«Они очень ценят нашу доверчивость: ведь для них не существует привязанностей, совести, морали и нравственности. Правила и ограничения для них — просто неудобства, которые легко преодолеть». «Опасные личности», Джо Наварро
Акт I
Декабрь слишком стылый: не только много снега, но и холодного ветра предостаточно. Паршивый месяц, очередной паршивый год. Как и паршивая часть расставания — это хорошие воспоминая. Плохие моменты — это те, с которыми можно справиться после того, как всё закончится, после беспорядочного расставания, и холодной, холодной тишины. Потому что без них они лишь два незнакомца, которые презирали друг друга, но по какой-то причине умудрялись терпеть общество друг друга. Но с хорошими моментами всё становилось другим. Это больше не уход от того, кто ненавидел тебя и кого ненавидел ты, — это уход от того, кто когда-то заботился, а теперь необъяснимо, непостижимо презирал всем своим существом. Знать, что это с самого начала было отвращение — легко; знать, что это с самого начала была привязанность, а потом её не стало — совсем другое дело. И Эрен был на грани. Чувствовал так много негативного за последние дни, как не чувствовал в последние месяцы: он был разрушителен в своём гневе, оглушителен и разбит в отчаянии и агрессии. Ему тяжело проживать эти дни, потому что он больше, чем когда-либо, намерен жить до самой смерти. Он нажал на поржавевший выключатель, погружая ванную комнату мотеля в оранжевый тусклый свет единственной шатающейся лампы, что покрылась паутиной и пылью. Опёрся на раковину и занялся тем, что делал чаще всего в этом месте, — прислушался к тишине. Не той, которая успокаивала, как в чаще леса, около моря или в пустом, но всё же доме. Вокруг него, да и внутри стояла совсем иного вида тишина — что-то глубокое, похороненное в гостиной родителей, когда он еще лежал на полу в луже крови с трупами по обе стороны. Такая тишина взывала того зверя, что пообещал похоронить всех обидчиков. Она обязывала, тянула в себя, всасывала, потому что не желала оставлять Эрена на свету. Она шептала о мести и напоминала о всех зверствах, что творили с ним, когда он был всё ещё маленьким, несмышлёным и слишком доверчивым ребёнком. Эрен ловил в зеркале не только своё отражение, но и отражение убийцы родителей, который подносил руки к лицу, просовывал пальцы в рот и, потянув за края, преображал пустой лик в улыбающийся. Затем парень моргал и видел лишь себя, глядевшего исподлобья. Он скорее готов был отдать контроль тому бездушному типу, чем оборачиваться назад, где его ждала лишь тоска. Несмотря на это у него имелось правило — не думать. Не думать о том, что ждало бы его, дай он Леви нож: удара или милосердия. Не думать, заслуживал ли он когда-нибудь второго? Заслуживал ли всех тех объятий? Не думать, понимал ли кто-нибудь во всем мире, что ему пришлось пережить жестокость и быть таким жестоким, чтобы по итогу стать немного мягким с некоторыми людьми и получить за это тираду оскорблений в лицо. Эрен считал, что имел полное право злиться, беситься и отречься от всех чувств. У него не получалось считать себя виноватым, но иногда он очень старался прочувствовать стыд и угрызения совести. К сожалению, удалось ему это лишь единожды. В первые дни после расставания Эрен просыпался в постели дешевого обшарпанного мотеля с зудом под кожей от ощущения чужих рук на теле. И самое страшное в этих снах, что руки, облачённые в белые хирургические перчатки, принадлежали Леви. И Эрен уже не знал, что делать с вечными яростью и горем, что превратились в личную трагедию и преследовали его не только тёмными ночами, когда он пытался либо уснуть, либо идти по следам учёной, но и днём во время любой рутинной работы: он останавливался, замирал всем телом и на долю секунды переставал дышать, ощущая непонятную и тянущуюся боль в районе рёбер. Карла ему рассказывала, что отношения основаны на безвозмездной любви и преданности, но не поведала, что делать в случаях, если не ощущаешь любовь и единственное, на что способен — предательство. Гриша воодушевленно читал книги о психиатрии и относил любовь к ряду расстройств, которыми легко управлять.Акт II
Кабинет на долгое время застыл в тишине — слышны только тиканье часов, неравномерное и нервное постукивание каблука об пол и звон бокала, который то брали в руки, то ставили обратно на стол. Зоэ прочистила горло: — Он забрал документы из университета и исчез. Леви потухшим взглядом рассматривал диван, на котором она сидела, вертя в руках бокал. Зоэ прикусывала губу и в нерешительности приоткрывала рот, чтобы тут же его захлопнуть. У Леви дёрнулся кончик рта, он в нервном жесте поправил рукава водолазки, оттянул ворот, чтобы стало свободнее дышать. Но и это не помогло. — Меня это не волнует. Я потерял его, когда узнал правду. Зоэ хотелось докопаться до того, где болит, приказать прекратить выть в одиночестве и успокоиться. Но такие толстокожие, как Леви, не показывали, где болит. Не могли успокоиться. Даже перестать выть не могли. — Может, он не терял тебя? — мягко попробовала Ханджи, смотря исключительно на бокал вина. Леви поднял голову к серому потолку, откинулся в кресле и, хмыкнув, прикрыл глаза. Эрен ясно дал понять, кем являлся Аккерман для него — всего лишь звеном. Звеном, что кровоточит сочувствием, отчаянием и глухой тоской. — Хочешь, открою секрет? — тихо спросил Леви, постукивая пальцами по столу. Выглядело нервно. Да и в целом мужчина выглядел болезненно с темными синяками под глазами, впалыми щеками и с пятном от чая на рубашке, которое не собирался оттирать. — Он никогда и не искал меня. Ханджи с шумом поставила бокал на стол, что прозвучало, как резкий и громкий аккорд в композиции. Леви сжал кулаки, зная, что будет дальше, зная, как поведёт себя женщина, зная, что она скажет, потому что тоже был там, когда Эрвин показывал отчеты и рассказывал о предположительных экспериментах над Эреном. Обычно Ханджи предпочитала отвлекаться от серьёзных проблем шутками, выпивкой и дурными поступками, но в этот раз всё было иначе: любой диалог с Леви у них заканчивался не на лучшей ноте. Иногда они могли игнорировать друг друга (чаще всего в такую позицию вставал Аккерман) так, что Эрвину приходилось вмешиваться в ситуацию. Зоэ желала доказать свою точку зрения, Леви же хотелось простого: как дела? нормально, у тебя? тоже. Никаких уточняющих вопросов. — Ты не прав, — голос у Зоэ ломкий. Как Ханджи хотела достучаться до Леви, так и он хотел зашить ей рот. — Он был как песчаный пляж, думая, что ты защитишь его от бури. Но оказалось, что эта буря — ты сам. Леви тошнило то ли от вечных метафор подруги, которыми она разбрасывалась каждый день, то ли от всех тех знаний, что он получил от Эрвина. Его крутило, желудок протестовал, просил не вспоминать фотографии жертв в лаборатории. Воображение нещадно пририсовывало лицо Эрена вместо лиц поломанных тел, изогнутых под неестественным углом, с дырами от пуль и большому, такому большому количеству крови. Он прогонял образ парня, по крайней мере, пытался, но так и не смог прогнать образ пляжа. Леви думал о том, что ему самому не хотелось выходить из уютного ветхого дома к разгоряченному песку, когда вдалеке виднелась буря, однако снаружи — единственное место, где он дышал по-настоящему. Там буря, и она жестокая и неистовая. Может быть, она выглядела как перевёрнутая вниз фотография родителей Армина. Может быть, как разбитый кулак отца Жана, а, может, как портрет мужчины, что прятала Микаса за батареей. Может быть, она выглядела как те парни с колючим, как проволока, смехом и едкими комментариями в адрес религиозности Хистории. Может, как лицемерие родителей Имир. Леви не так часто говорил, как выглядела буря для него. Может, как ледяная рука матери, которой он укрывал себя несколько ночей подряд, может, как могильная сырая земля или как шесть нагрудных нашивок, принадлежавших его отряду. Леви пытался бежать от бури, но она каждый раз догоняла. Иногда он закапывался в песок, стараясь избежать её, но по итогу оказывалось, что он вёл себя как трус. Во времена с Эреном он подолгу стоял и ждал её надвижения, но она проходила совсем близко, не задевая. Сейчас же Леви не ощущал, что достаточно силён, чтобы противостоять ей. И если для Эрена он сам превратился в песчаную бурю, то мужчина не знал, что и чувствовать. — Как трогательно, — всё же ответил Леви, чтобы хоть что-то ответить. Иногда он проводил пальцами по своим ранам и видел не кромешную тьму, слышал не крики своей команды, а видел улыбающегося Эрена и слышал его тихое: «Мне нравятся твои шрамы». Иногда он был в такой ярости, что готов был самолично переломать парню шею. — Ты выслушаешь меня, — сердито процедила Ханджи, зная, что Леви, как всегда, отключался от разговора, если он заходил об Эрене. — Он узнал, что твой дядя мёртв, но остался с тобой. Я больше ставлю на то, что он ничего бы не сделал ему, будь Кенни жив. Ты поначалу являлся для него звеном в плане — не спорю, но по итогу стал системой координат. Я даже могу предположить, что ты держал его на поводке, сам того не замечая. У него психопатологический синдром. Не ясно только — врождённый или приобретенный из-за всего, что с ним было. Он бессердечен к окружающим, но стал кем-то вроде одержимого самой идеей обладания, одержим тобой. Это нездоровая привязанность, но мы знаем его прошлое и можем предположить, что другого, близкого к понятию «любовь», он не испытает никогда. Он из тех, кто может сказать: «Если не ты, то никто другой», — поэтому подумай об этом, проанализируй и постарайся принять решение прежде, чем Эрен явится. Леви передёрнуло. Он раздумывал о вводе запрета на это имя на законодательной основе. — Он не придет, — сухо изрёк мужчина и взглянул прямо в лицо Ханджи, которая грустно улыбнулась: — Есть связи, которые ничто не может стереть. Мне очень жаль, что так произошло. Мне очень жаль тебя. И мне очень жаль его. Леви почти улыбнулся в ответ, слегка приподняв кончики губ. — Завидую твоей жалости, Ханджи. Легче, когда знаешь, что чувствуешь к нему. Ничего не изменилось. Леви всё ещё в страхе, что Эрен исчез навсегда и в страхе, что вернётся. Тиканье часов снова стало самым громким, что слышно в кабинете. Зоэ не знала, как ответить, что ещё добавить, потому что разжевывала эту тему столько раз, что болел и немел язык. Леви не знал, что сказать, просто потому что и правда был в замешательстве. У него имелось множество вопросов, ответы на которые может дать только человек, который исчез не внезапно, но очень болезненно. — Ты должна бояться его, разве нет? — спросил Леви. Тишина вдруг показалась ему слишком давящей: ему её хватало и дома, в одиночестве. Ханджи кивнула, понимая, к чему шёл диалог. — Я боялась. Боялась непонятного и безликого убийцу, но сейчас я знаю его. — Он следил за тобой. — Но ничего не сделал. У Леви вырвался непроизвольный смешок из-за наивности подруги. — Не факт, что не хотел. Не факт, что не сделает. Ханджи села в полуобороте на диване для лучшего обзора на мужчину и набрала в лёгкие больше воздуха, чтобы выплеснуть накопившиеся слова: — Он тот, кто всю свою жизнь страдал. Я не говорю, что насилие, совершенное им, не нужно учитывать из-за жалости, но он не трогал невиновных. Он мстил тем, кто сделал ему больно. Мы не в том мире, где за предательство подставляешь другую щёку; мы в том мире, где за то, что над тобой ставили жестокие и бесчеловечные эксперименты, ты собираешь себя по кускам, живёшь дальше и мечтаешь о погребении тех, кто виновен. Мы знаем прошлое Эрена, и он безусловно убийца, но убийца с лицом человека, которого я обучала полтора года, которым иногда восхищалась за знания и старания. Даже если его улыбка — это маска, я не перестану считать, что он старался быть «как все», — показала Зоэ кавычки. — Я могу либо бояться его, либо понимать и сожалеть. Я выбираю второе. Леви подумал о поцелуе на колесе обозрения, о неуклюжем подарке и неподдельной радости парня. — Твоей жалости хватит на всех. — После небольшой паузы добавил: — Или вины. Леви знал, зачем Ханджи отвела взгляд, знал, что она винила себя за бездействие, за свои обманутые ожидания, за свой неправильный выбор и за то, что поздно ушла из организации. Если исходить из временного промежутка и возраста Эрена, то выходило, что Зоэ вступила в организацию, когда парню было четыре года и ушла, когда тому исполнилось шесть и когда начались жестокие эксперименты над людьми. Она жалела, что не имела представления о детях Гриши, о его личной жизни. Леви ни в коем случае не собирался винить Ханджи, но не мог сделать ничего с тем, что она винила саму себя, ибо у него самого на плечах висел груз в виде людей, отдавших за него жизнь. Он понимал её. Они просидели несколько минут в безмолвии: Зоэ теребила края рукавов, выглядя подавленно, Леви, словно высеченная скульптура, неподвижно сидел в кресле, смотря на стопку квитанций, договоров и счетов. Как странно то, что жизнь продолжалась, шла своим чередом после того, как у каждого разыгралась личная драма. Как странно вставать каждый день по утрам, идти на работу, делать дела, зная, что где-то на свободе убийца, жертва и любовник — и это все один и тот же человек. — Знаешь, что меня всегда удивляло в жизни? — спросил мужчина, усмехаясь. — Почему всегда должна произойти катастрофа, чтобы что-то изменилось? Ханджи оторвала взгляд от рукавов и взглянула на Аккермана. То, что она увидела, совсем не радовало. — Леви… Но мужчина не стал её слушать, перебивая: — Почему это всегда смерть или предательство? Почему кому-то всегда должно быть больно? И я, видимо, мазохист, потому что не хочу забывать ни секунды с момента, когда он снял с себя маску и явил своё истинное лицо, ни секунды с того момента, как я оскорбил его. Я не хочу забывать его ложь. И уж тем более я не хочу забывать цель, из-за которой он начал общаться со мной, — убийство моего дяди. — Леви, прошу, — чуть ли не умоляла она. Мужчина наклонился вперед в кресле, и Ханджи непроизвольно отшатнулась от его злобного взгляда и оскала. — Я не хочу его прощать, как и не хочу винить. Он заслуживает, чтобы я отрёкся от него навсегда, как и того, чтобы я прижал его к себе и постарался защитить от всего этого мира. И это осознание меня просто… губит. — Тебе тяжело от того, что ты не знаешь, как бы поступил. Что бы ты сделал, если бы он вернулся? Леви положил голову на ладони и чуть ли не завыл. — Что бы я сделал?.. Не знаю. Если бы он пришёл за тобой, то я бы защитил тебя. Леви не видел, но слышал скрип дивана, приближающие шаги и почувствовал пальцы, что зарылись в его волосы. Он с шумом выдохнул и прильнул к талии Зоэ, которая обхватила его руками и прижала к себе. — Ты бы защитил меня, — мягко подтвердила она, — но потом бы жалел об этом. — Я бы никогда… — начал протестовать Леви, но Ханджи усилила хватку, заставив его пробубнить оставшееся предложение, что вышло, скорее, как непонятное шипение. — Я знаю. Но ты бы жалел о его поимке или убийстве, не так ли? — В ответ Леви убрал руки от лица и, подняв голову, увидел грустную полуулыбку Зоэ. — Ты можешь не отвечать на этот вопрос. Нет ничего плохого в том, что ты жалеешь его, не смотря на всё, что он сделал. — Он лгал, — тихо процедил Леви. — А я только и делаю, что пытаюсь оправдать его поступки. — Ты отождествляешь себя с ним, как делал и он. Вы похожи. Леви, услышав о схожести, скривился и отодвинулся, возвращая себе личное пространство. Руки Зоэ, ещё мгновение висевшие в воздухе, резко опустились по швам. Она выглядела такой же разочарованной, как и чувствовал себя мужчина. Не успела Ханджи раскрыть и рта, как Леви стремительно выпрямился, закинул ногу на ногу и невзначай поинтересовался: — Когда тебя заберёт Эрвин? Зоэ со злостью развернулась, прошла к своему месту, взяла бокал со стола и с силой сжала ножку, лишь бы не запульнуть его в стену от негодования. В некоторые дни, помимо себя, она ненавидела и других людей. — Скоро подъедет. — Хорошо. — А ты не хочешь?.. — Мне и одному нормально. — Уверен? Леви проигнорировал вопрос и всё оставшееся время не произнёс и слова, даже не стараясь сделать вид, что занимался делами. Ханджи предпочитала рассматривать стену напротив, лишь бы не смотреть на своего друга. Она всё ещё злилась, когда Эрвин позвонил и сказал, что подъехал. Она всё ещё была в бешенстве, когда остановилась около выхода и открыла рот: — Его жизнь с самого начала — катастрофа, но он изменил её для того, чтобы в один день ты стал тем, кто принёс апокалипсис. — Ханджи сжала ручку двери. — Он лгал и предал твоё доверие. С твоей стороны всё правильно, но может… не хватало немного снисхождения, понимания и разбирательства в ситуации, чем своевременного изгнания из твоей жизни? Зоэ вышла из кабинета Леви, оставив того посреди песчаной бури.Акт III
«Я скучаю». Эрен впервые подумал об этом, хотя зарекся не делать этого, во время полного уничтожения тех нескольких месяцев рядом с Леви. Он стоял в плохо освещенной подворотне и смотрел на бар, где собирался вернуться к тому, с чего начал, вернуться к тому, что привычнее и не так болезненно, — к мести. Он мог убить Энни Леонхарт в любое другое время, в любом другом месте, но отчего-то выбрал именно бар и не собирался признавать, что делал это из-за глупых воспоминаний, связанных совсем с другим похожим местом. «Я скучаю по тебе». Эрен впервые узнал значение этих слов, что подразумевали продолжительное отсутствие, подразумевали: «ты всё ещё слишком далеко от меня», «я по-прежнему не в твоих объятиях», «ты все ещё презираешь меня». Это метка расстояния, которая, по мнению парня, никогда не будет преодолена. Эрен скучал и не мог забыть, что у него было нечто, стоящее этой боли в настоящем времени. Как и не мог забыть оскорбления, лицемерие Леви и свои сны, полные издевательств, невыносимых мук и крика. Как и не мог и не хотел ставить месть на второй план. Леви стал синонимом не только чего-то неопределённого и приятного, но и боли, а в свете последних событий Леви — это синоним к предательству. Эрен мгновенно вскипал, как только вспоминал все фразы мужчины, брошенные в порыве гнева, и своё молящее и жалкое: «Не надо». Йегер сжимал кулаки до побелевших костяшек и уже сам не знал ответа на вопрос — что бы он сделал, если бы ему дали в руки нож? Ударил бы Леви или помиловал? В глазах Леви были одни руины — вот почему Эрен ему доверился. Он видел слишком много боли, чтобы быть тем, кто её причинит, думал Йегер. И ошибся.Акт IV
Декабрь слишком стылый: не только много снега, но и холодного ветра предостаточно. Паршивый месяц, очередной паршивый год. Настроение тоже паршивое, хотя оно такое в последнее время всегда, пожалуй. С оттенками разной степени паршивости. Лондон утопал в неоновых вывесках и многочисленных елках, а Леви не ощущал никакого праздника. Двадцатые числа наступили точно так же, как пролетели и десятые. Точно так же, как и несколько предыдущих дней. В канун Рождества — всё серо, уныло и одиноко. Время плавно текло своим чередом и не желало немного поторопиться. Каждое утро, ровно в одно и тоже время Леви варил слишком крепкий чай, стараясь не прикасаться к оставшемуся подарку парня. Он убрал его подальше в шкаф, на который изредка кидал взгляды, но не приближался: кружка то ли раздражала, то ли он её слишком ценил. Леви точно не уверен. Даже в голове он боялся лишний раз произнести имя, боялся, что оно сорвётся чем-то скулящим, неподобающим. Легче думалось, что одним утром всё исчезнет. Истечёт срок годности у этой высшей, предназначенной зависимости. Он не маленький мальчик, чтобы не признавать, что скучал, но также признавать, что перегрыз бы ему глотку собственными зубами. «Материал эксперимента». От одного словосочетания тянуло опустошить желудок в унитаз, но он как больной повторял слова про себя. Наверное, в тайне он всегда был мазохистом. Ему мало злости в каждодневный коктейль чувств, видимо, не хватало ещё и совести. Интересно, его разорвало бы на части от боли, если парень задохнётся в своей мести, если найдётся то, что сможет уничтожить регенерацию? Если модифицированная пуля пройдет в сердце, если хрустнут позвонки свёрнутой шеи, а бирюзовые лживые глаза замрут и потухнут? Леви не хотел знать. И продолжал каждое утро, сразу после завтрака, выкуривать сигарету в одиночестве, выходить на прогулку до чайной, наслаждаясь воздухом и небольшим живописным парком по дороге. Затем недовольно сжимал губы и снова уходил в воспоминания, перебирая их, словно драгоценные камушки, и отсеивая самые выцветшие из них. Каждый вечер он в одиночестве заваривал чай в молчании. Он всматривался на вторую пустующую половину дивана и пил. Он спал один на кровати для двоих, и раньше его это не заботило так, как сейчас. Он слишком устал, он интересовался у себя тихо-тихо, разочарованно: почему не выкинул его случайно найденные вещи? Хотя, возможно, если он их потеряет, то вызовет полицейскую овчарку, чтобы та взяла след и нашла. Перевернёт дом вверх дном, но отыщет. Парень перед уходом кинул спичку, поджигая. А он чувствовал смятение, разочарование и злость. Ему бы впиться рукой в запястье уходящего, чем остаться в этом доме. Парень — его ночной кошмар. Не помогали ни работа, ни травяной чай, которым он теперь прилично набирался, чтобы побыстрее заснуть. Перед глазами так и висела фигура парня, прикованная к стене огромными кольями, словно грешника. Глаза злобно блестели, губы кривились в оскале — «никто не смог выдержать так долго, как я». И так почти каждую ночь. Леви подрывался на кровати, нервно оглядывая комнату, — ничего не выдавало следов присутствия незваного гостя. Ничего, кроме стучащего где-то в самой глотке сердца. — Проваливай из моей башки, сука, — шептал он себе под нос, сжимал волосы у самых корней и пытался просто выкинуть его из головы, не думать. Его ждали дела поважнее, чем лживый сосунок, использовавший его ради информации. Поважнее, чем заткнуть ему рот, разбив голову о стену, к примеру. Леви так чертовски зол. Эрен — стечение обстоятельств. Обстоятельств, которые он сам и создал. Эрен говорил на трёх языках: манипуляция, ложь и предательство. Леви неграмотен на всех языках парня, но, несмотря на это, он всё также чертовски сильно сожалел. Сожалел, что не выбежал следом. Иногда Леви думал, что Эрен желал, чтобы ему взглянули в глаза, узрели уродство и всё равно выбрали его. Только сейчас мужчина понимал, что парень не особо-то скрывался за масками в последнее время, возможно, именно из-за причины, что желал, чтобы его наконец увидели. Эрен нуждался в том, чтобы его полюбили вопреки, нашли причину для этого, несмотря на все изъяны. Как бы Леви ни был зол, в нём всё ещё тлела надежда, что он увидит парня, что тот ему расскажет о всех тех ужасных вещах, что совершил, и у мужчины хватит сил на чувство, противоположное ненависти. Но позволит ли Эрен после всех тех слов? Придёт ли он когда-нибудь? Сможет ли Леви простить его, сможет ли Эрен простить мужчину? Какого это — говорить на языке того, кто собирался убить человека, спасшего тебя от смерти, и, возможно, собирается сделать это снова? Леви смотрел на вторую половину дивана с отсутствующим выражением лица и так погрузился в свои раздумья, что вздрогнул, услышав дверной звонок. Всего на мгновение ему почудилось, что мысли материальны, и там за дверью в уже почти кромешной тьме, что освещена несколькими фонарными столбами, стоял совсем другой человек, а не Микаса. Её силуэт светился из-за спины, скрывая выражение лица так же хорошо, как и красный шарф, обмотанный вокруг шеи. — Здравствуй, — неуверенно протянула она, переступая с ноги на ногу. Она косилась из стороны в сторону, рассматривая тёмные и пустынные улицы, где даже не слышен вечный вой сирен служебных машин, что разъезжают по дорогам города. — Здравствуй, — ответил Леви, скривив губы. Ему совсем не хотелось проводить один из вечеров с подругой бывшего парня. — Я бы… — она взяла паузу, будто обдумывала стоило ли продолжить. Не помогало безэмоциональное лицо Леви, который смотрел на неё совсем незаинтересованно. — Я бы хотела поговорить с тобой. Наедине. Мужчина тут же попытался закрыть дверь, но наткнулся на выставленную ногу и свирепый взгляд Микасы, показавшийся из-под объёмного шарфа. — Я бы сюда по собственной воле не пришла, — поведала она, придерживаясь за косяк. — Но у меня имеется одна веская причина и сто отмазок. — Так используй одну из них, — посоветовал Леви. — У меня нет настроения выслушивать, что бы ты там ни было. Даже если от этого зависит моя жизнь — наплевать. Он ещё раз попытался надавить, и, к его удивлению, Микаса убрала ногу, и дверь с хлопком закрылась, обрубив между ними зрительный контакт, но, к сожалению, не слуховой. Тишина как внутри дома, так и снаружи благоприятно сыграла для следующих слов: — А если от этого может зависеть жизнь Эрена? Леви хотел досчитать мысленно до десяти, чтобы успокоиться и не делать поспешных выводов и действий, но уже на третьей секунде открыл дверь и заметил уже готовую развернуться Микасу. Она грозно свела брови на переносице и поджала губы. Они смотрели друг другу в глаза, ожидая, кто первый сдастся. У девушки имелось преимущество, и Леви это понимал, поэтому скрипнул зубами, но открыл дверь шире, пропуская её внутрь. Всего на мгновение, что не утаилось от взгляда мужчины, Микаса замешкалась, переступая порог, вся дрогнула, будто сомневалась в правильности своих действий. Вот только, что бы там ни было, Леви собирался клешнями вцепиться в неё, выпытывая информацию, даже если в последнее время был слишком эмоционален и выбешивался с полуоборота. — Проходи, — приказал он, показав рукой в сторону кухни, когда Микаса сняла с себя куртку и повесила на крючок. По какой-то причине с шарфом она распрощаться не захотела. — Темно, как в склепе, — прокомментировала она, осматривая сумрак дома, что освещался тусклыми и блеклыми лампами. Леви это предпочел не заметить, думая только о цели её визита. Как только они прошли на кухню, Микаса сняла шарф и аккуратно, с особой медлительностью, что так раздражала мужчину, повесила его на спинку. Теперь, в свете лампы и без шарфа Леви смог разглядеть покрасневшее и запыхавшееся лицо девушки, то, как быстро поднималась её грудная клетка. Она несколько раз прокашлялась и прочистила горло. — Можно горячий чай? — попросила она, но, не увидев никакой реакции, закатила глаза. — Горячей воды?.. Из-под крана? Я бежала, — пояснила. Леви молча подошёл к чайнику и поставил его на плиту. Он в какой-то степени боялся раскрыть рот, чтобы тут же не напасть на Микасу с расспросами, чтобы тут же наорать на неё, чтобы та поведала все секреты, которые знала. Пальцы зачесались от желания подержать тлеющую сигарету в руках. — Первое: я не особо доверяю тебе, — начала говорить девушка в спину Леви. — Каким бы потрясающем парнем ты ни был для Эрена, ты всё ещё тот, из-за которого, насколько мне кажется, он покинул университет, выбросил телефон и не поддерживает связь ни с кем из друзей. Я права? Он заметно напрягся и медленно развернулся к ней лицом, оперевшись руками на столешницу. Они стояли друг напротив друга как враги. — Если даже и так, то что? — У тебя была веская причина на это? Или ты наигрался и бросил? — прямо поинтересовалась Микаса и, положив руки на спинку стула, сжала кулаки. Леви усмехнулся, посчитав такую формулировку как минимум забавной. Кто с кем ещё поигрался? — Он солгал мне. — Мужчина скрестил руки на груди. — Не один раз и не два. И не так, чтобы что-то несущественное. Микаса кивнула, перевела взгляд на окно и залипла, прикусывая щёку изнутри. — Ты прощупываешь почву? Для чего? — задал вопрос Леви. — Хочу понять, могу ли доверять тебе, — честно ответила она. — Я уже говорила, что, возможно, от этого зависит жизнь Эрена, но я немного слукавила. Не знаю, зависит от этого его жизнь или нет, просто… Эрен рассказал мне кое-что, из чего я могу сделать вывод, что вероятность опасности велика, а у тебя больше возможностей, чем у меня. — Она перевела взгляд обратно на напряженного мужчину, что сдвинул брови на переносице, явно силясь понять. — Так вот, Леви, могу ли я доверять тебе? Как бы он ни хотел узнать то, что она скрывала, он, в первую очередь, был не слишком высокого мнения о Микасе, о её способах добычи информации, вспоминая глупое двойное свидание, которое стоило навсегда забыть. Во-вторых, он относился к ней с лёгким налётом неприязни. В-третьих, у него не было причин ей доверять. — У меня встречный вопрос. Она приподняла уголки губ и покачала головой. — Ты предсказуем. И дотошен. — Так что? «Да» или «нет»? У Микасы даже вырвался нервный смешок, который она постаралась замаскировать под кашель. Её пальцы сильнее обхватили спинку стула, костяшки побелели. — Ты можешь доверять мне, потому что я не собираюсь сплетничать насчёт Эрена и рассказывать его секреты ни сейчас, ни потом. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Если для тебя это мало, то я развернусь и уйду. Леви чуть ли не согласился, прося её покинуть его кухню, дом, жизнь. Вот бы отмотать время назад, чтобы она не появлялась на пороге и не говорила загадками и недомолвками, которые он так ненавидел. Вот бы выдернуть из черепной коробки имя «Эрен Йегер», которое он так и не смог возненавидеть. — Ты можешь мне доверять, — чуть ли не процедил мужчина сквозь стиснутые зубы. Микаса ждала только этого ответа, потому что тут же облегченно рухнула на стул, чтобы восстановить точку опоры и силы, чтобы скрыть подрагивающие пальцы под столом, но Леви всё равно успел заметить, как она теребила их, стискивала, лишь бы успокоиться. Они на некоторое время замолчали, прислушиваясь к тому, как часы приближались к полуночи, как чайник кипятился на плите и как мужчина постукивал пальцем по бицепсу, сдерживая себя от опрометчивых поступков. Всё же он военный, имеющий опыт переговоров. Лучшее в таком случае — давящее молчание. — Я думаю, он скрывается не только потому, что ты расстался с ним. — Она бросила быстрый обвиняющий взгляд в его сторону. — Но и потому, что его ищут. Леви не хотел показывать никакой реакции, но правда в том, что он не был готов к таким словам Микасы, поэтому его мышцы закаменели, палец сбился с ритма, что не укрылось от девушки, которая следила, словно коршун. Она оживилась, будто напала на след, и подскочила со стула, положив руки на столешницу с громким шлепком. — Я права? — несмотря на резкие движения, её голос оставался ровным и холодным. — Ему грозит опасность? — С чего такие выводы? — спокойно произнёс он, притворяясь несообразительным и не обращая никакого внимания на сузившиеся глаза Микасы. Леви предпочёл развернуться к ней спиной, чтобы не глядя достать кружку и поставить её на столешницу. Ему понадобились три долгие секунды, чтобы вернуть самообладание и повернуться обратно. — Его и правда ищут? Кто? Ты можешь хотя бы… — Её глаза широко распахнулись, и она на секунду задержала дыхание, смотря расфокусированным взглядом. — Он соврал тебе, всё бросил и бежал от тебя. Ты военный… Боже, ты виноват в этом? Ты что-то сделал? Леви не дёрнулся от последнего вопроса только потому, что привык к самобичеванию и чувству вины, но он не готов терпеть это от Микасы, поэтому пояснил: — Не знаю, с чего такие выводы, но — нет, я ничего ему не сделал. Даже наоборот, подумалось Леви. Он сделал для него так много, прося Эрвина не следить за ним, прося лгать вышестоящим людям и скрывать правду всевозможными способами. Он вообще не обязан выслушивать весь этот бред. — Если это всё, то можешь уходить. Я серьёзно, Микаса. Я не намерен выслушивать твои оскорбления в мой адрес, которые ты маскируешь под заботой о нём. Во-первых, я не потерплю такого. Во-вторых, мы не будем говорить о его секретах. В-третьих, советую тебе забыть о нём. Микаса приподняла подбородок и свысока взглянула на Леви. — Ты даже имя его произнести не можешь. Мог, но не хотел. Смысл произносить его имя, если никто не откликнется, если в ответ тишина? Леви прикрыл глаза и размял шею, наклонив голову из стороны в сторону. Иногда напряжение сковывало так, что плечи казались каменными, ныли. — Это всё? — спокойно поинтересовался он. — Я уже ответил, что доверяю тебе. Что-нибудь ещё? Расписку? Микаса встала со стула, нервно прохрустев пальцами, чем вызвала у Леви приподнятую губу в отвращении. — Очень остроумно. Мужчина покачал головой. Ему это уже надоело. — Я не тот, кого стоит опасаться, Микаса. И у тебя меньше минуты, потому что, повторяю, хотя ненавижу это, моё терпение на исходе. Она повторно сжала спинку стула и посмотрела на шарф с таким выражением лица, будто тот виноват во всех предательствах человечества. — Я в замешательстве и зла и говорю это только потому, что беспокоюсь за него и не знаю, к кому обратиться. — Всё предложение сквозило смятением, но она наконец решилась объяснить цель визита: — Жан подрабатывает барменом во многих заведениях, замещая кого-нибудь. Вечером он был в Вестминстере, потому что там платят огромные деньги за выход. — Леви кивнул, понимая. Вестминстер считался одним из самых опасных районов не только в Лондоне, но и во всей Великобритании. — Там есть один бар, в котором собирается контингент не самых приятных людей. — Леви ещё раз кивнул. Обычно в таких барах завсегдаями являлись преступники из-за низкой мобильности полиции в том районе, а также жильё в таких местах можно получить чуть ли не за гроши и без документов. — Вот почему я думаю, что за ним следят и он скрывается. Просто Жан… — она сделала паузу и сглотнула: — Он видел Эрена там. Стоило Микасе закончить предложение так, будто она сбросила атомную бомбу в мирное время, и посмотреть прямо в глаза Леви, как засвистел чайник. Но ни один из них не шелохнулся.Акт V
Тусклый свет помещения помогал скрываться в тёмных закоулках бара, не выдавая своего присутствия, чем Эрен и пользовался. Он безучастно сидел за самым дальним одноместным столиком, не обращая никакого внимания на шум: дерьмовая музыка играла со всех старых, напичканных по углам колонках, люди галдели, пьяно выкрикивали пошлые фразы и звонко смеялись. Место было, мягко говоря, отвратительным: липкие пятна от алкоголя на мебели, разводы на полах и контингент оставлял желать лучшего. Вот в чём заключалась жизнь в криминальных и плохих районах. Эрен наплевательски обводил взглядом помещение, держа в поле зрения только одного важного человека — Энни Леонхарт, женщину довольно низкого роста, но мускулистого телосложения, со светлыми волосами до плеч, которые, как он помнил, она любила собирать сзади в низкий хвост, оставив несколько прядей у лица. Её взгляд вечно угрюм и сосредоточен. Энни была любимицей отца, одной из самых выдающихся беспринципных людей в команде. Она не подвержена вере в светлое будущее, где каждый может нарастить себе ту или иную конечность, свести с тела шрамы, она знала цель и конечный результат — идеальный, почти неубиваемый солдат. Эрен ненавидел её. Она из тех, кто предана не самой идее, как большинство; она предана непосредственно Грише, словно собака, которая, даже если пнуть, вернётся. Энни та, кто с особой лёгкостью и одна из первых стрельнула ему в коленную чашечку, раздробила её и записала результаты в тёмно-зелёный блокнот, добавив, что могла прицелиться получше. Она живое доказательство апатии ко всему живому. Эрен давно не видел её так близко и, если честно, желал столько же не видеть, но сейчас его мозг затуманен не только проблемой мести, и даже если раньше он хотел оставить Энни напоследок как одну из самых опасных и сильных, то сейчас, видимо, хотел вывести своё эмоциональное состояние из кокона разочарования и боли. А что ещё он мог сделать, если ничего особо не умел? Он знал как и куда ударить больнее всего, знал анатомию человека и испробовал на своей шкуре. Что ещё ему оставалось, если он хорош только в убийствах? Энни сидела в одиночестве и своим неприветливым взглядом сопроводила всех потенциальных пьяных идиотов, что лезли бы с разговорами. Эрен следил уже довольно долго, не понимая, что ей нравилось в этом пропитанном потом месте, но не имел ничего против. У него не было чёткого плана, как с Марселем и Райнером, когда он выбирал место, время, изучал местность и подстраивал события так, чтобы жертва оставалась в полном одиночестве. Сейчас он даже мог сказать, что действует в состоянии аффекта, но ничего не мог с этим поделать. Если бы не обстоятельства, что привели его в этот задрипанный бар, то он бы проводил время совсем в другом месте, где ароматы казались родными и приятными, где всегда чисто и где совсем другой тип человека — его тип человека. Эрен уже довольно долгое время прожигал спину Энни взглядом и даже не удивился бы, если бы та его заметила. Он не делал так раньше, не был таким открытым, но сейчас в голове щёлкнул рубильник, и его наплевательское отношение разрослось до того, что ему было плевать на поимку. Возможно, именно его неосмотрительность и полное равнодушие привели к такому исходу событий, когда он стремительно встал и направился за Энни, что покинула бар. Краем уха Эрен успел услышать, будто кто-то удивленно его окликнул, но он не был в этом уверен, поэтому не повернулся. Его цель уже за дверью — и только это имело значение.Акт VI
— Он видел Эрена. Стоило Микасе закончить предложение так, будто она сбросила атомную бомбу в мирное время, и поднять голову, как засвистел чайник. Но ни один из них не шелохнулся. Леви раньше размышлял, что бы он почувствовал и что бы сделал, если бы кто-то сказал ему о том, что видел Эрена, но никогда даже не помыслил, что это ощущение схоже с цунами: его накрыло мурашками и вселенским облегчением, будто он падал с высоко утёса или тонул в ледяной воде после крушения корабля. Мужчине пришлось опереться рукой на стол, чтобы выдержать этот наплыв. Чайник кипел и свистел. Он резче, чем следовало, выключил его. — Где он? — несмотря на состояние, голос его был твёрд. Микаса с подозрением рассматривала Леви и сильнее сжала стул, будто при необходимости собиралась им обороняться. Мужчина не знал, что она увидела в нём, чтобы так насторожиться. — Что ты собираешься делать? — медленно поинтересовалась она так, как если бы общалась с разъярённым зверем. — Где он, чёрт побери, Микаса? Девушка сделала полшага назад, и только тогда Леви понял, что непроизвольно начал наступать на неё, чтобы выпытать данные, если потребуется. Как только он это осознал, то встал как вкопанный. — Где он? — повторил он вопрос, слегка приподнимая руки в успокаивающем жесте. Микаса не сделала ни шагу, всё также с опаской держась за стул. Леви не желал её пугать, как и не желал выходить из себя, но перед глазами стояла картина увеченного Райнера, которого Эрен сторожил в баре. Если парень делал это снова, если он собирался кого-то убить, то Леви с горечью понимал, что пустит все силы на защиту отнюдь не жертв. — Жан не успел его догнать, — ответила Микаса, медленно разжав затекшие побелевшие пальцы на спинке, и выпрямилась. — Когда он выбежал, Эрена и след простыл. — Он был один? У Леви всё еще тлела надежда на то, что Эрен не собирался вляпаться в своё личное побоище. Микаса покачала головой: — Я не знаю. Разве это важно? — Скажи адрес, — проигнорировал её вопрос мужчина и достал из кармана телефон. Пока Микаса диктовала местоположение бара, у Леви не с первого раза получилось разблокировать телефон и не с первого раза найти нужный контакт. Его не волновало, что время подходило к полуночи, как и не волновало, что Эрвин мог быть занят. — Куда ты собрался звонить? — повысила тон Микаса. — Тихо, — рявкнул Леви, не выдержав. Он уже чувствовал, как подступает приступ. Он не мог не думать о том, что будет, если Эрена поймают, не мог прогнать из памяти листы отчётов и не мог со спокойной душой закрыть на всё это глаза. Леви заламывал пальцы до хруста. — Насколько это важно? — сонным голос поинтересовались на другом конце телефона. — Эрвин, — на выдохе произнёс Леви. Микаса же протестующе покачала головой и собралась подойти к мужчине, но он выставил руку, останавливая. Всем своим видом он просил не мешать ему. — Я еду, — тут же среагировал Смит, и Аккерман услышал, как тот встал с кровати и начал шуршать одеждой, собираясь накинуть её на себя. — Он нашёлся. Стоило этим словам слететь с губ Леви, как не только Эрвин, но и сам Аккерман замер. Будто то, что он произнёс их вслух, имело больше веса. — Где? — Бар в Вестминстере, — с намёком проговорил он. — Скину адрес в смс. Мне нужны все близлежащие камеры наблюдения в том районе. Нам нужно найти его. Эрвин не стал перечить, только поинтересовался: — Откуда информация? — Микаса, — ответил Леви, заметив, как девушка сжала губы, превращая их в две тонкие параллельные линии. — Леви… — Нет, она не знает, — тут же произнёс он. — Не знаю что? — влезла Микаса в разговор. Леви опять приподнял руку, приказывая молчать. Он не заметил, как начал беспокойно ходить туда-обратно. — Выпроводи ее. Постараемся приехать через полчаса, — сообщил Эрвин и как только Леви хотел уже отключись звонок, Смит прочистил горло и добавил: — Ты… ты как? Леви не знал, как ответить на этот вопрос. — Приезжайте, — просто произнёс он и, положив трубку, тут же отправил смс. Он, не глядя на Микасу, сказал: — Спасибо, что сообщила. Теперь уходи. Девушка приподняла бровь в удивлении. — Ни за что, — по слогам процедила она. — Он мой друг. Я не знаю масштабы, но раз ты позвонил и попросил камеры, то… — Вот именно, — вышло у него угрожающе спокойно. Он остановился и во второй раз заломил пальцы до хруста. — Ты даже не представляешь степень той лжи, которой он всех кормил. И ты не представляешь масштабы. Микаса сжала губы так, что виднелись желваки на скулах, приподняла подбородок и с гневом выпалила: — Мне без разницы на это. Я повторю ещё раз: он мой друг. — Ты ничем не поможешь ему. — А ты? — ровно спросила она. — Ты можешь обещать, что с ним всё будет в порядке? Это было равносильно удару под дых, от которого сперло дыхание. Леви впервые в жизни так хотел солгать, чтобы и самому поверить в ложь, но не мог: — Нет. — Ты сделаешь с ним что-то? — опять предположила она. Леви провёл рукой по волосам и слегка сжал их, покачивая головой. — Нет. — Твой друг? — допытывала Микаса. — Зависит от обстоятельств, — уклончиво ответил Леви, ощущая мерзкий вкус во рту. — Ты… — неверяще пробормотала Микаса, подойдя ближе и тыча в него пальцем. — Ты не можешь быть таким дерьмом. — Уходи, — устало попросил Леви. — Серьёзно, Микаса, уйди. Девушка подошла почти вплотную и прошептала: — На чьей ты стороне? Они внимательно и изучающе вглядывались в глаза друг друга. — Я найду его, даже если потребуется сжечь дотла весь Лондон. Микаса, несмотря на всё, что говорила ранее, медленно кивнула. Она заметила решительность Леви не только в голосе, но и в стальном взгляде и нахмуренных бровях. Ей хватило того, что он первым делом позвонил другу, чтобы тот отыскал камеры, ей хватило, что Леви поставил на первое место Эрена. — Обещай, что сделаешь всё возможное, чтобы защитить его, если потребуется. — Обещаю, — сказал он то ли нехотя, то ли, наоборот, с большой охотой. Девушка сузила глаза, заметив небольшую заминку в его ответе. — Я обещаю сделать всё возможное, — на этот раз вышло уверенно. Ему было необходимо сопроводить девушку из дома самым быстрым и действенным способом, необходимо самому поверить в то, что сказал. — Ты спокойно идёшь к себе, не лезешь на рожон и всеми правдами и неправдами убеждаешь Жана молчать. — Он никому не расскажет, — немного обижено произнесла она. — И я не намерена ждать у моря погоды, я хочу знать, что происходит. Если бы не моя информация, то ты бы никогда ничего не узнал. Леви устало провёл рукой по лицу. Его самоконтроль трещал по швам, он ощущал покалывание по всему телу, ноги будто еле держались в вертикальном положении, ещё немного — и он упадёт на пол в бессилии. — Три часа, — пошёл на компромисс. — Я дам тебе знать, что происходит. — Не более, — твёрдо произнесла она, указав на мужчину пальцем. Леви только кивнул, никак не прокомментировав ее плебейский жест. Ему вообще не было особого дела до Микасы в данный момент, все его мысли вертелись вокруг другого человека, который то ли находился в опасности, то ли представлял угрозу. — Уходи. — Ага. — Микаса взглянула враждебно, но ничего более не добавила, осознавая, что в дела военных ей доступ закрыт. Она надеялась получить хоть какие-то комментарии после истечения трёх часов, что уже являлось благодатью. Девушка отошла от Леви, забрала шарф со стула, обмотала вокруг шеи, накинула куртку и только у входной двери добавила: — Спасибо за чай. Леви всё это время отрешенно следил за её действиями и отмер только после громкого хлопка. Он на автомате налил кипяченую воду в кружку, облокотился руками на столешницу и залип в одну точку. Его поочередно настигало то облегчение, то беспокойство, сердце билось пугающе быстро, а голова разбухала от всевозможных теорий. Леви желал бы не думать, но никак не мог успокоить свои мысли, никак не мог сказать им: «Остановитесь, черт побери!» Не мог не предполагать худшее, не мог даже надеяться на лучшее. Где-то тикали часы, отбивая за полночь. Сумрак полностью поглотил кухню, и казалось, будто света от лампы не хватало, чтобы прояснить темноту, царившую то ли вокруг Леви, то ли внутри него. Иногда люди приписывали ценность тем вещам, которые заботили больше всего остального, и не бросали взгляд вокруг. Но, к сожалению, Леви стал исключением из правил, взяв кружку в руки, и первым делом посмотрел на проявившуюся надпись, гласившую: «Мы необходимы друг другу». Окаменевшей рукой, которая, вроде как, должна была удержать такой незначительный предмет, Леви уронил кружку на мраморный пол с таким же звоном, с каким, казалось, разбилось его сердце где-то между рёбер. Он не ожидал ни того, что случайно возьмёт подарок Эрена, ни того, что такая простая надпись так его заденет. «Не смей возвращать меня в ту жизнь». — Блядь, — разочарованно простонал Леви. — Блядь, блядь, блядь! — С каждым новым словом он ударял кулаком по столу в бешенстве. Его не заботило, что осколки впивались в ноги, что его ступни сочились кровью и что его ненависть к себе достигла новых высот. — Будь живым, слышишь? Только посмей умереть! — закричал Леви и на резком выдохе согнулся пополам, свесив вниз голову. — Будь живым, — еле слышно прошептал он. — Пожалуйста, будь живым.