Первая гроза

Молчание — пассивная агрессия. Но Сергей не мог этого знать, поскольку был далёк от психологии так же, как и от, например, ядерной физики. Зато Демидов это прекрасно знал. Это только кажется, что хуже криков, брани и оскорблений ничего не может быть. Отнюдь. Игнорирование и равнодушие убивают эффективнее, чем проявление негативных эмоций. Молчание вырабатывает рефлексы. Правильные рефлексы. Так, оно может быть чудесным наказанием, которое, как известно, ограничивает приятные стимулы, а ещё является потрясающе действенным запуском такого механизма, как «вина и стыд». Серёжа был тем человеком, который буквально рождён был для подобных наказаний. Вечно копающийся в себе, рефлексирующий по поводу и без — благодатная почва для такого рода агрессии. Его защитные механизмы весьма слабы, его склонность к замещению достаточно велика. Интроспекция и интроверсия превращают Беляева в человека, который зависим от собственных мыслей о себе. Зависим настолько сильно, что акт пассивной агрессии в виде холодного и длительного молчания начисто выметает из его личности любое негативное подкрепление. Остаётся чистота, покорность, желание контакта. Следующие три дня выдались для Беляева очень непростыми. Демидов приходил поздно, когда ужин уже остывал. Хмуро и молча поедая его, он свирепо смотрел в тарелку, не поднимая глаз. Сергей боялся как-либо нарушить молчание, прекрасно понимая, что Дмитрий очень зол. Парня расстраивало и удивляло, что его обычная встреча с друзьями вызвала в полковнике настолько сильные негативные эмоции. Он ведь «ничего такого» не делал. Демидов же неистовствовал не только из-за этого. Его вывело из равновесия как нарушение супругом правил поведения, так и полное осознание силы своих чувств. Второе, пожалуй, было даже сильнее первого. Полковник никогда не чувствовал себя уязвимым, он с раннего детства боролся с любыми зачатками слабости, которых, к слову, у него всегда было немного. И вот теперь эта любовь… Дмитрий хотел укрыться от этих чувств, но вместе с этим понимал, что не сможет. Он злился на Сергея, но осознавал, что не сможет выкинуть его из своей жизни. Нет, это просто немыслимо. Поэтому, когда стало известно, что задержан один из контрабандистов, что уже давненько зарабатывал на крупных финансовых махинациях, Демидов лично отправился на допрос. Душа требовала возмездия. Поэтому полковник, не тратя время на стандартные вопросы, сразу же перешёл к пыткам. Лавриченко усадили за стол, за которым явно побывало уже немало заключённых. Демидов взял молоток и навис над мужчиной. Лейтенант Каримов сжимал плечи арестованного, чтобы тот даже не попытался вскочить и затеять драку. Лейтенант Варин крепко сжимал его запястье, чтобы Лавриченко не смог убрать руку со стола. Дмитрий с наслаждением нанёс сокрушительный удар по указательному пальцу арестованного. Тот заорал нечеловеческим ором боли. Демидов, стиснув зубы и упиваясь происходящим, нанёс ещё один удар молотком по пальцам, потом ещё и ещё. Кровь брызгала в разные стороны, пачкала лицо и китель полковника. И только когда кисть Лавриченко превратилась в состоящую из мяса и осколков пальцев массу, он успокоился и ощутил настоящее облегчение. Скалясь, мужчина медленно опустил молоток, с которого обильно стекала кровь. Лавреченко потерял сознание от боли, а лейтенанты с трудом сдерживали рвотные позывы — настолько отвратительно выглядела рука арестованного. И ведь не понятно было, почему Демидов не остановился, когда тот заорал: «Я всё скажу! Да, да, я жулик, вор!». Но развить эту мысль молодые люди не могли — слишком уж уважали Дмитрия Николаевича. Значит, так было нужно. Ему, опытному энкавэдэшнику, виднее! В тот вечер Демидов вернулся домой в более хорошем расположении духа. Беляев, сидящий на подоконнике и задумчиво бренчащий на гитаре, содрогнулся. Ему стало всё труднее выносить холод и тишину, что вдруг образовались между ним и Дмитрием. Хотелось поговорить и всё прояснить. Но как нарушить молчание, если Сергей кожей ощущал, что полковник готов накинуться на него, как лютый зверь? Воспоминания о стоянии в углу целых два часа со спущенными штанами и порке всё ещё «грели» душу. Повторения подобного не очень-то хотелось. Демидов вошёл в гостиную, на ходу расстёгивая свежий китель. Взгляд задержался на лице парня. Мужчина заметил, что тот переживает и страшно хочет поговорить. Три дня в гробовой тишине неплохо давили на его психику. — Значит, так, — отчеканил Дмитрий, снимая китель и вешая его на спинку стула. — Ты взрослый человек, я не хочу постоянно тыкать тебя носом в твои ошибки. Первое правило этого дома — ты имеешь право выходить только для посещения магазина и одиночной прогулки неподалёку. На всё остальное ты будешь спрашивать разрешения. Второе правило — ты не обсуждаешь наши отношения. Ни с кем. Особенно с друзьями. Тебе не нужны никакие «добрые советы», ты сам справишься. Третье правило — нарушение первых двух правил будет караться из раза в раз всё более жёстко. Ты уяснил? — Да, — глухо ответил Беляев, проводя пальцами по струнам. — Но я не понимаю. — Чего? — ухмыльнулся Дмитрий. — Почему позволение на встречи с друзьями нужно получать в особом порядке? Они ведь… просто товарищи. — Потому что они имеют на тебя влияние. Потому что я уже говорил, что со временем тебе будет никто не нужен. Совсем. Пока что ты страдаешь без них, но это временно. Чем реже ты будешь их видеть, тем лучше, — сурово отозвался Демидов. Сергею стало дурно от услышанного, поскольку он пока что плохо представлял, как сможет перестать желать общаться с Зотовым и Крапивиным. — И ты же не сплетник, чтобы обсуждать свои личные отношения с посторонними, — холодно добавил брюнет и сел на диван. Серёжа медленно отложил гитару и посмотрел в окно. Тёплый летний день подходил к концу, в окнах московских домов догорал брусничный закат. Небо, такое высокое и пленительное, казалось сделанным из тонкого хрусталя. — А походы? — Что походы? — жёстко спросил Демидов. — Я бы хотел сходить в поход, мы могли бы пойти вместе, но вы ведь откажетесь, верно? — Сергей перевёл на мужчину чуть затуманенный взгляд. Какое-то время Дмитрий молчал, напряжённо думая, а потом вынес вердикт: — Я не пойду ни в какой поход. Значит, и ты не пойдёшь. Серёжа слегка поёжился от грубоватых реплик полковника. Но сам факт того, что тот перестал молчать, приносил сильное облегчение. — Выкладывай, что у тебя на уме. И не пытайся меня обмануть, — приказал Демидов, пристально глядя на мужа. — Я… я думаю о том, что между нами всегда будут двадцать лет, что наши интересы никогда не совпадут, что мы очень разные, — тихо произнёс Беляев, сползая с подоконника. — Но самое главное… что перекрывает все эти рассуждения — это… Дмитрий эффектно изогнул бровь. — Это то, что я вас люблю, — тихо закончил свою речь Беляев и грустно улыбнулся. Веселиться не хотелось. Но любовь, что настигла его, очень упрощала существование с этим мужчиной — студент сие прекрасно понимал. Равно как и то, что это будет долгий и трудный путь совместной жизни. Ему придётся смириться со всеми острыми углами характера Дмитрия и полностью принять его волю. Сергей никогда не думал, что его настигнет подобное чувство. Он, вообще, с трудом представлял человека, который сможет стать его спутником жизни. Беляев никогда не выделялся среди сверстников. Он всегда мечтал быть повыше, поярче, покрасивее. На фоне более харизматичных и умеющих себя подать ровесников он оставался «человеком в тени». Сергей восхищался теми, кто умел красиво и ладно говорить, а иногда даже завидовал им. Он не понимал, как подобному можно научиться. И однажды он где-то вычитал, что в человеке либо есть природное обаяние, и тогда его можно развить, либо нет. Беляев понимал, что этого в нём нет и никогда не будет. Вот и оставалось смириться с исходными данными. Вот только принять себя до конца у парня не получалось. В таких условиях достаточно сложно думать о мнимом партнёре. Но никогда, даже в безумных фантазиях Сергей бы не мог вообразить, что его супругом станет сорокалетний полковник НКВД. Это просто невероятно и дико. Но ещё более невероятным и диким был тот факт, что Серёжа в него влюбился. Демидов смотрел на парня несколько мутным взглядом. Губы дрогнули в улыбке. Хищной, но улыбке. Что ж, полковник с самого начала был уверен, что Серёжа полюбит его. И он в очередной раз оказался прав. Снисходительно похлопав себя по колену, мужчина заставил парня сдвинуться с места и принять приглашение. Дмитрий обнял студента одной рукой и коснулся губами его плеча. От Сергея исходило приятное тепло, и вместе с ним в душу Демидова закрадывалось понимание, что ему придётся каким-то образом смириться со своими чувствами, принять их и научиться контролировать. Быть может, это станет его самой сложной операцией. Демидов всегда, с детства знал, что нет войны сложнее, чем война с самим собой. Дмитрию хотелось верить, и он верил, что сможет стать хозяином своей любви, а не она получит власть над его душой и телом. Беляев медленно обнял полковника за плечи, рассматривая его лицо. Было немного больно и грустно, но вместе с этим приятно. Демидов наконец-то перестал его игнорировать. Сергей невольно задумался над тем, сможет ли он научиться реагировать на молчание супруга менее остро? Быть может, это умение придёт со временем? — Я рад это слышать, мальчик мой, — прошептал Дмитрий, оставив одну руку на его спине, а пальцами второй нащупав кадык студента. Сергей сглотнул, и мужчина ощутил движение этого комочка. Начав медленно сжимать его, он кровожадно оскалился, наблюдая за лицом парня, которое свело судорогой боли. Чуть надавив на нежный кадык, полковник заставил Серёжу содрогнуться, как от разряда тока. Было больно. Дмитрий медленно убрал руку, с наслаждением глядя на красные следы от своих пальцев, что остались на шее. Осторожно повалив Сергея на спину, Демидов навис над ним. Сладострастно улыбаясь, он принялся мягко целовать шею мужа, это были лёгкие поцелуи-бабочки, словно прикосновение летнего ветерка. Беляев в очередной раз поразился, как же мягко и естественно в этом мужчине сочетаются жестокость и нежность. Кадык всё ещё ныл, но поцелуи приносили облегчение. Парень сжал запястье полковника и поднёс его руку к своим губам. Он целовал грубоватые пальцы, со странным душевным опьянением думая, что вот эти руки, убившие десятки людей, умеют ласкать, и ласкают они именно его. Понимание этого бередило воображение Серёжи. Вечер заглядывал в приоткрытое окно, рассказывал старые арбатские истории, что можно услышать только в полной тишине, когда различим даже тихий шорох ветра во дворе и отдалённый смех трамвая, пробивающегося сквозь туманные облака сиреней и черёмух. «Я люблю тебя», — думал Сергей, с закрытыми глазами и трепещущими ресницами касаясь губами пальцев мужчины. «Я люблю тебя», — властно думал Демидов, нежно целуя шею парня. Это был первый раз, когда они думали об одном и том же. И без слов понимали, что это есть, и это нечто большое, важное, красивое и чуточку грустное. Но разве настоящая любовь может быть иной?