В чаще тихой

      Когда бабочки влюблённости улетают из желудка, им на смену приходит какое-то совершенно иное, трудно поддающееся объяснениям чувство. Оно сильнее и больше, шире и глубже. Иногда тихое и гладкое, а иногда бушующее и рокочущее, как океан. Иногда оно сладко спит, а иногда не даёт покоя.       Оно светлело и стихало, когда Кьют устало клал голову мне на колени, а я проводила ладонью по его колючей щеке. Или вздымало высокие пенистые гребни, когда видела его после долгой разлуки. Не находя другого выхода, это странное иррациональное чувство волнами выбрасывало такие ёмкие и банальные слова.       «Как же я люблю тебя».       Или заворожённо замирало, когда Кьют листал свои врачебные бумажки, хмуро бегая глазами по строчкам. Такой увлечённый, серьёзный и ответственный. Чувство напрягалось и восхищённо замирало. Боялось спугнуть момент.       «Ты самый талантливый мужчина в мире».       Чувство устраивало сокрушительный шторм, ломая попадающиеся под руку корабли, заворачивая в водовороты щепки и унося ко дну целые экипажи опасными подводными течениями, когда Кьют одаривал меня холодом или уходил, хлопнув дверью, после очередной ссоры.       «Я ненавижу тебя».       Это чувство я считала признаком взрослости. Но оно было родом из детства.       — Ну всё, пора. Закрывай глаза. Почти приехали, — оповести Кьют, и я зажмурилась.       Я не знала, что хотела ответить своей натянутой улыбкой. Как и не знала, куда мы направляемся. Кьют всегда любил делать сюрпризы, а я любила их принимать. Но в тот день они пугали, а интуиция отказывалась со мной сотрудничать.       — Ты сегодня тихая какая-то.       Защёлкали поворотники. Меня повело влево. Тёплая ладонь заботливо накрыла моё колено. Я ничего не видела, но внутри меня, над тёмным и неспокойным океаном, собирались серые облака. От одного касания Кьюта в нём поднимались высокие волны и с шумом разбивались о рёбра. Может, сейчас? Где же вы, слова?       Ветер очистился от выхлопных газов, принёс запах полевых цветов и скошенной травы, сырой после дневного дождя. Машина плавно сбавила скорость и совершила ещё один крутой поворот. Когда мотор стих, я отстегнулась и принялась нащупывать ручку.       — Мы не опаздываем, — с улыбкой в голосе напомнил Кьют.       Он держал меня за обе руки и направлял за собой. «Вот так, смелее. Почти пришли», — приговаривал он.       И без всего этого спектакля я чувствовала себя в полной прострации последние несколько дней. Меня даже не особо заботило, что меня ждёт и что я увижу, наконец открыв глаза. Я была слишком поглощена попытками расшифровать эти странные и новые послания из собственной души. Какого они цвета? Как они звучат и что, в конце концов, значат? Какие слова в итоге они выбросят на берег, когда я осмелюсь заговорить?       А Кьют был настолько увлечён своим сюрпризом, что этого не замечал. Или не хотел замечать. Он остановился, и я прислушалась к окружающим звукам. Под ногами шуршала невысокая трава. Шоссе осталось где-то далеко за спиной, а справа раздавался детский смех и размеренно поскрипывал какой-то механизм.       — Ну всё, открывай.       Сюрприз удался, ведь первые минуты я даже примерно не понимала, где мы находимся. Всего лишь сквер, всего лишь пара серых многоэтажек, отделяющих его от остального пригорода. Всего лишь шумная детская площадка неподалёку.       — Нет, чуть левее вроде, — спохватился Кьют и сделал два шага боком. Со стороны, наверное, было похоже, что мы вот-вот станцуем вальс.       Стоило руке Кьюта чуть крепче сжать мою и увлечь за собой, как память закоротило. Старые липы вдоль дороги напомнили мне осеннюю ночь, тропинка, как и раньше бегущая по газону — сбитое дыхание и топот нескольких пар ног, а когда Кьют завёл руку за спину и достал что-то чёрное из-за пояса, как из груди вырвался протяжный выдох. Он надел маску, и теперь на меня смотрел не Кьют, а Ворон, как и много лет назад.       — Помнишь? Биту на нашёл. Мама выкинула, наверно. — Он взглянул наверх, демонстрируя большой птичий клюв во всей красе. — Вот здесь, прямо на этом месте, был подъезд Эн. А примерно тремя метрами выше мы и встретились. А теперь видишь? — Кьют раскинул руки в стороны. — Как будто ничего и не было.       Почему он решил сделать всё именно сегодня? Было страшно и странно оттого, что он снова прятался от меня под маской, но теперь я знала, что под ней уже взрослый мужчина. Его, в отличие от того мальчишки, я знала как облупленного. И на нём было чёрное худи и джинсы, а не разрисованная балончиком одежда и куча бросающихся в глаза побрякушек. Он вызывал во мне целую гамму чувств, не идущую ни в какое сравнение с этими проклятыми бабочками.       И чувства эти были амбивалентны. Настолько, что за один день могли трансформироваться из нежного шёпота в истошный крик и наливались тёмно-синей краской, силясь вытолкнуть какие-то глупые, но искренние слова.       — Помнишь? — повторил Кьют.       — Как я могла забыть? — риторически спросила я, не в силах скрыть горечь. Но это всё равно было не то.       — Ты чего такая странная?       — Ничего… Просто воспоминания нахлынули.       Как я могла забыть место, визит куда однажды заставил мою судьбу дать крутой крен? Как я могла забыть встречу с человеком, который стал моим спасением и в то же время недосягаемым ориентиром? Но чего-то здесь всё же не хватало. Вернее, кого-то: Эн и Лайне. В каком-то смысле их обоих уже давно не было в живых. И они оба забрали с собой какие-то секреты.       — Да уж… Это было десять лет назад. Просто почему-то хотел вспомнить это именно сегодня.       — Это было в прошлой жизни.       — Прошлую жизнь не помнят, — хмыкнул Кьют.       — Я помню.       Вечер, который мы провели почти не разговаривая, был на исходе. Вокруг нас проносились блеклые и полустёртые воспоминания в обличии четырёх подростков, ищущих приключений. Сердца этих детей были открыты нараспашку и совсем не боялись боли. Даже искали её.       А когда они убежали и скрылись из виду, я потянулась к щеке Кьюта и провела кончиками пальцев по колючей щетине. Что-то поднималось во мне, чем дольше длилось это прикосновение. Сильное и не поддающееся объяснениям, уже давно не детское. Я подняла маску ему на лоб.       — Ты странная.       Чувство бурлило и кипело, готовое вытолкнуть волнами крутящиеся на кончике языка слова.       — Хочу уйти, — были эти слова.       Я убрала руку и сделала короткий шаг назад.       — В смысле? — нахмурился Кьют. — Мы не виделись больше недели, — обиженно пробормотал он. — Старался, придумывал тут целую программу. Мы даже твой день рождения не отметили по-человечески, а ко мне ты ехать отказалась…       — Прости, не хочу его праздновать. Я хочу уйти.       — Ну хорошо, сейчас уйдём, — с нескрываемым разочарованием перебил Кьют и снял с головы маску. — Только скажи, что я делаю не так?       — Нет, ты не понял. — Я сконцентрировалась на размеренном поскрипывании качелей и закрыла глаза, чтобы было не так жутко прыгать в пропасть. — Я хочу уйти насовсем.       Молчание длилось вечность. Мне пришлось открыть глаза и наладить зрительный контакт, чтобы эту невыносимую вечность прервать. А ещё осмотреть дно пропасти, на которое я приземлилась. Увидеть свои переломанные при падении кости и оценить ущерб.       — В чём дело? — глухо произнёс Кьют.       — Так будет лучше. Прости, не надо было сюда ехать. Надо было сказать это ещё утром…       Но развернуться или даже сдвинуться с места мне не удалось: я моментально попала в пускай и не смертельный, но всё же капкан. Так происходило всегда, во время всех склок или глупых сцен, но в этот раз я была намерена из капкана вырваться.       — В чём дело-то? — Он безуспешно совершал любимый трюк, пытаясь поймать на крючок одним своим взглядом, но я уворачивалась изо всех сил. — Лис, я не понимаю, что происходит? Да посмотри на меня! Ещё неделю назад…       — Ты хочешь банальностей типа «дело не в тебе»? — брыкалась я.       — Нет, ты серьезно?       Он перестал меня хватать и отстранился. Только теперь я увидела, что у него глаза на мокром месте. Он умел мной искусно манипулировать, но никогда не делал это при помощи слёз. А может, в тот день он и не манипулировал вовсе. Ещё никогда чувство внутри меня не было таким чёрным и горьким, никогда ещё его волны не становились такими мутными. Но Кьют этого не понимал, как и того, что я разбиваю и своё сердце тоже.       — Абсолютно. Прости, что говорю всё это сейчас, но и подходящий момент тоже уже надоело ис…       — Постой-постой, какой момент?       Кьют мотал головой, закрывал уши и отказывался слушать. На негнущихся ногах я поплелась в сторону парковки.       — Подожди, — остановил меня Кьют на полпути. — Ты что... — Забежал вперёд и протестно выставил вперёд ладонь. — Ты встретила кого-то, да?       Если бы я могла хотя бы самой себе ответить на этот вопрос. Кьют больше не держал меня физически, но его вызывающий и подозрительный взгляд превращал в камень.       — Нет, — шёпотом выговорила я и почему-то закусила верхнюю губу.       — Тогда в чём дело?       — В том, что это больше не может продолжаться, — выпалила я. — Я больше не могу так.       — Как — так?       — Мы не слышим друг друга! — Теперь, стоило только набраться смелости и разогнаться, я уже кричала во весь голос. — Мы столько лет упорно делаем вид, что всё хорошо! Что мы существуем не в разных измерениях. Что ничего не было! А когда делать вид не получается, ты просто сваливаешь! Исчезаешь!       — Обсудили же это уже столько…       — Дай мне договорить! — прокричала я, но тут же благополучно забыла, что хотела сказать.       — Я слушаю.       — Неважно. Просто отвези меня домой.       — Давно понял же, что с тобой что-то не так, — куда-то в сторону констатировал Кьют со своим фирменным врачебным выражением.       Я опешила.       — Что?..       — Это всё они? — тихим и неживым голосом пробормотал Кьют. — Все эти люди? Вампиры? — Потёр нос, будто вот-вот заплачет и резко подошёл вплотную. Он положил руки на моё лицо и прикоснулся губами ко лбу. — Скажи, пожалуйста, что ты не из-за этого слетела с катушек. Я и так страшно переживаю из-за…       — Слетела с катушек? — переспросила я. Сдерживать гнев было всё труднее, и я пихнула его в грудь.       — Ты понимаешь, что это просто стресс? — гнул свою линию Кьют. — Но… мы справимся с этим. Подыщем хорошего психотерапевта…       Что было сил я оттолкнула его от себя ещё дальше. Мне нужно было срочно заставить его замолчать, прекратить этот унизительный и идиотский монолог, забить последний гвоздь в крышку гроба. И этот гвоздь, самый острый и опасный, был у меня. Его я хранила за пазухой слишком долго.       — Я переcпала с Лайне.       Казалось, что с момента, как я произнесла это, прошла ещё одна маленькая вечность.       Кьют смотрел на меня и не моргал, а его лицо серело на глазах. Встретившись с этим взглядом, я уже не могла сбежать из плена. Периферийным зрением видела, как его пальцы лихорадочно дёргаются и сжимаются в кулаки. Потом он как-то странно пошатнулся, сделал два больших шага в сторону.       — Ты так шутишь? — Косо улыбнулся дрожащим уголком губ.       — Нет.       Кьют повернулся спиной и привалился к капоту. Его голос был похож на отдалённый и низкий крик ворона.       — Когда?       Мне всегда было интересно, как всё пройдёт, когда я наконец признаюсь. Только произнеся эти слова, я поняла, что никогда не чувствовала вины. И я так никогда и не почувствовала удовлетворения от того, что сделала. А самое страшное, что я никогда не считала это изменой. И одному богу известно, где я была бы сейчас, если бы Лайне был жив.       — Это уже неважно.       Кьют судорожно потёр лицо ладонями, растягивая кожу и оставляя на ней красные следы. Снова встал, обошёл машину. А затем — один неожиданный и точный кик. Зеркало заднего вида с хрустом отлетело в сторону и укатилось в кювет.       Тяжело втягивая носом воздух, Кьют порывисто отбежал в сторону и крепко выругался. А я понятия не имела, как мне поступить. Искать слова раскаяния? Или уходить молча, совершив этот поражающий выстрел спустя столько лет?       — Знаешь, я доберусь сама, — только и промямлила я. Удерживать нить разговора было всë сложнее, потому что перед глазами плыли мошки.       — Не дури, — Кьют разблокировал машину и неуверенно проследовал к водительскому сидению, звякая ключами. — Садись.       Моя идея добираться домой самостоятельно оказалась и впрямь дурацкой. Даже когда я села и пристегнулась, голова всё ещё продолжала ходить кругом.       Вечерняя серость, уже по-осеннему холодная, прогоняла с улиц последние блеклые краски и растворяла остатки тепла.       — Сколько раз? — мрачно спросил Кьют. Его напряжённые покрасневшие глаза всё время бегали от дороги к месту, где ещё недавно было наружное зеркало, а побледневшие кулаки до скрипа вцепились руль.       — Какая разница… Просто хотела, чтобы ты почувствовал то же самое.       Нервный смех, сорвавшийся с его губ, болезненной судорогой отозвался в сердце. Так он ещё никогда не смеялся. Так ещё никогда не наливались кровью его глаза. Выехав на шоссе, он с такой яростью выжал педаль газа, что меня тряхнуло назад.       — Почувствовала? — хмыкнул он. — Вот же ëбаный ублюдок… — прошептал едва слышно и дал по газам с новой силой.       Наплевательски подрезая редкие машины и проскакивая на красный свет, Кьют хватал ртом воздух, словно задыхался. Я видела, что он не находит слов. Никакие слова не спасли бы положение. Мы оба оказались в ловушке. Моё коронное холодное блюдо я подала ему в самый ужасный момент, как и представляла когда-то, но не чувствовала облегчения.       — Лис, я знаю, я не ангел, — скалясь, выговаривал он. — Но в наших руках всё это изменить…       — Прошу, осторожнее, — пролепетала я, вцепившись в сидение от страха и молясь, чтобы поворот к моему дому показался как можно быстрее.       — Гондон… Пидорас… Я знал… понимаю… — неразборчиво бормотал Кьют. — Я знаю, что поступил с тобой как последняя мразь. И усвоил этот урок ещё давно, но ты… как ты могла...       Ни тени сожаления или наоборот злорадства не было у меня в душе. Только вакуум. Резко свернув в улицы во двор, Кьют наконец замолчал. В ушах тонко и назойливо пищало. Реальность осталась за мутной толщей.       — Нет, лучше не говори больше ничего, — донеслось до меня, а мне было и так нечего сказать, кроме одного.       — Я пришлю за вещами… кого-нибудь.       Почти не помню, как машина притормозила около моего подъезда. Потерянный взгляд Кьюта, который к этой минуте почернел от боли и смятения, пробежался по мне напоследок. «Ты забыла», — безжизненно и растерянно произнёс он, протягивая оставленные на приборной панели солнцезащитные очки. А асфальт был похож на вату, когда я шагала к дому.       Один лестничный пролёт, другой — и я начала смутно понимать: произошло что-то, чему давно суждено было произойти, чего я ждала и боялась. Но даже несмотря на это, океан не осушить. Он будет со мной, возможно, до конца жизни.       Даже не подумав о том, что папа мог вернуться из мастерской, пока меня не было, как только закрыла за собой дверь квартиры, привалилась спиной к косяку, медленно сползла на пол и что было сил закричала.       — Господи, что с тобой? — Папа выскочил из своей комнаты, надевая на ходу очки.       — Блин… я думала, тебя нет…       Я поспешила встать и сделать вид, что ещё секунду назад не горлопанила на весь дом, но не получилось.       — Думала она, — ворчал папа, поднимая меня с пола и усаживая на пуф. — Чего такое?       — Ничего, — глотая слёзы, как ребёнок, врала я. — Просто устала…       Он суетился, что-то причитал, бегал на кухню и обратно, заваривал чай с мятой, а я, прибитая невидимой десятитонной плитой, молча ненавидела весь мир.       Папа подал мне чашку и опустился рядом. Его рука дрожала, а на лбу выступили капельки пота.       — Лис, я всё понимаю.       «Неужели?» — так и хотелось спросить, но промолчала.       — Тебе здесь сложно. Со мной… со мной вообще никому не просто. — Папины плечи поникли. Он, как всегда, не смотрел в глаза и всё тёр и тёр свой несчастный лоб, как будто оттуда вот-вот должен был появиться джин. — Я просто хочу, чтоб ты знала… Чтобы ты думала прежде всего о себе. О своём будущем. Тебе плохо в Медио? Я поддержу, если ты захочешь уехать. Помогу даже. Кьют хороший парень. Он того стоит. Но я понимаю… ему не очень нравится всё это нравится. Он там, ты тут. Скоро, поди, выдающимся врачом станет, а его невеста всё никак не определится, где и кем ей быть.       — Пап, что ты мелешь?       Смешно и горько было слушать его запоздалую исповедь.       — Просто хочу сказать, — он вдохнул и сделал красноречивую паузу, — тебе совсем не обязательно сидеть тут вечно со своим больным папашей.       И наконец посмотрел на меня из-за толстых стёкол очков.       — Это как понимать?       — Впредь думай только о себе.       Стоило дожить до двадцати пяти лет, чтобы увидеть папу таким решительным. Я не узнавала его. Он говорил и призывал смело, даже нагло. Явно давно искал подходящего момента, чтобы сказать мне всё это. Или, наоборот, оттягивал. Женщина, очень похожая на меня, много лет назад этого момента дожидаться не стала.       — Я знаю, что ты из-за меня боишься поменять свою жизнь.       — Пап, на тебе свет клином не…       — Прекрати. Просто пообещай, что начнёшь жить для себя.       — Ладно, — кивнула я. — Пойду прилягу.       Стадии отрицания и торга давно были пройдены, но поняла я это только сегодня. Когда меня выводила из себя назойливая сигнализация машины, в которую угодил мяч с детской площадки, и когда я ненавидела всем сердцем выцветшие обои в моей комнате. Когда ненавидела заканчивающееся лето и последние тёплые лучи солнца. Ненавидела бардак на письменном столе и звук входящего звонка.       — Чего? — буркнула я в трубку, увидев имя Юнаса на дисплее.       — Ого, вот это приём.       — Чего тебе?       — Да как бы это сказать… — замялся тот. — Герда не может дозвониться до тебя. Уже подумали, вдруг чего случилось.       — Ничего не случилось, — раздражённо отрезала я. Пальцы комкали ни в чём не повинный конверт с почтовой квитанцией.       Даже самой себе я не хотела признаться, что мне страшно и больно думать о ней, не говоря уже о том, что было тогда в «Цербере». А она действительно звонила мне. Долго и настойчиво. Внутренний ребёнок желал снять трубку. Но чёрствый и уязвлённый взрослый вспоминал то непонимание в её глазах, когда она оттолкнула меня.       — Это после того вечера?       — Не понимаю, о чём ты говоришь. — Я достала из глубины шкафа сигареты и уже готова была бросить трубку.       — Я видел вас тогда в «Цербере», — как будто с претензией заключил Юнас.       Я молчала назло, дрожащей рукой сбрасывая со стола весь хлам в поисках зажигалки.       — И понимаю, что между вами происходит что-то, о чём ты не хочешь говорить. Но это ваши дела, и я бы с радостью в них не лез, если бы у нас не было общей...       — Забудь всё.       — Я же не со зла, Лис. Я понимаю, тебе кажется, что…       — Ты ничего не понимаешь! — грубо перебила я.       — Я же тебя не упрекаю! — воскликнул он. — Я просто хотел сказать, что ты не должна опускать руки и ставить крест на нашем общем деле! А Герда… Да нет человека на этом свете, кто мог оставаться к ней равнодушным. Она ведь такая. Её можно либо любить, либо ненавидеть. — Юнас шумно дышал, будто звонил прямиком с беговой дорожки. — Поэтому я понимаю, что ты чувствуешь.       — Как ты можешь понимать, что я чувствую, если я сама этого не понимаю? — желчно и яростно изрыгала я. Острая головная боль заставила зажмуриться.       — Не совру, если скажу, что сам люблю её.       — Бирте в курсе? — язвительно бросила я.       — Нет, ты определённо ничего не понимаешь, — сокрушённо повторял Юнас и, судя по звуку, тёр лицо рукой.       — Что ты вообще несёшь, Юнас? Что такого ты понял, чего не могу понять я?       — Ты запуталась. В себе. Ты не должна терять веру, просто потому что...       — Не надо лечить меня! — закричала я, но тут же опомнилась и сбавила тон. — Я больше не хочу гнаться за призраками! Мне надоело! Хватит с меня вампиров, жертв и свидетелей… Вы все… мы все… просто спятили…       — Тебе просто страшно, — констатировал Юнас.       — Хватит. Я больше не могу, — повторяла я. — Мы просто сошли с ума…       — Она тебе нравится?       — Нет. Я не такая, — нервно хихикнув, молниеносно отразила удар я. — Мне не нравятся… девушки.       — Поговори с ней…       — Иди на хер, Юнас.       Я швырнула телефон на стол, даже не нажав сброс.       Зачем, о чём я должна говорить с ней? Что она сможет сказать мне? Как поможет найти выход из этого мрачного и беспросветного лабиринта? Только если окажется одной из них и любезно сотрёт мне всю память.       Я упала на кровать, и после приземления на подушку голова ещё долго гудела и вибрировала. Уснуть удалось только под утро, хотя и не разомкнула глаз ни разу. Стоило хоть попытаться сделать это, головная боль становилась просто невыносимой.       Наконец предавшись поверхностному и чуткому сну, смотрела видения, и они были так же туманны, как надвигающаяся осень. Во сне я никак не могла из этого тумана выйти, натыкаясь то на незнакомых людей, то на музейные витрины.       Кажется, папа заглядывал в мою комнату утром. А когда я наконец разлепила глаза и увидела остывшую чашку с мятным чаем у изголовья кровати, вчерашний день показался мне частью путаного сна. Но только на мгновение. К сожалению, он был явью. Явью, которая навсегда останется в неизменном и бескомпромиссном прошлом.       Пока я, не вставая с кровати, отпивала из чашки, проливая чай прямо на простыни, мысли о больничном прочно обосновались в голове. С каким-никаким облегчением я надеялась провести весь день под одеялом. Только телефон начал разрываться ещё до того, как настенные часы показали одиннадцать.       Первые два звонка я стоически вынесла. На третий моё терпение лопнуло. Шатаясь, я подошла к столу, и в глазах снова предательски закололо, когда увидела на дисплее «Герда».       Я сняла трубку и поднесла телефон к уху, но не осмеливалась ничего произнести. На том конце провода, видимо, тоже не знали, что сказать, первые секунд десять.       — Лис?.. — коротко произнесла Герда каким-то не своим голосом.       — Герда, — испуганно отозвалась я.       — Лис, — повторила она, но уже громче, — ты… ты можешь прийти?       — Где ты?       Пугающее молчание прервало долгое чирканье зажигалки.       — Стою около общежития. Юнас говорил, ты тут рядом... Я просто не знаю, что делать… Ты… ты можешь просто прийти?       Глупо было бы полагать, что я скажу «нет». Как и глупо было бы ждать, что не забуду обо всём на свете, когда услышу её голос. Больше ничего не говоря, я натянула брошенные посреди комнаты ботинки и бросилась к двери.       Разбитая асфальтированная дорожка через заросли прервалась и превратилась в тропу. Когда она вывела меня из густой вишнёвой рощи, я увидела её, стоящую в полном одиночестве на крыльце общежития.       Герда заметила меня ещё в воротах и встала вполоборота. Её вид был таким растерянным и огорошенным, что я с трудом узнала бы её, если бы не неизменная змея на шее и непослушные волосы, упавшие на правый глаз.       Мне стало ясно, что случилось что-то необратимое, когда нас разделало несколько метров.       — …не знала, что делать… Вообще думала, что ты опять трубку не возьмёшь, — забормотала она, когда я подошла ещё ближе. — Мати вызвал скорую минут десять назад, а они всё не едут…       Я не задала ни одного вопроса. Было страшно узнавать ответ, хотя я понимала, что сделать это придётся рано или поздно. А Герда всë ходила вокруг да около.       Объятия, в которые я заключила её почти с разбега, были настолько крепкими, что спустя полминуты я не различала, где её сердцебиение, а где моё. Герда выронила сигарету и слабо обхватила меня в ответ. Такие испуганные и робкие прикосновения… Вот бы залезть к ней в голову и понять, о чём она думает. Почему сначала притягивает, а потом отталкивает? Почему позвонила именно мне, а не Эир или Миге?       Нет, мне было всё равно. Это всё неважно. Неважно даже то, что было пару дней назад. Пускай она оттолкнула меня тогда. Пускай выбирала кого-то другого. Не меня. Я-то всегда выберу её. Несмотря ни на что.       Узкие лестничные пролёты общежития были залиты последним летним солнцем. Вздувшаяся и полопавшаяся краска создавала корявые тени на светло-салатовых стенах. С общей кухни доносился запах пригоревшего масла, а из какой-то комнаты — пронзительная и фальшивая скрипичная репетиция.       На третьем этаже нас встретил Мати. Он выскочил на лестничную клетку так неожиданно, что чуть не сбил меня с ног. «Ну где тебя носит? Вроде очухался», — только и сообщил он сестре и проворно скрылся в коридоре.       Герда не следовала впереди, как она это делала обычно, а неуверенно плелась рядом со мной. Даже её почти армейская выправка куда-то подевалась. Завидев небольшую толкучку около одной из комнат, Герда и вовсе осталась позади. «Солнышко, просыпайся», — доносилось из комнаты, когда я, вежливо отодвигая в стороны зевак, перешагивала порог.       Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять, что в этой маленькой комнатушке живут музыканты. Творческий ворох из нот начинался на столе и заканчивался под ним, там же, где лежала пыльная стопка виниловых пластинок. На старом растрескавшемся линолеуме стояла пара оплавившихся до основания свечей. Верная подруга и спутница Юнаса, гитара, красовалась на стене, справа от пробковой доски, пестрящей весёлыми и жизнерадостными снимками, на которых были запечатлены студенческие будни. Под ней, на кровати, нервно дрыгая обеими ногами, сидел Дарин и жевал кончик собственных волос.       — Фиг ли пялитесь? Валите, и так дышать нечем, — порекомендовал он зевакам, столпившимся в дверном проёме.       А за спиной Дарина, под белым одеялом лежал Юнас.       — Просыпайся, солнышко. Вот так, посмотри на меня. Всё хорошо, — ласково приговаривала Фани, сидящая у изголовья на корточках, и убирала золотистые волосы с его лица.       Как же красив он был в этом утреннем свете!.. Длинные атласные локоны рассыпались по белой подушке, кожа казалась светящейся в мягких лучах. Ещё это недоумение во взгляде, будто Юнас просто проснулся от мимолётного сна. Такой чистый и немного испуганный взгляд, как у младенца.       И эта картина была бы прекрасной, если бы не красная нить на его запястье.