I used to call you my treasure, But now you're my new religion. Dope Stars Inc. — Just the Same for You
В приёмной было тихо и безлюдно. Только изредка тренькал телефон на стойке, и администратор в белом халате повторял свою дежурную фразу. А я думала, что здесь завывает сквозняк, вторя человеческим стонам и крикам, и стены обиты поролоном. Но не представляла, что когда-нибудь сама сюда попаду. Не представляла и то, что снова буду вызывать скорую психиатрическую помощь собственному отцу, который вдобавок попытается зарезать меня кухонным ножом. Всё слилось воедино с быстрым и сумбурным заключением дежурного врача, которое я почти не запомнила. Только какие-то разрозненные фразы: двигательная гиперактивность, бредовые идеи, деперсонализация. Острый психоз. Сбор анамнеза был таким изматывающим, что я успела пересказать всю папину «историю жизни» и не заметила, как роковой день перетёк в вечер. А папу больше и не видела. Когда санитары несли его в палату после лошадиной дозы успокоительного, он уже не материл всех на чём стоит свет и не пытался никого задушить. Будто был таким же, как раньше, и просто спал. Подписав несколько согласий на медицинское вмешательство и госпитализацию, я сидела на скользкой банкетке и отрешённо таращилась в большое окно с кованными решётками. «Центральная клиническая психиатрическая больница», — вновь уныло ответил администратор, когда зазвонил телефон. За крошечным палисадником сверкнули огни фар. Знакомая машина показалась из-за поворота и остановилась у тротуара. Из неё вышел человек в двубортном пальто и двинулся по мощёной дорожке к воротам. Я схватила куртку и выбежала навстречу. — Кьют… Я упала ему в объятия, едва спрыгнув со ступенек. — Тише. — Он крепко прижал меня к груди. — Тише. Всё хорошо. — Нет, ничего не хорошо. Ничего уже не будет хорошо… — Идём. Тебя трясёт. Надо выпить чего-нибудь горячего. — Прости, что позвонила. Не хотела отвлекать. Просто не знала, кому ещё… ты же врач… Может, ты знаешь каких-нибудь специалистов в Гело? Может… Мне сказали, что у него острый психоз и… — Успокойся. Не спеши. Сейчас ты всё расскажешь. — Прости… — Да прекрати ты. На самом деле я не знала, почему позвонила ему. «Ты врач» — всего лишь пустая отговорка. Первое, что вырвалось изо рта, который в тот день вообще не соображал, что молотит. Столько лет Кьют был для меня якорем среди бушующего океана, математической константой, кислородом, что всё сработало на уровне рефлексов. Он знал меня и мою жизнь постранично. Я ещё не привыкла, что в критический момент могу поступить как-то иначе или, не дай бог, набрать другие, незнакомые цифры в телефоне. А Кьют был готов подставить плечо и, как выяснилось, не держал зла за то, как мы расстались. Не задал глупых вопросов. Не позволил себе ни одного упрёка. Устроившись на переднем сидении, я согнула ноги в коленях и уронила на них голову. Кьют спокойно сел за руль, завёл машину и поправил воротничок рубашки, взглянув в отремонтированное боковое зеркало. Загудел мотор. Машина мягко тронулась с места. Трёхэтажное здание, в котором остался папа, потерялось за высоким кирпичным забором и растворилось в тумане. Несколько минут я безразлично смотрела на свои съеденные почти до основания ногти. — Рано или поздно это случилось бы, — наконец заключила я. — Пристегнись. Приступы до этого были? — Сегодня впервые за много лет. Общество Кьюта возвращало во времена, когда я была наивной, ведомой, непритязательной. Когда я и не думала, что можно не только мучить себя вопросами, но и искать ответы. Я приняла нормальную позу, выполнила просьбу и на секунду задумалась, почему он снова рядом. Какую роль он играет? Шины при открытом переломе? Или, например, инъекции инсулина при критическом содержании глюкозы? — Ты знаешь хороших психиатров? — Найдём. — Кьют остановился на светофоре, вздохнул и погладил моё колено. — У отца точно есть связи в одной частной клинике. Вроде «Прогресс» называется. Солидная. Что-нибудь придумаем. — Спасибо, что приехал. — Пустяки. Правильно сделала, что позвонила. Одна голова хорошо, а две лучше. — Что мне делать? — спросила я больше саму себя. — Сперва выпьем кофе. Ты успокоишься. Потом всё обсудим. А потом… можешь остаться у меня, если хочешь. Если так тебе будет лучше, конечно. Тяжело, наверное, там… одной. И правда. От мысли, каково сейчас будет вернуться домой, стало трудно сглатывать вязкую слюну. Как быстро всё может измениться… Хотя за окном проносились те же улицы, фонарные столбы и старые особняки, охваченные туманом, что-то в городе было не так. Кто-то тайком поиграл с цветокоррекцией на живой, подвижной, но серой фотографии, подмешал тревоги и неопределённости. — Я должна была. Должна была это предвидеть. Должна была! — Ты делала для него всё, что могла. Даже больше, — мягко сказал Кьют. — Не всё, как видишь. — Под присмотром специалистов ему будет лучше. И всем окружающим, кстати, тоже. Будешь его навещать, и… — Ты не понимаешь. Он всё забыл! Прокричав это, я почувствовала облегчение. Кьют покрепче сжал руль, перестраиваясь в правый ряд, и набрал полную грудь воздуха. Щелчки поворотников заполнили неловкую паузу. — В смысле? — Он принял меня за грабителя, — с трудом выговорила я, потому что начал разбирать истерический смех, — и-или убийцу. Н-не знаю. Он не узнал меня. Хотел зарезать. Бросился с ножом! Это всё она… — Кто? — Мама. Кьют, нахмурившись, сосредоточенно высматривал что-то среди проносящихся мимо вывесок и огней. Машина сбавила скорость, свернула к парковке и остановилась напротив круглосуточной кофейни. Кьют отстегнул ремень и повернулся ко мне. — Она вернулась? — Несколько дней назад. Стёрла ему память и свалила. Господи, она сожгла все фотографии! — вскричала я. — Сука! Она всё это сделала мне назло! Глядя куда-то мимо меня, Кьют расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и оттянул воротник. Зачем-то включил радио. Потом сразу выключил. Судя по виду, он был огорошен не меньше меня. — Чёрт. — Он потёр переносицу. — Это ужасно. Не знаю, как сказать. Мне очень жаль, что всё так вышло. Потом неуверенно подался навстречу и обнял, как раньше. Дышать стало пусть немного, но легче. Робкое ощущение, что я не одна, было как долгожданный глоток воздуха после удушья. — Мы что-нибудь придумаем. Кьют размеренно поглаживал меня по спине. — Я пока не знаю… — глухо бубнила я в воротник его шерстяного пальто. — Не знаю, может, я смогу найти её? Ведь… это нельзя так оставлять. Может, память ещё можно вернуть. — Мы сделаем всё, что в наших силах. — Не могу это так оставить… — простонала я. — Мы и не оставим. — Господи… Даже подумать не могла, что она одна из них. — Всё хорошо. Я здесь. Я тебе помогу. Кьют повторял свою мантру, и с каждым его словом то ли истерический смех, то ли надсадные рыдания стихали. Возможно, он даже знал какие-то волшебные слова, потому что тело обмякло как никогда. В его руках я, как пригретая зверушка, постепенно проваливалась в сонное беспамятство. Особенно сейчас, когда осталась одна в огромном мире и толком не спала несколько дней. Даже пульс приходил в норму. И сознание как будто светлело и прояснялось. — А вчера что ты делала? — спросил Кьют тем же мягким голосом. Но теперь говорил ещё осторожнее, растягивая звуки. — Была на работе. Вечером хотела собрать вещи, а потом пришла она и пыталась отговорить меня. Сказала вроде, что фотографии надо сжечь, раз я больше не хочу её видеть. — Угу. А потом? — Потом легла спать. А утром она исчезла. И папа ничего уже не помнил. И ещё нить у него на руке… Ладонь, поглаживавшая меня по спине, остановилась на пару секунд, а затем снова продолжила свои гипнотические движения. Ещё медленнее и осторожнее. — Угу. Понятно. И больше ничего не происходило? — О чём ты? — Ну, ничего странного не происходило? Ты видела что-нибудь необычное? — Ну если не считать того, что моя мать оказалась вампиром, то вряд ли… — горько ухмыльнулась я и шмыгнула носом. — Да, это ужасно, — кивнул Кьют. — Но мы что-нибудь придумаем. — Правда? — Конечно. Как ты вообще себя чувствуешь? У тебя что-нибудь болит? — спросил он, как будто только что выслушал долгую и запутанную жалобу не особо доходчивого пациента. Сладкий, но чуткий сон пригретой зверушки вдруг прервался, а сердцевине волшебных слов ощутилось что-то острое. Я отстранилась и с опаской посмотрела в, казалось бы, участливый взгляд Кьюта. — Голова. Это с недосыпа. — Может, к вам приходил кто-то ещё? — поинтересовался он ласково, но покровительственно. — Нет, никто. Я точно помню. Думаешь, кто-то другой мог сделать это с папой? — Лис, он болен, — не меняя интонации, ответил Кьют и снял катышек с моего свитера. — Но всё будет хорошо. — Я знаю, что он болен. Только он пил таблетки много лет, и… и… всё было нормально! — Амнезия — частый симптом при его диагнозе. А ты лучше меня знаешь, насколько он непредсказуем. Почему-то вдруг захотелось отсесть подальше. Атмосфера доверия, тепла и принятия, которую я себе нафантазировала, стремительно испарялась из салона этой дорогой машины. Даже физически стало холодно, и я непроизвольно застегнула куртку до подбородка. — Может, ты думаешь, что я всё придумала? — Нет, я так не думаю, — искренне ответил Кьют. — Скорее всего, всё так и было, — со всей серьёзностью и уже ощутимым холодным профессионализмом в голосе добавил он. Кьют обращался ко мне, но казалось, что перед нами сидит консилиум врачей, которым и адресован его эпикриз. — А вот в реальности или нет, это уже другой вопрос. От возмущения я чуть не задохнулась. Истерический и на этот раз злой смех снова заклокотал в груди. Ведь я почему-то решила, что теперь Кьют точно поверит мне. А он, видимо, считал меня такой же ненормальной, как папа, который остался в психушке. — Реальности?! — переспросила я. — Я видела всё своими глазами! — Видела что, Лис? Он знал, как поставить вопрос, чтобы оппонент оказался в тупике из собственных домыслов. — У него на руке была нить, как у всех! И эти фотографии… Это она сказала, что их надо сжечь! Я знаю, что это сделала она! Это она стёрла ему память! — Лис, люди не… стирают память, — всё так же тихо, но с раздражением отрезал Кьют. — Тебя там не было! Ты вообще ни черта не понимаешь! И почему я оправдывалась? Почему его недоверие вызывало во мне отчаяние? Разве что-то осталось от прежней Лис, которая привыкла соглашаться со всем, что предлагает жизнь, и засовывать своё мнение в задницу? Зачем я продолжала искать спасения в человеке, который давно отказался спасать меня? Эти вопросы звонко надавали мне по лицу, и я окончательно проснулась. — Зря… — пробормотала я. — Зря я позвонила. Прости. Нет, эта не шина, которая спасёт переломы. И это совсем не инсулин — это пустышка. Физраствор. Плацебо, которое больше не работает. Я искала спасения не в том месте. А приобретённые рефлексы точно подлежали забвению. Не найдя, что ещё сказать, я фыркнула и нервно схватилась за сумку. Попыталась отстегнуться, но ремень заклинило. — Постой. Ты же не можешь вот так уйти, — запротестовал Кьют. — Нельзя бродить одной по улицам в таком состоянии! — В каком состоянии?! — Лис, дай мне помочь тебе! Замок сработал с третьего раза под моими скользкими вспотевшими пальцами. Я отбросила «удавку» и выскочила из машины. Несколько раз подвернувшись на газоне, я взбежала на тротуар и пустилась по улице почти вслепую. Кьют вышел и направился следом, но я нырнула в проулок и побежала по неосвещённой подворотне наощупь. Темнело так быстро, будто виной тому была не просто ночь, а что-то потустороннее. И оно поглощало город. Гасли вывески кафе и ресторанов, пустели улочки, впадающие в широкий проспект. Выбежав из проулка, я осмотрелась и с двойной скоростью ринулась вдоль улицы. По асфальту пробежала дрожь приближающегося трамвая, а мне мерещилось, что это ползут по земле чьи-то холодные щупальца. Склизкие и вёрткие, они заставляли дребезжать стёкла в окнах домов. Щупальца вылезали из канализационных люков и ливнёвок, обвивали и с лёгкостью сгибали фонарные столбы, как спички. И я знала только одно место в городе, куда не сможет пробиться эта нечисть. Даже среди самой мрачной ночи там ждало спасение и покой. Туда я и мчалась. А щупальца всё росли и ширились. Увеличивались до таких размеров, что уже сминали своим весом припаркованные у обочин машины, взбирались по стенам домов и рушили бетон, будто песочное печенье. Они почти нагоняли и готовы были обвиться вокруг лодыжек, когда я вбежала в знакомый двор. Влажный холод обдал спину, но я успела юркнуть в подъезд и бросилась наверх по тёмным лестничным пролётам. «Ещё немного… Только беги…» — повторяла самой себе, перепрыгивая через три ступеньки. Оказавшись на седьмом этаже, я уже не чувствовала мышц, но рванула из последних сил через лестничную клетку и дёрнула ручку. Незапертая дверь, на счастье, поддалась и открылась. Ввалившись в квартиру без стука или звонка, я наконец опомнилась. Лёгкие от бега наполнились расплавленным свинцом. Горячий пот насквозь пропитал свитер и куртку. Перед глазами плыли мошки и звёзды, но теперь я была в полной безопасности. Не ощущая ног, я прошла по коридору, скрипнула старыми половицами и замерла на пороге комнаты. Глаза двуглавой змеи светились в темноте. Одна пара смотрела на меня, а вторая — на Герду, которая неподвижно лежала на софе в длинной белой майке. Её запрокинутая голова свисала с края, и волосы спадали вниз спутанными локонами. Захотелось подойти и разбудить, но я услышала чьи-то шаркающие шаги и обернулась. Сигрид вышла из своей комнаты, очевидно, на звук моей сиплой и частой одышки. Безмолвно встала справа и посмотрела на застывшую фигуру внучки. Лицо у неё было серым и безжизненным, а мой непрошеный визит совсем не удивил и не смутил её. — Поговори с ней, милая. Она совсем себя угробит, — прошептала Сигрид. Не успела я выдавить слова или хотя бы извиниться, как она тихо скрылась где-то в полумраке квартиры. Кожа Герды казалась светлее, чем обычно, и от этого была похожа на мрамор. Она не шевелилась. Лежала, словно статуя, прекрасное изваяние, созданное безымянным скульптором. Остановившись в шаге от неё, я опустилась на колени, рассматривая покрытые ссадинами и гематомами ноги и руки и болтающийся на сгибе локтя пластырь, который ещё недавно удерживал иглу капельницы. Поймала себя на том, что непроизвольно сложила вместе ладони и поднесла к губам. Но я не знала ни одной молитвы. Зато я, кажется, знала божество, к которому хотела обратиться. Оно лежало прямо передо мной, заключённое в тело девушки. Эта девушка была не похожа на всех, кого я знаю. Она была сильной и несгибаемой. И даже когда жизнь беспощадно била её, умудрялась отгонять любые страхи, зло и сомнения, оставляя их по ту сторону стен. Она не боялась неизвестности. Знала гораздо больше, чем показывала. И чем дольше я смотрела на неё, тем прочнее убеждалась, что она, должно быть, не человек. Да, её тело — прекрасно и совершенно. Но её душа, возможно, бродит по земле уже сотни или даже тысячи лет, видела гораздо больше, чем простой смертный. И я обязана защищать её. Защищать всё, что она помнит. Я не отдам её никому. И пускай кто-то всё же сумел ворваться в этот храм и изрисовать священное изваяние маркерами. Отныне я не допущу, чтобы ещё хоть один богохульник или вандал проник сюда. Я найду каждую мразь, которая посмела осквернить этот благородный молочно-белый мрамор. Найду и убью. Словно почувствовав взгляд, а может, услышав неумелую молитву, Герда схватила ртом воздух, открыла глаза и заметно вздрогнула, когда увидела меня. — Лис?.. — Она снова зажмурилась, опустила голову, сухо сглотнула и сделала тяжёлый вдох. — Ты пришла за мной, да? Хорошо… — Прости, что не была на похоронах. Я… в полной заднице. — Да… Я тоже. Не успела я ничего спросить, как Герда закусила губу, схватилась за живот и шумно, со стоном выдохнула. — Что с тобой? — Меня отмудохали, как шницель, вот что, — огрызнулась она, приподнялась со второй попытки и села на кровати. — Прости, — добавила шёпотом. — Где у тебя обезболивающее? Вскочив с пола, я стала лихорадочно рыться в сваленных на письменном столе вещах, но Герда тут же оказалась за моей спиной и молча выудила пустой наполовину блистер. Она бросила на язык две таблетки и проглотила, не запивая. Я вжалась спиной в стену, окаменела, не знала, с чего начать. — Расскажи мне, — заговорила я, когда Герда, шатаясь, прошла к постели и села. — Что? — Всё. Откуда это? Это что… такой способ заработать, да? К моему удивлению, вопрос не застал её врасплох и не вызвал даже намёка на удивление или недовольство. — Почти. — Герда долго и мрачно молчала. — Вернее, сначала так и было. — Она подняла с пола пустой стакан и приложила к виску. — А я ведь когда-то ходила на нормальную работу, знаешь. В секцию. — В секцию? — Для детей. — Герда нахмурилась и повернула стакан другой, ещё холодной стороной. — Тиму запихнул меня в детскую спортивную секцию, когда я получила мастера спорта. Года два назад… — Она невесело хмыкнула и поморщилась. Наверное, от оставшейся на языке горечи. — Можешь представить меня в роли тренера? Я тоже… Меня вышибли через пару месяцев. Сцепилась с охранником. Тогда… — Герда пыталась закончить мысль, но у неё будто язык не поворачивался. — Тогда умер Юкка. Я была не в себе. Вообще не знаю, куда они смотрели, когда брали меня на работу. — И ты решила зарабатывать вот… этим? Подпольными боями? — Откуда ты знаешь? — вскинула взгляд Герда. — Миге, — со стыдом призналась я, вспомнив свой визит в «Цербер». — Он мне сказал. — А, — хмыкнула Герда и стала изучать пол. Как будто даже смутилась. — Он рассказывал, что ты… заходила. Трепач. — Не меняй тему, — напомнила я. — Как ты туда попала? — Не помню, — нехотя ответила Герда. — В Медио часто проходят подвальные драки. Это вся шпана знает. — Затем посмотрела на меня, и в её взгляде промелькнуло раскаяние. — Ты вращаешься в других кругах. — Я буду вращаться в любых кругах, если надо, чтобы вытащить тебя оттуда и спасти. — Спасать надо только того, кто в этом нуждается. Ну или того, кого ещё можно спасти. — А тебя что, нельзя? — Не думаю. Возмущение переполнило меня. Я порывисто подошла и снова опустилась на колени. Ещё недавно она разговаривала со мной вот так: как умный и смелый взрослый со сбитым с толку ребёнком. Теперь, кажется, всё было наоборот. Приблизившись настолько, что даже в полумраке можно было разглядеть малейшие изменения в зрачках, я спросила: — Почему? — Просто по-другому не умею, — хрипло прошептала Герда, прочитав мои мысли. — Я не понимаю… Как это действует? — Помогает забыться. — И это всё? — А этого мало? — искренне удивилась Герда. — Среди нас вампиры, которые жрут воспоминания, а ты хочешь забыться. Мы тут пытаемся… — Может, будет лучше, если я всё забуду. Моя жизнь всё больше напоминает долбаную зловонную клоаку. Я не хочу её помнить. Я понимала, что за Герду говорит её боль. Что эти слова — просто импульс, необдуманный порыв, невысказанная ненависть, копившаяся так долго. Но они обожгли. Даже ошпарили. Моё сердце будто бросили в кипящее масло. Мы долго молчали и внимательно рассматривали лица друг на друга. — От осинки не родятся апельсинки. — Герда задышала свободнее: обезболивающее наконец подействовало. Она заправила мои растрепавшиеся волосы за ухо, а заметив недоумение, продолжила: — Папаша был тот ещё отброс. Напивался, как последняя мразь. Бил мать, а потом и нам всем за компанию влетало по первое число. Мати как самому слабому, потом мне, потом Юкке. И так изо дня в день. Юкка-то потом подрос, возмужал. Мог и сдачи выписать. А я нет. — Её брови сурово сдвинулись на переносице. — Тогда я и решила, что больше никто меня пальцем не тронет. Что стану сильной. Но физическая сила ни черта не решает, как выяснилось. Ты можешь хоть бронемашиной стать, но… от прошлого не убежишь. — А вот я не хочу убегать от прошлого, — решительно и даже с гордостью ответила я. — Поверь, мне тоже от жизни досталось. Но я знаю, что всё это было не напрасно. Если бы меня не искалечили… то и исцелять не пришлось бы. — Девочка… — Герда с нежностью очерчивала пальцами моё лицо, проходилась по скулам и подбородку. — В этом и весь ужас. — Это не ужас. Мне плевать, кто они и откуда пришли. В мире столько дерьма, ненависти и зла… Но если бы не всё это, я бы тебя не встретила. Всё это было нужно, чтобы лучше видеть свет. И я его вижу. И больше не хочу бороться. Не хочу выяснять, что им нужно. Иногда зло происходит просто потому, что оно может. — Ты была бы счастливее, если бы… — Нет. Нет! — вбила я, растягивая каждый звук, и замотала головой. — Всё это было ужасно. Но я ни о чём не жалею. Да, я… разбита. Я столько всего потеряла! Но это было нужно, чтобы я стала тем, кто я есть. И ты тоже. Прости, я скажу ужасную вещь, но и ты стала собой только благодаря тому, что сделала с тобой жизнь. Ты… самый удивительный человек, которого я встречала. Ты, возможно, самое важное, что есть в этом проклятом городе. В этом мире, — горячо произнесла я на одном дыхании и замолкла, потому что начал дрожать голос. — Я ничего из себя не представляю, — виновато улыбнулась Герда. — Получаю кайф от того, от чего пыталась сбежать. Я не человек. Пародия какая-то. — Таких, как ты, больше нет. Ты… прекрасна. — Прекрасна? — усмехнулась Герда, и в её глазах заблестели слёзы. — Я не умею ничего, кроме как бить морды. Знала бы ты, скольких людей я отправила коротать деньки под капельницей. — Это неважно. Они преследовали свои цели, а ты свои. Но я боюсь за тебя. Пожалуйста, просто пообещай, что больше не пойдёшь на эти… бои. — Я и не хожу. Когда мои брови поползли вверх, Герда начала нервно жевать губу, подбирая наименее травмирующую формулировку, а потом продолжила с опаской: — Я хожу за… другим. В клубе это называют надбавкой. — Надбавкой?.. — Да. В боях я уже несколько месяцев не участвую. Прихожу только за… этим. — Она говорила всё спокойнее и тише, потому что знала, что мне будет сложно понять. — Любой зритель за кругленькую сумму может врезать мне. Придушить или укусить. А я не должна сопротивляться. Расценки за всё разные… Знала бы ты, сколько уважаемых людей Медио любят насилие, кровь и зрелища. Интеллигентные богачи, толстобрюхие чиновники… С трудом сдерживаемые слёзы наконец забарабанили по полу и голым ногам Герды. От давящего приступа бессилия и ужаса я закрыла глаза и упала головой на её коленки, отмеченные свежими ранами и старыми рубцами. — Мне это помогает. Но временно. Это ничем не лучше сигарет… или наркоты. Просто… когда мне как следует ввалят, я будто снова на своём месте. Подсознание противилось, кричало и не хотело слушать. Но я должна была. Отвратительные, грязные руки, которые не просто прикасались к ней, но калечили, в эту секунду будто трогали и меня, хватали за одежду, грубо щипали, хлестали наотмашь по голове. Но это в последний раз. Больше никто её не тронет. Только через мой труп. С рыданиями выходила и неопределенность. Теперь я хотя бы знала врага в лицо. Я прикасалась к шрамам Герды и каждый пыталась исцелить силой мысли, каждый покрывала поцелуями. А она осторожно гладила меня по волосам и приговаривала: — Не плачь. Всё же хорошо. — Давай убежим. Подальше отсюда... — всхлипнула я. Герда часто и шумно задышала, а по её рукам пробежала дрожь. Она осторожно отстранила меня, встала с софы и неуверенно проследовала к двери. Привалилась спиной к косяку. Бессильно уронила голову. — Уезжай, Лис. Меня ничего хорошего не ждёт, а вот ты ещё начнёшь жить заново, — добавила она и потянулась за сигаретами, но прикуривать не спешила и крутила пачку в руке. — Однажды мне проломят череп, и я сдохну в какой-нибудь канаве. Или докурюсь до рака лёгких… Я встала напротив и попыталась поймать рассеянный и сбитый с толку взгляд, но он всё время сбегал и ускользал. — Чёрта с два я уеду без тебя. — Во мне нет ничего такого, чтобы ты оставалась и рисковала. От её упрямства и неспособности увидеть очевидное я горько рассмеялась. — Ты сама не понимаешь, насколько ты необыкновенная, — сказала я, растирая соль по щекам. — Прошу тебя. Мы могли бы уехать в Гело. Побыть какое-то время там. Подумать, что делать дальше. А потом… — Я пожала плечами. — Убежим. Куда глаза глядят. Далеко. Туда, где нас никто не знает и не найдёт. У меня есть кое-какие сбережения, на первое время должно… — Сбережения?! — перебила Герда и порывисто подошла к гардеробу. Она вставила в зубы сигарету, распахнула дверцу и продемонстрировала мне увесистую пачку. — Ты думаешь, это проблема? — Она сняла с пачки резинку, взмахнула рукой. Облако из купюр взлетело к потолку и обрушилось дождём на пол. — Беги и спасай себя! Обо мне не думай, — перейдя на шёпот, сказала Герда и взяла меня за плечи. — Нет! Без тебя никуда не уеду. — Я всмотрелась в её измученный, но горящий взгляд. — А может… может, ты просто не веришь мне? — Верю, — выдохнула она так, словно для неё самой это было ошеломляющим открытием. — Потому и хочу, чтобы ты была в безопасности. — Ты правда не думаешь, что я одна из них? — А ты мне веришь? Вместо ответа я молча забрала у неё сигарету и медленно поцеловала, чтобы этот вопрос больше никогда не приходил ей в голову. — Пожалуйста, послушай меня, — взмолилась я. — Я не вынесу, если потеряю ещё и тебя… — О чём ты? — Мама… — начала я, но захлебнулась. — Она вампир. Герда с тревогой заглядывала мне в лицо, но я не могла произнести ничего членораздельного. — Лис, что случилось? — О-она приехала и забрала память у папы… Вч-чера. А потом он чуть не убил меня… Не знаю, поняла ли она что-то из моей сумбурной речи, но больше ничего не спрашивала. Только крепко обняла. Уткнувшись в её шею, прямо в то место, где дремала змея, я почувствовала тёплый запах кожи. Да, Герда пахла в том числе больницей и антисептиком, но я не могла надышаться ею. — Всё будет хорошо. — Н-не думаю… — сомневалась теперь уже я. Герда покачивала меня, как маленькую. И тогда я подумала: как же я могу быть несчастной, когда моё счастье буквально у меня в руках? А она тихо и неуверенно пропела:— Ты не слушай ветер и закрой глаза. Я тебя пригрею, пока льёт гроза…
Кажется, даже слёзы, которые катились по щекам, остановили свой бег и замерли. Напряжённые мышцы мгновенно расслабились, отчего я навалилась на Герду всем весом. А она лишь надёжнее сжала меня в объятиях и продолжила, согревая дыханием ухо:— Я тебе на ушко прошепчу секрет, Такого на свете ни у кого нет. Расскажу про тайну ярче ночных звёзд, Что сверкает в небе, как кометы хвост, Согревает сердце горячей огня, От любой печали исцелит меня. Когда ночь наступит и гроза пройдёт, Я её припрячу ото всех невзгод. В море, что сверкает от луны лучей, Тайну я укрою от чужих очей. Или в чаще тихой, где все птицы спят, Где добрые духи за ней приглядят. Там, где тени тают и где ветер спит, Они тайну спрячут ото всех обид. Принесут ей много дивных, сладких снов, Сделают кроватку из лесных цветов. Ты мой голос слушай. Засыпай скорей. Будет ещё много полных солнца дней. А сейчас тихонько, под ветров свисты, Прошепчу тихонько: моя тайна — ты.
Хриплый голос Герды стих, но целительная песенка всё ещё была с нами. Не оставляла. Ласкала слух. Как и раньше, нажимала на нужные кнопочки в сердце. Но теперь вдруг стала для меня ответом на все вопросы. — Эту песню мне пела мама в детстве. А теперь она… теперь… Едкая кислота подступила к горлу, когда я подумала о том, что теперь у меня, похоже, не осталось родителей. — Всё будет хорошо, — повторяла Герда. — Я спою тебе. — Хочу спрятать тебя. — Я разомкнула объятия и серьёзно посмотрела ей в глаза. — Там, где тебя никто не найдёт. — И где это место? — с печальной улыбкой прошептала она. — Мы найдём его. Прошу тебя… давай уедем. — Просто… — Герда снова приблизилась и блуждала губами по моей щеке и виску. — Мне кажется, если я сбегу, я дам им понять, что я боюсь. А я не боюсь. Я их ненавижу. — Если ты убегаешь, это ещё не значит, что ты боишься. Если бы за окном не начало светать, мы бы, наверное, так и стояли, прижавшись друг к другу, и я бы вечно наслаждалась её прикосновениями, запахом и теплом. Но Герда пробудила меня от этого приятного беспамятства, прошептав: — Мне надо уладить некоторые дела. И собрать вещи. — Хорошо. Я буду ждать. Кроме тебя мне ждать в этой жизни нечего. — Я провела тыльной стороной ладони по её щеке. — Только будь осторожна. — Ничего не бойся. Мы будем непобедимы. С медленным приходом рассвета я всё явственнее чувствовала присутствие в комнате кого-то третьего. Но это присутствие вызывало не страх, а скорее любопытство. Только сейчас я поняла, что рисунок на стене — по-настоящему живой. Герда заметила мой пытливый взгляд и тоже посмотрела на змею. — Её нарисовал Юкка, — неожиданно призналась она. — Это амфисбена. Когда папаша… В общем, мне тогда плохо спалось. Боялась каждого шороха. И Юкка сказал, что эта змея будет охранять меня. Пока одна её голова спит, вторая бодрствует. И её никогда нельзя застать врасплох. — Она защищает только тебя? — И ещё тех, кого я люблю, — сказала Герда и прикоснулась своим лбом к моему.***
Да, когда-то я думала, что в нашей квартире всегда тихо, как в склепе. Но так тихо, как сегодня, здесь не было ещё никогда. Я переступила через порог и с опаской обернулась на то место, куда ещё недавно вонзался кухонный нож. И поняла теперь сердцем, а не мозгом, что папа уже не встретит меня. Вид комнаты, брошенной на этапе сборов, вернул чувство бессилия, опустошенности и изнеможения. Но я позволила ему давить на меня лишь считанные секунды. Ведь я не дам тому, что случилось в прошлом, определять, что ждёт меня в будущем. А меня ждала новая жизнь. Только я собралась упасть на кровать, чтобы забыться хоть на пару часов, как что-то ослепительно блеснуло в противоположном конце комнаты. Коротко подмигнуло в сумраке раннего утра. Я подошла к окну и отбросила тяжёлую гардину. Необработанный алый камешек был не больше вишни. Вспомнив о том, что говорил папа, пытаясь отдать мне его, я ощутила соль на языке. Потом провела по незнакомцу большим пальцем, очищая от пыли, и мне показалось, что камень согрел мою ладонь. Всматриваясь в его грани, я не верила своим глазам. Я знала эту породу, её оттенок и даже преломление тусклого утреннего света в её кристаллах. Но это не могло быть чем-то большим, чем игры невыспавшегося разума. — Не может быть, — сказала я самой себе и тряхнула головой, чтобы бредовые мысли больше не посещали её. И положила камень на край стола.