— Я, честно говоря, вообще отключился после фразы «Мы все погибнем».
У нее на подносе крупное зеленое яблоко, пакетик апельсинового сока и кекс с шоколадной крошкой и мягкой ванильной сердцевиной; шифоновое платье прихвачено под поясом маленькой незаметной булавкой, чтобы в талии одежда сидела так, как должна, грубыми складками не собираясь под грудью, по коже которой, нежной и слегка покрасневшей в знак аллергии на солнце, ползет резкий цитрусовый запах духов — флакон она всегда носит с собой в сумке, перекинутой через сгиб локтя. На рельефном ахилловом сухожилии, от напряжения бугрящемся под кожей, тонкая полоска пластыря, чтобы пряжка из замши не натирала чувствительного места; а на шее блестят капельки пота, потому что в столовой душно, жарко и чересчур многолюдно. И все это Барри подмечает, даже не воспользовавшись преимуществом во времени. — Позволишь присоединиться к тебе? Он кивает для собственного тела странно заторможено и захлопывает книгу; весь мгновенно костенеет, выпрямляя спину и суматошно перебирая пальцами по столу — и силится не спросить, какого вообще черта она предпочла сесть напротив него, отвергнув преподавательский коллектив. И еще, конечно, себя держит в руках, чтобы не пялиться на черный изгиб ресниц, на полуулыбку, осевшую в уголках губ, на тонкие пальцы, ловко вскрывающие шуршащую упаковку и вынимающие пластиковую трубочку кислотного оттенка, на движение мышц, резко выделяющихся под светлой кожей, когда она поворачивает голову, кому-то отвечая приветствием, и на слегка нервозный жест — как кончиком языка касается правого клыка на мгновение, а потом снова и снова, и — и сколько бы Барри не старался, все эти клочки и обрывки он подмечает, словно увлеченный исследователь. Потом она к нему поворачивается, спрашивает, все ли в прядке, и по спине от самого мозга спускается острая холодная дрожь, парализующая всякие спинные каналы и лишающая власти сознание. Он снова кивает — и опять заторможено. — Тогда почему ты всегда обедаешь один? Кто-то снова ее отвлекает, о чем-то расспрашивая, и тем выигрывает для Барри пару минут на раздумья, позволяя не применять изменяющих течение времени сил; она извиняется и отвечает подбежавшей студентке, рьяно желающей закрыть долги, набранные за весь семестр. Еще она улыбается и заправляет за ухо пряди волос, и понимающе улыбается, и выдыхает так, что острые ключицы вырисовываются двумя коварными рифовыми спинами посреди глади всей ее грудной клетки, и крутит между пальцев протянутую ручку, изредка постукивая ярким пластиковым корпусом по собственным длинным и чуть заостренным ногтям, и — и времени на придумывание ответа у Барри не остается, потому что она поворачивается, застав его врасплох. — Я люблю обедать в одиночестве. — Ох, я… Прости. Она мнет в руках крафтовую обертку кекса и, верно, решает уйти, чтобы не нарушать спокойствия, только Аллен успевает перехватить — и эту закравшуюся в умную голову мысль, и ее обладательницу; немного сумбурно говорит, что рад ее компании, и тут же отводит взгляд, потому что от глаз к глазам проскакивает заметное колкое напряжение — почти ощутимое электричество. И потому что она, улыбаясь, пожимает плечами, из-за чего лямки платья, пригодного для осуждения всем ее коллективом, немного сползают, обнажая светлеющие полоски, нетронутые загаром. Между ними двоими — никаких преград и проблем, а если бы и были, то он бы рискнул те преодолеть, перешагнуть и миновать, только поганое чувство скованности, оседающее на запястьях и вокруг каждой артерии тела, всем наполеоновским планам ощутимо мешает. Он мог бы, узнав, какая стража стоит у ее сердца, применить неумелые навыки заговаривать зубы; и увидев, какой забор возведен вокруг души, тот проверив на натянутую сверху колючую проволоку и пропущенное через прутья электричество, найти лазейку да сделать подкоп. И если уж она — самая ценная картина, под красными лучами сигнализации выставленная внутри пуленепробиваемого купола, то он, супергерой одной ногой, мог бы попробоваться себя в плохом — например, в воровстве. И все бы, возможно, даже выгорело.Плохие вести — мы будем вместе.
Между ними двоими — только два подноса: на одном пакет бананового молока и пищевая пленка из-под сэндвича, на другом — оставшееся целым кислючее яблоко и разорванная упаковка, в которой была трубочка; еще немного стола, крепкого, темного, деревянного, и его дикое желание пригласить ее вечером в кино, внимания не обращая на странный крен чаш весов. Первые фиксируют что-то социальное, статусное и тому подобное, вторые — отзеркалено им колышутся. Между ними две маленькие преграды — цифры, недотянувшие до двадцати пяти, а в сумме даже не дающие пятерки против восьмерки, принадлежащей Барри Аллену; тогда, будь ей хотя бы тридцать, он признал бы, что чаши весов синхронно колеблются в одну и ту же сторону, увеличивая в геометрической прогрессии число преград. Она перекидывает из ладони в ладонь яблоко и поправляет крутящийся на шее кулон в форме тонкого колкого полумесяца, который иногда ныряет в вырез платья; благодарит за компанию и говорит что-то про скорую встречу на то ли лингвистической, то ли философской паре — Барри не улавливает, наблюдающий за тем, как легко фрукт перелетает из руки в руку. — Я слышала, у тебя был конфликт с научником. Если понадобиться помощь, ты всегда можешь ко мне обратиться. Первую часть фразы можно опустить; она протягивает ему ладошку в качестве какого-то странного мирного жеста и вздрагивает, когда крепкая хватка смыкается вокруг тонкой прохладной руки, а пальцы, оказавшиеся длиннее, чем предполагалось, касаются запястья. Еще, если это все тоже опустить, как и кусок сказанного, то куда важнее, что где-то в сердцевине заключенного рукопожатия ворочается колкое электричество, трескучее и лилово-синее, в воздухе вокруг разбрасывающее искорки — почти звездочки, возникающие перед глазами, когда она говорит ему, что, если он, конечно, не против, будет периодически с ним болтать и обедать, пока Аллену то не надоест. Барри подсчитывает примерный временной промежуток, заключенный в это самое размытое надоедание, и кивает, соглашаясь; вечность, в контексте приравненная к «никогда», имеет очень привлекательный оттенок, похожий на цвет ее волос и глаз, и кожи; и пахнет, собственно, тоже довольно маняще — как капельки духов на ее запястьях. И трещит — как и между ними скачущая молния.С электрическим разрядом двести двадцать вольт.