В чаще тихой

      «Шорх-шорх», — взволнованно перешёптывались камешки, касаясь друг друга шершавыми гранями. Большая натруженная рука уже минут пять тревожила их и разбрасывала в разные стороны. Жёлтый или мутно-фиолетовый? Ребристый серый или гладкий голубой? Папа сгорбился и прищурился, будто видел свою коллекцию в первый раз. Но мне было совсем не интересно, что он хочет выудить оттуда сегодня.       — Жеода аметиста. Знаешь, что это?       Он положил образец на ладонь и поднёс поближе к лампе. В отличие от его коллекции, на улице всё было чёрно-серым, кроме жёлтых ореолов фонарей.       Голые ветви лип вырывались на свет под надсадными порывами ветра. Эта осень была темнее всех предыдущих.       — Похоже на горный хребет с фиолетовыми цветами. Как думаешь?       — Когда мама вернётся?       Он думал, что я смотрю в окно, но я пристально наблюдала только за его отражением в стекле. Папа сидел в кресле, там, где всегда сидела она, и делал вид, что ничего не слышит. А может, и правда не слышал. Ведь я обращалась к его отражению.       «Насрать мне на твои камни».       Свет старого торшера, подобно лучу прожектора, сосредоточился на его голове, старом свитере и руках, перебирающих образцы из стеклянной шкатулки. Но сколько прожектор ни светил, говорил актёр не то, что хотелось услышать.       — Когда? — повторила я.       Тяжело вздохнул. Потёр переносицу. Сконфуженно поправил очки.       — Не знаю.       — Где она?       — Я не знаю, — пробормотал виновато.       В стекло с этой унылой картиной хотелось ударить со всей силы. Его разбить гораздо проще, чем реальность. Чтобы не видеть этого жалкого зрелища и того, как он сидит там, где ещё недавно сидела она. Будто пытается заполнить собой пространство, которое не подходит ему по форме.       «Сгорбился и копошится, как навозный жук. Ну раз без неё тебе хорошо, то без меня будет ещё лучше».       Я медленно вышла из комнаты и остановилась, давая ему последний шанс. Со злостью сжимала кулаки и ждала, пойдёт ли он следом. Ответит? Сделает ли хоть что-нибудь в конце концов?       Не пошёл. Не ответил. Не сделал.       Взрослые на моей памяти поступали по-разному, когда злились. Некоторые начинали ломать вещи. Кто-то кричал или угрожал. А были и те, кто использовал более искусное наказание: исчезновение. Особенно действенно оно тогда, когда с тобой уже так поступали.       На цыпочках я прокралась в прихожую, натянула сапоги и куртку, а потом не дыша выскочила за дверь.       Что за глупая стратегия — молчание? Лучше бы сказал всё как есть. Так я думала в тот вечер: вполне нормальная мысль для двенадцатилетки. В восемнадцать считала, что неплохо было бы какую-то легенду потрудиться сочинить. А в двадцать четыре и сама поняла, что молчание было лучшим выходом.       Но тогда, будучи ребенком, я не готова была принять это. «Чтоб ты на всю жизнь онемел, — думала я, шагая по аллее и скрипя зубами. — Не вернусь. Лучше пусть меня бездомные собаки сожрут».       А сама надеялась, что моё исчезновение ему хоть что-то втолкует. Не понимала, что папа чувствует себя точно так же, как я: брошенным, потерянным, разбитым. Какими же слепыми могут быть дети.       Я была так увлечена своей обидой и разъедающей болью, что не обращала внимания на дорогу. Готова была идти хоть до самого утра и проверить на собственной шкуре, за что люди так боятся темноты. А редким прохожим на уже почти ночной улице не было дела до школьницы, которая мчится куда глаза глядят как угорелая.       Кривые улочки сужались до тесных дворов-клеток, скверы превращались в тёмные подворотни. Липовые листья шуршали и ползли по асфальту под порывами ветра — других звуков в засыпающем Медио не осталось. Пульс в огромном организме замедлялся. Уставшие за день мышцы расслаблялись. Температура неумолимо падала.       Только когда незаметно для самой себя сбавила скорость, заледеневшие пальцы напомнили о забытых дома перчатках. А ещё о том, что не стоило, наверное, убегать в осеннюю ночь. Но я из вредности не останавливалась и всё шагала, шагала… А потом, вместо очередного шороха листьев, услышала рваные звуки, заставившие вскипеть кровь в сосудах спящего города.       Пока я со злорадством представляла, как папа пытается найти меня, запросы, которые посылала в космос, начали сбываться с какой-то ироничной избирательностью.       Четвероногая тень с хрипом пронеслась мимо и скрылась из виду. Затем ещё одна и ещё. Я сбавила шаг и попыталась сглотнуть, но почему-то забыла, как это делается. Вспыхнувшая в одночасье спесь затухала, как залитый водой костёр, а под сердцем разрастались кристаллы колючего льда.       Может, просто молчать и идти вперёд — не такой уж плохой выход? Просто идти и делать вид, что ничего не происходит…       Тени, царапая когтями асфальт, уже нарезали вокруг меня круги и нагоняли с обеих сторон, издавали утробный рык и со свистом хватали воздух. Грязный переулок перестал петлять и заманил меня в ловушку. Я попалась в неё и обнаружила себя зажатой между заплёванных стен.       Несколько всклокоченных чудищ благополучно отрезали мне пути отступления. Одни замерли в паре шагов, как конвой, другие беспокойно бродили вокруг, приближались и отдалялись, будто приценивались, и направляли на меня дрожащие огоньки бесчувственных глаз. Глубинный страх стал уже не человеческим, а животным. Совсем как и его причина.       Всё ещё надеясь на милость судьбы, я попятилась назад — за спиной возникла холодная кирпичная поверхность. С губ сорвался всхлип, и горбатая собака с торчащими во все стороны рёбрами зашлась лаем, обдавая эхом чумазые стены. Клыкастые пасти подхватили клич своей предводительницы.       — С… спа… сите…       Я вжалась в кирпичную стену и старалась не делать резких движений, но вздрагивала и пригибалась каждый раз, когда эхо ударяло в барабанные перепонки.       Кричать не получалось, а бежать я и не пыталась. Да, я была достаточно глупой, чтобы уйти из полной безопасности туда, где могу не дожить до утра. Но не настолько, чтобы мериться силой с противником, который при любом раскладе не оставит от меня мокрого места.       Горбатая собака, больше напоминающая оборотня, лаяла так громко, что я начала понимать её язык. И то, что она говорила, не сулило ничего хорошего.       Если бы не умерла ненадолго, я заметила бы ещё одну тень. Она замаячила в дальнем конце переулка и медленно подкрадывалась ко мне вдоль кирпичной стены, пока я прощалась с жизнью или какой-нибудь из своих конечностей. Но эта тень была двуногая и не издавала ни звука. Чуткие собаки заметили её раньше, чем я, насторожились и перешли на рык.       Я со стоном выпустила из окаменевших лёгких ледяной воздух, когда кто-то взял меня за руку. Но никак не получалось оторвать взгляд от костлявой дворняги, которая рассказывала, как будет обгладывать мои кости.       — Стой прямо. Не смотри на них, — шёпотом приказали мне.       Сделать это было непросто: будто нечисть, вселившаяся в тело животного, сразу же приберёт меня к рукам, как только я отведу взгляд. Но я послушно опустила голову.       Собаки стали перетявкиваться и пробовать воздух на вкус: советовались, что делать с новым гостем, который пожаловал без приглашения и решил поменять правила игры в одностороннем порядке. Слишком дерзко и непредсказуемо.       — Шагай медленно, — услышала я, и холодная рука потянула меня за собой, вдоль стены. — Не поворачивайся спиной.       И я шагала. Так плавно и податливо, что сама не чувствовала своих шагов — все же страх делает с людьми невообразимые вещи. А собачьи пасти снова оголили клыки, но на этот раз угрожали лишь грозным рыком. Блики чёрных глаз, провожая нас, растерянно бегали, но оставались все дальше и дальше. Ещё немного, и их бдительность уснёт сладким сном. Они даже не поймут, что произошло. Просто шагай…       Мы двигались медленно, почти плыли. Грязный тупик оставался позади. И только я начала без опасений дышать, как неказистый резиновый сапог вероломно запнулся о тротуар, а я полетела на асфальт. Нестройный лай оглушил с новой силой. Костлявый оборотень с рыком бросился вперёд, а верная стая последовала примеру.       — Беги! — донеслось до меня.       Теперь правил не осталось. Даже негласных. Только цель — унести ноги как можно быстрее. Поднимаясь и срываясь с места, я подумала лишь об одном: что же будет с папой, который тоже сейчас бегает по улицам и ищет свою непутёвую дочь? Не разбирала ничего, мчась по разбитой дороге. Ни знакомых путей, ни вывесок, ни номеров домов — один мелькающий впереди красный сарафан.       Если бы за ближайшим поворотом оказалась пропасть, я бы прыгнула не раздумывая. Челюсти с острыми клыками клацали возле моих пяток, заставляя подлетать на бегу и развивать сверхзвуковую скорость. Но спасения всё не было и не было.       В череде кособоких гаражей показался узкий просвет, когда я готова была завопить во всё горло.       — Быстрее! Сюда!       Я юркнула следом и снова очутилась в ловушке. Тупик. Конец! Тем временем двуногая тень, не теряя ни секунды, вскарабкалась на стопку из дырявых покрышек.       — Ну же!       Взгромоздившись следом, я вцепилась в протянутые мне руки. Делая рывок и подтягиваясь вверх из последних сил, я успела пересечь спасительную черту. Нога проехалась по острому краю жестяной крыши, и я завизжала от боли.       — Ай!       Падая на спину, я даже не представляла, где нахожусь, но это волновало меня меньше всего. Собаки бросались на стены гаража, царапали когтями скользкие стены и, наверное, уже перебудили своим лаем весь город. Но теперь у них не было шансов.       Когда почувствовала себя хотя бы в мнимой безопасности, повернула голову: рядом со мной, на корточках, сидела девчонка в клетчатом сарафане и шумно дышала. Растопырив в стороны голые коленки, она опёрлась ладонями перед собой, как кошка, загнанная на дерево.       Старый фонарь, раскачивающийся на ветру, никак не давал рассмотреть её. У девчонки была такая копна кудрей, которые отбрасывали тень на лицо, что она могла бы спрятаться в ней целиком.       — И… как мы выберемся отсюда?! — почти закричала я, потирая ободранную о крышу лодыжку.       — Тш.       — Кто нас вытащит?!       Девчонка придвинулась вплотную, села на колени, наклонилась и пристально посмотрела на меня.       Так странно: личико детское, а взгляд — нет…       — Молчи. Они подумают, что ты их боишься.       — Ну ещё бы! Я же убежала от них, блин! — проголосила я.       Хотя сама никак не могла отдышаться, она смотрела на меня спокойно и уверенно. Только сейчас я заметила, что рядом с ней валяется увесистая монтировка. Как будто эта девочка живёт вот так всегда. Бежать, бороться и отражать удары было для неё привычкой, как для меня — чистить по утрам зубы.       — Если ты убегаешь, это ещё не значит, что ты боишься.       — Что это ещё… — капризно начала было я, но мой рот бесцеремонно закрыли ладонью.       Детская ручонка, показавшаяся из рукава подобранной не по размеру ветровки, была изуродована огромным синяком в форме пятипалой клешни.       Дикарка приложила указательный палец к губам, но я покорилась её приказу не поэтому. Порывистый ветер, похожий на кашель, всё раскачивал и раскачивал фонарь. Тот вдруг щёлкнул и погас. А через секунду, когда загорелся вновь, я посмотрела в её глаза: они были совсем как папина шкатулка с камнями.       Сквозь зелёное стекло сияли самоцветы, названий которых я не знала. И они были столь прекрасны, что мне захотелось узнать о каждом. Должно быть, многие были прямо как со страниц энциклопедии — драгоценными, редчайшими. За ними точно охотились коллекционеры со всего света. Камни несли в себе волшебные свойства, которые ещё не сумела объяснить наука, подмигивали из глубины волшебной шкатулки. Они гипнотизировали и заставляли забыть обо всех тревогах, перестать задавать глупые вопросы и обещали рассказать много загадочных историй…       И я захотела услышать каждую. Начать собирать собственную коллекцию и искать до тех пор, пока не достану самый редкий образец — даже если на это понадобится вся жизнь.       Глядя в зелёные глаза, я не заметила, как лай стих, но ветер продолжал гнать сухие листья вдоль пустых тротуаров. Убрав руку от моего лица, девчонка подползла к краю крыши и посмотрела вниз.       — Ушли, — констатировала она и долго молчала. — Где ты живёшь?       Мы осторожно слезли с гаража в полной тишине. Она шагала впереди и бесстрашно смотрела по сторонам. Перебрасывала из руки в руку изогнутую стальную «дуру», как лёгкую пушинку. Складывалось впечатление, что моя попутчица знает все закоулки города, кратчайшие дороги и укромные места. Непонятно было только, что она делает здесь одна. Как она тут оказалась?       Девчонка была явно не старше второклашки. Только больно уж длинная: успела перерасти меня на десяток сантиметров. Наверное, стоило спросить, как она очутилась тут посреди ночи и где её родители, но этот вопрос можно было адресовать и мне. К тому же, в отличие от меня, она в помощи не нуждалась.       — Они не злые, — вдруг произнесла девочка. — Они сами боятся. Но ты не бойся, — добавила она, строго глянув на меня через плечо.       А я уже и не боялась. Я была так сбита с толку и так хотела поскорее увидеть папу, что не придала значения её словам, как и ей самой. В темноте показались очертания знакомой аллеи, и я перестала думать об этой девчонке окончательно.       Увидев вдалеке свой дом и подъезд, освещённый одинокой лампочкой, я поняла, почему люди плачут от счастья.       — Твой дом?       Я кивнула и посмотрела напоследок в её глаза.       — Беги, — уверенно сказала незнакомка, и я сделала шаг назад, не отпуская её взгляда.       Я пятилась и молчала, как идиотка. Даже забыла сказать спасибо. А когда отвернулась и прибавила шаг, чувствовала, что она всё ещё стоит там, под липами, и смотрит мне вслед.       Хлопок двери не дал мне преодолеть даже первый лестничный пролёт.       — О господи!.. Лис! — всхлипывая, прокричал папа, вбегая в подъезд следом за мной.       Никогда до этого не видела, как он рыдает. Папа бросился обнимать меня, хотя стоило бы вместо этого дать подзатыльник. Я задумчиво обняла его в ответ и судорожно выдохнула, несказанно радуясь тому, что мы снова вместе.       — Ну как… кто же так делает?!.. Никогда больше так не делай!.. Никогда!.. — заикаясь, восклицал он.       Молчаливо обещая ему, что больше никогда его не брошу, я уткнулась носом в его куртку и никак не могла «выключить» заевший в голове лай, которому аккомпанировал шорох листьев. Так мы и стояли на лестнице, пока папа не успокоился и не напомнил, что через несколько часов мне нужно будет вставать в школу.       Было уже начало первого, когда мы вошли в пустую квартиру. Убегая, папа даже не запер дверь. Шкатулка с камнями была брошена на кофейном столике рядом с включённым торшером.       Я села в кресло и взяла её на колени. Всё ещё утирая слёзы и бормоча что-то под нос, папа прошёл мимо, снимая через голову свитер.       — Пап, расскажи про камешки.       — Сейчас? — удивлённо произнёс он и взглянул на часы.       — Да.       Он был так огорошен моей просьбой и всем, что ей предшествовало, что даже не смог отказать. С тяжёлым вздохом сел рядом, заставив меня забиться в уголок кресла, и принял шкатулку из моих рук.       — Про какой? — отрешённо спросил папа.       — Про все.       Где сейчас была та девчонка? Да и была ли она вообще? Кто знает... Возможно, это вообще не человек, а дух тёмных подворотен, который помогает попавшим в беду идиоткам. А теперь она затерялась и растаяла на ночных улицах, как и в моей памяти — там останутся лишь шорох липовых листьев и пронзительный лай собак, заставляющий сердце покрываться коркой льда. Разум вытеснит ненужные эмоции, потеряв при этом что-то очень ценное.       Впрочем, меня не останется в её памяти тоже. Ведь я всего лишь одна из странных, но непримечательных историй, из которых соткана её жизнь. Всего лишь одна из душ и тел, которых она спасла и благополучно забыла.       Как бы там ни было, в обиду она себя не даст. Но если бы я могла повернуть время вспять, ни за что не отпустила бы её руку и не позволила ей исчезнуть.