***
День прошёл смутно и невнятно. Он звонил Холланд, вполуха выслушивал её возмущённые нотации, потом играл, потом разбирал завал из нотных сборников на комоде в прихожей и в шкафу в спальне, и снова играл, и снова писал, периодически комкая и отправляя в мусорное ведро под раковиной то один, то другой лист, литрами пил чай и время от времени матерился во весь голос. Хорошо, что он жил один. Хорошо, что у него было, чем занять голову, потому что иначе он бы просто утонул. Правда, один раз, когда ему на глаза попалась та злополучная соната номер двадцать три, он снова едва не впал в ступор. Сидел, уставившись в никуда, и перед глазами у него мелькали то сам Томас, то отдельно его улыбка, то руки — пальцы, летающие по струнам, то — внезапно, — камин и кружка остывшего чая в руках. Да ну это всё к чёрту, подумал он наконец, встряхнулся и выкинул сонату в мусорку, чтобы вернуться через пять минут и в каком-то лихорадочном волнении выуживать её из груды бумаги. К вечеру ему так всё осточертело, что он даже попробовал медитировать. Повыключал везде свет, закрыл плотнее окна и опустил шторы, и, чувствуя себя полным идиотом, выдвинул в центр комнаты стул и сел. Сложил руки на коленях, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Посидел так секунд тридцать, а потом на улице кто-то выматерился во весь голос, и Дилан фыркнул. — Это безумие, — кажется, разговоры с самим собой уже можно назвать безумием. — Разве это… — …хоть кому-нибудь помогает? — закрывать глаза рядом с Сангстером казалось неосмотрительным. Дилан улыбнулся удачному каламбуру, но Томас тут же одёрнул его. — Сосредоточься, Дилан, — даже с закрытыми глазами он видел его нахмуренные брови и недовольно поджатые губы. — Немного серьёзнее. — Да я сама серьёзность, — О’Брайен попытался положить ногу на ногу, но Томас удержал его колено и вернул ногу на место. Дилан среагировал мгновенно, открыв глаза и перехватив чужую руку, отводя её в сторону. — Какого чёрта ты… — Сиди ровно и не дёргайся, — невозмутимо отозвался Сангстер, — ты хочешь научиться или нет? — Уже не уверен, — Дилан недоверчиво покосился на него, пригладил непослушные волосы. — Да брось, тебе это просто необходимо, — дождавшись, пока О’Брайен закроет глаза, Томас поднялся с дивана, и Дилан успел даже набрать в грудь воздух для облегчённого вздоха, но тот комом встал в горле, когда Сангстер вдруг опустил руки ему на плечи и большими пальцами надавил на лопатки. — Вдох можно и не такой глубокий, — он удержал Дилана на диване и заставил выпрямиться, — а спину держи ровнее. Вот видишь, не так уж и сложно. — Да-да, я понял, — сквозь зубы проговорил О’Брайен, и Томас, словно услышав его мысли, убрал руки с его плеч. — Сосредоточься на трёх точках — под носом на вдохе, на груди и животе на выдохе. И постарайся ни о чём не думать. Дилан не видел его, но, кажется, Томас больше не стоял у него за спиной. Это радовало, и он позволил себе немного расслабиться и сосредоточиться на вдохах и выдохах. Ну, как роженица, честное слово, что за бред, ещё и Томас сейчас неизвестно где… — Дилан, не думай ни о чём, помнишь? — он едва сдержался, чтобы не вздрогнуть, потому что Томас оказался неожиданно близко — на подлокотнике дивана или просто рядом, чёрт бы его побрал. — Просто дыши и всё. — Да откуда тебе вообще знать, что я о чём-то думаю? — раздражённо отозвался О’Брайен. Хватит на меня пялиться, ты меня нервируешь! — У тебя губы шевелятся, когда ты размышляешь, — ответил Томас, и почему-то эта простая фраза отдалась по всему его телу мурашками. Да какого чёрта, в самом деле… — Расслабься. Дилан, даже не открывая глаза, чтобы, не дай Бог, не встретиться взглядом с Томасом, с силой провёл руками по лицу и снова выпрямился. Надеясь, что румянец уже сошёл, что Сангстер наконец отвернулся, или вовсе испарился, или всё вместе. И снова попробовал сосредоточиться на своём дыхании. Томас молчал, и это было хорошо, это помогало забыть о нём хоть на минуту и просто сосредоточиться. Вдох. Интересно, а кто учил медитации самого Томаса? Выдох. Мик Джаггер? Кит Ричардс? Вдох. Ладно, избавиться от мыслей, я помню. Выдох. Вдох…***
Дилан не помнил, как заснул, зато чётко помнил, как проснулся. В комнате было темно и душно, он лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку, а на его кровати — он чувствовал, как прогнулся матрас около его локтя, — кто-то сидел и не спеша водил пальцем ему по спине. Дилан попытался подняться или хотя бы оглянуться, но голова кружилась и горела, а к тому же его осторожно, но твёрдо удержали в прежнем положении, не дав даже повернуть голову. И он почему-то не стал сопротивляться. — Всё в порядке, Дилан, — он почти не удивился, услышав из-за спины знакомый голос. — Просто лежи. От этого густого тембра сердце Дилана враз ожило и затрепетало в груди. Чужие пальцы легко скользили по его спине, вырисовывали узоры, обводили лопатки, прикосновения дробно скатывались по позвоночнику от самой шеи до поясницы и поднимались обратно. — Томас? — он зажмурился, снова утыкаясь лицом в подушку. Ему по спине водили словно не пальцами, а раскалённым докрасна железом, но было не больно — было просто горячо, ещё сладко, и хотелось вздрагивать от каждого пронизывающего прикосновения и подаваться навстречу чужим рукам. — Тише, Дилан, — снова и снова тонкие пальцы выводили фигуры у него на коже, следуя за волнами мурашек, разглаживая лёгкие судороги. Медленно, нежно и мучительно. — Всё хорошо. — Томас, я не понимаю, что со мной происходит, — сейчас сердце горело и раскалывалось на куски у него в груди, и из его разломов выбиралось всё больше и больше… того, что он не понимал. И его собственные мысли становились для него чужими. — Я просто… — Дилан, просто молчи, ладно? — мягко прервали его излияния, снова успокаивающе прошлись по плечам, снимая дрожь и напряжение. Дилан всё сильнее вжимался лицом в подушку, всё отчаяннее стискивал её пальцами, будто пытался удержать кого-то или что-то неумолимо ускользающее. — Всё в порядке, всё хорошо… Как бы глупо это ни звучало, пусть прозвучало это лишь у него в голове, но Дилану на мгновение показалось, что эти осторожные пальцы сквозь кожу, мышцы и кости добрались до самой его сути, и сейчас Томас играл что-то тихое и пронзительное прямо на струнах его души. Голос затих и сошёл на нет, чужие пальцы замерли на его пояснице, и всё его существо, вся кровь, все нервы будто сосредоточились в этой точке, сжались в узел под кожей именно в той самой… — Томас? — смутное беспокойство всколыхнулось у него в душе, разбавляя это тёплое багровое марево. Никто ему не ответил, и сердце снова отчаянно замерло на секунду, а потом — и это было самым ужасным чувством в мире, — потом тепло чужих пальцев пропало. — Томас, пожалуйста… — голос сорвался на хриплый вздох. — Если ты хочешь понять, просто посмотри внимательней, — прикосновение обожгло ему шею, пальцы осторожно обвели выпирающий позвонок в её основании, сбежали на щёку, вернулись обратно и в конце концов зарылись в волосы на затылке. Так делала ему мама… пока он не перерос её, и это воспоминание согрело его и успокоило, и снова превратило его в десятилетнего ребёнка. — Просто посмотри, Дилан, прошу тебя. — Куда посмотреть? — доверчиво спросил он, сейчас он был готов делать что угодно, совершенно что угодно, потому что он так запутался… — На меня, — хрипло выдохнули ему прямо в ухо. — Посмотри на меня. Дилан всё равно сначала подумал, что ослышался. Потом приподнялся на локтях и оглянулся, но едва успел разглядеть в темноте спальни чужие светлые волосы, как что-то опрокинулось у него в голове. В следующую секунду он с громким сиплым вздохом сел в постели — как будто вынырнул из глубокого и очень тёмного, очень холодного омута. Нет, не омута — океана: он чувствовал его соль на своих губах и щеках. Сердце заходилось у него в горле, оглушительно грохотало в ушах. Одеяло сползло с плеч, в наполовину раскрытые жалюзи пробивалось утреннее солнце. Разумеется, он был один. Дилан с тяжёлым вздохом опустился обратно на подушку и, уставившись в белоснежный потолок, устало поморщился. Томас Сангстер свёл его с ума, иначе всё это было никак не объяснить. И если бы это его пугало или отвращало, он бы чувствовал себя в десятки, сотни раз лучше, чем сейчас.***
Просидев два дня дома, до студии Дилан решил добираться пешком, и пожалел об этом уже минут через десять после того, как вышел на улицу. Нет, снег он в принципе любил, но когда его метёт тебе прямо в лицо, да так, что ты и пешеходные переходы еле замечаешь, удовольствия в этом мало. Так что по лестнице наверх О’Брайен поднимался не в лучшем расположении духа. Чуть не столкнулся с кем-то на одном из пролётов, и раздражение взвилось с новой силой, но стоило ему впервые за время своего путешествия поднять глаза от земли, всё внутри словно покрылось ледяной корочкой. В этот момент он мог с уверенностью сказать, что понял, что означает «сердце оборвалось». — Томас?.. Томас, несомненно, заметивший его раньше, попытался проскользнуть мимо, и ему это почти удалось, но Дилан успел ухватить его за локоть и развернуть к себе. Сам не зная, зачем, он совершенно не представлял, что скажет. Просто нужно было прикоснуться, сказать, увидеть, и он просто делал. Нужно было убедиться, что вся эта хрень хотя бы сейчас не была просто сном. — Томас, я… — он был готов поклясться, что почувствовал, как Сангстер вздрогнул при звуках своего имени, даже на мгновение растерялся, но стоило ему развернуться и поднять глаза, эта уверенность тут же испарилась. Взгляд Томаса словно в самом деле обжёг его — в нём явственно читались растерянность и испуг, как тогда, когда они смотрели друг на друга в прошлый раз, паника, да, но не только, не столько, было что-то ещё. Что-то другое, но что-то настолько пылающее и большое, что Дилан непроизвольно попятился, выпуская чужой рукав из пальцев. Томас моргнул, и его взгляд погас, искра исчезла, оставляя после себя уже знакомый Дилану размеренный спокойный чёрный. Только вот насколько знакомый? Томас ещё секунду или две разглядывал его, потом хмыкнул, развернулся и просто направился дальше по лестнице. Дилан провожал его глазами, пока из поля его зрения не пропали чужие светлые волосы, и только потом выдохнул, с силой провёл руками по лицу и волосам, облизнул пересохшие губы. Кровь стучала в ушах, заглушая эхо от удаляющихся шагов, и О’Брайену пришлось пару раз с силой сжать и разжать кулаки, чтобы прогнать из пальцев дрожь.***
— Какого дьявола ему тут надо было?! — дверь с грохотом отлетела от косяка, и Ли, поправлявший микрофоны над роялем, дёрнулся и едва не свалился со стремянки. — Зачем он приходил?! — Ч-чёрт, — Ли на секунду замер, восстанавливая равновесие, потом обернулся к О’Брайену и возмущённо махнул рукой. — Ты чего так орёшь? Я же чуть не умер, — по-прежнему игнорируя вопрос, он слез со стремянки и, развернувшись к Дилану, сложил руки на груди. — Ты мне лучше скажи, почему ты сюда не приходил. Уже три дня прошло, а от тебя ни слова. — Я… был занят, — смотреть на Ли расхотелось, так что он перестал сверлить его возмущённым взглядом и, отвернувшись, принялся снимать пальто. — И чем же ты… — Играл, писал и спал, — отрезал Дилан, повернувшись наконец к нему лицом. Пренебрежительно фыркнул и добавил, — Даже медитировал. Пытался. — И как, помогло? — Ну, я же здесь, — Дилан пожал плечами. — Так зачем он приходил? — Приносил приглашение на… — Ли поднял с крышки рояля какой-то листок бумаги и пробежался по нему глазами, — на благотворительный рождественский концерт. В пятницу, где-то на Манхэттене. — Кому, тебе? — Нет, разумеется, — Ли фыркнул и протянул ему бумажку. — Тебе. — Но я ни разу не участвовал ни в чём… подобном, — Дилан неохотно взял приглашение и пробежался глазами по тексту. — А при чём тут Томас? Почему он? — Ну, он же возится со всякими детскими домами, — отозвался Ли из комнаты для микширования. — Вот ему и присылают всё это, а он потом раздаёт своим знакомым музыкантам. Благо, у него их много. — Раздаёт? Зачем? Разве он сам не может играть? — Я тебя умоляю, — Ли появился в дверях с мотком проводов. — Ты что, не знаешь, как работают благотворительные концерты? — Ну, допустим, знаю, — буркнул Дилан, складывая руки на груди. — Люди платят за билеты, а потом эти деньги уходят в фонд защиты котят или на ремонт клуба филателистов. — Унылая картина, — Ли сунул ему провода и взялся за стремянку, передвигая её под следующий микрофон. — Томаса не интересуют котята, у него аллергия на шерсть. Деньги с этого концерта пойдут на оплату обучения в колледже для детей-сирот. Да ты и сам видел, в приглашении всё написано. Ли проверил, крепко ли встала лестница, и повернулся к Дилану. — Так вот, Томас — не такой музыкант, как, например, ты, он известен лишь в узких профессиональных кругах, так что на него вряд ли клюнет много народу. А вот на тебя… — значительно протянул он, забирая у О’Брайена провода. — Так что я поступил бы так же. Он снова полез наверх, и Дилан снизу наблюдал, как Ли выкручивает из железного каркаса крепления. Наблюдал, сложив руки на груди и нахмурившись. Нет, в принципе он был не против, но Томас… не хотел он делать ему одолжение, ой как не хотел, особенно после этого странного взгляда на лестнице. Он бы не признался в этом даже самому себе, но это было даже немного… обидно, что ли. Он был настолько не рад его видеть? Да и пошёл он тогда… Ведь так? — Эй, не строй из себя снежную королеву, — отозвался сверху Ли, заметив его недовольное выражение лица. — Сыграй им пару вальсов, не надорвёшься. Или у тебя что, нет сердца? — Не у меня, — буркнул Дилан себе под нос, потом отвернулся к окну и потёр лоб пальцами. Дети-сироты, значит. Он ведь рассчитывал на то, что я соглашусь, это очевидно, но как он вообще может так мной распоряжаться? А потом Дилан подумал о талантливой Эмили, и о том, что, может быть, сможет помочь и ей тоже, и проклял свою внезапно раздувшуюся сентиментальность. Эх, Томас, с каким удовольствием я бы с тобой не знакомился, но… — Ладно, — он вздохнул. — Ладно. Я согласен.***
Впервые за очень долгое время Томасу не удавалось привести в порядок мысли: получалось из рук вон плохо. Видимо, о том, чтобы успокоиться, в этот раз речи не шло. Он же не сделал ничего предосудительного. Нет-нет, не он это всё начал, Дилан первый проявил инициативу, а то, что он не стал сопротивляться… разве теперь это преступление – поцеловать человека, который привлёк твоё внимание, особенно если этот человек начал первым? Дилан, наверное, тоже просто хотел попробовать? Не похоже. Очевидно, что О'Брайен был в шоке от того, что сделал. Но вот что было Томасу совершенно не ясно, так это почему, раз он не сделал ничего плохого, у него на душе сейчас так паршиво? Такое ведь уже случалось раньше, краткие моменты близости, за которыми потом ничего не следовало, потому что никому это было не нужно. Почему сейчас не так? Потому что он решил для себя, что не станет ввязываться в что-то такое с О'Брайеном, а потом наплевал на своё решение и всё-таки поддался соблазну? Ему гадко от того, что он не сдержал данное самому себе слово или от того, что боится получить отказ? Хотя, как горько ни было это осознавать, вроде как выходило, что он его уже получил, так? А вдруг О'Брайен настолько сильно впечатлится, что откажется с ним работать? Тогда, получается, что тогда он видел его в последний раз? С перекошенным лицом и потерянным взглядом? Каждый раз, когда он об этом думал, в голове всплывало детское «Не хочу!». Чёрт, это так непрофессионально! О чём он вообще беспокоится? Почему он так об этом беспокоится? Почему так сильно? Потому что Дилан ему нравится. Было нелегко признаться в таком даже самому себе, и от мысли, что, возможно, он своим порывом всё только испортил, становилось неспокойно и как-то тоскливо, что ли. Казалось бы, это не первая его влюблённость, так почему его дрожь пробирает от одной мысли о другом человеке? Когда он вообще успел так влюбиться? Почему с тобой так сложно-то, а? Прояснить ситуацию очень хотелось, чтобы понимать, что думать, на что надеяться, узнать, что думает по этому поводу Дилан, но как именно это сделать, Томас не представлял. Точнее, выход как таковой был. Очень простой и эффективный – встретиться с О'Брайеном лично и поговорить, но Томас как-то не находил в себе силы решиться на такое. Конечно, он мог воспользоваться отговорками по поводу того, что Дилан не способен на конструктивную беседу, но ведь он знал, что на самом деле проблема в том, что, кажется, сейчас он сам на такое не способен. А ещё, подумать только, он, как неопытная старшеклассница, боялся получить отказ. В первый момент после того, как он осознал такую простую вещь, Томасу стало смешно. А потом очень-очень тяжело. Пришлось срочно идти и умываться ледяной водой, чтобы избавиться от моментально вспыхнувшего румянца. Он боялся, что ничего не оправдается, и в итоге всё станет только хуже. Никому не понравится, если его отвергнут, знаете ли, особенно, если отвергнут в ответ на прямой вопрос. Недосказанность же давала какую-никакую надежду, поэтому вместо того, чтобы решать проблему, он по-детски её избегал. Чёрт бы побрал вас всех. Слава Богу, Дилан за эти пару дней не подавал признаков жизни, не изъявлял желание срочно встретиться и поработать, и Томас был благодарен ему за то, что тот дал ему время хоть немного прийти в себя. После того, как сам же и выбил его из равновесия, но это уже детали. А потом… Потом пришло это приглашение, и уже при виде контура знакомого конверта из тёмной обёрточной бумаги в почтовом ящике Томасу захотелось, не распечатывая, выкинуть письмо в мусорное ведро. Не вовремя, так не вовремя… Они вообще-то приходили каждый год, и примерно к ноябрю Сангстер уже знал, кому и что отдаст, и в ноябре музыканты начинали готовиться, собирались на репетиции у него дома или сами, и в декабре получали от него приглашения как что-то вполне закономерное. В этом году Томас тянул с решением дольше обычного, сам не зная почему, а потом, когда познакомился с Диланом, даже порадовался своей нерасторопности, потому что уже на второй или третий день после знакомства с О’Брайеном чётко понял, что в этом году минимум одно приглашение этот парень получит. И теперь перед ним стояла проблема, которую в ноябре он себе даже представить не мог. Если бы до Рождества не оставалось всего пять дней, и если бы это был не Дилан, а кто-то другой, Томас просто отправил бы приглашение по почте. Но О’Брайена ещё нужно было уламывать, уговаривать, как ребёнка, который не любит делать одолжения, а сейчас Томас вряд ли бы с этим справился. Точнее, заставить Дилана что-то сделать было в принципе делом несложным, но для этого с ним надо было увидеться лично… в общем, от этого варианта Томас отказался сразу. Холланд не могла ему помочь, потому что уехала на Рождество к родителям, так что пришлось прибегнуть к помощи Ли, хоть от этого Сангстер тоже был не в восторге: Ли знает его много лет, он же поймёт всё с первого слова. Но других путей не было… так ведь?***
Погружённый в свои мысли и попытки понять, заметил Ли что-нибудь или нет, Томас не обращал внимание ни на что вокруг, поэтому не заметил поднимающегося ему навстречу человека и едва не врезался в него. Уже собрался попросить прощения, но извинения застряли у него в горле, когда он поднял глаза. Тут же отвёл взгляд, попытался проскользнуть мимо О’Брайена, но не смог, и разворачивался к нему с абсолютно пустой головой, не зная, что сказать. А потом он встретился с Диланом глазами и понял, что вот теперь он точно не сможет заговорить, даже если захочет, потому что во рту внезапно пересохло, горло будто сдавило невидимой удавкой, не пропускающей ни воздух, ни слова. Он узнал это выражение, сейчас написанное на чужом лице, он видел его в зеркале последние два дня: коктейль из растерянности, страха и, как редкая приправа — капельки острой, отчаянной надежды. Узнал. И, кажется, всё понял.***
Что ж, это, конечно, был не Карнеги-холл, но всё равно, играть на Манхэттене — уже не так уж и плохо. Кроме него, собралось ещё человек пятнадцать-двадцать музыкантов, причём большинство из них почему-то были знакомы друг с другом. Одиночек, как Дилан, было немного, пианистов — ещё меньше. Сейчас они все сидели в комнате за кулисами и ждали своей очереди. Два приземистых дивана, телевизор напротив, с которого можно было наблюдать, что происходит в самом зале и на сцене, приглушённый свет и куча народу — вот и всё, что там было. Основная масса людей скопилась на диванах перед экраном. Дилану было скучно. Он никого здесь не знал, его никто не узнавал, настроения играть не было, он чувствовал себя сонным и раздражённым и хотел просто вернуться домой. Ну, или не домой — одним из странных желаний было оказаться у камина, но у него-то не было камина. Был у кое-кого другого. Он подавил очередной усталый вздох и сложил руки на груди. Его унылые размышления прервала заглянувшая в комнату девушка, которая встречала их на крыльце, разводила по гримёркам (одно название, а не гримёрки, но у каждого была своя комната, где можно было оставить вещи) и вообще объясняла, куда идти и что делать. Нахмурившись, она оглядела комнату, будто искала среди музыкантов кого-то, потом встретилась взглядом с Диланом и решительно направилась к нему. — Вы — Дилан О’Брайен, сэр? — она сверилась с какой-то бумажкой на планшете и вопросительно подняла на него глаза. Человек десять при звуках его имени замолкли и с любопытством оглянулись на него. Ну, конечно, они ведь знают только твоё имя, а не… — К Вам пришли. Он назвался Томасом Сангстером и сказал, что ему нужно увидеться с Вами прямо… Сэр, Вы в порядке? — Где он? — Дилан восстановил равновесие, с силой провёл руками по щекам, по волосам, требовательно посмотрел на девушку. — Сэр, не советую уходить сейчас, Ваша очередь через двенадцать ми… — Мисс, мне сейчас на это совершенно наплевать, — доверительно положив руку девушке на плечо, отозвался О’Брайен. — Так где он? — Его проводили в Вашу гримёрную, — девушка напряжённо покосилась на его руку у себя на плече. — Послушайте, Вы не можете… Договаривала она уже Дилану в спину. Она его больше не интересовала, как и концерт, как и все остальные в этой комнате, как и вообще всё остальное. Кроме маршрута до гримёрок.***
Как он добрался до своей гримёрной, он не заметил — всё прошло в каком-то лихорадочном тумане, он будто заснул в одном месте, а проснулся в другом. И это был не самый приятный из его снов. Он не успевал переводить дыхание, ему было очень, очень страшно, что девушка ошиблась, что-то напутала. Что Томаса там не окажется. Кровь стучала в ушах, ладони вспотели, и когда он наконец оказался около нужной двери, то был почти уверен, что не сможет повернуть ручку. Открывая дверь, даже успел подумать: «Так вот что чувствуют те, кто ходит во сне, когда просыпаются». А потом последний шаг внутрь, дверь закрывается у него за спиной, и всё. Конец. Колени внезапно ослабели, и он едва не упал — настолько сильным, колоссальным было чувство облегчения. Потому что Томас действительно был там. Томас обернулся от окна на звук отворяемой двери, и перед тем, как встретиться с ним глазами, убрал чёлку со лба. В голове Дилана со скоростью кометы промелькнула мысль, что это был защитный жест, а потом Томас посмотрел прямо на него, его глаза блеснули в полумраке, и все мысли просто испарились. Он скучал по этому жесту и да, чёрт возьми, он теперь отлично понимал Ли, который пытался его повторить. Он скучал, ему этого не хватало. Но почему сейчас? Что Томас здесь делает? — Дилан, — он не улыбнулся ему, и Дилан был благодарен за это всем существующим богам, потому что, если бы Сангстер сейчас улыбнулся, он бы не выдержал и просто умер от остановки сердца. А потом Томас, всё так же сводя его с ума своим прямым взглядом, своим таким обычным, невыносимым, бездонным взглядом, шагнул ему навстречу. Дилан даже не отдавал себе отчёта в том, что пятится назад, пока не ткнулся спиной в закрытую дверь. И ждал, пока Томас наконец сделает эти оставшиеся шаги, и ужасался от того, что они будут так близко, и мысленно умолял Сангстера идти быстрее. Томас остановился, их лица разделяли жалкие сантиметров пятнадцать, и Дилан просто не понимал, как он ещё может обращать внимание на такие мелочи. — Что ты здесь делаешь? — хрипло выдохнул он, и в глазах Сангстера вспыхнули искорки, от которых хотелось податься назад, но было уже некуда. А потом что-то оборвалось у него под рёбрами, когда Томас протянул к нему руку. — Пришёл поправить тебе галстук, — Сангстер не спеша, будто наслаждаясь его замешательством, расстегнул ему пиджак, развёл полы в стороны. Опустил глаза, заставив Дилана закусить губу, чтобы приглушить слишком громкий вдох, и медленно, вымораживающе медленно провел пальцами вверх по полоске шелковой ткани. Едва коснулся узла, сдвинул его на сантиметр в сторону и замер. Просто стоял, опустив глаза, и руки не убирал, и это молчание и неподвижность сводили Дилана с ума. Ему казалось, что он слышит эхо собственного сердцебиения, отдающееся от стен погружённой в оранжевый полумрак гримёрки. — Ясно, — еле выдавил он из себя. Воздуха катастрофически не хватало, потому что он забывал о том, что нужно дышать. Слово будто заскрипело в пересохшем горле, Дилан судорожно сглотнул, и Сангстер проводил взглядом его дёрнувшийся кадык. Поднял глаза на его лицо, и на секунду Дилану действительно стало страшно от чёрной, бесконечной бездны в его взгляде, от невидимого шторма, который бушевал где-то там, в глубине. А потом Томас дёрнул его за галстук, притягивая ещё ближе к себе, и впился ему в губы. Господи Боже. Он знал, Дилан знал, что так всё и будет, знал буквально за мгновение до того, как это произойдёт. Он на секунду зажмурился, под веками полыхнуло неоновым пламенем, а в следующий момент сам подался Томасу навстречу, с готовностью приоткрывая губы, впуская чужой требовательный язык, который тут же сплёлся с его собственным. Томас шагнул вперёд, снова вжимая Дилана в стену, коленом вклиниваясь между его ног, чувствуя возбуждение О’Брайена всем телом. Чувствовал, как у Дилана вздрагивают от заходящегося сердца рёбра, чувствовал, как он ловит губами его язык, не давая ни на секунду остановиться или хотя бы замедлиться. И улыбался, позволяя Дилану скользить руками по его плечам, спине, с лопаток на талию и обратно. В прошлый раз было по-другому, тогда это был жест почти отчаяния, тот поцелуй отдавал страхом и неуверенностью, потому что никто из них не понимал, что происходит. А сейчас потрескавшиеся от мороза губы ныли под жёсткими нетерпеливыми поцелуями, и это было совершенно не нежно, это было бы почти больно, если бы не было так пронзительно. Тонкие шершавые пальцы прошлись ему по подбородку, и Дилан по шее, по щеке и выше потянулся к чужим волосам, но Сангстер вдруг перехватил его руку и удержал, ещё через мгновение неожиданно разорвав поцелуй, не давая Дилану потянуться следом за своими губами. Затуманенный разум Дилана, настолько сосредоточенный на ощущениях, даже не сразу осознал, что произошло. О’Брайен недовольно поморщился, открыл глаза и непонимающе уставился на Томаса. — Что за… — он заморгал, пытаясь прийти в себя и не оглохнуть от грохота крови в ушах. Сердце сжималось в редких, болезненных спазмах, от которых хотелось вздрагивать. Дилан тряхнул головой и попытался сосредоточиться. — Тебе пора, — Сангстер между тем высвободился из его рук, убрал чёлку со лба и одёрнул задравшиеся рукава рубашки. — Удачи. И не успел Дилан и слова сказать (впрочем, он бы вряд ли смог), как Томас приоткрыл дверь и, просочившись в образовавшуюся щель, исчез. Оставив его одного, полностью дезориентированного в полутёмной гримёрке с заходящимся сердцем и болезненно натянувшейся между ног тканью брюк. «Вот ведь… ублюдок», — такой была его первая связная мысль за последние минуты, дни, месяцы, Дилан провёл языком по губам, прижался затылком к двери и, зажмурившись, облегчённо и совершенно искренне выругался. По губам неконтролируемо расползалась улыбка, хотелось кричать об этом на всю Вселенную, казалось, будто за спиной разворачиваются невидимые крылья, но сейчас он устал, он задыхался, поэтому не мог ни кричать, ни взлететь.