Трудности начинаются потом

— Скажу только раз… — Что так много?

      В строгой физико-математической последовательности, девчонок, только-только оперившихся — едва расцветших, — очень легко купить. Тони знает это, Тони этим пользуется — или пользовался, не так важно.       Преподносишь им на раскрытой ладони какой-нибудь дико золотой перстень с ярко-голубым камнем, увенчанным всякими мраморными прожилками, покупаешь парочку-троечку плотных, безмерно открытых платьев — таких, которые оголяют всю спину, скрывая лишь поясницу; таких, на которые будто очень пожалели ткани — девчонки, чуть перешагнувшие возраст, когда прыщи не атакуют лицо трижды в неделю, эти платья обожают; им кажется, будто в них они неизменно взрослеют. Позволяешь им сделать пару фотографий на телефон, который сам же купил, — фотографий из салона черного авто, блестящего на солнце, тихо несущегося по улицам большого кипящего изысками и излишками города; чтобы обязательно выставить во все имеющиеся соцсети, не оставив метку, с кем это они катаются по ночам, разместившись на кожаных сидениях — тайна, секрет, чтобы пошептались. Безналичка, оплата кредиткой и простой обмен — движение пластика по борозде, которая считывает код цифр и шифр, чтобы списать пару сотен, приравненное к другому движению; равноценное тому, что они могут сделать ртом и телом за право показывать подружкам дорогие брендовые духи. Все предельно просто: с ними, еще вчера красившимися маминой помадой, всегда так.       Просто — в физико-математике всегда так. Если не брать в расчет погрешности.       Он предлагает ей купить что-то из вычурно бриллиантового; она тащит его на местный городской балаган — тот, что с колесом обозрения, приторной сахарной ватой, обязательно липнущей на пальцах, и радуется пластиковому кольцу, которое выиграла в «Поймай утку»: такому, что гадко-голубое и сломается через пару часов, или будет безвозвратно утеряно в глубине с ним схожих побрякушек, которые она хранит в большой жестяной коробке из-под чая. Он настаивает, что приглашает ее на какой-то там прием, а на нем (на приеме, а не на Тони) обязательно надо появиться в платье — длинном, вечернем, сшитом на заказ; она является в чем-то на грани сарафана и ночнушки — шифоновом, многослойном, сидящем на ней столь идеально, что Тони весь вечер борется с собой, чтобы не зажать ее в первом же скрытом от глаз уголке. Он переводит деньги на счет ее колледжа, оплачивая семестр, а потом получает возврат — она прошла на единственное бюджетное место.       В целом, погрешности обычно портят все расчеты напрочь.       Тони, в этот раз связавшись с юной и пышущей жаром, наступил в свою же самоуверенность и теперь квитается за это — неминуемое, неизбежное — такое, которое уже и не остановить, — разрушение всех энергоблоков и реакторов: беги, спасайся — мистер Старк не учел, что не всем молоденьким девчонкам нужны деньги, которые они готовы обменять на жар между собственных ног. Будь он чуть более поэтичным, сказал бы: считал, что такие вымерли, так что благодарите, что обнаружил последнюю из представительниц.       Но он не поэтичен, и собственные ошибки признавать умеет.       Она двигается посреди кухни под что-то медленное, плавно качает бедрами, на ходу завтракает арахисовой пастой, которую слизывает с пальцев, следом отправляя в рот кусочек вафли — так нормальные люди не делают; выгибается, когда дело доходит до припева и шоколадного масла; перехватывает его взгляд, отправляя очередную порцию сладкого и углеводного в рот, и улыбается, приглашая присоединиться к происходящему безобразию.       В его бы возрасте подойти и выбить дурь из головы, в которой нет мысли о грядущих проблемах с желудком; достать ей из холодильника молоко, хлопья, запихнуть в тостер парочку ломтиков цельнозернового хлеба — предстать папочкой #1, который очень-очень заботится о подрастающем поколении. Только он наполнен иными планами. Подходит со спины, когда она отворачивается, пожав плечами: мол, ну и как хочешь, — мизинчиком смахивает по сенсорному экрану, переключая одинаковые по звучанию мелодии; подходит, наматывает на ладонь собранные в высокий хвост волосы, другой рукой накрывая горячую нежную шею; касается губами набухшей и пульсирующей вены, усмехаясь ей куда-то в загривок.       — Ну у меня же зачет по лингвистике!..       Да ему, собственно, плевать; он этот зачет может с легкостью купить. Этот и любой другой — может, но только кто бы ему то позволил: она взбрыкнет, скажет что-то о нечестности и пересудах — много ли девушек в свои двадцать упоминают это слово? Черт возьми.       Улыбается, запрокидывая голову назад, удобно размещая ее на вовремя подвернувшемся плече — искоса смотрит прямо в глаза Тони, раскрывая все его порочные планы.       — Я тебя подвезу.       Крепкие руки опускаются на девичью — гибкую, как ветки в первый раз расцветшей сирени, — талию, чтобы тут же двинуться дальше, задавая ритм.       — Ой-ой-ой, чтобы эти аспиды меня совсем довели? Нет, спасибо.       Пересуды, аспиды и еще целый ворох подобного — с каждым разом, приближающего неминуемую смерть от того, как легко она вплетает свои лингвистические выкрутасы в их разговоры.       Тони морщится, оставляет печатью на виске горячий поцелуй, утягивает ее в танец; две маленькие горячие ладошки размещаются на его плечах, его собственные — широкие и заметно погрубевшие от навалившейся в последнее время работы, — перебирают ткань клетчатой рубашки навыпуск, накинутой на плечи; перебирают, ощупывая каждый катышек старой заношенной ткани — он бы предложил купить новую, даже пусть и такую же, да знает ответ, а потому зря не сотрясает воздух. Она его ритму повинуется, едва успевая осторожным, чуть семенящим шагом — вытягивается, переступая на самых носочках, сводит к переносице брови, шепотом подпевая ей знакомым, ему чуждым мотивам; в очередной раз распахнутые губы он накрывает поцелуем, утягивая искрящееся смехом девчоночье сознание в простой взрослый мир, где есть мужчина, жаром и желанием к ней пышущий. Было бы так просто сказать, что с ней он чувствует себя моложе. Кризис младенчества, сменяющийся кризисом трех лет, который стремительно обгоняет еще целая вагонетка взлетов и падений формирующейся психики — кризис среднего возраста, кризис в цене доллара — он просто схватил очередной и теперь всячески молодится.       Было бы просто, для окружающих — самое то, а потом он садится на кресло, чтобы притянуть ее на себя, а она опускается меж его широко разведенных ног, укладывая голову на одно из колен, и вышибает всякие заготовки, которыми он открестился бы от тех, кто шибко настойчиво лезет.       Одно дело — постучав по микрофону, объявить себя Железным Человеком: у стариков свои причуды; у богатых стариков их вообще не перечесть, едва успевай загибать пальцы.       Другое дело — провести рукой по нежной теплой щеке, спуститься кончиками пальцев к губам и задохнуться от того, как податливо она их распахивает; замереть, собственное тело не слушая и его отрицая; подхватить ее под мышки и поднять до того, как она решит, что ему нужна какая-то там прелюдия. Она смеется, располагается на его бедрах приятной тяжестью и жаром; целует, покусывает — гибкая, прекрасная — великолепная.       Три синхронных звука: щелчок переключающейся песни, писк «умных часов» на ее запястье, запечатлевших период активности (единственная дорогая штука, которую она приняла безропотно, потому что Тони подгадал время: кажется, Рождество — первое из совместных), ее стон, вырвавшийся из напряженной груди, когда вся она опустилась, глубоко его в себя вбирая. Четвертый — его собственный хриплый выход, — все закрепил.       Из погрешностей рождаются незапланированные водородные бомбы, упругие ядерные грибы и разрушение в цехах всяких станций — чтобы красочно, огненно, с обязательным периодом губительной радиации после.       Толкается вперед бедрами, когда она замирает, пытаясь восстановить дыхание и сердечный ритм, припадает к обнаженной в чувственном изгибе шее укусами и поцелуями, обязательно проявляющимися красными пятнышками на коже — не из собственнического порыва, а потому что иначе не может, потому что срывает плотины, стоп-краны, устои.       Из погрешностей, прости господи, рождаются такие вот отношения, в которых неизменно чувствуешь себя дураком, а потом разворачиваешься, в утреннем свете заключая теплое нежное тело в объятия; колючий, пропитанный усталостью и опытом обрушиваешься на ту, которая смеется, извивается, принимает каждую предложенную ласку.       Пятнышко за пятнышком, за пятнышком — каждое ниже и чувственнее; она шипит, вся сжимаясь и вздрагивая.       И плевать на всякие там злоязычия, черт их дери.