Трудности начинаются потом

— И спрячьте ложечки.

      Очередная крокозябра цепляется за полы ее пальто, под него пробирается и, маленькими хваткими лапками перебирая по тонкому и хрупкому шифону юбки, неизменно оставляя затяжки и дырочки размером с игольное ушко, крадется выше, чтобы повиснуть на пуговице и ее оторвать. Девушка даже не реагирует: бросает мимолетный взгляд на существо, переворачивает страницу книги и свободную ладонь распахивает перед чудной тварью, позволяя ей клубочком свернуться на теплой мягкой коже и уснуть.       Ни одна в мире история, спрятанная в переплеты, витиеватыми буквами украшенные, или хранящаяся в ворохе листов, красивым срезом распахивающимся, не уносит так далеко, как урчание того, кто выбрался из чемодана Ньюта; того, в кого она еще пару месяцев назад вовсе не верила.       Осторожно, самым кончиком большого пальца гладит засыпающее что-то — вроде и не животное, абсолютно точно магическое существо, наречь которое никак не может, — слышит, как где-то шебуршит Ньют, видимо, обнаруживший потерю, и, когда он появляется в комнате — запыхавшийся, взмокший, обеспокоенный, — улыбается ему, одними только глазами показывая быть тихим.       В целом, конечно, отметая какие-то мелкие и незначительные неурядицы, все довольно забавно, интересно и даже весело. То, что является этими самыми чуть уловимыми трудностями, и рядом не стоит с ощущением, возникающим, когда Ньют подходит, чтобы с ее ладони забрать очередное заснувшее на коже магическое создание, только шепотом в миллионный раз выражает удивление, как у нее так легко выходит тайных тварей усмирять, толком о них не имея ни малейшего представления; касается пальцами ее запястья, оставляет на щеке крохотный искрящийся поцелуй — теплый и очень-очень нежный; такой, что будто немного колется, и даже першит в носу.       Она улыбается ему вслед, возвращается в рассказ, который до того штудировала, выдыхает, лишь на мгновение задумываясь о том, во что превратилась ее тихая и спокойная жизнь — точнее, на что она ее добровольно променяла.       На крохотную секунду, а потом Ньют возвращается, садится рядом и просит ему почитать, и все остальное — абсолютно неважное, низменное и такое мелкое, — растворяется в омуте его глаз, в теплоте взгляда, в мягкости волос, в которые она запускает пальцы, когда он ложится в такой все еще непривычной близости от нее самой, крепко обнимая разомлевшую и тихо посмеивающуюся, закрывая глаза — весь готовый погружаться в написанные миры.       Все иное — абсолютно пустое и малозначащее; такое, на которое попросту не хватает внимания, разрывающегося между его историями о всякой чудной зверушке, между самими этими тварями, к ней неизменно липнущими, между теми крупицами нормального и обыденного, которые она пытается сохранить.       Малоценное. Топкое нудное болото, в котором она барахталась, пока Ньют не свалился на ее голову занятным представлением о том, что бывают еще мужчины, ее способные удивить.       Он перехватывает ее руку, притягивает к губам, оставляя на тыльной стороне ладони поцелуй — между узором синих венок и россыпью родинок; что-то говорит об очередном наблюдении и улыбается, приглашая ее в следующий раз присоединиться к посещению распахнутого и безграничного внутреннего мира чемодана.       Короче, воплощает в реальность всякую странную сказку и делает то без малейшего труда.       Приподнявшись на локтях, Ньют ее целует — нежно и трепетно; так мягко, что даже почти не ощутимо. И каждый виток его поцелуя отзывается жаркой волной дрожи, по всему телу проносящейся.       Одно только это — возможность его обнять за шею, утягивая в мир ласки и томления, — стоит всех тех маленьких трудностей, которые игнорировать невозможно, и с которыми следует только примириться, научившись бок о бок жить; то, как любовно он все свои чувства облачает в прикосновения и движения, много ценнее любой сложности, на пути возникшей. И, конечно, все это и рядом не стоит с порванными юбками, открученными пуговицами, пропавшими украшениями — сущие мелочи, внимания не стоящие; ничтожная плата за то, что она имеет полное право на него — всего, полностью, с каждым тайным уголком и маленькой заковыркой, в глубине характера прячущейся.       Она позволяет ему аккуратно забрать из ее рук книгу, не глядя ее захлопнуть и отложить куда-то в сторону; даже не думает о том, что не запомнила страницы — право слово, нет до того никакого дела, когда Ньют смеется, укладывая ее на спину и нависая сверху, заглядывая в глаза с такой ощутимой сладостью сердечности, что даже дурно.       Разрешает происходящему весь устоявшийся миропорядок пустить в расход, пылью и прахом обратить все то, к чему привыкла и в чем жила долгие годы, ни о каком там тайной мире не задумываясь, никакой чудной твари — кроме хамелеона или какого-нибудь лемура — не воспринимая. Дает полное право показать, как вокруг все необычно и прекрасно, волшебно — как в одном только взгляде Ньюта расцветает каждая деталь и частица, преображая окружение.       Пожинает, в итоге, плоды того, что однажды, засмеявшись, согласилась на приглашение в удивительную Вселенную, которую таскает он в своем чемодане — согласилась, полагая, что это какая-то метафора.