— Упряма до мозга костей. — У нее ваш характер. — А я не жалуюсь, доктор. Мне нравится.
Она входит в его кабинет вместе с терпким зимним запахом, который приносит в складках своего платья и где-то между тонких дрожащих пальцев, холодных и от мороза заметно покрасневших, под ногтевой платиной отдающих виноградно-лиловым. Осторожно постучав о дверную коробку, опирается на проем плечом и улыбается, уточняя, не помешала ли; смущенная, до белых мушек перед глазами прекрасная. Комкает в руках тонкие замшевые перчатки и говорит ему о чем-то, что услышала в городе, медленными рассказами уводя по плутающим лабиринтам мира, в который погружена лишь частично, потому что иную его долю сознательно от себя отстраняет тем, что вместо завидного брака с каким-нибудь статным и пузатым — с таким, что теплой весной водил бы ее по парку и покупал каждую неделю новую шляпку, которые к концу сезона некуда было бы уже девать, если только не консервировать или раздавать нуждающимся кокеткам, — вместо расчетом обеспеченной семьи, внутри коей ни в чем бы никогда не нуждалась, выбрала Алана, с улыбкой приняв протянутую ладонью вверх руку — к небу распахнутую в той же мере, как и его обнаженное перед ней сердце. И теперь, у окна его кабинета стоящая, пропитывает колкий холодный шелк терпким спиртовым запахом жженной ваты, тихо рассказывающая ему о грядущих театральных постановках и через предложение интересующаяся, точно ли его не отвлекает. Алан откладывает инструменты на подставку и садится в кресло, подзывая ее к себе — обещая сводить на каждую пьесу и спектакль, и постановку — на комедии, драмы, трагедии и мюзиклы; куда угодно, несмотря на то, что вся жизнь его с ее появлением в ней стала похожа на быструю смену планов трагедии с легкой примесью моралите. Руки у нее действительно ледяные, и Макмайкл осторожно растирает в ладонях онемевшую покалывающую кожу, изредка кивая на ту или иную ее фразу; и целует чересчур покрасневшие костяшки, разгоняя до самых локтей трепетную дрожь прикосновением собственных губ. Она улыбается и опускает глаза — те самые, с которых все и началось. Не любовь, конечно, с первого взгляда, не гулкое обреченное чувство долга, не отдающее шелестом купюр партнерство — двуликое и двустороннее как натертая монета в кармане, и не разобрать, что лицо, что обратная сторона. То было ощущение, близкое к трепетной одури — когда, встретив кого-то особенного, чувствуешь, что только начинаешь влюбляться; возможно, не сразу, но неизбежно. Она ладонь кладет на его щеку и выдыхает, легко прикасаясь к губам, чтобы, отстранившись, взглянуть в глаза и где-то под рукой, лежащей у него на груди, ощущает, как гладко и гулко бьется размеренное мужское сердце — так сильно, что, кажется, останутся синяки на коже. До того, как поцеловать ее, вкладывая в то осторожную просьбу простить его за несдержанность и губящую душу тоску, за дрожь, расходящуюся от прикосновений ладоней к талии по позвоночнику, и за наливающуюся припухлость губ от россыпи укусов — до того Алан обещает ей вечером сходить вместе в театр и потом прогуляться по ночным улицам, не пользуясь экипажем, потому что снег, мягкий и крупный, путается в ее волосах, и нет ничего, что было бы прекраснее. А когда замерзнет, греть ее в крепких объятиях, смеющуюся и восторженную кутая в плотное кольцо рук, сомкнувшихся вокруг плеч, позволив носом зарыться в плотную шерсть его пальто. И даже так, сквозь холод и колкие крупинки ткани, ощущать острый запах спирта и горелых бинтов, и ваты, сначала сворачивающейся, а после — медленно тлеющей; и знать, что никакие духи в пухлых приземистых флаконах с помпами, которые она от него получает, этого не перебьют, потому что все это она заслужила. Выпросила, выстрадала, вымолила; сбила колени и выкрутила пальцы во всех, человеку известных приступах судороги, пока умоляла мир не отдавать ее в руки богатому, самонадеянному и такому, который с тонкими очками на кончике носа и родословной, хлеще чем многовековые дубы, за плечами, лицемерному — недостойному, который трепета ресниц не оценит и мягкости рук не прочувствует каждой крупицей тела. Который, едва она коснется ладонью щеки, не прикроет глаз, хрипло выдыхая и ощущая себя самым счастливым на земле; Алан перехватывает ее руку и переплетает их пальцы, вглядываясь в темные искрящиеся глаза.Сердце его теперь в твоих руках, — Не потеряй его и не сломай.
Воздух под железным стаканчиком заканчивается, выгорев, и раздается тихий хлопок, а из-под кромки начинает выходить тонкий сизый дымок, гадко отдающий истлевшей ватой — почти завитки ладана, перед тепленьем которого когда-то преклоняла колени, у мира за покорность, скромность и всякую душевную теплоту получив Макмайкла то ли в награду, то ли чтобы обострить восприимчивость к окружению — так обморочным под нос суют нашатырь.