Трудности начинаются потом

— Ты — воплощение дьявола.

      Самые нужные люди, миром созданные закрыть брешь в существе твоем и твоем же естестве, залатав его своим чутким взглядом, добрыми словами и всякой там любовью; те, кто живет только ради одной единственной цели — сделать счастливой, ни в чем и ни в ком никогда боле не нуждающейся; желанные и драгоценные — бесценные, редкие, как самые крупные и мраморными прожилками алмазов выеденные камни, прячущиеся в глубинах; такие вот люди появляются только тогда, когда нужны. Когда сердце истерзано, чтобы они могли его залечить; когда душа прогнила и истлела, чтобы могли из остатков и праха, и пепла, и трухи собрать что-то, сжать в крепких ладонях и под давлением родить невероятной ослепительности кристалл, что заменит пустоту; когда нервы, оголенные и острые, не способные воспринимать мир в его гадливости, начинают искрить и перегорать — и тогда они являются, спасители в блестящих латах, в сияющих плащах, шелковых и тяжелых, украшенных всяким бляхами, гербами и меховой оторочкой. Приходят, кладут свои сильные широкие ладони на дрожащие плечи и заполняют собой образовавшуюся пустоту — место, освобожденное от воспоминаний, прошлого, боли и страхов, от собственной глупости; завершают очищение души, раскрывая тайну, что же такое любовь, нарекая ее чувством, которому нет равенства ни в чем и нигде.       Артур приходит к ней без плаща и доспехов — израненный, исполосованный, избитый; белая рубаха, изодранная, впитывает кровь с плеч и груди, липнет к открытым ранам, словно бинт их перекрывает. Он улыбается, обнажая налившиеся болью десна, и говорит, что вытащил чертов меч из камня, в котором теперь только тина и пустота на месте извлеченного волшебства; он, на ее постели лежащий, морщится и шипит сквозь плотно сжатые зубы, когда она пытается его подлатать — и он же, усмехнувшись, ладонью накрыв ее щеку, чтобы притянуть к себе и поцеловать, раскрывает тайну, что такое любовь, нарекая ее моментом, когда наделяешь человека силой, которая способна тебя самого уничтожить, но доверяешь, открывая незащищенную спину и распахнутую грудь, потому что знаешь, что обладающий властью сломить тебя того не сделает.       Потому что, верно, любит ответно.       Она просит Артура лечь спокойно и прекратить метаться; еще, конечно, умоляет быть осторожным и аккуратным, стягивая края рваной раны, но в целом канючит хотя бы держать на плечах голову, когда в очередной раз затевает что-то там провернуть — и большего не надо, только видеть его живым, а в идеале еще и здоровым. Он с выставленными условиями, разумеется, соглашается и задувает неподалеку стоящую свечу, погружая комнату в вязкий непроглядный мрак и перетягивая на себя ту, кто возмущается, что в темноте не видит, все ли обработала; Артуру неважно — играет, видимо, какая-то внутренняя мальчишеская бравада, переливаясь в мышцах и наливая кости, — неважно, остались ли какие-то там дыры на коже и распахнутые раны. Куда важнее и весомее — она, умостившаяся где-то под боком и обхватившая его поперек живота; трепетная, нежная, покладистая, рассказывая ему что-то, что отвлекает готовое к подвигам сознание от неимоверной пылкости поступков — усыпляющая. Потому, чтобы всего этого никогда не утратить, Артур обещает ей многое — все, собственно, то, что может, лишь бы иметь возможность быть с ней рядом, оберегать, защищать и юркие тени ладонями сгонять с ее плеч, принимающий самую грустную правду о ней самой.       Переплетает пальцы, перехватив ее ладошку, долго вглядывается в распахнутое за окном небо, пересчитывая звезды, знающий, что с рассветом уйдет, а к закату, возможно, уже и не вернется, но не может не рискнуть, потому что обречен быть рыцарем из пророчества и, обхватив меч, вытащил его, узрев истину предназначения в той же четкости, в которой однажды взглянул в ее темные глаза и понял, что кроется в хрупком теле, которое постоянно хочется прятать за собственной широкой спиной, уберегая от опасностей.       И которое, если уж честно, в том совсем не нуждается.       Артур оставляет поцелуй где-то на коже ее лба и собственное сердце в ее теплых ладонях; гадкая правда кроется в том, что они друг без друга попросту не могут — и что она, маленькая червоточинка в стройном ряду судьбы, такая, что даже Дьявол продал бы за нее собственную душу, так что у него попросту не было шанса избрать иной путь.