Неболом

      Под тяжёлыми подошвами высоких сапог скрипели мелкие камешки. Ашрей замедлил шаг, затем остановился, словно заметив нечто интересное у себя под ногами, вглядываясь в калейдоскоп гальки, вылизанной тысячами касаний воды. Маленькие камни пестрили разукрашенными боками и сверкали влажными спинами: белые, серые, коричнево-зелёные, чёрные с прожилками, что рисовали странные узоры, а некоторые и вовсе напоминали пятнистые шкуры диких акавов с холмистых территорий южного Акрета. Безбрежное море гальки, чьи границы смазывали накатывающиеся с тяжёлым гулом волны, сердито пенясь в лучах проглядывавшегося среди рваных туч солнца — такая знакомая и в тоже время далёкая картина утерянного прошлого.       Ашрей улыбнулся.       А ведь когда-то он, как и десятки других детей, охваченных историями о бедняке Изуле, искал среди камней и песка Зуб Имейры, что был способен выполнить любое желание, если удавалось перехитрить заточённого в нём стража. У детей из маленьких рыбацких деревушек не было особого выбора какие сказки слушать и в какие игры играть. Всё, что они видели: прохудившиеся бока отцовских лодок, сети, что сами же чинили по вечерам, и потроха рыбы, которую чистили для ужина. Так и проходила жизнь большинства: рыба, лодка, берег, солнце и море. Ашрею они все напоминали ту самую гальку под ногами: разную внешне, но абсолютно одинаковую внутри. Бесполезную и дешёвую.       — Снова размышляешь о случившемся? — голос, раздавшийся позади, заставил Ашрея обернуться.       Тейрран дер-Керр крутил в пальцах плоский камешек, разглядывая его с таким же интересом, с каким смотрел на обожжённые, скорчившиеся в неестественных позах тела нордоранцев, не выказывая ни удивления, ни презрения, ни каких ещё чувств. Настолько обыденным было его лицо, словно не он был свидетелем казни, что обрушил на головы мужчин, женщин, стариков и детей, не он смотрел с помоста, как огненное море пожирает плоть, дерево и камень, как плавится кожа, слезая с чернеющих костей, как наполняет улочки чёрный, маслянистый дым. И это спокойствие пугало Ашрея.       — Отчасти.       — И к какому выводу ты пришёл, ке’нея?       Ашрей перевёл взгляд на серые волны моря, что накатывали на каменистый берег с тяжёлым гулом, зарождающимся в недрах пучины, и выдохнул:       — Таков жребий.       — Вот как, — Ашрею даже не нужно было смотреть на Тейррана, чтобы понять — улыбается. — И чьи это слова: солдата или человека?       Фасхран’кассра рассерженно фыркнул.       — Считаешь, что я не прав?       — Нет, ахади.       Как же Ашрей ненавидел эти моменты, когда из простого всё, словно по щелчку, становилось сложным, запутанным, где каждый вопрос был с подвохом, который не всегда удавалось распознать заранее. Это словно играть с демоном Кахрры в бакуйат, где за каждый ход расплачиваешься либо самым дорогим, либо надеждой, а иногда и тем и другим вместе. Но Тейрран дер-Керр был тем, кто не отнимал, но даровал, но не сокровища и золото, а сомнения, порождая в душе Ашрея смуту в правильности решения.       Пальцы непроизвольно сжали рукоять меча, когда с губ сорвалось:       — Но считаю, что Нордоран не заслужил этого.       Было ли мудро говорить такое тому, кто отдал приказ казнить десять тысяч невинных душ? Божеству, способному одним лишь желанием создать из пыли целые города и обратить тут же в прах? Остался ли жив тот, кто осмелился бы на такие слова, не будь он Вторым Копьём? Может, сошло бы с рук? Или же…       — Ке’нея, — галька заскрипела под кованными подошвами дэва, рождая в Ашрее необъяснимый трепет, от которого чёрствое сердце воина заходилось в танце, — Никто не заслужил подобной участи. Ни матери, приведшие на площадь своих детей, ни мужчины, ожидавшие моего решения о судьбе города. Даже тот мальчишка, так отчаянно цеплявшийся за твой плащ и умолявший спасти товарища. Никто. Искупать грехи выскочки, возомнившего, что способен тягаться с яримом нужно не кровью невинных.       — И всё же…       — И всё же я отдал приказ, Ашрей. Ты — моё орудие, карающий меч, что исполняет чужую волю. Будь у тебя выбор, стал бы ты совершать столь ужасное деяние по собственной воле?       Раскатистый гул нарастал, вбирая в себя слова дэва, что стоял позади фасхран’кассры и ждал ответа, но язык Второго Копья будто распух и едва ворочался, пытаясь вытолкнуть еле различимые слова. У него нет выбора и никогда не будет, кроме того, какой смертью одарить осмелившихся пойти против ахади.       — Ты считаешь меня убийцей?       Ашрей вздрогнул.       — Нет, ахади.       Длинные пальцы, знавшие лёгкость пера и тяжесть оружия, легли на затылок Второго Копья и скользнули по коротким прядям, прихватив одну из них, на мгновение задержавшись. Всего лишь миг, но этого хватило, чтобы больше не терзать себя сомнениями и чувством вины. Они не исчезли, не растаяли тенью под полуденным солнцем, но стихли, отступив назад. Ашрей вспомнил ласковые руки матери, что касалась его головы, когда он просыпался по ночам от мучивших его кошмаров, и все чудовища, жившие в тёмных углах, растворялись под любящими пальцами женщины, чьё лицо он не мог вспомнить.       Теперь их прогоняло божество, стоявшее за плечом, ласково улыбаясь уголками рта, и Второе Копьё знал — обернись он, и увидит в синих, как Шарийское море, глазах бездонную нежность. Ни укора, ни разочарования, ни злости — ничего, чтобы не совершил Ашрей, даже вина в случившемся десять лет назад, съедавшая до сих пор фасхран’кассру, не отвратила от него дэва. Безграничная нежность и любовь — всё, что видел Второе Копьё, осмеливаясь заглянуть в лицо божества. И в груди болью отзывались чувства, что так отчаянно давил, не позволяя им вырваться на волю. И отдав свою жизнь в руки наследного принца, молчаливо и без помпезных клятв верности, Ашрей следовал за Тейрраном преданным псом, не раз вызывая насмешки и косые взгляды, и оттого слова дэва ранили глубже и сильнее, впиваясь острыми шипами в сердце, пытаясь сломить безграничное доверие к ахади.       Пальцы дэва мягко спустились вниз по крепкой шее фасхран’кассры, оставляя лёгкую волну дрожи от ласковых касаний, когда принц вновь заговорил:       — Наблюдая за вами, я увидел закономерность: людям свойственно стремиться к свободе. Их утомляют оковы, стены, границы, но ещё больше им досаждает опека, под крылом которой они росли, не зная о бедах. Вам, хилым, скоротечным существам, хочется всё время двигаться вперёд, брать больше и не отдавать ничего взамен. Вас утомляет идти по пути, который прочерчен кем-то другим, а иногда даже ваш собственный становится настолько тяжким, что проще уйти под защиту, а спустя поколение вырваться из-под неё, — Тейрран посмотрел на пепельные волны, на чьих вспененных спинах качались далёкие лодочки и грустно улыбнулся. — И ты, ке’нея, захочешь обрести её.       Бескомпромиссные, наполненные неизбежной разлукой слова поймал ветер и унёс в безбрежную даль штормового моря, куда-то за пределы Шейд-Рамала и Абриянской косы, отделявшей залив от Шарийского моря. Но Ашрей успел их услышать.       — Мой меч и я верны тебе, ахади.       — Значит, время ещё не наступило, — Тейрран дер-Керр склонил голову к груди, пряча улыбку от чужих глаз и, положив ладонь на наплечник Ашрея, указал в сторону, где горстка босоногих ребятишек бежала к налившейся темнотой воде, вздыбливая мокрый песок грязными пятками.       Загорелые и беззаботные лица были обращены к небу, где между рванных тяжёлых туч проблёскивало солнце, отчего приходилось жмуриться и прятать глаза под козырьком ладони. Они сбились в стайку, пихали друг друга локтями, подначивали и шутили, но продолжали задирать головы, будто там, наверху, таилось что-то весьма интересное. Фасхран’кассра слегка нахмурился, и маленькая складочка залегла между сведённых к переносице чёрных бровей. Если бы не Тейрран дер-Керр, решивший остановиться на ночлег в рыбацкой деревушке, они бы уже увидели острые пики императорского замка и золотые минареты храмов, ощутили под ногами белоснежный камень вымощенных улочек Платинового Круга. И вместо сладких ароматов фруктовых деревьев и цветов, что наполняли столичный воздух, Ашрей вынужден был вдыхать вонь рыбьих потрохов, слушать громкие шепотки ребятни, следовавшей за ним словно тень, и чувствовать, как раздражение внутри нарастает и смешивается с брезгливостью и презрением к собственному прошлому. Ахади мог выбрать любой город по пути, заночевать под кронами деревьев в густых западных лесах или принять приглашение в становищах караванщиков, но Тейрран, будто в насмешку, выбрал эту забытую всеми дыру, из-за которой они сделали крюк и потеряли едва ли не целый день. И лишь для того, чтобы увидеть беснующееся от приближающегося шторма море и ощутить солёный ветер.       Иногда Ашрею казалось, что ахади просто издевается над ним. Разговоры о правильности выбора и морали на останках жителей Нордорана после исполненного приказа, о человечности и свободе у границы рыбацкого поселения сбивали с толку, запутывали, сводя с ума непониманием, чего же добивается Тейрран дер-Керр от своего верного пса, готового обнажить клинок при первом слове, не думая и не сомневаясь. То, что наставники и сам Ашрей выжигали в душе Второго Копья последние пятнадцать лет, с лёгкой непринуждённостью возвращал ахади, словно вынимал из глубокой корзины все спрятанные чувства и вновь наполнял образовавшуюся в груди фасхран’кассры пустоту. И так раз за разом, стоило им оказаться наедине. Ашрей прятал, Тейрран находил. Будто игра, правила которой знали лишь они.       Пальцы Ашрея скользнули по длинной рукояти меча, легли на крестовину, закрывая камень и ощущая под кожей тепло. Видимо, только его одного волновал предстоящий разговор принца со Скаадом, которому должны были доложить о случившемся в Нордоране сразу же, как Келфра сделал могучий вдох над площадью. Первый Ворон не может не знать, что происходит на его территории. Но глядя на умиротворённое лицо ахади, наблюдающего за толкающимися у кромки воды ребятишками, Ашрей лишь безрадостно улыбнулся. Ему ли бояться гнева главы внутренней разведки и всего ярима, когда за спиной стоял младший сын императора Кеврана дер-Керра. Но всё же Ашрей боялся. Когда-нибудь удача отвернётся от Тейррана: закончатся красивые слова, сломается клинок в дуэли с дерзкими выскочками, отец перестанет покровительствовать сыну — и тогда все, кто хоть как-то был близок к дер-Керру, окажутся среди отщепенцев, сосланных гнить на далёких границах или брошенных в авангард в очередной битве. Понимал ли это ахади? Скорее всего, но не считал эти мысли достойными своего внимания. Или тщательно скрывал за безмятежностью, с которой подставлял всего себя хлёстким порывам ветра.       — Скорее! Скорее! — звонкий голос мальчишки донёсся до Ашрея. — Сейчас начнётся!       — Ты видишь его? Видишь? Фисра говорила — он огромный! Как наша деревня!       — Мейза, в него две наши деревни поместятся.       — А я слышала, что один такой кассра может сожрать Глаз Асс-Алнаара!       — Больше верь этой сумасшедшей старухе. Асс-Алнаар ещё больше, чем этот кассра.       Их было пятеро или шестеро: звонких, чумазых, толкающихся друг с другом, стараясь самого неповоротливого выгнать с облюбованного пяточка прочь или — что лучше — столкнуть в воду. Фасхран’кассра смог различить двоих девчушек, одетых, как и мальчишки, в грубые штаны и рубахи, залатанные несколько раз, заношенные и на размер-два больше хозяек. Донашивали за отцами или старшими братьями, понял Ашрей. Как же он был рад избавиться от подобных обносок и облачиться в чёрный мундир, который носили будущие фасхран’кассры Кассран-эр-Гайян — академии драконьих всадников при императорском дворце. И какой стыд сжирал, когда Тейрран вёл его по украшенным мраморным коридорам и залам, не давая отдыха от долгой дороги, чтобы представить Драйгану ат-Троу, Первому Копью. Презрительные взгляды выряженных в дорогие ткани, обвешенных золотом и драгоценными камнями дворян, считавших себя лучше, чем живший в нищете рыбак, их скривившиеся в омерзении губы и страх перед существом, идущим рядом с грязным мальчишкой — вот что помнил из той встречи Ашрей. Прошло достаточно времени; он добился звания Второго Копья, вызвал интерес у женщин, которые когда-то кривились при одном его упоминании, обуздал Келфру в алиит’сиаш, связав свою душу с душой молодого кассры, а дэв, когда-то увидевший мальчишку, неуклюже бьющего воображаемых противников палкой, ничуть не изменился. Всё такой же молодой, безупречно красивый бессмертный бог, однажды явившийся в забытую всеми деревеньку.       — Ты был таким же, ке’нея?       — Нет.       Подлый вопрос и Тейрран прекрасно знал это. Он поравнялся со Вторым Копьём, встав так близко, что опусти руку с плеча фасхран’кассры заденет костяшками пальцы Ашрея.       — Жить у моря и ненавидеть его, — голос ахади вновь отозвался в сердце человека сладкой болью. — Ты удивителен, ке’нея.       Ашрей помрачнел. Пусть губы ахади и дрогнули в улыбке, только в ней ему виделась грусть по прошлому, чем радость от настоящего. Что же на самом деле испытывал тот, кто родился задолго до появления мальчишки-рыбака в южном шинбааде, и будет жить подобно солнцу, что бесконечно восходит и угасает, отмеряя человеческие жизни. Как скоро наследный принц забудет его в череде прожитых столетий? Чем Второе Копьё мог выжечь память о себе в сердце бессмертного существа? Преданностью? Предательством? Тем чувством, от которого столь трусливо прятался за собственной отчуждённостью? Какова цена, которую нужно уплатить за мимолётное воспоминание о себе, когда от плоти и костей не останется даже пыли?       Никто не знал ответа. Даже пройдя весь путь от столицы до Курдая, где жил Владыка Двух Лун, великий прорицатель прошлого и будущего, на коленях, склоняя голову в молитве, Ашрей не обретёт истины в своих сомнениях. Его Высочество наследный принц не из тех, кто подобен раскрытой книге, и за пятнадцать лет пребывания рядом Второе Копьё убедился в непредсказуемости дэва. Будто действуя наперекор судьбе, Тейрран дер-Керр разрушал планы одних, покровительствуя их врагам, выносил приговоры и выказывал собственную милость, но никогда не обсуждал свои решения ни с яримом, ни с Ашреем. «Уж Второе Копьё должен знать планы Его Высочества», — вопрошали молодые дочери знатных фамилий, окружая фасхран’кассру, глупо улыбаясь и кокетничая в надежде на ответ. Ашрей прекрасно знал: им не было никакого дела до него. До очарования наивные, следовавшие напутствиям отцов и матерей, дурочки. Он не принимал знаки внимания, отвергая даже тех, кто был заинтересован им, а не ахади. Его взгляд всегда искал наследного принца, чтобы убедиться в его безопасности и, как бы Второе Копьё не желал это скрыть от самого себя, в надежде увидеть взаимное чувство.       Камень под ладонью накалился, вытягивая из озябших пальцев фасхран’кассры холод, и Ашрей одёрнул руку, невольно шикнув. Его связь с Келфрой была сильна, — из десяти прошедших Отбраковку будущих драконьих всадников молодой кассра выбрал своим наездником именно его, — но до сих пор сильная воля могущественного реликта вырывалась из-под контроля, напоминая — алиит’сиаш должен быть союзом, а не покорением. Этому учили в Драконьем Гнезде всякого, кто оказывался затянут в чёрный мундир неофита, переступившего порог Кассран-эр-Гайян, как и уважению, возложенному вместе с ответственностью на плечи будущего фасхран’кассры. Но ни одна наука, ни один наставник не поможет в самый ответственный и важный день, когда тело трясёт от напряжения настолько, что пропадает голос из пересохшего горла, а ладони потеют, сколько не мой в прохладной воде. Ашрей не был исключением, даже скорее наоборот. От волнения и предчувствия собственного позора, будущий фасхран’кассра боялся даже подумать о ахади, изнывая от собственной никчёмности: десять сильнейших воинов, прошедших последние испытания, выживая среди безжизненных песков и на вершинах холодных горных хребтов, сумевших обуздать желания плоти и разума, способных выжить там, где суждено пасть многим воинам, — и он среди них. «Выкормыш фарри, — бросали ему в спину, презрительно цедя сквозь зубы, — Зачем тебе быть здесь? Лучше попроси своего покровителя прокатиться на его собственном «драконе» и не занимать место достойных, грязный рыбак». Ненависть и зависть — вот что было в словах тех, кто плевал ему под ноги: их родители платили за возможность участвовать в Испытании столь большие суммы, что на них целая деревня могла прожить год; иным посчастливилось впечатлить офицеров, поручившихся за молодое дарование из бедной семьи, заплатив половину от суммы, а он явился в императорский дворец с пропавшим на месяцы младшим принцем, чтобы оказаться среди них лишь по одной просьбе Тейррана дер-Керра. Как какой-то наглец, провонявший рыбой настолько, что ни одно мыло и масло для тела не могли вывести этот запах долгие месяцы, привлёк внимание того, кто не мог похвастать даже одним фаворитом? Покуда старший брат Тейррана увлекался дочерью очередного графа, расставшись с предыдущим увлечением, младший наследник предпочитал держаться ото всех на почтительном расстоянии. Так отчуждённость Тейррана дер-Керра породила гнусные слухи о недвусмысленной «любви» к мальчишке-касрийцу. Парочка разбитых носов могла бы решить это проблему, но за ними следили офицеры, готовые выгнать каждого осмелившегося нарушить дисциплину. А это означало конец всему, ради чего многие шли в Кассран-эр-Гайян. Второй попытки пройти алиит’сиаш не будет и от этого кулаки Ашрея зудели ещё сильнее.       Когда он вышел на арену вместе с остальными десятью товарищами, то даже не поднял голову к императорской семье, что восседала в ложе: величественный император, что взирал на будущих воинов империи со всей суровой внимательностью монарха, оценивая работу наставников; наследный принц, чья подтянутая фигура была облачена в мундир, а руки покоились на эфесе меча в позолоченных ножнах; и он, — ахади, — бесстрастно взирающий на одиннадцать молодых юношей и девушек, приклонившихся перед божествами. Сердце стучало так сильно, что отдавалось в ушах, а от волнения мысли спутались в тугой узел, едва позволяя понять, что же требуется от приклонившего колено выпускника. Ему помогли слова Первого Копья, объявившего начало последнего испытания, самого тяжёлого для всех и смертельного — для некоторых. Алиит’сиаш не просто связь душ — это переплетение мыслей и чувств двух существ, нарушив её, не каждый мог остаться собой прежним. И когда перед одиннадцатью трепетавшими от волнения и страха людьми опустились молодые драконы, Ашрей впервые, боясь не пережить этот день, посмотрел на дэва, стоявшего позади императора. И, кажется, заметил тень улыбки на тонких губах ахади.       Он вынырнул из воспоминаний, судорожно втянув воздух, ощутил соль на языке и вскинул голову к небу, с трудом различив в прорехах низких туч силуэт кассры. Тейрран стоял рядом и так близко, что можно было различить чистый сапфировый цвет глаз в плену густых ресниц. Ахади ждал того же, что и дети, вдруг прекратившие суетиться, и теперь завороженно смотрели на огромную тень, наползающую на берег со стороны бескрайнего моря.       Разрывая мощными кожистыми крыльями тучи, вонзаясь в них пущенной стрелой, Келфра рассекал небо, затмевая далёкое солнце вытянутым телом, поджав четыре пятипалые лапы под брюхо. Если на земле он казался неповоротливой грудой мышц, то в небе раскрывалась вся красота, внушающая трепет. Гибкое, покрытое твёрдым чешуйчатым панцирем тело и широкая грудь с выпирающими слитыми воедино грудными позвонками, костный гребень, тянущийся от мощной, увенчанной рогами головы до кончика хвоста. Острые, словно клинок, крылья вспарывали воздух и облака. Протяжный грудной рёв вырвался из глубин чрева, заглушая все звуки вокруг. В шуме прибоя и диком рыке чудовища Ашрей едва различил вопли малышей, вцепившихся в своих более смелых товарищей, но никто не осмелился убежать от нависшей над ними тени. Келфра хлестнул крыльями воздух, мощным толчком поднимаясь выше, за тучи, широкой дугой описал полукруг, примерившись к цели, и, сложив крылья, устремился вниз. Вновь лёгшие на камень пальцы почувствовали пульсацию, тепло, стремительно нагревающее кожу, обжигая сухим жаром пламени, но не причиняя вреда. Ашрей наблюдал, не отводя глаз, как вытянутая тень с каждым мгновением приближалась всё быстрее и быстрее, как вырисовывались линии вытянутой тупоносой морды с костяными наростами, как щерилась пасть с широкими зазубренными клыками и устремлёнными вперёд желтоватыми бивнями. Дети закричали, заторопились прочь, толкая друг дружку в спину и хватая за руки отстающих, падали на мокрый песок, перемешанный с галькой, ползли, и лишь самые смелые продолжали смотреть на надвигающуюся смерть.       За один удар сердца крылья кассры расправились подобно парусам, голова на длинной шее резко вздёрнулась, за ней подалось тело, и по берегу чиркнул гребень хвоста, вспарывая песок и камень, грязью и морской водой накрывая закрывшихся руками детей. Те лежали, боясь пошевелиться, даже вдохнуть, пока над ними ввысь вздымало чудовище.       — Ими не наешься, — невзначай заметил Ашрей, прикрыв улыбку кулаком, — но отучит надоедать Второму Копью, у которого есть настоящий дракон.       — Ты так считаешь? — чёрные брови Тейррана выгнулись в насмешливом вопросе, и до ушей фасхран’кассры долетели радостные крики, перемешанные с надрывным плачем испугавшегося мальчонки, размазывающего по щекам грязь и песок вместе с горячими слезами. — Как думаешь, почему они не боятся его?       — Потому что не хватает ума, — хмыкнул Второе Копьё, складывая руки на груди, неотрывно глядя, как Келфра зашёл на новый круг, но в этот раз вонзаясь в тёмные воды Шарийского моря кинжалом, уходя в самую глубь. — Отвага — удел безмозглых.       — Настоящие слова Драйгана, — Тейрран кивнул в сторону деревни, призывая следовать за собой. — Он тоже ворчит, как древний кассра, на храбрецов, идущих в бой с бесстрашием наперевес.       — Потому что это заранее обречённая атака. Храбрец может удержать врага, но не одолеть его. Возможно, испугать, оттеснить, но всё это разбивается о хорошо выстроенное наступление. И с такими отважными мечтателями гибнут не люди, гибнет победа.       — А как же «большая отвага заменяет большое умение»?       Ашрей презрительно фыркнул:       — Умение ничто не может заменить.       — А если это не так, ке’нея?       Второе Копьё вздёрнул голову и выплюнул сквозь зубы:       — Дагхт! Одной отваги не хватит для победы, как и таланта.       — Ты так считаешь? — шедший впереди дэв рассмеялся. — И что же ещё нужно для неё, ке’нея?       — Не бояться собственной совести. И исполнять приказы.       — Разве это залог победы? Это лишь инструмент, как молот, что придаёт форму железу. Для победы нужна совокупность тактики, ресурсов, таланта и мужества, Ашрей. Война забирает слишком многое у человека, но не даёт ничего взамен. Сегодня я заставил тебя совершить ужасное преступление, что останется в истории, как истребление Нордорана. От этого невозможно будет отмыться, ке’нея, ни тебе, ни мне, но ты всё равно последовал за мной без тени сомнения в моих приказах. Так правильный выбор ты сделал?       Фасхран’кассра остановился. Он успел схватить дэва за запястье, стиснуть в своих грубых пальцах, отчего тот обернулся, удивлённо глядя на рассерженного воина. Чёрные брови сошлись на переносице, где пролегла маленькая вертикальная складка, делая и без того серьёзное лицо Ашрея ещё более суровым. Угловатый мальчишка из далёкого шинбаада вытянулся, окреп, раздался в плечах и догнал своего учителя в росте. Чёткая линия подбородка, тонкий прямой нос, смуглая кожа, присущая всем касрийцам, и яркие, будто угольки в чреве костра, глаза пылали решимостью, с которой Второе Копьё стискивал чужое запястье.       — Если бы не твои приказы, ахади, я…       Он не договорил, ощутив давящую силу, окутавшую фигуру дэва, и пальцы инстинктивно сжали гладкую кожу сильнее. Дыхание перехватило, стоило сердцу пропустить удар, когда ахади сделал шаг навстречу и оказался так близко, что Ашрей мог увидеть в синих глазах собственное отражение. И его неудержимо затягивало в морскую пучину, как если бы он и правда тонул посреди безбрежного моря. Спустя столько лет они вновь оказались в каких-то двух фатрах друг от друга, и сердце Ашрея забилось в волнительном галопе, грозясь сломать рёбра, заставляя пережить мгновения, когда Тейрран позволял себе не просто касания — объятия. В них не было ничего, кроме заботы и нежности, с которой он всякий раз встречал сбегавшего из казармы касрийца и позволял всю ночь проводить рядом с собой, изучая ночное небо. Самые ценные мгновения Второе Копьё разрушил сам, когда чувства вины, ревности и собственной никчёмности заставили отдалиться, прекратить видеть в себе кого-то важного для ахади и стать верным псом, исполняющим приказы. Разве может какой-то рыбак быть достойным столь прекрасных чувств, что испытывал наследный принц? Но все сомнения растворялись, стоило Тейррану прикоснуться пальцами к плечу, а сейчас и вовсе прижался лбом ко лбу, обжигаясь о горячую кожу фасхран’кассры. Морской бриз и дым, что пожирал Нордоран, — этим пах ахади, а вместе с ним и Ашрей. Он закрыл глаза и ощутил, как ладонь дер-Керра легла на затылок и мягко надавила, зарываясь пальцами в короткие чёрные пряди.       — Признать свой страх — не приказ, а твоё собственное мужество, мой маленький волк, — Тейрран говорил шёпотом, но каждое слово отдавалось эхом. — Не теряй его и не трать попусту.       Уголки губ растянулись в тёплой улыбке:       — А теперь давай вернёмся домой.