Трудности начинаются потом

— Может я совершаю ошибку, но это моя жизнь.

      Хейдан видит их вдвоем в баре, не понимая, что может связать няню и ту, чьего расположения он добивается уже некоторое — слишком для него большое и непривычное — количество месяцев. Салютует ей бокалом, получая сдержанную улыбку и от этого утрачивая любую связь с компанией, в которой до этого зрительного контакта шутил, болтал и делился планами на выходные. Лишь когда она отворачивается, он хватается за возможность задуматься о всяком-разном: о том, как ей идет легкое лиловое платье; о том, как она мешает в тысячный раз трубочкой коктейль в высоком стакане, перегоняя по дну кубики льда и мелкие ягоды черники; о том, как она смеется и что-то увлеченно рассказывает, иногда взмахивая руками. Эти крохотные наблюдения он собирает в большую и ладную, может, ошибочную картину: они с Энни, наверное, познакомились в парке, где Греер, не лучшим образом воспитанный, в очередной раз выкинул не совсем детскую причуду, на что она, со стороны за этим наблюдающая, предложила няне купить мальчишке мороженое, а потом согласилась разделить с ними догонялки, прятки, быстрый обед в ближайшем кафе и поддалась на уговоры иногда заглядывать в гости, чтобы вносить разнообразие в их долгую притирку друг к другу. Картина выходит логичной, вымеренной, правильной, потому что Хейдан ее очень хорошо знает и может судить с высоты этого самомнительного чувства о всяком.       В том числе, о выгоде интересного союза няни и девчонки, которой он заказывает еще бокал игристого напитка и усмехается, получив в благодарность улыбку и короткое беззвучное «Спасибо», которое может прочесть только по движению губ. И совсем не удивляется, не обнаружив стоимости коктейля в собственном счете, потому что она, конечно, все оплатила сама.       В душный и слишком солнечный вторник он предлагает Энни стать волнорезом между тихим пространством душевной теплоты недотроги и его рьяным желанием все эту ее вымеренность обратить кипением жгучей влюбленности, от которой недалеко до любви, может, конечно, весьма специфической и не всегда идеально счастливой. Они сидят на веранде, вокруг чересчур жарко; Хейдан комкает салфетки, ломает зубочистки, гнет трубочки в ожидании ответа.       — Хочешь, чтобы я вас свела?       Он поднимает взгляд на няню, понимая мгновенно, что же связало ее и девчонку, с которой, как он и сам знает, очень легко говорить, смеяться, просто молчать; проводить выходные, планировать каникулы и переживать невыносимые будние дни — все, абсолютно все. Которая выслушает, даст совет и каждое возникшее затруднение разделит на две равные части, чтобы помочь решить, на себя перетягивая половину сложностей; которая — нежная и доброжелательная, — заслуживает всего лучшего от жизни, как никто другой: достойна понимающих друзей, приятного окружения, заботливого и любящего парня — чтобы тот сильной широкой спиной заслонил от гадливых ситуаций, что преподносит мир, и стал верным надежным плечом, гарантом опоры при любом повороте Вселенной.       Короче, заслуживает такого, с которым и в пир, и в мир; и на знакомство с семьей, и к подружкам на посиделки — а Гарвардский красавчик на эту роль не слишком уж тянет.       Наверное.       Энни улыбается и пожимает плечами, о чем-то задумываясь — видимо, взвешивая все за и против, — пока Хейдан обливается холодным потом от представлений всех изменений, которые придется в себе провернуть, лишь бы прекратить в ее глазах быть самовлюбленным эгоистичным куском Я-центризма. Он перебирает пальцами по столу и заказывает еще чашку кофе — крепкого и невыносимо обжигающего, — начиная длинный внутренний монолог о добре, зле, хорошем, плохом — правильном и ошибочном, пока в голове кружатся все попытки, которые он уже предпринимал, намереваясь растопить сердце девчонки — как ему поначалу казалось, просто очередной. Крошит хлебную палочку, пока в мыслях пролетают десятки подаренных букетов, коробок конфет и все широкие жесты — например, совместные выходные на природном отдалении, оборачивающиеся дружескими посиделками у костра, которые по закону жанра должны были закончиться легким, но предельно красноречивым поцелуем, всякую дружбу разрушившим, а завершались только ее рассказами и смехом, от которого у него уходила земля из-под ног.       — Слушай…       Хейдан, понимающий, что следует сказать что-то еще, что развеяло бы всякое сомнение, показало бы его расположенность и серьезность настроя, сидит, смотрит на крупных серых птиц, снующих по периллам веранды и выпрашивающих у посетителей кафе что-то вкусное, и молчит, потому что каждая подходящая мысль из головы стремительно уносится, оставляя ее пустой и даже почти звенящей. И нет больше ничего — он отдается на волю происходящего и на течение момента; на суд Энни, которой, бедной, приходится решать даже не свою судьбу, но она на него смотрит — пытливо и неотрывно — и тяжело выдыхает.       — Я не уверена, что у меня получится что-то. Но я попробую.       В благодарность он протягивает ей руку, заказывает парочку круассанов с вареньем из инжиров и улыбается на искреннюю просьбу не обернуть все так, чтобы она когда-нибудь об этом решении пожалела. Кивает и стоически принимает последствия ярлыка Гарвардского красавчика, от которого придется долго открещиваться, потому что, в конце концов, он правда готов измениться, если того потребует ситуация и обстоятельства — и девушка, которой очень идут нежные оттенки лилового.