В чаще тихой

      Молодая львица беспокойно бродила из стороны в сторону по вольеру. Её массивные лапы ступали тяжело и уверенно. Кончик толстого хвоста нервно подёргивался. Грозные клыки сверкали в приоткрытой пасти.       Иногда она останавливалась около решётки и настороженно принюхивалась.       — А почему она всё время ходит?       — Откуда я знаю, лисёнок? Скучно, наверно.       Утром ранней осени, да ещё и в будний день, мы, наверное, были единственными посетителями городского зоопарка. Тусклое солнце лениво поднималось над влажными крышами хозпостроек и вольеров. Работники в синей униформе заканчивали утреннее кормление животных, которых ещё не перевели в зимние вольеры, а продавец передвижной лавки со сладостями открывал витрину в надежде встретить хотя бы одного заблудшего посетителя.       Зоопарк был для меня утешительным призом после визита к стоматологу. И хоть дырка на месте молочного зуба, который никак не хотел выпадать без постороннего вмешательства, ещё немного саднила, я уже и думать забыла о стоматологическом кресле и тошнотном запахе зубной пыли. Ведь настоящим призом для меня был не зоопарк, а возможность побыть с родителями. Я стала забывать, что они вообще знакомы, так давно не видела их вместе да ещё и за одним занятием.       Я была счастлива и, как и полагается шестилетнему ребенку, не могла этого скрыть. Ни стоматологи, ни грозные львы, ни подкрадывающаяся зима не пугали меня. Я мельтешила, прыгала вокруг скамейки и осыпала маму всё новыми и новыми вопросами. Мама, напротив, была строга и спокойна, как удав, до которого мы ещё не добрались.       — А где её львята?       — Осторожнее, Лис, ты же испачкаешь брюки! — одёрнула мама, когда я незаметно для себя самой очутилась в луже. — Я не знаю. Иди сюда. Сейчас папа принесёт билеты в террариум. Там даже королевская кобра есть. Ты знаешь, что это самая опасная змея на планете? — рассказывала она, хватая меня за руку, чтобы хоть как-то урезонить, и заботливо застёгивая мою курточку на верхние пуговицы.       — А она нас не укусит? — Я вырвалась из её рук.       — Нет, она же в аквариуме.       — Самая опасная змея! — Верещала я и уже совершала очередной бросок вокруг скамейки. — Королевская кобра!       — Когда ж у тебя батарейки сядут...       Нет, мама была строгой, даже какой-то сумрачной, не только в то утро — такой она была почти всё время в последние дни, а может, и недели. То и дело её взгляд замирал в одной точке, и разбудить её можно было только дёрнув как следует за рукав.       «Неужели она не рада как я?» — успевало лишь проскочить у меня в голове, прежде чем внимание благополучно переключалось на что-нибудь другое.       Если бы сейчас я могла перенестись в прошлое и спросить, о чём она думала и какая свербящая мысль заставляла её внезапно уходить в себя, я бы обязательно это сделала.       — Тайпан.       — А?       — Тайпан самая опасная, — повторил папа, неожиданно возникший рядом со скамейкой.       — Что такое тайпан?       Он с озабоченным видом протянул билеты, убирая на ходу бумажник в карман джинсов, и опустился на скамейку рядом с мамой, смахнув первые жёлтые листья на асфальт.       — А крендель? — хмуро уточнила мама. — Я же просила взять по пути что-нибудь. У неё во рту с шести утра ни крошки. Уже вся извелась, — запричитала почти шёпотом, но я всё прекрасно слышала.       — Забыл, — с досадой всплеснул руками папа. — Сейчас.       Он снова направился по главной аллее в сторону разноцветного фургона, а мама странно изогнула бровь и протяжно вздохнула, будто папа совершил смертный грех.       — Мы не пойдём смотреть змей? — робко и тихо спросила я.       — Пойдём, пойдём, — кивнула мама, снова глядя куда-то сквозь пространство. — Если твой папаша не заблудится по пути назад.       А потом, одними губами, мама произнесла что-то. Какое-то плохое слово. Она сделала это с презрением. Наверное, думала, что раз я ребёнок, то я слепая.       На секунду стало жутко холодно, хотя вокруг царил штиль. Мама точно умела менять температуру и даже скорость ветра.       Я думала, что она, как и я, безусловно счастлива, что мы вместе и что мы можем провести это утро втроём в пустом зоопарке, который будто работает только для нас. По крайней мере, этого требовало сердце.       Но мама, судя по всему, не только не была безусловно счастлива, но и была не здесь.       Из головы даже вылетели олени, вертлявые обезьяны и жители террариума, которых ещё предстояло увидеть. Перед глазами застыло то движение, с которым мамины губы произносили плохое слово.       Львица снова направилась в нашу сторону и замерла совсем близко.       — Ну чего замолчала, стрекоза? — отрешённо спросила мама.       Я задумчиво подошла поближе к вольеру и положила подбородок на холодную металлическую перекладину, расположенную на приличном расстоянии от решётки.       — Ну-ка вернись. Я тебя в больницу не повезу, когда нос откусят! — пригрозила мама, хотя от забора до вольера было больше метра.       — Ей там не нравится?       — Конечно. Как ей может там нравиться? — Мама откинула назад волосы, подняла воротник пальто и скрестила руки, внимательно наблюдая за кошкой.       — Бедная кошечка.       Когда я послушно вернулась к скамейке и села рядом, мама ласково приобняла меня, наклонилась и сказала:       — Посмотри, малышка. Посмотри внимательнее.       Иногда мама вела себя странно. Вроде обращалась ко мне, но намеренно рассказывала что-то, что мне ещё не дано было осмыслить. Детский умишко не понимал трудных слов и их сочетаний, но прекрасно считывал чувства, которые были в них вложены.       Львица сделала очередной круг по вольеру, будто специально демонстрируя нам свою мощь, грацию и стать.       — Видишь, какая сильная? — почти шёпотом продолжала мама. — Видишь, какие у неё мышцы? Природа неспроста наградила её. Так что не надо жалости.       Я посмотрела на рельеф под лоснящейся шерстью львицы.       — А задохлика того видишь? — Мама указала на работника зоопарка в синей спецовке, который проходил по служебной дорожке между вольерами с большой ёмкостью из-под сырого мяса, и проверял крепления на воротах.       Я не понимала, к чему она клонит, но слушала с замиранием сердца.       — Думает, что он тут король, — фыркнула мама. — Да она в любой момент может вырваться. Просто сейчас ей это не нужно. Или невыгодно. Вот только когда он хоть на секунду потеряет бдительность, она выскочит и ему шею…       — Я и кофе тебе захватил, — снова неожиданно подкрался папа и прервал рассказ, обещающий много леденящих кровь подробностей.       Мама молча, как ни в чём не бывало взяла стакан из его руки, а мне передала бумажную упаковку, пахнущую свежей выпечкой и сливочным маслом.       Бледный диск солнца поднимался выше, отчаянно продираясь сквозь голые ветви деревьев. Стылый воздух наполнялся всё новыми и новыми шумами города.       Мы шагали по пустой аллее. Я мусолила крендель и всё никак не могла перестать думать о том, что сказала мама. Вернее, о том, чего она сказать не успела.       Я представляла человека в синей униформе, съёжившегося в комочек от ужаса, и большую, сильную кошку, настигающую его одним грациозным прыжком. В полёте она выпускает острые когти-лезвия и…       — Ну-ка, признавайся, — папа подхватил меня на руки, когда заметил моё подозрительное молчание, — что тебе мама там такого интересного рассказала?       — Не-а.       — Ах вот как! — Папа использовал запрещённый приём и принялся щекотать меня.       — Что львица убежит! — взвизгнула я и звонко расхохоталась. Больше от невыносимой щекотки, чем от радости.       — Ну и ну. Как это убежит, если она заперта? — Он вернул меня обратно на твёрдую почву. — Скачи. Разузнай, есть ли у них тайпан.       Подбежав ко входу в одноэтажное кирпичное здание с информационной доской при входе, я стала искать знакомые буквы и картинки. Вот из букв сложилось слово «варан», а вот — «жаба-ага». Вот изображение жёлтой ящерицы с непропорционально толстым хвостом. «Добро пожаловать в государственный террариум города Медио!» А вот что-то про поддержку Академии наук. Слишком много сложных слов.       Я обернулась и уже хотела было крикнуть папе: «А как выглядит тайпан?» Но почему-то замешкалась.       Родители неторопливо подходили к террариуму. Мама смотрела под ноги и молчала. Папа виновато улыбался и сутулился. Он положил руку на мамино плечо и спросил:       — И куда это убежит львица?       Но она брезгливо стряхнула его руку с себя, как упавшего с ветки паука. На этот раз мне не понадобилось никаких слов, чтобы понять: что-то не так. В груди вдруг стало тяжело, будто я жевала не крендель, а груду камней.       Мама не рада. Она совсем не рада быть здесь.       — Ну заходи, чего стоишь, — поторопила она, открывая передом мной тяжёлую дверь.       В полутьме помещения нас встретили сонная работница зоопарка, запах застоявшейся воды и огромная, длинная-длинная статуя змеи, приподнявшейся на хвосте. Её длинное чешуйчатое тело протянулось по всему коридору и сопровождало нас, обвивая собой аквариумы и вольеры, на протяжении всей прогулки по террариуму.       Бродя от одного аквариума к другому, я уже не задавала глупые вопросы и не трещала без умолку. Иногда надолго замирала около какой-нибудь змеи или ящерицы, а родители безмолвно стояли позади, как конвой. Всматривалась в неподвижные и бесчувственные глаза, которые встречались на моём пути, но они совсем меня не пугали. Иногда даже казалось, что я вижу интерес и немое приветствие.       Да, возможно, здесь были ядовитые животные, чей яд был способен угробить меня за считанные минуты. Но неспокойно мне было не поэтому. Источник моей тревоги не был заперт в вольерах. Он был где-то поблизости.       — А вот и она, — оповестила мама, останавливаясь напротив очередного «экспоната». — Гамадриад, или королевская кобра, — торжественно прочитала на табличке слева.       — Мама, смотри!       Из глубины аквариума, словно услышав наши мысли и решив наградить своим обществом, сквозь ветви папоротника, обвивая тёмно-зелёным, почти чёрным телом сухой сук, выползла грациозная змея с блестящей чешуёй.       — Какая красивая, да? — сказала мама. Затем прищурилась и снова начала читать вслух содержимое информационной таблички, иногда глотая слова или целые предложения: — Самка, 6 лет… обитают в тропических лесах Южной и Юго-Восточной Азии… Растут в течение всей жизни. Ничего себе.       — А вот люди нет, лисёнок, — добавил папа и потрепал меня по голове.       — …самец может съесть самку, если ему покажется, что она представляет угрозу.       Мама выпучила глаза и даже замолчала ненадолго, продолжая сосредоточенно бегать глазами по строчкам.       — Там дальше написано, что и самка может съесть самца, — поспешил указать папа, который тоже увлёкся чтением.       — Зачем съесть? — с непониманием пролепетала я, но меня как будто не слышали.       Змея явно заинтересовалась нами и подползла ближе. Она медленно поднялась на хвост расправила свой «капюшон», украшенный диковинными точками. В её неподвижных глазах читалась подозрительность, будто не мы пришли поглазеть на неё, а она приползла увидеть нас и изучала, как редкий вид животных.       — Королевская кобра — очень заботливая мать, — проигнорировав папину реплику, продолжала читать мама. — В отличие от других змей, она строит гнёзда и до последнего охраняет кладку от всех, включая крупных зверей и человека.       — Просто молодец эта кобра. Только что-то про самца ни слова, — снова подал голос папа и приобнял меня за плечи.       — Сделал дело, и в кусты, — отозвалась мама. — Хотя… Пожалуй, это не так уж и плохо. Не каждый самец должен принимать участие в воспитании потомства, — говорила мама вроде как мне, но я не понимала смысл её слов.       — Ох уж этот животный мир, — вздохнул папа.       — Особенно, если впоследствии может выясниться, что у самца не все дома. Ещё недавно он в теории мог сожрать свою избранницу, а теперь о воспитании потомства решил думать.       — Там же сказано, — вставил папа, — только в случае, если самка представляет...       — Представляет, не представляет… Какая разница? Раз представляет, иди мимо.       В глазах змеи блеснули огни тусклых ламп. Юркий раздвоенный язык показывался из её пасти всё чаще. Она и впрямь была красивой, даже восхитительной. Только смотрела я почему-то не на неё, а на маму, чьё мутное отражение видела в стекле аквариума.       — Он не может пройти, у них же эти, как их… инстинкты, — бормотал папа. — Природа…       — А почему самка не может оценить угрозу, прежде чем ввязаться в эту авантюру? — обращалась мама непонятно к кому. — Великая природа не даровала ей такой возможности?       Она говорила путано, но совершенно спокойно. Казалось, что даже глухая змея её слушала, так и замерла на месте, но я уже не особо обращала на неë внимание. Мамин взгляд был направлен на кобру, но парализовал почему-то меня. И делал это не хуже яда.       — Вряд ли змеи задумываются о таких… — снова попытался ввернуть свои пять копеек папа, но ему не дали.       — Тем более она и одна прекрасно справляется, — не унималась мама. — И кто даст гарантии, что потомство не унаследует закидоны папочки?..       Они всё говорили непонятными и длинными словами, а у меня по щекам вдруг покатились слёзы. Змея за стеклом уплывала всё дальше, хотя ещё пыталась нависнуть над нами и продемонстрировать своё превосходство.       А потом стало тяжело дышать. Последнее, что я видела, прежде чем на меня обратили внимание и схватили на руки — что мама стала не мамой. Черты её лица остались прежними, но сейчас это был кто-то другой.       Когда я проморгалась и присмотрелась, обнаружила себя лежащей на скамейке. Тёплые руки обнимали и гладили меня, заботливо укладывая затылком на что-то мягкое.       Женщина с обеспокоенными голубыми глазами, очень похожая на маму, смотрела на меня сверху, устраивая поудобнее у себя на коленях. Но, в отличие от маминых, в её глазах было что-то потустороннее и мистическое. Почти нечеловеческое. Она вызывала во мне двойственное чувство, которое разрывало на части. Одна часть кричала: «Не приближайся!» Другая — «Обними меня».       — Тебя кобра напугала? Не бойся, она же за стеклом, — говорила она. — Сбегай за водой, — бросила она в сторону, обмахивая меня шапкой.       Вокруг постепенно появлялось и помещение: свод и стены, облицованные серым камнем, искусственные лианы и тусклые лампочки, внимательные и неподвижные взгляды рептилий.       — У вас всё в порядке? — спросил чей-то голос. Похоже, нами заинтересовался персонал.       — Да, в полном, — махнула рукой мама. — Змей боится, оказывается.       Я могла сказать ей, но не сказала: единственное, чего я боялась в этом террариуме в ту секунду — это она.       А она тем временем тихо, совершенно спокойно запела, ласково убирая растрепавшиеся волосы за уши своими тонкими пальцами:

— Ты не слушай ветер и закрой глаза. Я тебя пригрею, пока льёт гроза. Я тебе на ушко прошепчу секрет, Такого на свете ни у кого нет. Расскажу про тайну ярче ночных звёзд, Что сверкает в небе, как кометы хвост, Согревает сердце горячей огня, От любой печали исцелит меня…

      Песня-снотворное. Песня-успокоительное. Её мама всегда пела мне перед сном. Или когда было грустно. Или совершенно без повода. Не знаю, в чём причина — в её голосе или особенных, волшебных словах, из которых была соткана песня, — но у мамы всегда получалось за считанные мгновения погрузить меня в ощущение полного покоя и безопасности.       Прошло всего несколько минут, и я перестала плакать. Сердце уже не отбивало бешеную дробь. Я дышала полной грудью, а мама была мамой, как и прежде.       Когда родители убедились, что со мной всё нормально, они больше не обронили ни слова. Кажется, королевская кобра приводила нас взглядом. Наверное, потому что мы забыли попрощаться. Молча прошли в гардероб, молча оделись, молча покинули здание и молча двинулись по аллее к воротам.       Львица так и бродила вдоль решётки из стороны в сторону, когда мы проходили мимо. Поравнявшись с ней, мама сбавила шаг и покрепче сжала мою руку.       — Всё будет хорошо, малышка, — лишь сказала она вполголоса.       Только я так и не поняла: мне или львице.