Первая гроза

Беляев прекрасно помнил тот день, когда в полной мере ощутил, что детство закончилось. Ему было шестнадцать. Стоял прохладный осенний четверг, в стеклянных лужах отражалось ватное серое небо. Сергей возвращался из школы и глядел, как обычно, под ноги. Думал. Вспоминал. Дом находился не близко, но парень не очень любил ездить на общественном транспорте, когда можно было прогуляться и насладиться прикосновениями ветра к волосам и коже. — Серёжа! — окликнул его чей-то отдалённо знакомый голос. Беляев обернулся и увидел Толю Милославского из параллельного класса. Тот стремительно подошёл к Сергею и подмигнул. — Ты куда идёшь-то? — Домой. А что? Серёжа был несколько удивлён, ибо с Милославским они не очень-то общались, Толя был из обеспеченной семьи и относился к «элитарным ученикам», которых не должно было быть в советском обществе, но они были. — Хочу предложить тебе кое-куда сходить, — улыбнулся Милославский. — Я, видишь ли, приглашён на день рождения славного, просто отличного человека, но один прийти не могу — обещал прихватить друга. А прихватить оказалось некого… Сергей был сбит с толку и это явно отразилось на его задумчивом лице. — Он — профессорский сын. Живёт в роскошной квартире. Ты должен понимать, в какую компанию я тебя зову, — для пущей убедительности Толя поиграл тонкими русыми бровями. Кто бы отказался поглядеть на то, как живут «особенные» люди? В душе Беляева мелькнуло живое любопытство. В конце концов, имеет он право хотя бы раз в жизни сделать что-то необычное? — Ему исполняется девятнадцать, он студент, — продолжал Милославский. — Сходишь со мной, а? Выручай товарища, Серёг. — Схожу, — ответил Беляев. — Но мне особо надеть нечего. — Да я тоже по-простому оденусь, — смеясь, отмахнулся Толя. — Тогда встречаемся на твоей остановке сегодня в пять вечера. Хорошо? — Договорились. Серёжа волновался. Далеко не каждый день его приглашает сам Милославский, да ещё и в гости к какому-то профессорскому сыну. О Толе болтали разное, большинство учеников его не слишком любили, потому что его бы язык не повернулся назвать надёжным товарищем, а ещё он любил кичиться. Поэтому, кроме волнения, Сергей испытывал любопытство. — Куда это ты намылился? Уж не на свидание ли? — с интересом спросила Галина Ивановна, когда Серёжа зашёл на кухню в своём лучшем чёрном костюме и белой накрахмаленной рубашке. Маша мгновенно обернулась, не прекращая при этом помешивать рис, варящийся в кастрюле. Тогда ещё живой Тимофей Алексеевич оторвался от чтения газеты и поправил очки, внимательно разглядывая Беляева, словно тот был каким-то редким экспонатом. Серёже стало неловко. Он подошёл к их с бабушкой чайнику, взял гранёный стакан и плеснул в него немного воды. Школьник планировал попить перед выходом чаю, но теперь желание пропало — для этого бы пришлось сидеть в обществе соседей по коммуналке и позволять изучать себя. — Не на свидание, просто в гости. С товарищем, — ответил он. — Да брешит, — со знанием дела сказал восьмидесятилетний Тимофей Алексеевич, многозначительно посмотрев на сидящую напротив Полосову. — В таких нарядах только на свидания бегают. Уж я-то знаю… — Мы помним ваши славные истории, — с долей иронии сказала Маша и закатила глаза. — Вы рассказывали, — кивнула Галина Ивановна, понимая, что если старика не остановить, тот пустится в бесконечные россказни о том, как он был шесть раз женат официально и двадцать — без штампа в паспорте. Он любил вспоминать всех своих бывших зазнобушек, правда, иногда путал имена и фамилии, но жители коммуналки знали всех его дам сердца наизусть и поправляли дедушку. Рассказывал он всегда одни и те же истории, да так, словно в первый раз. — Я такой же костюм прикупил, когда мне было двадцать. Ну как такой же… — взахлёб начал вещать Тимофей Алексеевич. — Похожий, ведь раньше-то не шили такие фасоны, иные были. Ну вот по типу сюртука. Или то и был сюртук? Значит, купил костюмчик, у отца денег выклянчив, да и решил пригласить на прогулку Любу Земцову — ах, какая девушка была! Щёки — толстые персики… — Звягинцева, а не Земцова, — ворчливо сказала Полосова, слышавшая об этой Любочке раз в двадцатый. — А, точно… Спасибо, Галенька… Так вот, решил купить хризанте… Беляев увидел озабоченное лицо Маши и, с трудом сдержав смех, выскочил из кухни. Дед Тимофей мог часами рассказывать о своих любовных похождениях, которыми очень гордился. Сперва Сергею было интересно, но потом рассказы стали басней с заезженной пластинки, и Беляев остыл к ним. Ему начинало казаться, что Тимофей Алексеевич вообще ничем, кроме романов, не интересовался. Да и, в целом… Двадцать шесть отношений за одну жизнь! Что же творится-то? Как это так-то? Серёже было не понять. Бабушка ушла в театр, поэтому Беляев со спокойной душой вышел из квартиры и направился на остановку. Милославский уже ждал приятеля, затягиваясь сигаретой. Увидев Серёжу, он ухмыльнулся и отбросил её. — А ты пунктуален, — заметил Толя. — Едем? — спросил Беляев, взглянув на подъезжающий автобус, который шёл в центр. — Да, как раз наш. И они поехали. Сергею было неловко сидеть рядом с Милославским, которого, казалось, совершенно ничего не могло смутить. Он ухмылялся и рассказывал о повышении отца, который занимал неплохую должность в Собесе. Именинника, к которому ехали парни, звали Антоном Коротковым. Он жил в роскошной «сталинке», и её широкие окна выходили на Арбат. Когда Сергей и Толя вошли в гостиную, в ней уже находились трое парней, одним из которых был сам Коротков. Казалось, этому парню было лень даже привстать, чтобы поприветствовать гостей. Милославский вручил студенту бутылку хорошего коньяка, пояснив: «От нас». Беляеву было неловко не только из-за богатого убранства квартиры, но и из-за того, что двое друзей Антона смотрели на него, как на дошколёнка, с нотками презрения и насмешки. А вот Толю, который был ровесником Серёжи, сразу приняли за «своего». Из их разговоров Беляев сделал вывод, что они все давно знакомы. — Спорим, сдуешься после третьего полного бокала коньяка, — с вызовом сказал тот, которого звали Павликом, прислоняясь к Сергею плечом и протягивая зажжённую сигарету. — Я не курю, — как можно спокойнее сказал Серёжа. — Боже! Мамка поди нашлёпает, если пару раз затянешься? — протянул Паша и обвёл насмешливым взглядом приятелей. Все засмеялись. Беляев взял сигарету и затянулся. Тут же закашлявшись, он вызвал ещё больший приступ хохота. Сергей был изумлён. Он впервые видел таких развязных людей, которые совершенно не боялись откровенно высмеять другого человека, не за глаза, а шумно, компанией. — Ну? Сдуешься? — смеясь, спросил Коротков. — Я не хочу напиваться, — тихо ответил Сергей и посмотрел на сигарету. Он ощутил прилив разочарования и даже боли. Беляев думал, что «элитарные ребята» должны быть на голову «выше» обычных, лучше, интереснее. А что же он видел? Кривляющегося сына профессора с друзьями и одуревшего от их общества Толика. Вся особенность этих ребят вмиг улетучилась. — Ну и слабак, — фыркнул Валентин и, схватив бокал, наполненный коньяком, вылил напиток на брюки Серёжи. — Кто-то не добежал до туалета… — Ах, неудача! Серёжа вздрогнул и встал, роняя сигарету на стол. Веселье лилось через край. Униженный, под звуки искреннего смеха, Беляев вышел из комнаты, а через мгновение и из квартиры. Он уже подходил к остановке, когда его догнал Милославский. — Эй, да ты чего? Это же просто шутка! — сказал тот, хлопнув Сергея по плечу. — Я понял. — Пошли обратно, ну! — Нет, я домой. — Ты думаешь, меня не обижали? Ещё как обижали. Я просто делал вид, что ничего страшного не происходит. И постепенно меня приняли за своего, — сказал Толя, подмигивая приятелю. В эти секунды Беляев со всей остротой реалистичности понял, что детство закончилось. Не все люди такие, как его мирные одноклассники или безобидные соседи по коммуналке. Молодость не всегда является показателем чистоты души и сердца, а высокое положение в обществе — не гарант вежливости и воспитанности. Тебе сказали гадость? Забудь, проглоти, встань на колени, ведь тогда «примут за своего». — Не пойду я никуда, — с горечью сказал Беляев, вырывая руку из хватки Милославского. — Я не хочу жить в мире, где ничто ничего не значит.

***

Сергей вошёл в квартиру с тяжёлым сердцем. Он очень надеялся застать Демидова дома, поскольку к вечеру решимость Серёжи могла заметно уменьшиться. И удача улыбнулась ему. Дмитрий сидел в гостиной и вальяжно пил кофе из чёрной кофейной чашки. Работал телевизор. — Сегодня арестовали Семёнова! Это ведь вы, да? Скажите правду! — Беляев тут же обрушился на Демидова, крепко сжимая портфель в руке и блестя глазами. Сердце бесновалось в груди. Полковник выглядел так, словно вообще ничего не происходит. Ни на секунду не изменившись в лице, он медленно сделал ещё один глоток кофе, и только после этого перевёл спокойный взгляд на любовника. Тому захотелось заорать: «Вы человек или камень?! Ну почему вы так спокойны?!». Но он, конечно, сдержался. — Для начала, здравствуй. Как прошёл день в институте? — размеренно, с нотками иронии в голосе спросил Демидов. — Плохо. При всех вывели под белы рученьки Валентина Николаевича, — пылко ответил раскрасневшийся от эмоций Беляев. Дмитрий поставил чашку на стол и закинул ногу на ногу, откидываясь на спинку дивана. Сергей вдруг подумал, что мужчине очень идёт этот чёрный махровый халат, но он тут же задавил эту мысль, как таракана. — Вижу, ты очень трепетный, чувственный, эмоциональный мальчик, Серёжа, — сказал полковник. — И, конечно, ты не глуп. Глупцы априори не учатся в самом престижном университете нашей дорогой Советской Родины. Согласен? Беляев кивнул, неотрывно глядя на Дмитрия и тихо пыхтя от негодования. — А раз ты умён, то должен понимать, кто именно сидит перед тобой. Напомнить? — склонив голову набок, совершенно невозмутимо продолжал Демидов. — Полковник НКВД. Ты понимаешь, что это значит? Или тоже напомнить? Серёжа сглотнул, закусывая правый угол губ. Эти слова действовали на студента отрезвляюще, но писк протеста пока не был убит окончательно. Разве что немного ранен. — Я занимаюсь обеспечением государственной безопасности твоей любимой, я надеюсь, страны. А твой дорогой учитель занимается противозаконной деятельностью, равно как и твои приятели, как и ты сам. Так чем же вызвано твоё негодование, мальчик мой? — Демидов приподнял брови и сложил пальцы в замок так, как обычно складывают, когда говорят: «Ну давай, валяй, я слушаю». — А дальше что? Вы и Сёму, и Борю арестуете? Но так нельзя… Они ведь не убийцы… Они… мы просто книги читали… — сбивчиво и экспрессивно произнёс Сергей, хватаясь за этот самый писк протеста, чтобы не сдаться под цепким взглядом чекиста и его спокойной самоуверенностью. — Давай договоримся так: мы никогда в будущем не будем обсуждать мою работу, — строго, как отец обращается к хулиганистому сыну, сказал Демидов. — Сейчас, в качестве исключения, ты можешь задать мне всего один вопрос, её касающийся. Но только не о своих друзьях. Серёжа всмотрелся в тёмный, бездонный, холодный и вместе с тем горячий взгляд Дмитрия, и ощутил себя моськой, что лает на слона. Внутренне съёжившись, он пару минут молчал, а потом спросил: — Вы правда… совершенно всесильны? И нет у вас преград? Я имею в виду ваше ведомство… Губы полковника дрогнули так, словно Демидов чуть было не расплылся в улыбке, но этого не произошло. Мужчина посмотрел на свои сцепленные в замок пальцы и обстоятельно ответил: — Преграды есть всегда и везде. Над нами есть начальство, как и над любым другим аппаратом. Сейчас, когда наша страна продолжает восстанавливаться после войны, государственная безопасность не менее важна, чем было до неё. Раненого проще и быстрее добить, это же очевидно. Поэтому, наша задача — помочь стране окрепнуть, а не пустить всё на самотёк. Мы не «совершенно всесильны», но у нас достаточно средств и возможностей, чтобы душить антисоветчину и всё то, что разрушает нашу страну и наш народ. Какое-то время в комнате стояла густая тишина, а потом брюнет вскинул на парня пристальный взгляд: — Я доступно выразился? — Да, — ответил Сергей, не выдерживая такой тяжёлый взор и опуская голову. — Надеюсь, ты запомнил всё, что я сказал, и больше мы к этому разговору не вернёмся, — от холода этого голоса хотелось укутаться в плед. Беляев ощущал, что от него ждут реакцию, ибо пауза затянулась. И кивнул, не поднимая головы. — Славно, — резюмировал Дмитрий. — Теперь подойди. Сергей подошёл к дивану и с трудом поднял взгляд на полковника. — Хочешь сходить в кино? — спросил тот. — В кино? — Беляев растерялся так сильно, словно Дмитрий спросил, хочет ли студент слетать на Марс. Демидов слегка ухмыльнулся, но ничего не стал уточнять. — Хочу, наверное, — ответил Сергей, встревоженно глядя на полковника. — Тогда давай сходим. Беляев был в шоке. Во-первых, он всё ещё считал энкавэдэшников «особыми существами», которые не едят, не пьют, не спят, не любят, не дружат и, само собой, не ходят в кино. Во-вторых, ему было неловко и странно от мысли, что они с Дмитрием появятся на людях вместе. Это почему-то приносило дополнительную тревогу и неловкость. — Когда? — с трудом выдавил Сергей. — Сейчас. Тебе надо переодеться? — Наверное… — Жду через десять минут, — отчеканил мужчина. Беляев медленно развернулся и вышел из комнаты, пытаясь собраться с мыслями и продолжая с силой сжимать портфель. Скрывшись в спальне, он переоделся в клетчатую бело-зелёную рубашку, которую очень любил, и серые брюки. Сергей думал над словами мужчины, понимая, что ему понадобится время, чтобы переварить услышанное. Глянув на себя в зеркало, студент слегка покраснел. Его сокурсники встречаются с ровесниками, а он с человеком, который старше его в два раза. Докатился… «Все пялиться будут…», — взволнованно, с горечью подумал Беляев, небрежно проводя расчёской по волосам. А перед глазами снова возникла сцена ареста Семёнова.