Первая гроза

Утром Беляев решился. Сказал: — Можно я после занятий схожу с Юрой и Сёмой в парк? — Зачем? — спросил полковник, застёгивая верхнюю пуговицу кителя. — Просто погулять… — тупо ответил студент, искоса глядя на мужчину. «Для чего ходят в парки, вообще?» — растерянно подумал он. Демидов внимательно посмотрел в глаза парня и провёл подушечкой большого пальца по циферблату наручных часов. Несколько долгих мгновений Дмитрий молчал, и по его бесстрастному лицу было невозможно определить, о чём он думает. — Надеюсь, ты оценишь мою доброту к тебе, — сказал он ровным тоном. — Значит, можно? — осторожно уточнил Серёжа. — Можно. Беляеву показалось, что мужчина хочет сказать что-то ещё, но этого не произошло. Полковник встал и вышел. Через несколько мгновений хлопнула входная дверь. Сергей принялся жевать пирожное, оставшееся с вечера, и думать. Безусловно, вчера произошло что-то странное. Парень вдруг ощутил гармоничное и тёплое спокойствие, исходящее от ладони Демидова. И ему приходилось признать, что это было божественное ощущение. В этой умиротворённости хотелось утонуть, в неё очень хотелось поверить. Дмитрий оставался для Беляева далёкой, тёмной, непонятной фигурой, но то прикосновение родило в душе… потепление? Пожалуй, именно так можно было назвать то, что почувствовал Сергей, когда рука Демидова накрыла его ладонь. «Он ведь воевал. Да, тут даже не может быть сомнений. Интересно, где именно ему доводилось бывать? В каких операциях участвовать?» — думал Серёжа, подпирая кулаком висок и запивая пирожное тёплым чаем. Если сложить факт того, что Дмитрий — тот, кто смело защищал Родину в те тяжёлые годы, что были ещё слишком ясны в памяти, и то тёплое струящееся спокойствие, которым он давеча обдал студента, то фигура полковника переставала быть настолько ужасающей. «А если бы отца не арестовали, то как бы он воевал? Где его бы убили? Ранили? Или он вернулся бы домой?» — невольно подумал Сергей. Встав, он начал наводить порядок на столе, мыть посуду и убирать остатки еды в холодильник. То новое, что возникло в голове парня относительно Демидова, странно и резко контрастировало со страхом и непониманием, которые мужчина вызывал в юной душе. Было очень много вопросов, но не было ответов. А главный вопрос звучал так: «Зачем ему всё это?». Где-то на периферии сознания начала формироваться полуабстрактная, не совсем понятная и «читаемая» мысль о том, что Дмитрию нужен не только секс. Ах, если бы тот сказал открыто, чего, вообще, он хочет от Серёжи! Смятение в его душе точно стало бы меньше. С этими мыслями Беляев надел белую рубашку и серые лёгкие брюки, взял портфель с учебниками и тетрадями, и вышел из квартиры. В этот момент из двери напротив вышел толстый, как шар, мужчина с крошечной рыжей собачкой на поводке. Льстиво улыбнувшись Сергею, словно тот был каким-нибудь профессором или другой замечательной личностью, он сказал высоким, почти женским голосом: «Доброе утречко!». Беляев смущённо поздоровался и поспешил вниз по лестнице. Не нужно было иметь учёную степень, чтобы понять, что в этой высотке живут только элитарные люди, следовательно, скорее всего, соседи по лестничной клетке знают о высочайшем положении в обществе Демидова. Сергею было стыдно от мысли, что его воспринимают, как «очередную юную пассию» полковника. Кто знает, сколько их у него было? В советском обществе гласило негласное правило: «Секса нет». За публичные телячьи нежности можно было схлопотать штраф. Серёжа вспомнил, как Дмитрий поцеловал его в метро. Глубоко, с языком. Ему, как представителю госбезопасности, прощалось многое, но открытый аморальный образ жизни высшее руководство точно бы не поощрило. Что же значит такой жест Демидова? За окном машины плыли деревья, стремительно зеленеющие и приобретающие пышность. Люди, облачённые в лёгкие светлые одежды, улыбались, прикладывали ладони ко лбам, щурясь от яркого, уже почти летнего солнца. То и дело встречались тележки с мороженым. Город уже потихоньку окрашивался в летние краски. Небо было высоким, сочным, ярко-голубым, и ажурная светотень от зелёных деревьев скользила по тщательно умытым центральным улицам Москвы. Бабушка сказала фразу, о которой тоже следовало бы подумать. Чем Беляев и занялся. «Пока ты с таким всесильным человеком, тебе можно вообще ничего не бояться». Вот только где взять храбрости? Возможно, продолжай Сергей жить в коммуналке, всё было бы проще. Возможно, он бы даже смог проникнуться словами Ксении Александровны. Но сейчас, живя с Демидовым бок о бок, о спокойствии приходилось только мечтать. Серёжа всегда, денно и нощно помнил, что он — сын врага народа. И сейчас он спит с тем, кто раздавливает этих врагов, как тараканов. И как, скажите на милость, тут не бояться? Беляев сам не знал, чего именно боится. Наверное, всего и сразу: за себя, за бабушку, за друзей, да и сам суровый полковник внушал страх. Он ни разу не показал ни единую «слабость», ни разу не наорал, не сказал что-то такое, что могло бы кардинально изменить о нём мнением студента. Более того, Серёжа не понимал, что от него ждут и требуют. Должен ли он готовить обед или ужин? Домработница приходила раз в неделю, тогда домашнее было и первое, и второе. В остальные дни Демидов заказывал обеды из ресторанчика, находящегося неподалёку. Но зачем-то ведь Дмитрий тогда велел ему сделать праздничный обед? Может, он хочет этого на постоянной основе? На занятия Беляев пришёл с надоевшей ему кашей в голове. Маленький луч света, возникший в тёмном царстве души, никуда не делся. Сергей пообещал себе, что позже всё ещё раз хорошенько обдумает и постарается построить диалог с Демидовым. Ну не сожрёт же тот его, в конце концов? «Если бы он хотел что-то с тобой сделать, то уже бы сделал», — зазвучал в голове мягкий бабушкин голос. — Ты сегодня с нами? — шёпотом спросил Крапивин, легко пихая друга локтем в бок. — Да, — прошептал Беляев, кивая. Семён заметил, что сегодня Сергей выглядит менее смурным, чем в предыдущие дни. Да, он всё так же растерян и глубоко задумчив, но лицо немного просветлело. Это заставило Крапивина испытать прилив радости за друга. Преподаватели стали относиться к Серёже намного лояльнее и добрее, некоторые даже откровенно льстили. Видимо, все боялись как-то задеть и обидеть парня, понимая, кто стоит за ним. Отношение их было точно таким же, как к детям высокопоставленных лиц, что учились в МГУ. О репрессированных старались не говорить. Особенно, если арест произошёл в общественном месте. Это было негласное правило. Арестовали? Значит, виноват. И обсуждать здесь нечего. МГУ издревле являлся самым престижным и «сильным» университетом сперва Российской империи, затем СССР. Поэтому, ввиду недавнего публичного ареста Семёнова, руководство вуза всполошилось. Ведь и до них дойдёт дело, когда станет ясно, что то плохо проверяет и подбирает кадры. Как это ректор проглядел то, что у него под носом организовали запрещённые «чтения»? Впрочем, пока ещё никто, кроме Демидова, нескольких его подчинённых и руководства не знал, что это за тайная организация, и кто в неё входит. По этажам прохаживались чекисты в форме, в воздухе висело напряжение. По крайней мере, Беляев явственно ощутил его. Большинство студентов радовались весне и скорому лету, готовились к грядущей сессии, к зачётам, но было несколько человек, которые чувствовали запах палёного. Коли арестовали Семёнова, то завтра придут и за ними. На «Истории славянского искусства» Беляеву передали записку, в которой было написано: «Пока всё не утрясётся, заседаний не будет. Прочти и разорви». Серёжа прочёл и разорвал. Повернув голову назад, он увидел того самого мужчину, что ходил за ним почти с самых первых дней его романа с Демидовым. Тот присутствовал на всех занятиях и тенью следовал за студентом. Наивный Беляев думал, что Дмитрий совсем снял с него надзор на сегодня, не зная, что тот согласился лишь отказаться от водителя. Поэтому Серёжа не учёл того, что преследование продолжится и за пределами МГУ. После пар друзья поехали в парк Горького, где купили сахарную вату и покатались на аттракционах. Серёжа больше всего любил «Ветерок». Приятно было ощущать ветер, бьющий в лицо, запах травы и акации, слышать восторженное биение своего сердца. Когда чуть позже друзья чинно прогуливались по аллее, наслаждаясь маем и улыбаясь прохожим, Беляев вдруг увидел надвигающееся прямо на него знакомое лицо. Сердце ёкнуло, забилось быстрее. «Не узнает, не поздоровается», — мелькнуло в мозгу. — Серёжа? Здравствуй! — ох, этот приятный голос, мягкий, как топлёное молоко. Студент остановился синхронно с подошедшим к нему молодым человеком. Это был Антон Морозов, одноклассник, с которым они вместе посещали кружок юного техника. Их нельзя было назвать близкими друзьями, но они неплохо ладили. После девятого класса Морозов переехал, и следы его затерялись. Беляев бы даже под дулом пистолета не признался бы, что питал к этому парню определённые чувства. Тогда, в школе. Антон был слишком обаятельным и общительным, чтобы взглянуть на погружённого в себя, несмелого Сергея. И Беляев сильно удивился, что тот не прошёл мимо. — Здравствуй! Познакомься, мои друзья: Сёма и Юра. После формальных приветствий Крапивин и Зотов пошли чуть впереди, тактично решив не мешать старым приятелям. Сергей сунул руки в карманы брюк, зажав портфель подмышкой. Он волновался. — Ты где учишься? — спросил Морозов, улыбаясь. Он почти всегда улыбался. У него была искристая улыбка и ямочки на щеках, а ещё соломенного цвета волосы и яркие зелёные глаза. — На искусствоведа в МГУ. А ты? — МГУ? — переспросил Антон и присвистнул. — Неплохо! А я в техникуме. Нельзя сказать, что Сергея это сильно удивило — нынче в университеты поступали далеко не все, среднеспециальное образование считалось нормой и открывало все двери молодому специалисту. — А на кого? — прищурившись от солнца, Серёжа осторожно посмотрел на идущего рядом. — На фельдшера скорой помощи. — Ну ничего себе… Серьёзная профессия! — Наверное, — пожав плечами, просто ответил Антон. — Я долго болел гриппом, много пропустил… Теперь вот активно навёрстываю. — Весна выдалась тёплой. Как же ты так, — покачав головой, сказал Сергей. И тут же мысленно дал себе пощёчину: «Причитаешь, как бабка на лавке!». — Я в апреле ходил в поход. Спали в мешках, катались на байдарках. Песни под гитару, картошка из костра — романтика! Вот только я умудрился простыть. Ночи на Жигулях прохладные, скажу я тебе. Особенно весной, когда погода ещё не устаканилась. Серёжа ощутил воодушевление. Походы… Красота. Дух свободы. Никаноров тоже ходит в походы, но не слишком любит об этом рассказывать. Может, просто не считает Сергея достойным слушателем. — Не думал, что ты увлечёшься спортивным туризмом, — с улыбкой заметил Беляев. — А так само вышло. Товарищи затащили ещё на первом курсе, с тех пор и… — беспечно пожав плечами, Морозов обаятельно улыбнулся и перевёл на Серёжу свой изумрудный взгляд. Такой же как этот май. Как зелень. Как грядущее лето. И даже, наверное, как сама жизнь. Беляев отказался идти с друзьями, взглядом давая понять, что задержится с Антоном. Те переглянулись и нехотя пошли на остановку. Они понимали, что подобное может обернуться катастрофой. Если Серёжа опять кем-то увлёкся, как Леной, то… Морозов предложил посидеть на лавочке, в томном теньке. Там они и расположились. Говорили обо всём и ни о чём: о погоде, об общих школьных знакомых, о музыке, театре и кино. А главное — о походах. Беляев представлял, что это он бренчит на гитаре и поёт: «Выверен старый компас, получены карты, кроки, и выштопан на штормовке лавины предательский след. Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги, ветер рвёт горизонты и раздувает рассвет». Что это он жарит у костра картошку, открывает походным ножом банку с тушёнкой, вдыхает запах ольхи и можжевельника, смотрит в бездонное лазурное небо, на птиц, что летят в далёкие страны, и на чудесные молочные облака… Погружённость в мечты, конечно же, не позволила бы Беляеву увидеть, что за ними пристально наблюдает тот самый человек, что был приставлен к нему Демидовым. Сергей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Он был окрылён и воодушевлён. По большей части разговорами о походах, в которых бывал Морозов. Забыв обо всём на свете, он прошёл в спальню, бросил портфель в кресло и упёрся ладонями в подоконник. Окно было приоткрыто, в комнату лился сладкий карамельный аромат майского вечера. На небе горел великолепный янтарный закат, отражающийся в оконных стёклах. — Как погулял? — спросил Дмитрий, останавливаясь прямо за спиной парня. — Х-хорошо, — вздрогнув от неожиданности, ответил студент, не отводя взгляда от окна. Ему было так легко и хорошо, что ничто не могло спугнуть приятное ощущение в груди. — На карусели катался? — Да… Беляев наблюдал за тем, как вечер удлиняет тени и щедро заливает дом напротив и широкий проспект янтарными бликами. Сильные ладони легли на его спину и начали гладить её сквозь ткань рубашки. Сергей сжал пальцами подоконник, невольно напрягаясь. Дмитрий настойчиво развернул любовника к себе и всмотрелся в его глаза своим рентгеновским взглядом. Серёжа ощутил что-то отдалённо похожее на укол совести, и отвёл взор в сторону. Ему вдруг показалось, что мужчина увидит то, что ему нельзя видеть. Глубокая задумчивость и погружённость в новые ощущения не позволили Сергею быть столь же зажатым, как всегда. И, раздевая парня, Демидов, конечно же, ощутил это. Отбросив его одежду в сторону, он и сам разделся, после чего повалил любовника на спину, и медленно лёг сверху. Вжал его в матрас. Потираясь полутвёрдым членом о вялый член Серёжи, Дмитрий положил ладони на голову парня и слегка сдавил её с двух сторон. Беляев тихо застонал и вперил всё ещё мечтательный взгляд в глаза мужчины. Так они и смотрели друг на друга какое-то время. Потом Демидов с трудом отвёл взгляд вниз, собрал на пальцы смазку со своего члена и, согнув ноги любовника, начал его растягивать. Тот постанывал и сжимал в кулаках простынь. Когда полковник проникал в него, в душе Сергея схлестнулось столько всего: и страх, и приятное волнение от встречи с Антоном, и воодушевление от их разговоров, а в носу так и стоял аромат акации. — Ты ведь благодарный мальчик? — вдруг спросил Дмитрий низким, хрипловатым голосом. И вошёл во всю длину, не церемонясь. — Что? Ай! — вырвалось у Сергея. Он по привычке схватился за плечи полковника. — Спрашиваю, благодарен ли ты, — еле размыкая губы, как-то странно спросил брюнет, начиная делать быстрые и сильные движения бёдрами. — Да… — взволнованно ответил парень, жмурясь от боли в анусе. — Смотри на меня! — приказал мужчина и грубовато сжал волосы на макушке Серёжи в кулак. Тот распахнул глаза и чуть не подавился собственным сердцем. Он ощутил, что этот человек видит его насквозь. И всё знает. Утопая в дымке карих глаз, Беляев сжимал плечи Дмитрия и сильно вздрагивал на каждый мощный толчок. Демидов трахал его глубоко, жёстко, с оттягом. Каждое проникновение было таким сильным, что Сергей слегка продвигался на кровати вверх от такого напора. Положив вторую ладонь на член студента, Дмитрий начал отчаянно его дрочить, хрипло постанывая от ощущений. От резких толчков каждая мышца его тела напряглась, лицо свело судорогой оргазма и, отпустив член Серёжи, он вытащил собственный и, прицелившись в живот любовника, начал кончать на него. Беляев вскрикнул: и от мощи толчков, и от того, что в дырке резко опустело, и от того, что Дмитрий вдруг кончил на него, словно пометил теперь ещё и снаружи. Он испытал мощный оргазм, выплёскивая семя себе на живот и мотаясь туда-сюда. Сперма Демидова смешивалась со спермой Беляева. — Я надеюсь, что ты не солгал мне. Потому что за ложь я буду наказывать, Серёжа, — прошептал полковник, дав парню кончить. Ещё раз сжав волосы того в кулаке, он встал и направился в ванную. Студент остался лежать на кровати безвольной тушкой и смотреть в потолок с лепниной, медленно моргая, ощущая блаженство от разрядки и смутное волнение. «Что он имел в виду?» — плавно проплыло в мозгу.