Не зажигай огня, Если мне снится сон. Сон про тебя и меня, Может быть, даже не сон. Свято молчанье храни До наступления дня. Если мы в мире одни, Не зажигай огня. Не зажигай огня, Если на небе светло И на душе у меня И у тебя рассвело. Пусть не кончается он, Сон про тебя и меня. Если мне снится сон, Не зажигай огня. ©
На ужин Сергей приготовил тушёную картошку с тушёнкой. Это было его самое любимое блюдо. Демидов же, как и всегда, был доволен его стряпнёй. — Вкусно, — сказал он, попробовав. — А что вы, вообще, любите есть? — осторожно спросил Беляев. — Я всеяден, — отозвался полковник, глядя в тарелку и зачерпывая ложкой кусок картошки с ломтиками мяса. Пока парень готовил, Дмитрий лежал в кровати, прикрыв кусочком одеяла только причинное место, и смотрел в потолок. Его глаза были подёрнуты поволокой, одна нога согнута, правая рука закинута за голову. Сергей то и дело поглядывал на любовника, невольно любуясь его совершенно свободной и спокойной позой. Пока в кастрюльке с уютным рисунком в виде ягод клубники не менее уютно булькала картошка с тушёнкой, Беляев думал обо всём, что произошло. Сперва он прокручивал в голове их поездку к родственникам мужчины. Благодаря ей студент сделал два вывода: Демидов не слишком-то близок со своей роднёй, и он добился намного больше, нежели его братья и сёстры. Например, Леонид был майором, хотя ему шёл шестой десяток. Дмитрий был гораздо моложе, а уже получил звание полковника. Ввиду всего этого, в Серёже проснулся интерес к тому, как, собственно, Демидов достиг всех этих высот. Он не очень разбирался в работе подобных структур и, вообще, был далёк от военного дела. 22 июня, 1941 год. Воскресный день выдался светлым и тёплым. Лето благоухало, мокрый асфальт серебрился, блестел. Жизнь бурлила и текла своим чередом. Театральные афиши пестрели весёлыми и романтическими иллюстрациями, оповещая о репертуарах, возле концертных касс тянулись небольшие очереди. Чинно прогуливающиеся в парках люди пили воду с сиропом и ели настоящий белоснежный пломбир. А в самом известном и большом гастрономе №1 «Елисеевский» выложили прекрасные деликатесы: сырокопчёные и варёные колбасы, несколько видов сарделек, сосисок, окорока, грудинку, буженину в пряных специях; в рыбном отделе прилавки ломились от изобилия рыбы: стерлядь, сельдь, осётр. И всё это в разных вариациях: свежая продукция, копчёная, вяленая. А ещё было много грузинских и крымских вин, портвейна, водки и красной икры. — Ты, главное, не потеряйся. Хорошо, Серёжа? — назидательно сказала Ксения Александровна, вручая внуку купюры. Она уже услышала от Маши, что именно выложили в гастрономе, и было решено отправить за продуктами Сергея. Он часто ходил в магазин, время было достаточно спокойное, и проехать несколько остановок в метро для мальчика не составляло особенного труда. — Не потеряюсь, — улыбнулся Беляев, который был очень доволен тем, что скоро окажется в «Елисеевском». Это просто чудо, а не гастроном! Один только запах подкопчённых сосисок чего стоит! Но больше всего Серёжа любил сардельки «Московские». Сочные, с кусочками белого жира в розовом мясе — просто объедение. И сегодня, судя по всему, он сможет насладиться ими. А вечером они с бабушкой собрались в театр имени Станиславского. Театр Сергей очень любил. Обычно, впечатлённый постановкой, он потом брался за книгу и читал роман, по которому был поставлен спектакль. Получив последние наставления от бабушки, Серёжа отправился в путь. Во дворе галдели Сашка Харитонов и Женя Юдин. Увидев Беляева, они замахали руками, подзывая его и приглашая присоединиться к игре. Но Сергей покачал головой и приподнял пустую авоську, давая понять, что идёт в магазин. Вдыхая знойный аромат лета, мальчик шёл по тенистой стороне улицы. Мимо проплывали пёстрые автобусы и трамваи, терялись в зелени деревьев, будто бы растворялись в золоте солнечного света. А Серёжа смотрел под ноги и думал о том, что ему почему-то стало неинтересно в компании Жени и Саши. Они неплохие ребята, но думают только о мяче, солдатиках и игре в «Казаки-разбойники». Когда он попытался рассказать им, что был на опере «Руслан и Людмила» и поделиться впечатлениями, те совершенно его не поняли, словно он был каким-то… иностранцем. Серёжа спустился в метро всё в тех же раздумьях. И как определить, кто не такой, как нужно — он или его приятели со двора? Вряд ли кто-то из них предпочёл бы игре со сверстниками поход в театр с бабушкой, а Беляев предпочитал именно это. И когда Ксения Александровна советовала ему «пойти поиграть с приятелями», он всё чаще отказывался. Он не понимал их. Размышляя обо всём этом, Сергей чуть не пропустил свою остановку. Но, вовремя сосредоточившись, он вышел из метро и бодро направился в сторону маячившего впереди, за перекрёстком, здания гастронома. И вдруг раздался оглушительно громкий проигрыш, которым обычно начинались новости. Строгий мужской голос перекрывал шум транспорта: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении, и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за всё время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей. Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что Германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты Германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на Советский Союз, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной. По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчёт несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта. Теперь, когда нападение на Советский Союз уже свершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины. Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы. Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору. Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В своё время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу. Правительство Советского Союза выражает твёрдую уверенность в том, что всё население нашей страны, все рабочие, крестьяне, интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочён и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом. Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!». Люди, шедшие мимо, останавливались и поднимали головы к репродукторам, что были установлены на всех улицах города и в местах массового скопления людей. Подрагивая от услышанного, Сергей посмотрел на маленький циферблат наручных часов. Было ровно «12:15». Мальчик очень гордился этими часами — бабушка подарила их ему на одиннадцатилетие. Послышались взволнованные голоса. — Что же это? — Как это «напали»? — Поверить не могу! Что же теперь будет? — Да ничего, мы с ними быстро расправимся, девчата. Толпа становилась всё больше, одни хватались за головы, другие за горло, третьи промокали вмиг вспотевший лбы платком. Беляев навсегда запомнил эти бледные лица перепуганных взрослых. Что ж, слишком маленьким он себя уже не считал и осознал, что началась война. Но тогда он ещё понятия не имел, что именно значит это злое слово. Он не знал, что это — постоянные бомбёжки, страх, гул самолётов, запах пожарищ, ослепительные белые вспышки посреди ночи, грохот земли и выбитые оконные стёкла; это проголодь, вечная слабость, бледность, синяки под глазами и разговор о самом сокровенном с любимым плюшевым серо-голубым мишкой с глазками-пуговками; это белые кресты на окнах и станция метро «Маяковская», что станет огромным оснащённым топчанами укрытием от авианалётов, где будут демонстрировать фильмы и продавать молоко в бутылках. Военный оптимизм сопровождал многих москвичей в первый день войны, когда первый шок от услышанного, притуплялся: «Месяц, ну максимум два, и всё закончится! Раздавим их, как тараканов!». Никто не верил в то, что война затянется на несколько лет и что потери советского народа будут неописуемо велики. До вечера будут работать рестораны, пивные и бильярдные, никто не отменит спектаклей и концертов. В общем, ничто, даже неожиданное объявление о войне, не подавит жизнь в городе. Отчаяние придёт чуть позже. Взволнованный Сергей в тот день не насладился запахом в гастрономе — не до того было. Купив всё, что было нужно, он поехал домой. Бабушка сидела в комнате у открытого окна и, положив ладонь на щёку, глядела во двор. — Бабушка, ты уже слышала? — тяжело дыша, Серёжа положил на стол покупки и сдачу. — Да, — Ксения Александровна грустно улыбнулась внуку. — Но ты не бойся, хорошо? У нас сильная армия, она быстро разгромит немца. — Точно? — встревоженно спросил мальчик. — Точно, — твёрдо ответила женщина. — Так, а теперь мой руки, я пока поставлю варить сардельки. Чуть позже они сидели за столом и ели. Вернее, ел Беляев, а бабушка пила чай с печеньем. Обычно они обедали на кухне, но сейчас там стояло такое волнение, что Ксения Александровна решила оградить от него впечатлительного мальчика. На своём стуле чинно восседал мишка Славик. Он всегда участвовал в чаепитиях и прочих приёмах пищи, если они происходили в комнате. — Бабушка… — Сергей поднёс вилку с куском сардельки ко рту мишки, подождал, когда он «поест» и отправил в рот. — М? — А где ты жила до этой коммуналки? Беляев всегда любил задавать вопросы. Он редко как-то комментировал услышанное. Спросил — получил ответ — и молча переваривал его, иногда часами. — У нас была квартира рядом с Красными воротами, — ногти у женщины были аккуратные, подпиленные, покрытые почти прозрачным лаком, она постукивала ими по чашке и смотрела на внука с большой теплотой. — Большая? — Примерно как эта. — Как эта? — удивлённо спросил Сергей и округлил глаза. — И вся-вся была ваша? Без соседей? — Без соседей, — улыбнулась бабушка. — А с кем ты там жила? С родителями? — Ну что ты, — она покачала головой. — Я стала жить в ней после замужества. А в девятнадцатом году дом уплотнили, и наша квартира не стала исключением. — А до неё где жила? Ну когда когда совсем маленькой была? — В квартире рядом с Новодевичьим кладбищем, — взгляд бабушки стал туманным, словно она погрузилась в воспоминания. — А кем были твои родители? — Мама была пианисткой. Замечательно играла. Служила в театре имени Долинского. Отец работал адвокатом в конторе, замещал его владельца. — И это они приучили тебя к театрам и концертам, да? — Да, Серёжа. Мама обожала Вагнера и Брамса. О, дивное было время! Мы с сестрой, в своих лучших платьях из парчовой ткани и бархата, шли вечером на какой-нибудь прекрасный концерт в сопровождении матушки и отца, — на губах женщины появилась тёплая улыбка. — А почему твои родители умерли? Давно? — Давно, — Ксения Александровна вздохнула. — Отца не стало ещё до революции. Он заболел. Вроде бы, обычная простуда, а слёг и уже не встал. И ведь был ещё молодым мужчиной. А мама погибла в двадцать пятом году. Возвращалась домой поздно вечером, на неё напали и ограбили, сорвали с ушей серьги и сумочку забрали. Бандитов так и не нашли. Сергей глубоко задумался, забыв о вилке с куском сардельки в своей руке. Как странно было думать о своих родственниках, которых он никогда не видел и не знал. Воображение рисовало томные московские улицы, по которым чинно прохаживаются дворяне. Всё, как в поэмах Пушкина. В тот момент в детском мозгу возникла вполне взрослая мысль: «Хотел бы я родиться в то время».***
Они ели в полутёмной кухне, не зажигая свет. Дом притих после отгремевшего дождя. Было влажно и прохладно. После безумного и такого нежного соития кожа всё ещё была покрыта мурашками, а смотреть на полковника было неловко. «До чего же он бывает нежный. Уму непостижимо, — думал Сергей, жуя картошку. — Даже не верится». Вопросов в голове было немало, но Серёжа не решался открыть рот. Дмитрий не был разговорчивым и ему было вполне комфортно молчать — парень уже успел это понять. И молчать он мог долго. Может быть, даже очень. Беляеву вдруг захотелось проникнуть в голову Демидова и выяснить, о чём тот думает. — Я заметил, что вы… не слишком близки со своей семьёй, — сказав это, студент ощутил, как от страха сжалось сердце. — Ты правильно заметил, — последовал ответ. — Почему? Демидов поднял на Беляева взгляд, который не выражал ничего плохого или угрожающего, но его темноты и пристальности было достаточно, чтобы в районе солнечного сплетения парня что-то заскулило. — Ты знаешь, как воспитываются простые дети в огромных семьях, живущих в маленьких городах и деревнях? — спросил полковник. — Не очень. Ну, я что-то читал, но забыл… — Сергей охотно поддержал диалог и испытал облегчение. — «Лишь бы выжили». И это не упрёк родителям — у них и без детей забот полно. Ртов много, всех нужно кормить. После окончания школы каждый из моих братьев и сестёр покидал родной дом и ехал на учёбу туда, где больше перспектив. Всех нас раскидало по стране. — А ваш брат Владимир и Галина вернулись, получается? — Да. Муж сестры погиб на фронте, и в сорок шестом они с дочерью вернулись, а до этого жили под Новороссийском. Володя тоже возвратился после развода, — сказав это, Демидов добавил: — Может, чаю? Беляев встал и занялся приготовлением чая. Он волновался. Слушать рассказы Дмитрия о себе было неожиданно и очень приятно. Пусть это и разрушало его представление о том, что мужчина — просто железное и злое изваяние в форме. — Получается, вы изначально были не слишком близки? — спросил Серёжа. — Что-то вроде того. Мы больше всего дружили со Степаном, — положив ложку в тарелку, брюнет откинулся на спинку стула. — Спасибо. Ты настоящий мастер. — Спасибо, — зарумянился Беляев. — Я могу готовить и сложные блюда, просто пока возможности не было… — Всё впереди. Сергей поставил чайник на плиту, думая о том, что ему приятно готовить для Демидова. «Всё, приплыли, — он тут же испугался своего открытия. — Радуюсь готовке для него… Ужас какой». Но ужаса в душе парня не было. Тепло от слов любви, это властное «ты мой», это проникновение, не оставляющее шансов, и внутренне ощущение, глубокое понимание, что да, так и есть — он его — всё это заливало душу приятным нектаром. И от этого было никуда не деться. …Сергей проснулся в объятиях Дмитрия. Его голова лежала на груди мужчины, тот обнимал его. Парень смутился, вспоминая, как ночью, когда в мутные окна стучалась сирень, он приник к полковнику, а тот прижал его к себе и поцеловал в висок. И окатило Серёжу таким теплом, такой уверенностью, что голову тотчас покинули все привычные волнения и сомнения. Он пригрелся и уже не собирался отлипать от Демидова. Так они и уснули. — Проснулся? Голос был негромким, приятным, но Беляев вздрогнул. Может быть, когда-то он привыкнет к жизни с прожжённым чекистом, который знает не только каждый его совершённый шаг и мысль, таящуюся в голове, но и то, что он только собирается сделать и подумать, но пока это было для Серёжи жутковато. — Да, — хрипловато ответил он и, отлепив щёку от груди Демидова, посмотрел в его лицо. То было ясным, словно он вовсе не спал. — Тогда поехали. — Куда? — удивился студент. — Узнаешь. — А как же завтрак? — Приём пищи будет лишним, — сказал Дмитрий и потрогал кончик носа любовника указательным пальцем. Будто Серёжа был ребёнком. Поражённый Беляев наблюдал за тем, как мужчина встаёт и одевается. Потерев глаза, Сергей последовал его примеру. Он бы не отказался от чашки кофе, но лезть с этим парень не решился — раз полковник сказал, что надо ехать прямо сейчас, а завтрак подождёт, значит, так тому и быть. Спорить с Демидовым Беляев бы никак не решился. Они приехали в поле. Машина остановилась на том же месте, где в прошлый раз (Серёжа даже удивился такой точности). Они вылезли из автомобиля и Дмитрий снова достал боксёрские лапы с заднего сидения. Надел их. — В прошлый раз я сказал тебе: «Запомни хорошо это ощущение», — сказал Демидов, становясь напротив Сергея. — Да, я помню, — ответил тот и в волнении облизал губы. — Ты запомнил? Студент прислушался к себе. Лёгкость, свобода от унижений и боли, ощущение, что ты действительно хороший и интересный человек, а не паразит в процветающем обществе… Да, конечно, такое не забыть. Он кивнул. — Теперь мы проделаем всё то же самое, но без алкоголя, — продолжил полковник. — Ты ведь не думаешь, что я тогда напоил тебя просто так? — Я об этом даже не подумал, — честно признался Сергей. — А следовало бы, — ухмыльнулся Дмитрий и поднял обе руки ладонями к парню. — С градусом в крови ты смог высказать то, что накипело. А теперь на трезвую голову. Давай. — Мне кажется, я не смогу… — Сможешь. Бей. Сергей сжал руки в кулаки и перевёл взгляд с лица мужчины на боксёрские лапы. Ему было неловко. Он не мог заставить себя нанести удар. Время шло, а он всё переминался с ноги на ногу, не разжимая кулаков. — И опять бездействие. Да, Серёжа? Когда тебя дразнили девчонкой, ты тоже ничего не делал, — жёстко произнёс чекист. Беляев сглотнул. В душе шевельнулся протест, стали просыпаться воспоминания… — А ведь у тебя незаурядный ум, Сергей. Ты всегда это знал. Но на первых местах всегда были другие. Очередной удар в сердце. Парень чуть ли не застонал, переводя взгляд в тёмные глаза Демидова. — Расслабься, Сергей, просто будь собой. Со мной тебе не надо стараться казаться лучше, чем ты есть. Я прекрасно знаю, какой ты, — понизив голос, сказал Дмитрий и чуть ухмыльнулся. — И… к-какой я? — тихо спросил студент. — Мягкий, стеснительный, считающий себя хуже других, постоянно копающийся в своих мыслях. Любитель музеев, театров и концертных залов. С самого раннего детства ты отличался от сверстников, — Демидов говорил так, будто зачитывал приговор. — Правда, генетика у тебя дерьмовая — мать алкоголичка, умерла от цирроза. И ты умрёшь от него же, если не начнёшь расслабляться без коньяка. Ты хочешь казаться тем, кто всё простил родителям, но это не так. Беляев был поражён. Он в ужасе взирал на Дмитрия, лицо которого оставалось открытым и спокойным. — Слабак ты или нет? Ответь мне, — грубо произнёс мужчина. — Нет, не слабак, — прошептал Серёжа. — Тогда почему тебя таким считают? Не выдержав, Сергей нанёс удары в обе лапы. В этот момент внутри словно снова что-то переклинило. Он начал боксировать, вкладывая в удары горечь, обиды, страх. — Молодец, не держи это в себе. Ты ведь злишься на мать за то, что пила вместо того, чтобы тобой заниматься? Признайся себе. — Злюсь, — выпалил раскрасневшийся Серёжа, быстро боксируя. — Что ты ещё чувствуешь? — Обиду за то, что никогда не был ей нужен! — воскликнул студент прежде, чем успел подумать. — В отличие от бутылки. — Да! — Сергей уже в ярости бил по лапам. — Что за жизнь меня ждала? Ни отца, ни матери, один сплошной страх и попытка доказать себе, что я лучше, чем есть! Что я не такой уж и слабый! А сам… сам готов обоссаться порой от страха! Демидов молчал, а Серёжа боксировал так, что в глаза рябило. Парень был красным и мокрым. — А потом сдохнуть, как мамаша, валяясь в какой-нибудь луже! Потому что я всегда знал, что тоже могу стать алкашом! Она не думала обо мне, когда всё это делала! На кой чёрт она меня родила?! Для Сергея подобные крепкие словечки были дикостью, но сейчас в душе творилась такая красно-чёрная смута, что всё выплёскивалось, не подвергаясь анализу. Как дыхание — естественно и легко. Но больно. Беляев сорвался на горькие рыдания, ускоряясь так, что было заметно — работает на пределе своих возможностей с резко подскочившим давлением. Он рычал, и слюни летели в стороны. Серёжа бил, бил, бил, ощущая, что вот-вот упадёт, и вдруг Демидов одним резким движением обнял его и прижал к груди. Серёжа мгновенно, словно того и ждал, уткнулся в его грудь пылающим лицом и дал волю рыданиям. Ему было стыдно за эти слёзы, ему было хорошо, что он может вылить всю черноту своей души и не получать порицания, и ему было легко. Как в тот раз, когда он боксировал во хмелю. — Всё, всё. Теперь тебе будет лучше, — боксёрская лапа легко скользила по горячей и влажной спине парня, голос звучал бархатисто и мягко. — Это так странно, — выдавил сквозь рыдания Сергей. — Что же? — Что я… нравлюсь вам таким, какой я есть, — с замиранием сердца сказал Беляев, заливая рубашку на груди полковника солёными слезами. Сказать «любите» он не решился. — Ты нужен мне такой, какой ты есть, — ответил Дмитрий. — Весь. Абсолютно. От этих слов в груди Серёжи словно разлился мёд. Он сильнее уткнулся в рубашку мужчины и губы дрогнули в улыбке. Демидов задумчиво смотрел на золото колосьев. Солнце то пряталось за тучу, то выкатывалось и озаряло бескрайнее поле своим шафранным июньским сиянием.