— Что ты знаешь, Виктор? — Что ты Дьявол.
Пережить ноябрь, а там рукой подать до лета: теплого, душного, в меру влажного — едва ощутимо переносимого только в дождливые дни, редкие и короткие. Каждое утро она дает себе установку, ставит близкую цель — которую возможно достигнуть, — чтобы к вечеру подвести итог и решить, прожила ли день напрасно. Это помогает сохранять мозги в тонусе — это помогает не думать о том, что он, каждый раз приходящий все позже и позже, ощутимо пахнет кровью и дурью. Не думать о том, что является единственной, кто может смотреть ему в глаза — может, но, черт возьми, не хочет. Накричалась, наревелась, набесилась — натерпелась. Включает музыку, поправляет широкие домашние штаны, двигается — медленно, соблазнительно, перехватывая собственный взгляд в зеркале и каждый раз удивляясь: подмечает гибкие плавные движения, игривый искрящийся взор — ни одного следа того, что пару минут назад до одури желала сдохнуть, чтобы больше его не видеть, не слышать — не иметь возможности с ним связываться. Такое случается систематически — можно даже в календаре отмечать, вынося в ежедневный график, только тогда будет совсем уж гадко; а потом отмахивается от всяких мыслей и крутит бедрами; вся — заведенное нервное окончание; оголенный комок настороженности — среди тягучих звуков готова мгновенно ухватить один конкретный.Никому-никому кроме тебя не давала себе улыбаться, Потому-потому что думала, вдруг ты будешь ругаться.
Крутится, вертится, кидает взгляд в окно — пропустила, не заметила. Его машина, большая и темная, стоит внизу. Вся готовая каждый его шаг услышать — но не услышала; он стоит позади, прислонившись плечом к дверному проему, ухмыляется и выпускает дым в потолок. В ее квартире пахнет сандаловым маслом и дорогим деревом; от него ощутимо несет кровью, смертью и холодом — так, что впору взвыть и распахнуть все окна, чтобы солнечный свет прогнал его обратно в ту яму, из которой он, как черт из табакерки, вылез. — Я стучал, а ты не открывала. Не стучал — она бы услышала и морально к тому — ко всему грядущему — подготовилась, и сердце бы так не заходилось на низких ритмах — на его хрипящем голосе. Не стучал — это был бы удар молотка по шапочке гвоздя, которым закрепляют крышку гроба на его стенках — чтобы покойник уж точно яму не покинул. Она улыбается, продолжает двигаться: считай, маятник Ньютона; умиротворяющие ритмы, помогающие держать душу в теле. Качает бедрами, каждый раз поправляя спадающие пижамные штаны — сознание так легко не подтянуть, и вот оно прям грозится упасть на пол с тонким звенящим звуком. У нее ни фигуры, ни умений — ничего из того, на что он обычно бросается. Облегающие тело наряды смотрятся странно и неподходяще; то, что должно опошлять, только вызывает уловимое ощущение неуместности; короче, она, с ним по собственной глупости связавшаяся, надеялась, что он сам как-то отвалится — как насосавшаяся крови пиявка. Такие парнишки, имеющие стандартные представления о тех, кому счастливится быть с ними рядом, обычно долго поблизости не ошиваются — получают свое и исчезают. А он, хоть и такой, черт возьми, не исчез.Не пускала-пускала-пускала никого повеселиться, Потому-потому что думала, вдруг ты будешь-будешь злиться.
Он подходит и кладет холодные жесткие руки на плавные бедра, задает ритм — повелевает; одним прикосновением, от которого трепещет все в теле, показывает, почему она до сих пор сама от него не драпанула. Такое тоже случается — не совсем влюбленность, но желание почувствовать, кто одним только выстрелом снесет башку любому, кто в твою сторону глянет: гладкое приторное ощущение одержимости и защиты, которые смешаны в одном бокале и хорошенько припорошены перчинкой невменяемого характера. От него пахнет дымом и холодным металлическим — кровью, стопроцентно, кровью; но она старается об этом не думать. Разворачивается в его руках, обвивает шею, обводя самыми кончиками пальцев напряженные венки, ослабляет удавку галстука. Двигается — почти как утренняя йога, чтобы очистить мысли и забыть о том, кто является без всякого предупреждения — точно знающий, что она в вечном ожидании его появления. Запах жженного апельсина — горький и кисловатый; свежий, — отступает. Все ее тело, теплое, нежное и податливое, выгибающееся под напором его рук — едва уловимым, но она к каждому этому незаметному жесту прислушивается; все ее тело им прованивается — неминуемо и неизбежно перенимает запах свернувшегося страха — всегда чужого. Он сам не боится никогда и ничего. Крипер комкает мешковатую одежду, сжимает в кулаках ткань, чтобы натянуть — чтобы просмотреть каждый ее изгиб; ухмыляется — очки, которые он поднял и зафиксировал на макушке, бликуют, перехватывая солнечные лучи. В его глазах нет вообще ничего — ни заинтересованности, ни ей обратного отвращения; ничего, и от этого дико страшно. Может, если бы она прощупала в этих дьявольских омутах лишь секундное к ней любопытство, было бы проще; это значило бы, что он неизменно провалит в холодный утренний туман, едва это любопытство утолит. Может, было бы легче проследить по отношению к себе объяснимую и понятную похоть — получит и исчезнет. Стало быть, все лучше гулкой и мерзкой неизвестности. Но он приходит, смотрит на нее, закрывая собственные мысли чертовой непробиваемой стеной; иногда касается так, что заходится сердце, и даже появляется мысль сдать билеты — те, что в один конец и в неизвестное направление; те, что она постоянно обменивает на иную дату. А иногда видит в нем только пустую оболочку — классику костюма и побрякушки, крутящиеся в районе его живота; видит перстни на пальцах, в узоре которых можно всегда уловить запекшуюся кровь.Не пускала-пускала никого со мной вечерком расслабиться, Потому что не знала, вдруг ты придешь и надумаешь с нами расправиться.
С ней, к чертям собачьим, гораздо проще; он с ней рядом, себя живым ощущающий, забывает о всей той канители, которую зачастую сам и заваривает, о списках — почти налоговых декларациях: где он приносит извещение и сам же получает положенные выплаты; забывает о том, что, если образумится, может решить прийти к богу — и тот неминуемо его пошлет. К чему, собственно, помнить об этом, если бога он находит в ее глазах?