было чревато.       — Будь хорошей девочкой, — пропел не до конца сломавшийся голос Гатара где-то над моей макушкой. Клешни с заусенцами и съеденными под корень ногтями настойчиво вырывали рюкзак из рук. Гатар кивком подозвал своих неодарённых прихвостней. — Тут конкурс мокрых футболок!       Немногочисленная свита ответила ему довольным улюлюканьем.       Десятки глаз с проблесками облегчения и даже неприкрытым удовлетворением вперили в меня свои осязаемые взгляды. «Завтра вы окажетесь на моём месте», — сквозило на задворках подсознания, хотя ещё недавно я, как и эти зеваки, с облегчением выдыхала, когда Гатар выбирал в качестве козла отпущения кого-нибудь другого.       — Отвали, — вяло трепыхалась я. — Отдай!..       — Да тут нет ещё ничего! — объявил Гатар, ловко выхватив рюкзак и оценив меня с головы до пят. — Так, прыщики. Отбой, братва. — Он демонстративно разжал пятерню, благородно позволяя мне смыться и самодовольно скалясь. — Прикупи бельишко понаряднее! — сложив ладони рупором, крикнул мне вдогонку.       — Мозги себе прикупи, — буркнула Айну так тихо, что никто, кроме меня, и не услышал, и схватила меня за руку.       Найти Эн и её синий кардиган удалось только к седьмому уроку, поэтому ещё целый час мне пришлось изучать логарифмы с орденом позора на груди.       Но аргументы и функции отказывались оседать в памяти. Все мысли отравило предчувствие неминуемой беды. Липкой слизью размазались по плечам гадкие прикосновения, как и сальный взгляд, в котором читалось пугающее удовольствие от моей беспомощности. В красках представляя, какое прозвище мне придумают завтра, я ещё не подозревала, что болезнь только набирает обороты.       — Гатар, сука, Раатти. Знаю я этого уебана, — кивала Эн, сидя на раковине и вертя в руке пачку дешёвых сигарет. — Держи. — Она протянула мне ещё тёплый кардиган, когда я расправилась с пуговицами и сняла испорченную блузку, и с хмурой задумчивостью прикурила.       — Всех уже доконал, — подтвердила Айну, отходя в сторону и отмахиваясь от дыма. Она выглянула из туалета, разведывая обстановку, и вернулась обратно, плотно закрыв за собой дверь. — Слышали, как он над Опал издевался? Её предки к завучу по воспитательной работе приходили. Грозили в детское отделение стукануть.       — Тоже мне стукачи, — хмыкнула Эн, с упоением рассматривая своё отражение в грязном зеркале и поправляя расплывшийся чёрный карандаш на нижнем веке. — Вроде взрослые люди, а в башке до сих пор пенопласт. Это так не работает. Вот я знаю парочку…       — Нет, увольте. — Переодевшись, я скомкала испорченную блузку и сунула в рюкзак. — Дай.       — Зря. — Эн передала мне сигарету, спрыгнула с раковины и со скрипом повернула ручку крана. — Знаешь, как львы охраняют свою территорию? Рычи погромче и курсируй по периметру, чтобы не пропустить ни одну сволочь. На вот, почитай. Сеппо Иттери. — Эн протянула мне видавший виды учебник по биологии за девятый класс, который сама наверняка использовала только в качестве подстаканника.       — Я не лев, — буркнула я, отпихивая в сторону книгу, сделала короткую и первую в жизни затяжку и закашлялась.       — Ну ещё бы, — засмеялась Эн. Она забрала у меня сигарету и подошла ближе, с материнской заботой поправляя воротник кардигана. — Ты львица, — прошепелявила она, выдыхая дым.       — Да ну тебя, — отстранилась я.       — Будешь слова каждого встречного олигофрена всерьёз воспринимать? — Эн разочарованно изогнула брови. — Рассказать, почему его вообще волнуют чужие молочные железы? — Она как ни в чём не бывало любовалась своим отражением. Не дождавшись моего согласия, Эн продолжила: — Гиперкомпенсация. Врождённый комплекс. Как правило, именно так самец мстит за короткий сморчок, — разглагольствовала она тоном увлечённого зоолога. — Сиськи в процессе спаривания роли не играют, а вот с маленькой пиписькой ему точно не светит.       — Это так у Иттери записано?       — Боже, куда я попала? — закатила глаза Айну. — Звонок через две минуты, — оповестила она, сверившись с часами. — На выход, кошечки. И про жвачку не забудьте.       Следующий приступ не заставил себя ждать, только теперь мне даже не пришлось ничем обливаться. Я со смятением ждала его, но в глубине души надеялась на выздоровление, как надеется на случайность эпилептик после первого в жизни припадка.       Промозглым утром ещё на школьном дворе меня схватили под локоть и потащили в сторону сарая для садового инвентаря. Гатар действовал в полном одиночестве, но его сил было достаточно, чтобы сгрести меня в охапку и зажать рот воняющей медью ладонью.       Первые секунды во мне боролись желание выть что есть сил и звать на помощь профессора Хекинен — её окна как раз выходили в сторону хозпостройки — или трусливо молить о пощаде.       — Смотри, что я изобрёл. Да не рыпайся ты! Тебе понравится, — кряхтел Гатар, заталкивая меня в тёмный и пропахший растворителем угол и со всей силы вжимая спиной в пыльные полки. Где-то рядом попадали швабры, а со стеллажей посыпались шпатели и грабли, поднимая густые клубы пыли. — Сиськоискатель! Сейчас мы найдём то, чего нет.       Холодные шершавые руки нагло лезли под куртку и больно ощупывали рёбра. Происходящее казалось таким сюрреалистичным, что мольбы комом застряли в горле.       Когда от нехватки воздуха в глазах замелькали мошки, я принялась отчаянно нащупывать рукой сверкнувший слева на полке гаечный ключ. Мои запястья перехватили и вжали в холодные доски до онемения.       Пан или пропал. Я из последних сил подалась вперёд и рывком согнула ногу для уверенного удара в пах. Гатар сдавленно застонал и сложился пополам, выдохнув грязное витиеватое ругательство. Я рухнула на четвереньки и бросилась к выходу, спотыкаясь на граблях и мётлах.       — Ты за это ответишь, пизда костлявая! — только и услышала я, когда рванула к школьному крыльцу, хотя стук собственного сердца почти оглушил меня.       Забившись в дальнюю раздевалку, я долго не могла отдышаться и набраться смелости встать с пола. Мир вокруг медленно, но верно заражался каким-то неизвестным вирусом и покрывался безобразными чёрными язвами.       За что? Почему? Неужели это теперь моя жизнь? Эти глупые вопросы недолго крутились на языке. Я так привыкла, что люди поступают странно, что моя бесхребетная и терпящая любые нападки натура сразу же занялась мыслями о том, что делать с порванными о гвозди колготками и как добраться до аудитории незамеченной.       Эн больше не рассказывала мне о львах. Она была на редкость молчалива и сумрачна, когда слушала сумбурную и длинную жалобу, и это молчание было каким-то настораживающим.       Все ближайшие дни она посмеивалась, глядя, как я с опаской высматриваю в толпе своего мучителя, обхожу стороной многолюдные рекреации и отказываюсь от обеда. Страху стать жертвой неизвестной болезни она, в отличие от меня, не была подвержена. Тогда я этого не понимала.       Не понимала я этого и в тот момент, когда, не жуя, заталкивала в рот омлет за одним из дальних столиков и молилась всем богам, чтобы в столовую не ввалилась коренастая фигура в красном бомбере. «Прятки прятками, а есть всё же иногда надо, — строго сказала Айну на пятый день моей голодовки. — Он, конечно, дебил, но не настолько, чтобы прихлопнуть тебя на глазах всей школы». Но, похоже, в тот день все линии на небесах были заняты, и боги мои молитвы не услышали.       Ухмылка испарилась с лица Гатара, как только он меня приметил. Зная, что у меня нет путей отхода, и наслаждаясь каждой секундой нашей встречи, он медленно следовал ко мне через весь зал, вызывая священный ужас на лицах и заставляя народ разбегаться в разные стороны.       — Думала, я тебя не найду, сука? — донеслось сквозь вязкую пелену страха, и мне захотелось расщепиться на атомы и исчезнуть.       — Отойди. — Эн угрюмо смотрела вниз и лязгала вилкой, собирая разбегающееся по тарелке пюре, будто вокруг не происходило ничего значительного.       — Тебя вообще не спрашивали, — рявкнул Гатар. Резким шлепком он выбил вилку из моей руки , и та жалобно звякнула о кафельный пол, а над головой снова раздался «гром»: — Встала! Думала, тебе всё с рук сойдёт?       Повиноваться или воспротивиться? Ждать помощи или защищаться? Пока я терялась в догадках, а Айну робко брала меня за руку и безуспешно выискивала взглядом кого-нибудь из преподавателей, Эн молча встала из-за стола и неторопливо обогнула его, прихватив стакан с недопитым соком.       — Ты какого хрена о себе возомнила? Шуток не понимаешь?! — гремел Гатар. — Встала!       Он был так увлечён мной, что не заметил, как Эн подошла вплотную. Когда Гатар подался вперёд, чтобы вытащить меня из-за стола за косу, её левая рука уже хватала его за шкварник, а правая — медленно и даже грациозно в моём искажённом мировосприятии — несла стакан по направлению к его виску. Привычный будничный гул на мгновение исчез, словно его выкачали из зала вместе с воздухом.       Тонкое стекло лопнуло за доли секунды до встречи со своей целью. Хлопок. Звон стеклянного крошева. Гул вернулся и ударил в барабанные перепонки, а воздух снова ворвался в лёгкие. Красные дорожки побежали по мигом побледневшему лицу Гатара. Алое на белом… Рубиновые горошинки забарабанили по глянцевому полу. Было бы красиво, если бы не страшно до одури.       — Ты понимаешь человеческую речь, вонючий выблядок?! — рычала Эн, склонившись над скорчившимся в три погибели Гатаром.       Уже не такой грозный — скорее жалкий — он сидел на коленях и со стонами вытирал заливающую правый глаз кровь. Эн совершенно не было дела до куска стекла, впившегося в ладонь, а на лице застыла недетская, ужасающая ярость.       — Я сказала тебе свалить! Родители не научили тебя правилам приличия?! Я спрашиваю: твоя тупорылая мамаша не объяснила тебе, что нельзя обижать слабых?! Вонючий выблядок!!!       Когда я очнулась, Айну тащила меня к выходу, но ватные ноги заплетались и не слушались. В ушах шумела кровь и отдавалось оглушительным рокотом: «Что же ты наделала, глупая?» Кто-то с воплями пустился вслед за нами, кто-то замер на местах. Эти растянутые и окаменевшие от страха рожи я помню до сих пор.       Директриса вызвала родителей Эн на ковёр в тот же вечер. Вся школа до конца семестра погрязла в пересудах о том, что происходило за закрытыми дверями, поделившись на два противоборствующих клана.       Одни, смакуя подробности встречи в директорском кабинете, настаивали на том, что Эн получила подзатыльник от папаши и жалко просила прощения за содеянное. За каждое грязное слово и особенно — за разбитый о голову Гатара стакан. «Ты могла лишить его глаза! — визжала директриса. — Ты что, не знала, что у мальчика нет родителей?! Да чтоб у тебя отсох язык!» «Мальчик» получил множество мелких ссадин и рассечение кожи и, как утверждали особо впечатлительные, бежал из города.       На деле олуха просто перевели в другую школу. Возможно, там он продолжил безнаказанно творить бесчинства, но что-то мне подсказывает, что урок он усвоил навсегда.       Другие болтуны, коих было большинство, свято верили, что Эн держалась до последнего. Она не просила прощения за удар и уж тем более не забирала назад своих слов.       В действительности же её родителям вскоре пришлось продать машину и влезть в кредит, чтобы дочь со свистом не вылетела из школы и чтобы откупиться от опекунов Гатара. А ещё покрыть стоимость лечения и уговорить администрацию школы не доводить дело до детского отделения полиции.       Никто тогда и не знал, что на импровизированных исправительных работах Эн встретит обалдуя из выпускного класса и вместо проповеди получит первую любовь и пару крыльев в придачу. Даже из самого беспросветного мрака она умудрилась выйти с венцом из дубовых листьев на белобрысой голове.       Она стала легендой надвигающегося лета. Я не просила её об этом, но она отважно вырезала злокачественную опухоль, пока её метастазы не успели добраться до меня. Хирургом она была неважным и в процессе операции исполосовала саму себя скальпелем. Её методы были топорными, но быстродействующими.       Когда Эн наконец появилась на занятиях, она была больше похожа на призрака, будто за время домашнего ареста успела умереть и нас посетил её фантом. Синие венки, проступившие на висках, сделали кожу ещё более прозрачной, а болезненные тени под глазами и искусанные губы свидетельствовали о том, что всё это время она провела в филиале ада.       — У меня только один вопрос: чем ты думала? — шептала Айну, опускаясь на корточки и протискиваясь под лестницу. Она оглянулась, убеждаясь, что нас никто не видел. — Защитила прайд?       — Два. Считать научись, — сипло подметила Эн, пялясь в одну точку и перекладывая из руки в руку связку ключей. На её ладони алела тонкая полоска, пересечённая тремя швами.       Айну решила сменить гнев на милость и участливо потрогала плечо молчаливого «призрака», желая удостовериться в его реальности. «Призрак» попытался улыбнуться, но неубедительная гримаса скорее напоминала отвращение. Не к нам — к ситуации. К этим стенам и этому городу. К реальности, которая давит и совсем не даёт дышать.       Никакие слова не передали бы то, что я чувствовала. Как я могла корить или, наоборот, благодарить её за то, что она натворила? Поэтому я просто обняла Эн, и она вяло обхватила меня за плечи, прижавшись щекой к моей шее. Горячая капля сорвалась с ресниц и упала на её свитер, пахнущий химозными апельсинами.       Эн подозрительно вздрогнула, и я инстинктивно сжала её крепче. «Нервы сдали», — подумалось мне. Но, как выяснилось, плакала из нас только я.       Кожей я почувствовала, как мускулы на её лице напряглись и медленно растянулись в самодовольной улыбке.       — И всё равно выблядок, — произнесла она так тихо, что услышала только я. — Вонючий.